Сергей Суханов
Сова летит на север
Одрис кивнул.
– Ну? – Первый стратег закипал яростью.
Он снова готовился угрожать. Что этот раб возомнил о себе? Все еще надеется вернуть трон одрисов. Пустое дело! Какие еще доводы ему нужны? Придется выложить последний аргумент, неожиданный и веский.
Перикл справился с собой. Сел на ложе, уперев руки в колени.
– Кстати, у тебя ведь есть сын – Севт.
– Я смотрю, ты обо мне все знаешь, – усмехнулся Спарадок.
– Собрал, что смог, – Первый стратег улыбнулся одними губами. – Должность обязывает.
– Тогда ты знаешь, где он.
– Конечно – у бизалтов. Почему они не выдали его Ситалку?
– Потому что я любил их, а они – меня.
– Как считаешь, – Перикл заговорил вкрадчиво, – Севт достоин стать царем одрисов? Лично я думаю, что – да. У Афин хватит денег, чтобы помочь ему в этом. Почему бы, например, Совету пятисот не пригласить на переговоры вождей тех племен, которые платят дань одрисам? Меландины, тринипсы и тины с берегов Понта, треры и трибаллы из долины Метра с удвоенной яростью будут бороться против наместников Ситалка, услышав звон афинского золота.
В глазах Спарадока впервые за весь разговор зажегся огонек интереса. Далекий Боспор казался ему краем земли, жалким и убогим местом, куда уползают несбывшиеся надежды, чтобы тихо растаять под холодным северным солнцем. Но после этих слов… Неужели сбудется самая сладкая мечта – о том, чтобы его потомки правили Фракией?
– Ты хочешь услышать ответ? – тихо спросил он.
– Да.
– Клянусь Залмоксисом, я – твой должник, и ты не пожалеешь о сделанном выборе.
– Отлично! – Первый стратег довольно улыбнулся. – Не знаю, как Залмоксис, но Зевс меня услышал.
После этого Перикл углубился в технические детали:
– Получишь вольную. Припишем тебя к моему дему, так я смогу выступить в качестве поручителя… Побудешь какое-то время метеком, а на первом же сходе Народного собрания сделаем тебя полноправным гражданином Афин. Это противоречит моему же закону, но я сумею объяснить Коллегии девяти архонтов, что речь идет о благополучии страны. Да и жалованье из казны тебе – как клеруху[60] – платить не надо… На заседании пританов предложу твою кандидатуру в качестве Первого архонта Пантикапея. У меня будет железный аргумент: ты долго жил в Ольвии. Царская кровь – это важно, чтобы Совет Ареопага не фыркал. Землю для ценза тебе отрежут в самой колонии… И Совет пятисот, и Народное собрание согласятся с мнением архонтов. О том, чтобы собрать кворум, я позабочусь. В конце концов, поставки зерна имеют прямое отношение к безопасности государства, а за нее отвечаю именно я. Ну да, пока никаких заслуг перед Афинами у тебя нет… Как, впрочем, и у посла Фракии Садока, сына Ситалка, но это не помешало ему получить афинское гражданство.
– Как он?
– Никак! Деньги отца пропил… Я выбил ему пенсию – четыре обола в день. Этого достаточно для скромной жизни в Афинах, столько архонт зарабатывает. Еще он сдает единственного раба внаем – за пару оболов. И все спускает в дешевых диктерионах[61]. Иногда еле доплетется на Пникский холм. Но Ситалк – наш союзник, а Садок – гражданин Афин, поэтому мы терпим… Может, он еще пригодится, если бросит пить.
Перикл снова подозвал виночерпия.
Отхлебнув вина, заметил:
– Да, еще важный момент. У тебя акцент, это ладно, боспорские греки сами говорят на ионийском диалекте. Даже в Элладе разговаривают на четырех диалектах. Но имя… С таким именем останешься в их глазах метеком. Пусть будет…
Он задумался.
– Спарток! Не аристократическое, но лучше, чем твое фракийское… Устраивает?
Одрис кивнул. Грек довольно потянулся к нему ритоном.
– Ну, что! Поздравляю с началом новой жизни.
По галерее разнесся звон металла.
