Сергей Степанов
Последний викинг. Великий город
Глава 1
Из варяг в греки.
Конунг Харальд Суровый, сын Сигурда, свершил немало подвигов в Грикланде – Земле Греков. Пришло время поведать о них. В возрасте пятнадцати зим Харальд принял участие в кровопролитном сражении при Стикластадире. На поле боя пал его старший брат конунг Олав Толстый, вскоре причисленный к лику святых. После гибели брата Харальд нашел убежище в Гардарике – Стране Городов. Он поступил на службу к могущественному конунгу Ярицлейву, коего славяне именуют Ярославом. Его имя звучит по-разному, но прозвище у него одно – Мудрый.
Конунг Ярицлейв правил в Хольмгарде, или Новгороде, торговом городе, который многолюднее и богаче Лундуна. Харальд запомнился новгородцам своей силой и удалью. До сих пор один из причалов на Волхове называют Харальдов вымол. Доблестный норманн ходил в походы и собирал дань в стране Бьярмов, лежащей далеко на севере. Конунг часто оказывал ему честь, приглашая в свои палаты. Там он повстречал младшую дочь повелителя Эллисив, или княжну Елизавету Ярославну. Ей было всего десять зим от роду, имела бойкий нрав, отличалась острым разумом и обещала вырасти красавицей. Не будет скрывать, что Харальду льстила мысль породниться с могущественным повелителем Гардов. Он надеялся, что тесть даст ему дружину и поможет вернуть власть над Норвегией.
Многие конунги и ярлы искали дружбы Ярицлейва Мудрого. К его дочерям сватались владыки Валланда, Ункараланда и иных славных земель. Когда Харальд попросил руку Эллисив, повелитель Гардов поставил условие. Харальд должен был отправиться в Миклагард, или Царьград, самый большой и самый богатый город на свете. Ярицлейв просил Харальда выведать тайну греческого огня, который также называют морским и ладейным. От морского огня нет спасения, и всякий, кого коснется его жаркое пламя, становится добычей валькирии Хель. Этим огнем греки спалили ладьи конунга Ингвара, прадеда Ярицлейва. Вернувшиеся из неудачного похода дружинники Ингвара поведали о ладейном огне: «Будто молнию небесную имеют у себя греки и, пуская её, пожгли нас; оттого и не одолели их».
Харальд отправлялся в Страну Греков. Проводить его на берег Волхова пришел конунг Ярицлейв Мудрый вместе с женой Ингигерд и сыновьями. Жена конунга не взяла с собой только пятого, самого младшего из сыновей, находившегося на попечении кормилиц и мамок. Князя сопровождали его ближние люди, среди которых выделялся боярин Вышата, сын новгородского посадника Остромира. Более никого на вымоле не было. Харальд поискал глазами златовласую Эллисив и с горечью убедился, что она осталась в княжеских палатах. Ярицлейв Мудрый обнял Харальда и произнес поучение, обращаясь одновременно к норманну и к своим сыновьям:
– Тебя, княже, от роду Инглингов, напутствую. Дети же мои, от роду Рюрика, также внимайте! Сечи не бойся, твори свое мужеское дело смело. Чего умеючи, того не забывай! А чего же не умеючи, тому учись прилежно, ибо лень мати всех грехов!
Ингигерд, супруга князя, облобызала Харальда и шепнула ему: «Будь достоин славы своего брата Олава Святого!» В это время ее сыновья игрались с кистенями. Скажем об этом оружии. Оно представляет собой увесистый груз на крепком ремне. Кистень летучий наматывается на кулак и утяжеляет удар, а когда его раскручивают над головой, то к бойцу нет рукопашного приступа. Хольти, резвый мальчик четырех зим от роду, увлеченно вращал над головой детский кистень, выточенный из лосиной кости. Юный князь довольно чувствительно врезал норманну по колену, а потом обхватил ручонками его ногу и потребовал, чтобы Харальд завтра же пришел поиграть с ним в палаты. Харальд шутливо ответил:
– Повинуюсь, юный конунг! Загляну скоро – через три или четыре зимы, а ты за это время подрастешь!
