Сергей Самаров
Враг мой – друг мой
2. УСИЛЕННАЯ БОЕВАЯ ЕДИНИЦА
Полковник Раскатов не долго спускался по дороге. Даже половину пути до поворота не преодолев, он оглянулся, увидел, что никто за ним не следит, и тут же резко сиганул в кусты. Первое, что сделал Василий Константинович, это проверил пистолет. С пистолетом все было в порядке – подозревать Умара Атагиева в подлости было бы, по крайней мере, неприлично. Тем не менее привычка все проверять сработала сама собой. При этом подполковник прекрасно понимал, что пистолет в условиях боя – оружие, можно сказать, никакое. Даже малая саперная лопатка для человека, обученного ею фехтовать, может быть более эффективна при соответствующем применении. Конечно, не простая лопатка, не такая, какую солдаты за спиной носят. Внешне она такая же, но в спецназе ГРУ эту лопатку оттачивают до остроты бритвы, превращая ее и в штык, и в боевой топор, и в оружие для метания. А пистолет – оружие шумное и малоэффективное, хотя стрелял из него полковник Раскатов очень хорошо.
Василий Константинович не мог позволить себе долго отсиживаться и поэтому начал подъем, пригибаясь к кустам и стараясь обходить наиболее разлапистые и густые ели так, чтобы они закрывали его от той стороны, куда ушли отец и сын Атагиевы. А скоро и обходить их стало не надо, потому что ельник стал более густым. Одновременно полковник стал и ситуацию осмысливать, и ставить себе первоочередные задачи. Главная задача, как он понимал, это вызволение из плена четверых солдат транспортного конвоя и старшего прапорщика Лошкарева. Конечно, сделать это самому, в одиночестве, можно только при большом везении. И, если придется это делать, полковник не отступится. Он сам, когда служил еще не в московском управлении, а в бригаде спецназа ГРУ, учил молодых солдат:
– Вы пришли служить к нам, и уже одно это сделало вас иными людьми, чем вы были прежде. Пока иными только по названию, но я обещаю вам, что вы станете вскоре иными в действительности. Что такое солдат спецназа ГРУ? Вот возьмите любой род войск... Что такое в любом роде войск боевая единица? Это, как правило, подразделение, способное вести самостоятельные боевые действия. Подразделение! Обычно минимальной боевой единицей считается взвод. Условно говоря, тридцать солдат, сержанты, офицер... Прошу запомнить это... А один-единственный солдат спецназа ГРУ считается усиленной боевой единицей, способной работать как в составе подразделения, так и автономно. То есть солдат спецназа ГРУ – это больше, чем взвод простых солдат вместе с сержантами и офицером. Я не говорю уже об офицерах, которые будут вами командовать... Но и вы будете считать себя самостоятельной усиленной боевой единицей... Мы научим вас быть такими...
Полковник учил солдат и при этом сам знал, что он тоже является усиленной боевой единицей, только подготовленной многократно лучше, чем солдаты. И пусть сейчас форма уже не та, потому что нет былых нагрузок, запас прочности в себе полковник Раскатов чувствовал основательный. Запас прочности усиленной боевой единицы. И если бы ему пришлось выручать пленников в одиночестве, он бы, возможно, и смог самостоятельно с этим делом справиться. При этом Василий Константинович прекрасно понимал, что он имеет право рисковать только собственной жизнью. А рисковать жизнью пленных он права не имел. И потому лучше всего было бы связаться с частью и вызвать подмогу. Но как связаться, если его собственный мобильник остался в кармане «разгрузки», а «разгрузка» досталась не Умару Атагиеву, а какому-то другому боевику, должно быть, вместе с бронежилетом. Там еще много осталось в карманах всякого, что сейчас могло бы сгодиться, но если это невозможно пока вернуть, то не стоит об этом и задумываться...
А район этот входил, видимо, в зону устойчивой сотовой связи, потому что Василий Константинович видел, как один из боевиков отобрал у солдата мобильник и сразу стал звонить кому-то... И этот боевик... И этот боевик не ушел вместе с эмиром и другими пленными, а остался на дороге дожидаться мирных жителей. Он и сам, наверное, из мирных жителей, потому что был не полностью в камуфлированном костюме, а только в камуфлированной куртке и в обыкновенных грязных донельзя и обвислых джинсах.
План родился сразу и без труда... Он пока еще не мог обрасти подробными деталями, поскольку детализировать и конкретизировать было нечего. Но все детали появятся потом. Пока требуется только одно – максимально приблизиться к месту выполнения задачи.
План был прост и основывался на том, что, если район входит в зону мобильной связи, значит, жители окрестных сел мобильники имеют. В том, что они умеют ими пользоваться, Раскатов уже убедился раньше. Значит, у жителей можно добыть мобильник.