Солнце тонуло в Сароническом заливе. Пламенеющий над Пиреем багровый закат измазал паруса кораблей кровью. Тень наползала из-за холма Нимф, накрывая вороновым крылом Ареопаг, агору и уже дотягиваясь до надгробий Керамика. Афина Воительница над стеной Акрополя медленно прикрывала веки.
Город готовился к ночи.
3
Раздвинув тяжелую портьеру, Первый архонт Феодор выскочил из парилки. Вместе с ним в зал ворвались клубы горячего влажного воздуха.
– Ты меня пересидел, – с блаженной улыбкой проговорил Перикл.
– Стареешь, стратег, – засмеялся Феодор, плюхнувшись на застеленную овечьей шкурой скамью.
– Да ладно, можно подумать, ты у нас эфеб… С брюшком!
Оба расхохотались.
Ткань снова раздвинулась – в зал скользнул тонкий юноша, обнаженный и розовый от пара. Бросив на Феодора смущенный взгляд, заторопился в кладовую. Первый архонт зажмурился – не то от усталости, не то вспомнив что-то приятное. Затем до хруста потянулся и стал внимательно разглядывать закуски на трапедзе[62].
Довольно заявил:
– Твоя парилка – это что-то! Особенно мне понравилось, когда ты плеснул пива. Кто тебя этому научил?
– Скифы. Ну, ты знаешь… Конники, которые следят за порядком на улицах. Они в парилке так иной раз чудят. Прости меня, Гестия, Дева непорочная и благостная… Представляешь, стебли конопли бросают прямо на раскаленные камни. От них пар валит, а дух такой… пряный, с кислинкой, закачаешься. Скифы орут, прыгают, в глазах безумная радость… Нет, лучше этого не видеть.
– Очень уж ты все правдоподобно описываешь, – заулыбался Феодор. – Скажи прямо: грешен, балуюсь.
Перикл усмехнулся.
– Балуюсь! Но не грешен… Такие процедуры усталость после дебатов в Совете снимают лучше, чем хиосское.
Оба выпили, закусили оливками и свежеиспеченным, еще теплым белым хлебом с коричневой хрустящей корочкой.
– Давай о деле поговорим, – Первый стратег посерьезнел. – Я хочу провести через Коллегию архонтов одного человека. Мне нужна твоя помощь.
Феодор прихлебывал холодное вино. Набирал по чуть-чуть в рот, перекатывал между щеками, глотал, причмокивая. Наслаждался. Казалось, в этот момент его не интересует ничего, кроме вкуса и аромата выдержанного виноградного напитка.
– Ты знаешь, – вдруг заметил он, – а мне нравится пить по-скифски, неразбавленное.
Перикл молчал.
– Какого? – наконец, спросил Феодор.
– Спарадока, сына Тереса.
Первый архонт удивленно вскинул брови.
– Он жив? Говорили, что его корабль потерпел крушение по пути в Афины. Где-то возле Фасоса… Зачем он тебе?
– Боспор. Там пора навести порядок. Кизик начал задирать цену на зерно. Ты знаешь: стоит опту в Пирее подняться на халк[63], как в Афинах розница подскакивает на обол. Сделаю его Первым архонтом Пантикапея.
– Подожди… – Феодору показалось, что он ослышался. – Я правильно понял? Посадить во главе полиса своего человека без всяких выборов?
Перикл фыркнул:
– А как Кизик посадил Гилона пресбевтом[64] в Нимфее без всяких выборов? Боспор не Афины, там правит сила.
Феодор с сомнением покачал головой, потом спросил:
– И что нужно?
– Афинское гражданство. Я выкупил его из рабства – теперь он метек.
Феодор изобразил на лице недоумение.
– Метека? Фета[65]? Со времен Солона феты на занимают в Афинах должностей. Так он еще и метек!
Перикл терпеливо поправил собеседника:
– Речь не об Афинах, а о Боспоре. Любого боспорянина поскобли – так он хорошо если только наполовину метек. Но афинское гражданство – обязательно! Что касается ценза, то архонты Пантикапея выделят ему приличный надел. Имея собственную землю, он быстро разбогатеет на поставках пшеницы.
Феодор хитро посмотрел на собеседника.
– Выделят?
– А куда они денутся. Я их хорошо попрошу, используя аргумент Фемистокла – триеры, набитые гоплитами[66].