Сыновья Ярослава и их друг и сверстник Ян Вышатич, сын ближнего боярина, попрощались с норманном и поблагодарили его за то, что он обучил их навыкам ратного дела. Последним подошел Вальдемар, старший из сыновей князя. Ему уже исполнилось тринадцать зим. Обняв отрока, норманн вдруг почувствовал, что тот скрытно сунул ему за пояс какую-то вещь. Харальд не подал вида, что произошло нечто необычное, и обратился к сыновьям конунга с кратким наставлением. Он говорил на северном языке:
– Помните, как я учил вас правильно стрелять из лука и биться на мечах? Всегда держите оружие наготове и нещадно секите врагов! Чем больше голов вы заставите склониться в траву, тем громче будет слава, коей вы удостоитесь в чертогах Вальхаллы!
С этими словами он шагнул в чердачный струг, лениво покачивавшийся у причала. За веслами сидели холопы боярина Вышаты. Струг тоже был боярским, любезно предоставленным знатному норманну. Харальда сопровождал его верный спутник исландец Халльдор, отличавшийся могучим сложением и немногословностью. Если он отверзал сомкнутые уста, то лишь для того, чтобы вкусить пива или изречь нечто важное. Исландца можно было уподобить Видару, молчаливому асу, обладавшему почти такой же силой, какую имел Тор.
Когда гребцы отплыли от Харальдова вымола на середину Волхова, исландец буркнул себе под нос:
– Хромца следовало прозвать не Мудрым, а Хитрым.
Харальд догадался, к чему клонит его верный товарищ. Исландец заподозрил, что повелитель Гардов придумал хитрый способ избавиться от невыгодного жениха, послав его искать ветра в поле. Чтобы прогнать мрачные мысли, Харальд погладил туго набитый кожаный мешок с серебром, подаренным ему Ярицлейвом Мудрым. Денег должно было хватить на безбедную жизнь в Греческой земле. Дождавшись, когда вымол с Ярицлейвом и его свитой скрылся из вида, норманн вытащил из-за пояса свернутую в трубочку бересту, тайно переданную ему старшим сыном конунга. Развернув берестяное послание, Харальд увидел выцарапанные на белой поверхности строки. Он узнал руку Эллисив. Она старательно начертила для норманна руны. Они наполнили норманна ликованием. Руна «Лагуз» – вода или долгое путешествие по воде. Руна «Перт» – камень или тайна. Руна «Гебо» – дар или удача. Харальд облобызал бересту и бережно спрятал ее у самого сердца. Дева из Гардов верит, что он удачно выведает тайну, за которой он отправился в дальний путь. Это самое важное! Каким бы трудным ни оказалось повеление конунга, он надеялся исполнить все в точности и вернуться за наградой. Самой дорогой из всех наград – за дочерью конунга Эллисив!
Положив руку на сердце, норманн наслаждался свежим ветром и волнами. Гребцы, выгребая против течения, вывели струг в Волхов и подняли парус. Плоскодонный струг потому и назывался стругом, что был крепко сколочен из тонких оструганных досок. Был он чердачным, то есть имел посередине крытое помещение, или чердак, позволявший укрыться от непогоды. Разгулявшиеся по Ильмень-озеру волны швыряли струг из стороны в сторону, заставляя крениться и черпать бортами воду. На исходе дня они пересекли буйный Ильмень и вошли в реку Ловать. При впадении в озеро река была широка, весеннее половодье сделало ее еще шире, чем в обычное время. Низкие берега покрывала вода. Деревья и кусты стояли наполовину затопленными, под мутной водой таились коварные коряги и упавшие стволы. Здесь обнаружилось преимущество плоскодонного струга. Он был неустойчив на крутых волнах, зато легко скользил поверх затопленных бревен. За веслами сидели шесть боярских холопов, дюжие молодцы, сытые и гладкие. Боярин не жалел денег для своей челяди. Достаточно сказать, что холопы были обуты в кожаные сапоги, подороже высоких козлиных сапог, которые Сигурд Свинья, отец Харальда, натягивал на ноги только по праздничным дням.