Туда, к месту нападения на конвой, местные жители шли пешком по дороге. Они не опасались встретить какую-то машину или патруль, потому что, скорее всего, знали, когда здесь машины проезжают. Знали и не боялись. Естественно предположить, что и в обратный путь нагруженные продуктами местные жители пойдут тем же путем. Тащить ящики, коробки и мешки без дороги прямиком в горы – задача не из легких. Кто знает, где лежит их село... Но если пришли с одной стороны, то и уходить будут в эту же сторону...
Значит, можно устроить засаду...
Конечно, для засады и для действия, желательно без шума и выстрелов, одного пистолета мало. Пока было время, полковник «соорудил» себе не слишком длинную и крепкую дубинку. Камнем расщепил середину и вогнал туда острый камешек. Прочно его вбил, но, даже если и выскочит, дубина сама по себе является оружием. Подумав, с трех сторон добавил еще по одному камешку. Так серьезнее... Удар таким оружием затылок слона не выдержит, а уж о хрупком человеческом затылке и говорить не стоит...
Работать полковник не боялся. Если стук камня о камень до кого-то и донесется, это не страшно, потому что никто не ожидает встретить здесь представителя федеральных сил. Оставшиеся боевики и самого полковника Раскатова встретить не ожидают, потому что он у них на глазах ушел в составе других пленных с джамаатом. Кто может предположить, что полковника освободили... Значит, отдаленных звуков опасаться никто не будет. А уж попадаться кому-то на глаза Раскатов не собирался... Не для того его Умар отпустил. Да и на Умара посмотрят косо, и вообще это освобождение может выйти Умару боком, если Василий Константинович привлечет к себе внимание.
Но он умеет быть бесшумным и невидимым...
* * *
Полковник Раскатов торопился. Нужно было как можно скорее добраться до колонны местных жителей, добыть все, что требовалось добыть. Но он, усиленная боевая единица, прекрасно понимал, что наверху, на перевале, местность более оголенная и там сложно будет замаскироваться, не имея подручных средств.
Поэтому Василий Константинович укротил торопливость и заставил себя подыскать хорошее место для засады чуть выше середины спуска. Там и деревья есть, и кустов в достатке – можно хорошо спрятаться. Кроме того, вечер приближался. И если на самом перевале еще долго будет светло, то среди ельника темень начнет собираться быстро, будет на еловых лапах виснуть и скрывать того, кто желает скрыться. Сторона склона самая подходящая, восточная. И если на другой стороне, там, где уже догорели, но еще остро пахнут гарью разбитые машины, заходящее солнце будет еще светить, то на восточном склоне этого солнца уже не будет...
Значит, решено... Место для засады оказалось подходящим, и Василий Константинович слегка размял тело, проверяя его готовность. Все-таки взрыв мощного фугаса под днищем бронетранспортера вещь слишком серьезная, чтобы расстраиваться из-за единственного рассечения кожи на голове. Конечно, голова болела после удара, и кровь со лба хотелось бы смыть. Но радовало то, что все конечности целы, все мышцы послушны, и сам полковник, как боец, не сильно пострадал. Он нашел все-таки широкие мясистые листья какого-то травянистого растения и тщательно оттер ими лоб. Судя по листьям, кровь легко счищалась с кожи, но наверняка осталась во всех морщинках и углублениях. Так всегда бывает с кровью. Ее потом даже водой не сразу отмоешь, если не отмыл в тот момент, когда она еще текла. Но сейчас большего и не надо... Главное, чтобы лоб, брови и веки не стягивало и не мешало. А все остальное – в свое время...
* * *
Там, где залег среди кустов полковник Раскатов, уже стемнело, причем достаточно стремительно, словно кто-то накрыл покрывалом ночи окрестный ельник. Но почти сразу за густой темнотой вышла из-за горы серебристая и чистая луна и повисла низко над перевалом, освещая дорогу. Место, выбранное Василием Константиновичем, было еще и тем удобно, что оттуда просматривался один из поворотов «серпантина». И он вовремя увидел, как этот поворот минует неторопливая растянутая колонна. Шло больше тридцати человек. Значит, все боевики, что остались около машины, восемнадцать человек, были жителями одного из ближайших сел и сейчас шли вместе с пришедшими после уничтожения продовольственной автомобильной колонны домой. Это радовало еще и тем, что боевики были с автоматами. Следовательно, если действовать и стремительно, и в то же время предельно осторожно, то можно и автоматом разжиться, и не привлечь при этом к себе внимания.