Оба рассмеялись.
Первый стратег ждал ответа.
– Ну, не знаю, – процедил Феодор и плотно сжал губы.
Сделал вид, будто думает.
Тут все ясно: без его согласия архонты не пропустят на Совет пятисот бесперспективного кандидата, так что можно смело поднимать ставки в игре.
– Коллегия будет выглядеть глупо, если нарушит закон о гражданстве, – твердо сказал он. – Исключение может быть сделано только при особых заслугах кандидата перед Советом и народом. У Спарадока их нет. Прости, но эта просьба невыполнима.
Перикл нахмурился. Он ждал отказа, поэтому приготовил ответный ход. Можно, конечно, повоевать с Коллегией, но на это уйдут время и деньги, так что лучше всего ударить интригана в слабое место – сейчас, наверняка.
Глядя в упор на Феодора, сказал тихо, но веско:
– Ты у меня не первый раз. Тебе здесь нравится. И баня, и вино, и… банщики. Особенно один – Гермотим. Ты знаешь, мне он тоже нравится, потому что мягкий, услужливый, внимательный… Как женщина. Но тебе он нравится еще больше. А ты ему. Поэтому он не раз бегал к тебе по ночам. Я закрывал на это глаза. До поры…
Он хлопнул в ладоши.
Двое крепких парней ввели в зал тонкого юношу. Тот бросал испуганные взгляды то на хозяина, то на гостя. Перикл кивнул в сторону парилки.
Феодор напрягся, его лицо приняло хищное выражение.
Зло посмотрев на Перикла, процедил:
– Ты его не тронешь.
– Еще как трону. Это мой раб.
Когда за слугами закрылась портьера, Феодор обмяк и побледнел.
А когда послышался визг юноши, ненависть на его лице сменилась страхом.
– Хватит!
– Как скажешь, – усмехнулся Первый стратег. – Теперь я вижу, что мы понимаем друг друга.
– Отведите его в эргастул, – приказал он высунувшемуся из-за портьеры рабу.
Слуги проволокли мимо Феодора потерявшего сознание Гермотима, у которого тыльная сторона кисти представляла собой бордовое месиво.
Перикл приказал виночерпию наполнить ритоны.
– Предлагаю выпить, – с деланым добродушием обратился он к гостю. – Мы все-таки друзья.
Феодор справился с собой, принял обычный уверенный вид.
– Давай как-нибудь к скифам в казарму сходим вместе. А? – он подмигнул Периклу. Потом добавил: – И у меня к тебе просьба. Уступи мне Гермотима. Он прекрасный банщик. По рукам?
Первый стратег довольно улыбнулся…
В середине элафеболеона, когда отгремели Великие Дионисии, лучшие граждане Афин – слегка потрепанные, с красными лицами – собрались на заседание Совета пятисот. Черноголовые и чернобородые, в белоснежных гиматиях, они облепили каменные ярусы булевтерия, словно каспийские чайки – береговые скалы.
Некоторые сидели на скамьях ровно, другие полулежали, не в силах побороть похмельную слабость.
Перикл держал речь.
– Двадцать лет назад Афины вмешались в восстание египтян против персов. Мы послали флот, но персы потопили его в дельте Нила, спаслась лишь незначительная часть войска… Египет перестал быть житницей Аттики. Так что из этого следует? Афины уже не те? Нет! Наше положение прочнее прежнего. Многие из вас помнят, как афинская эскадра громила войска Наксоса, Фасоса и Эвбеи. А Самос? Мятежники принесли клятву верности Афинам после того, как я срыл крепостные стены. Мирные договоры с Персией и Спартой развязали нам руки. Мы основали Брею на Халкидике, заселили колонистами Амис в Каппадокии и Неаполь на Пропонтиде…
Первый стратег сделал эффектную паузу, нахмурился, его голос загрохотал с новой силой:
– Но надолго ли это затишье? Коринф выпускает когти, надеясь на помощь Спарты. Пелопоннесский союз[67] представляет серьезную угрозу Афинам. Пришло время обратить взор на север – там, за Понтом, лежит земля, плодородная, как чрево Деметры. В течение двух столетий туда уходили сыны Эллады за лучшей долей. Благодаря Боспору мы не знаем недостатка в кожах, шерсти и соленой рыбе. Так вот, он способен заменить Египет и Сицилию в поставках зерна. Ни Спарта, ни Коринф, ни Эгина в Понт Эвксинский не сунутся, пока Геллеспонт наш. А значит, пришло время включить ионийские колонии в Делосскую симмахию[68]. Сова распустит над варварскими землями крылья, чтобы укрепить морское могущество державы. И тогда пшеница и ячмень Боспора потекут к нам, как из рога Амалфеи.