Нарядные холопы лениво шевелили веслами. Харальду надоела их медлительность, он сказал, что сам сядет на скамью и будет грести. Норманн не видел в этом ничего зазорного. Его старший брат Олав, отправившись в свой первый морской поход, занял место на скамье для простых гребцов. Но люди боярина Вышаты испуганно замахали руками.
– Негоже, князь, тебе грести! Не дай Бог, боярин про сие проведает!
После этого они начали грести по-настоящему, хотя надолго их усердия не хватило. Вскоре они присмотрели высокий сухой островок, пригодный для отдыха и ночлега. Пристав к острову, они собрали хворост и развели жаркий костер. Боярин Вышата строго настрого наказал, чтобы знатный урманн ни в чем не знал недостатка. Струг был нагружен самой разнообразной снедью. Кроме того, холопы наловили рыбы. Сварив ухи, гребцы расстелили на земле полотно, выложили снедь и пригласили Харальда и его спутника отведать угощение. Пока они ели, холопы смирно стояли в сторонке и переминались с ноги на ногу, а когда норманн завершил трапезу и отошел, жадно набросились на остатки боярских яств.
Харальд вытянулся у костра и вступил в разговор с гребцами. Мало чести было разговаривать с рабами, но достойных собеседников на привале не предвиделось, кроме исландца Халльдора, который редко нарушал молчание. Заведя беседу, Харальд выяснил, что новгородцы весьма гордятся принадлежностью к «огнищу», то есть ко двору Вышаты, первого из бояр Ярицлейва Мудрого. Отцы и деды их тоже были холопами. Норманн невзначай обронил:
– Мой отец имел рабов. Если они исправно трудились, то по прошествии некоторого времени получали от отца свободу и участок земли.
– Видать, у твоего отца были рядовичи, посему их гнали с княжеского двора, как срок вышел, – пренебрежительно заметил кто-то из холопов.
Он ударил себя в грудь и спесиво воскликнул:
– Аз есмь холоп обельный, природный. Мой дед прислуживал посаднику Остромиру в палатах!
– Истинно, истинно так! Мы бехом челядь боярская спокон веку! – кивали русыми головами его товарищи.
– Разве вы не мечтаете о свободе? – удивился Харальд. – Получив волю, вы станете бондами, или смердами, как говорят на вашем языке.
Холопы тихо посмеивались, дивясь тому, что молодой чужеземец сулит им участь смердов. Один из них взялся развеять его заблуждение.
– Князь, какая воля у смерда? Робит с утра до ночи, живет впроголодь? Работа сиречь рабство, а холопья доля против смердьей завидная. Кормят нас от пуза, придем в теплые палаты, завалимся на полати и былины сказываем про Ваську Буслаевича, как он гулял по Новгороду.
Пожалев, что затеял разговор с людьми низких понятий, Харальд положил под голову туго набитый мешок с серебром и погрузился в приятные размышления об Эллисив. В его голове рождались любовные висы. Он уподобит деву из Гардов инистой исполинше Герде, повелительнице водопадов и озер. Она долго колебалась выходить ли ей замуж за Фрейра, и все же сочеталась с ним браком. Он, Харальд, из рода Инглингов, потомок Фрейра. Он уговорит Герду из Гардов стать его женой. С этими мыслями норманн погрузился в крепкий сон.
Поутру Харальд занял место на носу струга, наблюдая за встречными ладьями. По Ловати проходит путь из земли греков в Северные Страны. На берегу реки стоят богатые посады и погосты, где заморские купцы ведут выгодный торг с ильменскими словенами. В своем среднем течении Ловать изобилует крутыми поворотами, устремляясь то в одну, то в другую сторону, словно норовистая кобыла, которую не могут обуздать конюхи. Через несколько дней они приплыли к погосту, стоящему в излучине реки. Он так и назывался – Луки. Харальд оценил красоту места. Дюжина чистейших ручейков впадает в реку, которая изгибается по широкой пойме с заливными лугами, а за поймой синеют дремучие леса. В городе обитает немало ремесленников, искусных в гончарном деле. Они изготавливают на продажу широкогорлые горшки с выпуклыми боками. В Луках норманн услышал, что вода в Ловати быстро спадает. Один из посадских сказал без обиняков:
– Урманн, ты припозднился. В верховьях обнажились каменистые перекаты, по коим тяжко будет тащить струг.