Растянутость колонны объяснялась тем, что у каждого человека собственный запас сил и собственные, только одному ему свойственные аппетиты. Кто взял больше, тот плетется в хвосте. Оставалось только ждать приближения этого хвоста. Первыми шли трое боевиков – бодро, хотя груз несли немалый и еще автоматы за плечами. А автомат тоже не слишком легок. Этих Василий Константинович проводил взглядом спокойным, но холодным. Он очень хотел бы до них добраться, но для этого еще будет время. Затем подошла еще одна группа. Здесь были и пожилые мужчины, и даже две женщины. Но несли все помалу. Только женщины значительно больше мужчин. Женщины, как понимал Василий Константинович, необязательно бывают жадными, просто у них в душе всегда от природы стоит вопрос – чем кормить своих мужчин. Поэтому и взяли побольше.
Потом прошел одиночка – крепкий пожилой мужчина. Каким-то невообразимым образом он нес на каждом плече по пятидесятикилограммовому мешку. Наверное, один с мукой, второй с сахаром. Но даже с такой ношей мужчина шагал твердо и упруго. В нем жила своя природная сила, которая позволяла ему о своей семье заботиться и себя при этом не щадить.
За ним последовали и другие. Полковник считал автоматы боевиков. Насчитал семнадцать, когда на дороге позади всех оставались еще два человека. Один, последний, нес на каждом плече по ящику, а предпоследний тащил пятидесятикилограммовый мешок, один и с большим трудом. Автомат был у кого-то из этих двоих. Конечно, было бы прекрасно, окажись он у последнего. Тогда многие проблемы бы сразу решились и дело обошлось бы, как говорится, малой кровью. Но автомат все же оказался у предпоследнего. Значит, предстояло начать с последнего, проверить его карманы на предмет наличия мобильника, а только потом уже последнего догонять.
Василий Константинович приготовился и привстал за своим кустом. Предпоследний прошел, последний отставал от него шагов на восемь. И только тут полковник сообразил, что выполнить все гладко не удастся. Ящики, которые нес человек, при атаке обязательно упадут и шума наделают. И тот, кто идет впереди – с автоматом, успеет на шум среагировать...
Но опыт сразу подсказал Раскатову, как действовать. Он вышел из кустов, и пристроился у последнего носильщика за спиной. Выбрал место, где кусты прилегают к самой дороге, и именно там, в прыжке, чтобы увеличить силу удара, обрушил свою дубину на затылок носильщика. А сам, еще до того, как носильщик упал, стрелой метнулся в кусты.
Полковнику показалось, что грохот раздался страшный, будто грузовик с обрыва свалился. Один из ящиков раскололся, и под уклон покатились металлические консервные банки. Носильщик лежал лицом вниз и не шевелился. Его шедший впереди товарищ обернулся, окликнул упавшего, потом мешок аккуратно поставил на дорогу и поспешил на помощь бедолаге.
Носильщик склонился над упавшим и тут увидел рану на затылке. Похоже, он знал толк в ранах, потому что автомат снимать из-за спины начал раньше, чем выпрямился. Однако ни оружие снять, ни выпрямиться ему Раскатов не позволил. Удар опять был произведен в прыжке и с размахом. Череп жалобно и удивительно длинно захрустел. Василий Константинович снял с боевика автомат, затем обыскал обоих и нашел сразу два мобильника. Он взял обе трубки, потому что не знал, какая лучше работает, у какой из них деньги на балансе есть, у какой кончаются. В любом случае две трубки всегда лучше, чем одна...
Но долго оставаться на дороге под луной было опасно. И полковник свернул в кусты. Но тут автомат убитого боевика показался ему вдруг слишком легким... Подозрительно легким... Полковник снял магазин. Так и есть. В магазине был только один патрон. Ну, наверное, остался еще патрон в патроннике. Но два патрона для того, что Василий Константинович задумал, было мало. Ему и двух рожков не хватило бы, особенно если бы действовать пришлось в одиночестве. Пришлось к боевику вернуться и еще раз его обыскать, хотя при первом, почти поверхностном обыске второго рожка Раскатов не видел. Не нашел он его и сейчас...
Но времени на раздумья ему тоже было отпущено мало. Не сомневаясь, что патроны ему нужны обязательно, Раскатов прыжком оказался у самого края дороги и легкими, упругими шагами побежал догонять колонну. Двоих он догнал быстро. Но это были пожилые люди, оружия они не имели, груз несли небольшой и Раскатова не заинтересовали. Единственное неудобство, которое они ему доставили, – заставили свернуть в ельник и пробежать в темноте между деревьев, закрыв лицо от ветвей. Наверное, треск был такой, словно медведь сквозь чащу ломится. Но длилось это недолго, и полковник опять к опушке приблизился. Там не было лесной чащобы и можно было быстро и незаметно передвигаться.