Кто-то выкрикнул:
– Сколько с квадратного плетра?[69]
– Тридцать хусов![70] – отчеканил Перикл.
По залу пронесся ропот одобрения: не Сицилия, конечно, но тоже впечатляет.
Первый стратег продолжил:
– Прошу назначить комиссию из десяти человек для снаряжения флота на Боспор. Также прошу помощи демархов в наборе экипажей. Все желающие смогут остаться эпойками[71] в Нимфее или Пантикапее. Требуются лучшие из лучших – ведь и ставка высока: господство в акватории Понта, которое сулит Афинам огромные доходы. И это еще не все… Часть эскадры во главе с Гагноном должна отбить Девять путей у фракийцев. Другая часть под командованием Ламаха двинется к Синопе, чтобы наказать зарвавшегося тирана Тимесилея. Когда власть снова перейдет к архонтам, отправим туда клерухов.
Он замолчал, прислушиваясь к чьему-то голосу, переспросил:
– Что нам нужно в Синопе? Известно что: черепица, строевой лес, рыба, сталь.
Раздались разрозненные голоса:
– Согласны!
– Не впервой!
– Кто командир?
Перикл прочистил горло.
– Стратегом поплыву я. Но потом вернусь в Афины. Первым архонтом в Пантикапее останется Спарадок, сын басилевса одрисов Тереса.
Раздался недоуменный выкрик:
– Фракиец?
С места поднялся Феодор.
– Коллегия рекомендует Совету дать Спарадоку гражданство ввиду того, что он назначается Первым архонтом в Пантикапей. Кто не знает, скажу: одрис долго жил в Ольвии и прекрасно понимает политическую обстановку на Боспоре. Лучше, чем он, не найти! Да, мы нарушим закон. Но закон – это мы. Мы решаем, что хорошо для Афин, а что – нет. Боспор – это зерно. Мы же не хотим, чтобы зерновозы плыли в Ионию, а не к нам? Придется снова посылать туда эскадры, погибнут граждане. Давайте сделаем гражданином одного, чтобы сохранить жизнь сотням других. Совет пятисот – это рупор Народного собрания, и если в этом зале принимается решение, то только на благо Афин. Народ нас поддержит!
Зал взорвался аплодисментами.
– Да!
– Согласны!
Феодор с Периклом переглянулись…
На закате опоясывающую агору веревку сняли, ворота общественных зданий, алтарей, храмов были заперты на ключ, после чего от трех холмов – Муз, Нимф и Пникса – во все стороны потянулись ручейки служилого люда. Курчавые мраморные головы строго взирали с герм времен Клисфена и Кимона на бредущих по пыльным улочкам жрецов, магистратов, писарей…
Слившись на Панафинейской дороге в многолюдный поток, горожане направлялись к Священным воротам, за которыми многих ждали двуколки, чтобы развезти по демам. Усталые, но довольные члены Совета обсуждали блестящую речь Первого стратега.
На следующий день камнерезы вкопали перед Пропилеями Акрополя столб с надписью о декрете Перикла снарядить экспедицию на Боспор и принести быка в жертву Аполлону Архагету, покровителю колонизаторов, которая заканчивалась пожеланием: «Счастливой судьбы!»
4
Эскадра Перикла продвигалась вдоль Халкидики. Слева по борту тянулся скалистый и неприветливый берег мыса Нимфейон.
Триеры выстроились в кильватерные колонны, стараясь не отрываться от тихоходных пентеконтер[72] и тяжелых грузовых гиппосов[73]. На этот раз охрана торговых лембов[74], которые изо всех сил поспевали за боевыми кораблями, в задачу моряков не входила. Но пираты при виде афинских вымпелов вытаскивали лодки на берег и бежали в горы, поэтому за купцов можно было не опасаться.