– Как же быть?
– Отправь струг назад в Новгород, а сам найми малый рыбацкий челн. Его легко пронести на руках в тех местах, где река обмелела. Сегодня два брата-кривича привезли купца с товаром. Они собираются в обратный путь. Потолкуй с ними.
Харальд последовал доброму совету. За скромную плату в несколько резан два лохматых смерда подрядились доставить его в Киев. Люди Вышаты откровенно обрадовались, когда им приказали возвращаться в Новгород из-за обмелевшей реки. Они были из племени словен и громко потешались над кривичами, которым предстояло заменить их. Старший из кривичей, худой и беззубый, вдобавок был косым от рождения и во время разговора глядел куда-то в сторону. Его нелепый вид дал словенам повод для насмешек.
– Кос очами, крив речами!
– Вы, новгородцы, такаете, такаете, да когда-нибудь все добро протакаете, – проворчал кривич.
Люди боярина Вышаты забрались в струг и поплыли вниз по течению, не переставая при этом балагурить над кривичами. Издали донесся их громкий смех.
– Вестимо, вы, кривичи, как Соловей-разбойник: одним оком на Новгород косите, другим – на Киев.
– Авось, без вас, такальщиков, разберемся, – крикнул им вослед младший из братьев.
– Небось, – поддержал его старший.
Харальд так и прозвал их: Авось и Небось. Кривичи не обижались и с готовностью подтвердили:
– Авось небосю набитый брат.
Если в низовьях Ловать широка и привольна, то после Лук она сужается и петляет между высоких берегов, сплошь поросшим сосновым и лиственным лесом. Вода спадала на глазах. Теперь Харальду и его спутнику нередко приходилось покидать челн, чтобы гребцы могли осторожно провести его между обнажившихся каменных гряд. Заметно потеплело и появились первые комары. Чтобы спастись от них, Харальд велел братьям развести костер сразу же, как только они расположились на ночлег.
У кривичей имелось необычное кресало. Когда Харальд впервые увидел эту вещь, он решил, что перед ним изделие северных кузнецов. Кресало украшали две птицы, которых можно было принять за двух воронов Одина. Приглядевшись, норманн увидел, что это не вороны и даже не птицы, а скорее лоси с крыльями и когтями вместо копыт. Кривичи выменяли кресало у какого-то гостя, плывшего с товаром в Новгород. Зажав пальцами ветвистые головы птицелосей, кривич с силой бил по кресалу острым куском кремня. Каждый удар высекал яркие искры, которые падали на заботливо подложенный сухой мох. Вскоре над мхом появился белый дымок. Кривич раздул слабый огонек, и мох занялся пламенем.
Один из братьев угостил норманна хлебом. Откусив от черной, словно горелой, краюхи хлебах, Харальд выплюнул несъедобный кусок. Братья недоуменно покосились на привередливого чужеземца. По их словам, весной хлеб всегда такой. По сусекам едва удается наскрести горстку ржаной муки, которую смешивают с толченной сосновой корой. Кривичи ели хлеб из коры, не морщась, а старший еще и причмокивал беззубым ртом от удовольствия.
– Добро, что хоть такой хлеб остался, – приговаривал он. – Небось, месяц май: не холоден, так голоден!
– Авось живы будем! – утешал его младший.
Братья мечтали по возвращению домой отведать голожопицу, отменное лакомство, по их уверениям. Норманн даже не стал спрашивать, отчего такое название? Какое лакомство могло быть у бондов, носивших дранные порты, из прорех которых сверкали голые зады? Когда Харальд упрекнул кривичей за то, что они из-за лени не посадили достаточно хлеба, братья равнодушно отвечали:
– Сей рожь али не сей, все едино будешь голодать, коли лешим не угодно! Суди сам, князь! Пожгли мы лес, вывернули корни, прошлись сохой. Ждем урожая сам-пять, бо земля с золой в первые три года отменно родит. Ан налетит холодный сиверко али засуха приключится али червь пожрет. На семена не соберешь, и труды втуне пропадут. На авось пашем, на небось живем! Ничего наперед не ведаем!