Флагман шел во главе эскадры, вспарывая тараном волны. Вестовой весь день не слезал с марса. Первый стратег лично руководил маневром – место опасное, пятьдесят пять лет назад здесь во время бури разбился флот персидского наварха[75] Мардония. Двадцать тысяч гребцов и солдат пошли на корм рыбам.
Сейчас триерам ничто не угрожало.
Море тихо колыхалось за бортом, швыряя брызги не выше планшира, так что оба кормчих обходились без положенного на вахте бурнуса из бобровых шкур. От обитой красной медью лошадиной головы разбегались буруны. Черные глаза корабля смотрели с лоснящихся от смазки скул за горизонт.
Матросы драили все, что может блестеть.
Эпибаты[76] изнывали от безделья и жажды на палубных досках. Воины сидели, разделившись на лохи[77], так же, как шли бы в атаку при высадке. Каждому подразделению полагалась гидрия с пресной водой, но оба лохага словно сговорились – спали, накрывшись плащами. А как пить без команды?
Распущенный прямоугольный парус то вяло обвисал, то с хлопаньем выгибался под порывами северо-западного скирона, при этом промасленные канаты натягивались так, что казалось: тронь – и они зазвенят. Огромная афинская сова удивленно таращилась на морской простор с холстины, повернув голову набок.
Еще в Сароническом заливе, как только триера миновала остров Эгина, команда втащила весла внутрь и привязала ремнями к шпангоутам, после чего затянула весельные порты пластырями.
Наступило время трюмной работы: одни гребцы смазывали жиром кожаные рукава, другие ремонтировали уключины, третьи в тесноте, натыкаясь друг на друга, вычерпывали застоявшуюся воду мехами, передавая их наверх. Гребцы верхнего яруса, набранные из портовых грузчиков, самые сильные и выносливые в команде, выплескивали теплую вонючую жижу за борт. Келейст[78] орал как умалишенный, угрожая лишить лентяев положенной драхмы за дневную работу…
К вечеру эскадра вышла в Стримонский залив.
Под завитком форштевня на флагманском корабле укрылся шатер из обтянутых кожей жердей, где вела беседу группа офицеров. Сидели на дифросах[79].
Двое матросов, отбив острое дно амфоры, осторожно вылили содержимое через цедилку в большой кратер. Перикл отпустил слуг: ничего, сами будем наливать, лишние уши нам ни к чему.
Сначала каждый плеснул вина в море, чтобы умилостивить Посейдона. Пили хиосское из простых керамических котил[80], по-походному. И как настоящие моряки – неразбавленное.
Перикл предложил тост за назначение Спартока главой Пантикапея.
Выпив, обратился к одрису:
– Первый шаг сделан! Но должен тебе сказать, что за власть на Боспоре еще придется побороться. Кизик так просто ее не отдаст. Мы не знаем, в каких отношениях Кизик с номархом скифов Октамасадом, поэтому сразу на Пантикапей идти нельзя. Если они союзники, нам объединенную армию наскоком не одолеть. Сначала возьмем Нимфей, выждем: может быть, удастся привлечь Октамасада на свою сторону. Скифам выгодней собирать дань, чем воевать. Да и вообще… торговать выгодно всем – и грекам, и скифам.
Кивнув в знак согласия, Спарток заметил:
– Нужно разобраться с таврами и синдами.
– Да, – подтвердил Перикл. – Тавры злые, но их мало. Боспор им не по зубам, зато кусать исподтишка они умеют… Синды не могут сами возить зерно в Афины, так что пока подчиняются Пантикапею. Но это равновесие хрупкое – как только они найдут другой рынок сбыта, сразу перестанут быть друзьями… Смотри, чтобы коринфяне их не перекупили.
Он испытующе посмотрел на одриса.
– Справишься?
– Раньше надо было спрашивать, – усмехнулся Спарток, но, заметив во взгляде Первого стратега тревогу, успокоил. – Не сомневайся! Зря я, что ли, получил афинское гражданство? Есть на кого равняться: на тебя… на Писистрата, в конце концов.
– Если позволишь, дам тебе совет, – мягко заметил Перикл. – Не старайся во всем походить на Писистрата. Боспор не Афины, там такой клубок противоречий, что Совету пятисот и не снился. Тирания годится до поры до времени, пока ты не построил механизм государственной власти. Потом лучше ослабить хватку, чтобы народ мог дышать… Давай крестьянам ссуды, не затягивай петлю на шее должников, уважай права бедных. К примеру, афиняне чтут Солона за отмену Драконтовских законов, снятие долгового бремени с бедных и ограничение земельных владений в одних руках… Другое дело, что не каждый магистрат способен чувствовать ситуацию на кончиках пальцев. Тут многое зависит от тебя лично.
Выпили еще, затем разговор перешел на близкую всем участникам застолья тему внутренней политики Афин. Теперь досталось самому Периклу. Но Первый стратег был спокоен: живой ум, ораторский дар и тридцатилетний опыт политической борьбы делали его опасным соперником в дискуссиях. Благодаря своим учителям – Зенону Элейскому и Анаксагору из Клазомен – он умел ухватить суть проблемы, чтобы молниеносно найти рациональное решение.
Вино и скука плавания располагали к открытости, а важная задача, поставленная перед каждым из офицеров Народным собранием, добавила речам смелости. Поэтому разговор шел начистоту.
Молодой наварх Ламах, изрядно подогретый вином, говорил запальчиво, но старался сдерживаться, соблюдая субординацию. Он только что выразил мнение Совета пятисот по поводу чрезмерной расточительности Перикла.
Первый стратег развел руками, давая оппоненту понять, что упреки необоснованны.
– Еще Фукидид обвинял меня в разбазаривании государственных денег. Хотел бы я посмотреть, сколько присяжных заседателей придут в суд, если просто воззвать к их совести. Они, между прочим, должны работать, чтобы прокормить семью. Пары оболов из казны может хватить только на скромный обед – но хоть что-то! Архонты получают в два раза больше. Слава богам! Никто не упрекает меня за расходы на флот и гарнизон. Все-таки триста триер! Если честно, я бы еще платил за участие в Народном собрании, чтобы привлечь туда как можно больше граждан. И Фукидид здесь ни при чем – все, его можно забыть! Дело в другом.
– В чем? – решил уточнить хилиарх[81] Гагнон, человек средних лет, спокойный, но решительный.
– Пусть лучше простой народ получает деньги от государства, чем от партийных вождей. Иначе кучки проплаченных громил будут резать друг друга по всей стране, и тогда наступит хаос. Мне как Первому стратегу придется железной рукой наводить порядок, а для этого потребуются куда более серьезные средства. Только с помощью пособий для бедняков и устройства клерухий за пределами Аттики государство может держать народ в подчинении. Я уже не говорю про выплату пенсий убогим, ветеранам-инвалидам и сиротам погибших в боях воинов – это прямая обязанность Совета пятисот.
– А какая польза государству от раздачи народу денег на зрелища? – Гагнон, на правах старого друга, не хотел играть с Периклом в поддавки. – Многие в Совете считают, что она служит только одной цели – твоему успеху в политической борьбе.
Первый стратег тонко усмехнулся. Но он и не думал оправдываться. Его лицо приняло надменное выражение.
– Все верно, это делается ради популярности. Я не знаю другого способа заслужить любовь простого народа в мирное время. А разве Кимон не раздавал деньги? Поэтому и считался всеобщим любимцем.
– Это не спасло его от изгнания, – заметил Ламах.
– Как друга лаконян, – парировал Перикл. – Афиняне не простили ему предательства. Не помогли даже его грандиозные строительные планы. Но он богат, а деньги открывают любые ворота. Так что если я не хочу потерять любовь народа, то должен раскошелиться. Личных богатств у меня нет, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы пользоваться государственной казной. Мне это еще Дамон советовал.
– Ты и Фукидида отправил в изгнание.
– Не я, а Народное собрание. Не надо было обвинять меня в растрате фороса[82], – снова усмехнулся Перикл. – Я у казначеев Парфенона тоже средства брал. Как раз ими Фидию и платил за статую Афины Партенос. Все знают, что я возвращаю долги! Поэтому граждане встали на мою сторону при голосовании.
Первый стратег потянулся к виночерпалке, налил вина себе и товарищам.
Когда все выпили, Гагнон заметил:
– В Совете пятисот ходят разговоры о том, что нужно потребовать от тебя финансовый отчет. Поговаривают и о штрафе.