Пожалуй, он напрасно упрекал братьев в лени. Шесть сытых нарядных холопов боярина Вышаты еле-еле шевелили веслами, а худые кривичи неутомимо гребли целый день напролет. Один раз Авоське понадобилось срубить нависшее над рекой дерево. Исландец Халльдор решил размяться и заодно показать тощим кривичам, как следует работать секирой. Он взял из рук смерда топор и рубанул по дереву. Очень сильно рубанул, пробил бы железный шлем. Кривич только скривился, как будто ударили его самого.
– Варяг, ты изгубишь топор. Сильно бьешь, а проку нет!
Он забрал свой топор и несильными, но точными ударами повалил дерево так быстро и споро, что исландец не успел и глазом моргнуть. Харальд осмотрел пень и подивился ровному срезу. Если бы он сам не наблюдал за рубкой, то решил бы, что толстое дерево срублено одним могучим ударом.
– Вдвоем с братом они легко расчистили бы большое лавовое поле, – признал исландец.
Ловать мельчала, её берега теснились все ближе к друг дружке. Харальду казалось, что, если он раскинет руки пошире, то упрется ладонями в высокие обрывы. Между тем кривичи, руководствуясь какими-то ведомыми только им знакам, внезапно повернули в неприметный ручей, спрятавшийся за разросшимися й кустами. Ручей можно было перепрыгнуть или перейти, не замочив колен. Вскоре ручей потерялся в мшистом болоте среди коряг и высохших деревьев. На смену ручью явилась Копанка – узкая канава, выкопанная в незапамятные времена по Волочинскому мху. Она шла через многочисленные омуты, заросшие камышом. Лес на болоте состоял из чахлых сосенок. Кривичи привязали к носу челна веревку и тащили судёнышко по Копанке. Комары кусались нещадно, но кривичи только посмеивались, говоря, что сейчас благодать, а вот в разгар лета здесь тучи гнуса, который набивается в рот и в нос.
– Гнус не страшен, князь! Бойся нечистой силы, что обитает на болоте, – предупреждал Авоська.
– Тут кикимора болотная прячется за корягой, водяной живет в омуте. Баба-яга, костяная нога, в ступе едет, пестом упирает, помелом след заметает! – пугал Небоська.
Они не встретили нечисти, обитавшей в трясине. Вскоре Копанка привела к озеру. Неширокая протока связывала это озеро со следующим, а за вторым озером открывалось третье и четвертое. Они были нанизаны друг на дружку, ровно стеклянные бусины на нить. Озера поросли камышом, в которых кривичи проделывали проходы. Иногда из-за стены камыша выглядывали шалаши рыбаков. К открытой воде вели настилы из жердей, на торчащих их воды кольях сушились неводы и прочая рыбацкая снасть. Тянуло дымком от костров.
На высоких берегах появились дубравы. Деревни шли одна за другой. Нетрудно было догадаться, что вскоре откроется город. И действительно, на протоке между двумя озерами приютился град Всвячь. Норманн слышал, что сей град раньше принадлежал Вартилаву, конунгу Палтескья. Его же именуют полоцким князем Брячеславом Изяславичем. Он приходится племянником Ярицлейву Мудрому, но родственной любви между ними нет, а наоборот воздвиглась распря. Свеи и норманны, служившие в дружинах дяди и племянника, принимали самое деятельное участие в княжеской усобице. Воспользовавшись отъездом дяди в Кэнугард, конунг Вартилав напал на Хольмгард, ограбил город и увел в полон богатых и знатных новгородцев и их скотов. Служившие в дружине Вартилава норманны даже бахвалились, что захватили не только скотину и бояр, но якобы пленили саму Ингигерд, жену Ярицлейва конунга. Недолгой была их радость. Получив весть о разорении новгородцев, Ярицлейв конунг поиде изгоном из Киева и на седьмой день настиг Вартилава на Судомири реке. Началась сеча, и пленники были благополучно отбиты.