– Пусть! – набычился Перикл. – Четыреста шестьдесят талантов фороса – это огромные деньги. Большая часть идет на содержание армии и флота. Я могу отчитаться за каждый обол. Остаток на что хочу, на то и трачу… Да хоть на украшение Афин! Разве Новый Парфенон не великолепен? Благодаря Калликрату, Мнесиклу, Иктину и Фидию Акрополь преобразился. Что в этом плохого? Ведь хороший скульптор или архитектор дает ежедневную работу дюжине фетов – камнетесам, грузчикам, возничим, матросам… Отличная идея была у Кимона – возвести Длинные стены, но он успел только насыпать гравий, а закончил работу я. Вы знаете, что Фалерская стена себя не оправдала, поэтому мне пришлось построить Среднюю стену к Мунихию. Теперь в случае войны со Спартой мы сможем на суше ограничиться защитой этих стен, а основной удар нанесет флот. Флот – это залог будущего благополучия Эллады, так что никто не смеет упрекнуть меня в том, что я заливаю деньгами арсеналы и верфи Пирея… А праздники? Только не говорите мне, что прошлогодние Панафинеи выглядели невзрачно – я потратил на них шесть талантов. Шесть!
Перикл для убедительности показал цифры на пальцах. Он добился того, чтобы собеседники слушали, не перебивая.
– Празднества, жертвоприношения, театральные представления, состязания, бани, гимнасии, палестры… Все это символы процветания и могущества Афин не только как столицы Греции, но и как центра Делосской симмахии. Я трачу на строительство в год триста талантов и буду тратить еще больше, при этом доход государства – всего тысяча. Плюс, конечно, общественные повинности, но они бывают разорительными, особенно в военное время, так что приходится ссуживать олигархов деньгами. Построил хороший корабль – все, про долг можешь забыть. Поэтому выплачиваемый союзниками форос очень кстати.
Гагнон решил поменять тему.
– Утром моя флотилия уходит к Девяти путям. Хочу, чтобы ты дал мне напутствие.
Перикл вздернул брови – казалось, его удлиненный череп вытянулся еще больше.
– Все уже прозвучало на собрании пританов… Афины нуждаются в корабельном лесе, золоте, серебре из Фракии, поэтому господство в Пангейских горах имеет для нас стратегическое значение. Постарайся обойтись малой кровью, чтобы киконы, дерроны и бизалты не ожесточились. Объединившись, они могут помешать нашим планам, тогда придется перебрасывать сюда войска из Аттики. Зачем нам второй фронт? Не повторяй ошибку Кимона – не иди на Драбеск, пусть крепость остается сторожевым постом на границе между Македонией и Фракией. Будем ждать от тебя хороших вестей.
– Форпосту Эллады нужно новое имя. Как бы ты его назвал?
Первый стратег на мгновение задумался, наморщив лоб.
– Гора, на которой он стоит, с трех сторон окружена Стримоном, – пусть будет Амфиполь[83].
– Пойдет, – Гагнон широко улыбнулся.
– Желаю удачи! Ждем от тебя к Великим Панафинеям корову и двух овец, к осенним Элевсиниям – часть первого урожая, а к Дионисиям – ритуальный фаллос. Да поможет тебе Зевс Арей!
Поднявшись с дифросов, товарищи обнялись.
5
Кизик наблюдал за стройкой из узкой бойницы. Пришлось подняться по винтовой лестнице на башню, чтобы как следует разглядеть котлован.
Сквозь кроны деревьев пробивалась голубая гладь бухты. С высоты горы боевые корабли казались неповоротливыми: медленно ползли по воде, оставляя за собой светлые шрамы. Вдали россыпью белели постройки Мирмекия[84].
В тени было зябко, намокший от пота гиматий неприятно холодил спину. Фальшивое весеннее солнце так и не смогло за день нагреть мощный бут. Затянувшая угол проема паутина пружинила на сквозняке.
Эсимнет чувствовал себя неуютно, его не покидало тревожное чувство. Вот опять в гавань заходит лемб с изображением львиного скальпа на парусе. Карийцы не могут дать убежище всем желающим, поэтому беженцы с Самоса продолжают прибывать. После походов Дария и Ксеркса Иония перестала считаться безопасным местом. Теперь, вместо того, чтобы доставлять на Боспор ткани, оливковое масло и вино, мореходы развозят по Понту островитян Эгейского моря. Они получают за это звонкую монету, а боспорские купцы – ничего. Если дело пойдет так и дальше, склады опустеют. Гермонасса[85], Корокондама[86], Тиритака[87] уже предъявляют претензии, считая, что, как союзники Пантикапея, имеют право на бесперебойное снабжение товарами из Аттики.
Теперь ему казалось, будто землекопы еле шевелятся.
«Перебрал вчера – вот и видится все в черном цвете», – с досадой подумал он.
Со стороны Феодосийской дороги одна за другой тянулись повозки, груженные камнем. Снизу доносился дробный стук – это каменотесы вовсю махали молотками, придавая известняковому буту форму квадров. Пыль силилась улететь, но, едва поднявшись над головами, сгущалась и опадала, покрывая все вокруг серым налетом.
Кизик уже представлял себе, как украсит стены пританея[88] стелами из Ионии, а в нишах поставит статуи олимпийцев. Пока под вопросом оставалась кровельная черепица – ее должны были привезти из Синопы в обмен на пшеницу, но зерновоз, который он отправил в Пафлагонию прошлой осенью, затонул возле мыса Карамбис.
Эсимнет проводил взглядом процессию жрецов, следовавшую с торжественным пением через теменос[89] Аполлона Врача. Над алтарем поднимался дымок. Гиеродулы[90] сметали с закопченной столешницы золу.
«Пора снова снаряжать корабль в Синопу», – подумал Кизик.
Почетная должность синагога амфиктионии[91] Аполлона Врача на Боспоре давала ему доступ к храмовой казне. Еще дед добился в Совете ключей от опистодома[92]. Бывало, запускал в казну руку. Потом возмещал недостачу, но не всегда и так, как считал нужным.
Синекура передавалась по наследству от отца к сыну, а вместе с ней и обязанности, которые были скорее привилегиями. Например, лично подбирать подрядчика на строительство, рассчитываться с ним.
«Я-то чем хуже?» – алчно рассуждал Кизик.
Он не сомневался в своей непогрешимости, поэтому под видом строительства нового пританея возводил личный дворец. Хотя злые языки утверждали, что восстановление старого здания, разрушенного скифами при Археанакте Первом, обошлось бы куда дешевле.
Послышался шум шагов, который сопровождался ритмичным звоном: кто-то поднимался по лестнице, задевая ножнами стену. Вошедший иларх[93] похлопал себя по плечам, чтобы стряхнуть пыль, отчего боевой ход наполнился запахом сыромяти и дробленого камня.
Жесткий внимательный взгляд придавал лицу кавалериста хмурое выражение, которое усиливалось уродливым клеймом на щеке. Сову ему выжгли костоломы Перикла после подавления восстания на Самосе два года назад. Тогда многих защитников острова распяли, но он отделался изуродованным лицом. Только потому, что был аркадским наемником, а профессионалов ценят везде.
Аркадец бежал на Боспор и стал служить Совету Пантикапея. В полисе за ним прочно закрепилась кличка Саммеот[94]. Довольно скоро «пес войны» завоевал доверие Кизика и стал выполнять его личные поручения. За некоторые из них в Афинах его отправили бы на рудники, но эсимнет ценил исполнительность слуги, подкрепленную неразборчивостью в выборе средств.
– Подвал на какую глубину роешь? – спросил Кизик, едва сдерживая раздражение.
– Десять локтей.
– Давай, чтоб не меньше. Я посуду заказал в Афинах. Сколько привезут – не знаю, может, придется полки вешать… Собак под фундамент закопали?
Иларх кивнул.
Кизик не удержался, упрекнул:
– Медленно работаете, Хармид! К зиме нужно закончить.
– Люди устали после вчерашней стычки со сколотами, есть раненые…
– И что? – взорвался эсимнет. – Других землекопов у меня нет. Кто не занят севом яровых, строит Тиритакский вал. Именно для того, чтобы не было стычек. Хватит таскать послов в храм Аполлона. Там даже выпить нормально нельзя, потому что жрецы начинают шикать. Без пританея – никак! Что здесь непонятно?