Проплывая по Всвячу, где вместо улиц были протоки, а на многочисленных плотах стояли амбары и лавки, Харальд прикидывал, не попросить ли сей град в приданое за златовласой Эллисив. Переночевав в богатом посаде и купив доброго хлеба, чтобы не питаться толченой корой, Харальд продолжил свой путь. Теперь они плыли по реке Усвяче, вытекавшей из одноименного озера. Река текла ровно и небыстро, и челн, подбадриваемый частыми гребками, тихо скользил вдоль берега. У места слияния Усвячи с Овсянкой кривичи остановились на ночлег. Здесь течение заметно ускорилось, и к вечеру следующего дня Усвяча завершила бег, подарив свои воды Дине, или иначе – Янтарной реке.
Всем ведомо, что янтарь – это застывшая смола, а кто сомневается, может найти кусочек камня с муравьем внутри, ведь насекомые часто оказывается плененными липкой смолой. В старину племена, обитавшие на морском побережье, не ведали, что застывшая смола имеет какую-либо ценность. Сами они не ставили янтарь ни во что и с пренебрежением отбрасывали желтые камни, если они попадались им на пути. Каково же было их изумление, когда они узнали, что чужеземные купцы готовы обменивать застывшую смолу на полезные вещи. Тогда они стали собирать янтарь и продавать его за большие деньги. Драгоценный товар возили по реке Дине, которая получила название Янтарной.
Дина по своей протяженности третья или четвертая на свете река. Но те, кто плывет из варяг в греки, путешествуют по Янтарной не дольше одного часа. Выплыв из устья Усвячи, лодка пересекла широкое русло и чуть ниже по течению вошла в устье Каспли, которая впадает в янтарную Дину с правой стороны. Каспля удобна для плаванья, не имеет мелей и порогов, однако выгребать против течения пришлось пять дней. Речные берега сначала круты, потом отлоги и даже низменны, а в верховьях вновь круты. В верховьях реки стоит село Каспля, а в нем палаты, куда свозят дань, собираемую с живущих окрест кривичей. За селом Каспля открылось длинное озеро. Завидев его спокойную гладь. Авоська и Небоська, не сговариваясь, воскликнули:
– Непр недалече!
Однако добраться до Днепра оказалось не так-то просто. В озеро Каспля впадает речушка Клец, имеющая притоки Удра и Лелёква. Три дня ушло на то, чтобы пройти эти речушки и по истечению этого срока оказаться у все у того же озера Каспля. Когда Харальд узрел вдали очертания знакомого водоема, он возопил гневным гласом, похожим на боевой клич его старшего брата:
– Смерды! Вы сошли с ума или никогда его не имели?
Авоська и Небоська поклялись громом Перуна, что иного пути нет. Трехдневный крюк делают, чтобы обогнуть возвышенность, непреодолимую для лодок. Дальше предстояло воспользоваться волоком, устроенным у села Волоковое. Харальду сказали, что длина волока составляет две тысячи восемьсот двадцать две сажени. Норманн подивился такой точности, но увидев, каких трудов стоит протащить ладьи по бревнам, понял, почему приходится считать каждую сажень. Узкий челн без поклажи, и тот норовил съехать со скользких бревен и застрять в грязи.
Волок от речки Удра был самым длинным, но не единственным. Дальше на выбор имелась короткая дорога через волоки или же окольный путь через копанки, соединяющие ручьи, болота и мелкие озерца. Длинным путём водят тяжелые ладьи. Повсюду к услугам купцов толпы перевозчиков. Кривичи побогаче сдают в наем вьючных лошадей, а бедные сами впрягаются в постромки, перетаскивая лодки. Бабы пекут хлеба и кормят путников. Все исстари кормятся у волоков.
Харальд выбрал прямой путь. Нетяжела была рыбацкая долбленка, да только братья выбились из сил и содрали кожу на ладонях, пока тащили её через озера и болота. Исландец Халльдор подсоблял кривичам в самых трудных местах, и даже Харальду пришлось забыть о своих божественных предках и подталкивать лодку, упираясь ногами в жерди, под которым хлюпала трясина. Наконец, они добрались до речки Катыни, которая впадает в Днепр. По словам братьев, самая трудная часть пути была позади.
Катынь весело текла через глухой темный лес. На повороте реки рыбацкий челн нагнал большую ладью, которую тащили несколько оборванных, покрытых потом и кровью людей. Они медленно брели по берегу, спотыкаясь и падая. Харальду показалось странным, что они тащат ладью на веревках вниз по реке, тогда как можно было без всяких трудов сплавиться по течению. Но еще более странным выглядел способ, каким они это делали. В уста каждого влачащего ладью было вложено железное удило, а к нему привязана веревка. В ладье сидели несколько вооруженных человек, окружавших осанистого мужа в красном суконном платье, подбитом мехом. Он был не стар годами, широкоплеч и могуч, но при этом имел седую бороду и седую косу, выглядывавшую из-под соболиной шапки. Виски и затылок он брил, как было принято в Северных Странах. Завидев его, кривичи сразу же стянули с голов дырявые колпаки и шепнули Харальду:
– Се Якун Твердилович, старший ябедник!
Ябедники принадлежат к числу княжих мужей. Они принимают ябеды и наветы от людей и даже холопов, и разбирают разные тяжбы. Их ставят послухами, когда устраивается испытание каленым железом, и тогда они помогают детским осматривать руки подозреваемых, определяя, насколько они обожжены и можно ли считать ожоги верным доказательством вины. В случае, если откроется воровство или смертоубийство, они собирают виру в пользу князя. От ябедника требуется честность и неподкупность. Недаром его жизнь ограждена вирой в сорок гривен серебра. Обидь ябедника, и виновнику придется заплатить деньги, на которые впору построить корабль на тридцать скамеек для гребцов.
Между тем седовласому ябеднику наскучило медленное плавание. Он велел причалить к берегу, грузно выбрался из ладьи и схватил за длинную бороду старика, шедшего во главе всей толпы. Намотав на руку его бороду, ябедник потребовал:
– Плати виру, лях!
Старик, беспомощно мотая головой и стуча зубами, отвечал:
– Пан… нет нашей вины…
– Лжешь, пес! Кости открылись близ твоей землянки!
– Кости стары, белы. Сколько лет, як чоловик згинул? Может, он сгинул под князем Мешко, а може, под князем Лешеком? Пан лучше нас ведает, что ласковы князь Ярослав переселил нас до тех мест всего два лета назад. Ни наша вина.
– Ах ты, дерзкий лях! – возмущался ябедник. – Добром покорись!
– Ни можу. Пытаю княжего суда.
– Какой суд тебе, страдник? Аз есмь тебе судья, аз есмь князь здесь и Бог для тебя! – приговаривал ябедник, выдирая по клочку стариковскую бороду. – На что ты уповаешь, пес?
– Нами стата пред князем Ярославом. Ты же нама не можити сотворити ничтоже! – упрямо твердил старик.
– Ах, не може сотворить ничтоже! Так зрите, псы!
Ябедник выхватил меч из ножен, взмахнул клинком и опустил его на жилистую шею старика. Раздался хлюпающий звук удара, хлестнула кровь, и отсеченная голова покатилась по косогору, оставляя алый след на траве. Стебли осоки на берегу задержали ее на мгновение, давая напоследок попрощаться с белым светом, а потом мягко опустили голову в воду. Запряженные в ладью люди в ужасе завыли. Ябедник, еще пуще ярясь от их страха, потрясал окровавленным мечом и изрыгал угрозы:
– Трепещите, непокорные ляхи! Я казнил вашего старосту яко пса в место. Ежели будете упорствовать, все обретете могилы в Катынском лесу! Забирайте падаль и завтра же приносите виру. Инако не быти вам живым от меня!
Ляхи, потрясенные смертью соплеменника, подхватили его обезглавленное тело и поспешно скрылись с ним в глухом лесу. Седой ябедник только сейчас заметил, что совершил расправу на глазах посторонних людей. Вытирая лезвие мяча, он мрачно оглядывал Харальда. По его кольчуге, великому росту и воинской стати, княжий муж сразу же догадался, что перед ним не простой человек, а знатный чужеземец. Не зная, что о нем думать, он приветствовал его на северном языке:
– Heil og sæl!
– Vart du heilur! Оставайся целым! – ответил Харальд, как полагалось при встрече.
Скорого на суд и расправу ябедника звали Хаконом, сыном Твегги. Прадед его пришел из Ютландии и был одним из тех добрых мужей, которых поставил в Смалескья конунг Хельги Вещий. С той поры все его родичи жили здесь, и он тоже появился на свет и вырос в Гардах. По речи ябедника было понятно, что северный язык давно стал чужим для него. Собственно, он помнил одно только приветствие и сразу с облегчением перешел на славянский. Назвав себя, он спросил имя и род норманна. Харальд замялся, так как Ярицлейв конунг посоветовал ему не раскрывать без надобности свое высокое происхождение. Норманн назвался первым именем, которое пришло ему в голову.
– Меня зовут Нордбрикс. Я родом из Норвегии. Плыву в Кэнугард.
Наверное, Хакон не поверил его словам, но не стал вслух выражать сомнение. Вкладывая меч в ножны, он пояснил:
– Мне пришлось наказать за непокорство ляхов, коих князь Ярослав Владимирович переселил на новые земли.
– Я был с дружиной Ярицлейва конунга в Гнезно и видел своими очами, как переселяли ляхов.
Харальд обронил это замечание и тут же от досады едва не прикусил язык. Не стоило упоминать конунга. Но было уже поздно, так как седобородый ябедник сразу намотал на ус случайно вырвавшееся слово. Лишний раз убедившись в том, что Харальд важная птица и допущен ко двору великого князя, он забеспокоился, как бы невзначай не вызвать гнев Ярослава Мудрого. Пытаясь оправдать казнь в Катынском лесу, Хакон пустился в пространные объяснения.
– Ляхи суть ведомые тати, – сетовал он. – Спесивы, дерзки, не помнят добра. Чем милостивее с ними обходишься, тем заносчивее они становятся. Ляхи недавно перешли под длань стольного князя и оттого не ведают правды, дарованной князем Ярославом Владимировичем. Вервь отвечает за убийство, совершенное на ее земле. Весь род и все соседи платят виру князю, дабы неповадно было совершать душегубство. Также платят, если около их домов обнаружено мертвое тело.
– Насколько я знаю, ляхов переселили недавно, а кости старые, как они уверяют.
– Все ложь и отговорки. Я стараюсь в пользу князя. Ежели я поступил сурово, токмо усердия ради.
Харальд успокоил ябедника, сказав, что не намеревается вмешиваться в дела княжих мужей. На всякий случай Хакон решил задобрить норманна, в котором подозревал человека, пользующегося доверием князя. Он любезно предложил Харальду свой кров и стол. Чтобы не обижать ябедника отказом, норманн вместе с исландцем перебрался в его ладью. Кривичам приказали плыть на челне вслед за ладьей ябедника. Вскоре Катынь влилась в Днепр. Норманн много слышал об этой реке и воображал ее не имеющей берегов. Вопреки его ожиданиям Днепр оказался нешироким, хотя и узким назвать его было бы несправедливым. Хакон, воспрянувший духом после того, как знатный норманн согласился принять его гостеприимство, пояснил, что в низовьях Днепр гораздо полноводнее, чем в верхнем течении.
Выплыв из Катыни, ладья ябедника направилась вверх по реке. Они миновали Козьи Горы, и через некоторое время перед очами Харальда возник Смалескья, главный град племени кривичей и сердце их земель. Кривичи называют свой град Смоленском, поскольку в этих местах издревле смолят ладьи, пострадавшие после перетаскивания по волокам. Почти все в самом граде и в дальних и ближних селах причастны к починке и строительству кораблей. Одно из здешних сел так и именуется Лодейницами. Град Смоленск населен плотниками, конопатчиками, кузнецами и прочим ремесленным людом. Живут там также купцы, а княжие мужи с домочадцами и слугами обитают отдельно от прочих на мысе, называемом Сирнес, или Свиной Мыс. Внизу, под холмом, течет речушка, по которой можно попасть в небольшое озеро, дающее укрытие для кораблей. А еще Харальда поразило великое множество курганов, подступающих к граду с трех сторон. Некоторые из них столь высоки и круты, что могут сравниться с курганами конунгов близ шведской Упсалы. Харальд решил, что холмы насыпаны над местом сожжения знатных и могущественных мужей. Ябедник Хакон подтвердил его догадку.