Раскатов обернулся. Пожилые носильщики остановились, груз с плеч сняли и всматривались в чащобу, которую полковник давно уже покинул. Вскоре он нагнал человека с автоматом и с двумя коробками на плечах. Раскатов даже не старался скрыть свое присутствие, просто бежал вперед, и все. Бежал, не маскируясь, не прячась, как может только свой бежать. И опять ударил с разбега...
Теперь ему очень повезло. Кроме автомата с наполовину израсходованным рожком Василию Константиновичу досталось сразу три спаренных рожка, небольшой светодиодный фонарик с резинкой для крепления на лбу, третий мобильник и большой тяжелый нож. Сам Раскатов предпочел бы нож более легкий и короткий, которым в схватке легче управлять, но выбирать не приходилось...
Дальше он спускался медленно, в том же темпе, в каком шла вся колонна, чтобы никого не догнать, и только в тот момент, когда за спиной раздались истошные стариковские крики на чеченском языке – обнаружили тело боевика, полковник свернул в ельник и через чащу прошел до места, где сошел с дороги джамаат. Теперь можно было пускаться вдогонку, но до этого следовало позвонить. Однако, чтобы позвонить, необходимо было уйти подальше от дороги, чтобы никто не услышал его разговора.
* * *
Василий Константинович устроился верхом на поваленном сухом стволе старой елки и вытащил все три мобильника. Выбрал более современный, надеясь, что он обеспечит более надежную связь.
Теперь следовало определиться, куда звонить. Самая большая беда была в том, что его записная книжка осталась в кармане «разгрузки», а там были на отдельной странице записаны два чеченских номера, которыми он мог бы воспользоваться. Эти же номера, как и другие необходимые, были занесены в «справочник» его собственной трубки. Но собственная трубка «ушла», скорее всего, вместе с бандитами из джамаата Байсарова. Впрочем, она могла точно так же уйти и с бандитами из села, что натужно несли сейчас награбленные продукты. Ни одного другого телефонного номера из местных Василий Константинович не знал. Он вообще-то обладал прекрасной профессиональной памятью и мог бы запомнить любой номер. Но, как всякий профессионал, ячейки своей памяти берег и предоставлял только для необходимой информации. А все прочее, например, телефонные номера не запоминал намеренно потому, что их запоминала трубка или записная книжка.
Ни номера кого-то из командования мотопехотного батальона, ни номера майора Макарова, командира отдельного отряда спецназа ГРУ, ни даже номера кого-то из офицеров разведуправления РОШа Василий Константинович не знал. Более того, он даже не помнил номер дежурного по своему управлению в Москве, поскольку всегда ему звонил, пользуясь памятью телефона. Научно-технический прогресс и пристрастие к электронике сыграли с Раскатовым злую шутку. И тогда он просто позвонил домой. Ответила старшая дочь Ирина, как обычно, сосредоточенная и занятая, потому что работала по восемнадцать часов в сутки – и на службе, и дома, возилась со своими переводами с арабского. И с отцом обмениваться мнением по поводу погоды не стала. Она позвала мать, и Ольга, зная привычку мужа не звонить из командировки без необходимости, звонку удивилась.
– У тебя что-то случилось? – прозвучал естественный женский вопрос.
– Да вроде бы пока трезвый... – отшутился Василий Константинович. – Память вот только подводит. Мобильник остался в офицерском общежитии... Из кармана вытащить забыл, склеротик... Все номера в трубке остались... Сейчас с чужой звоню... А сам сейчас в штабе... У тебя где-то записан номер нашего дежурного?
– Да разве я найду? Я звонила-то всего один раз года три назад...
– А Максимовых номер не помнишь?
– Помню... – жена назвала номер.
– Все, спасибо на добром слове... Не скучайте, не кашляйте, скоро вернусь...
И отключился, пока жена не почувствовала в его голосе фальшивые нотки.
С Оксаной, женой сослуживца Раскатова подполковника Максимова, Ольга дружила еще с давних времен, когда они жили в разных половинах одного двухквартирного дома в гарнизонном городке в Забайкалье. Сейчас встречались, обычно, только по праздникам, но перезванивались часто и разговаривали подолгу. Василий Константинович позвонил на квартиру к Максимовым. Трубку взяла Оксана, позвала Вадима, который долго не шел, но, наконец, до аппарата добрался-таки. Вадим был не совсем трезв, судя по голосу. В последние годы он сильно сдружился с «зеленым змием», и это мешало ему в службе. Может быть, потому и не получил до сих пор очередного звания, тогда как сам Раскатов звание полковника получил уже давно.
– Привет... Дела как? – спросил Максимов.
– Наливай... – сказал Раскатов.
– За твое здоровье... Что от старого пьяницы требуется?
– Номер нашего дежурного...
Это Максимов мог сказать, даже будучи в три раза пьянее, и без запинки продиктовал номер. Затем поинтересовался:
– У тебя все в порядке?
– Почти... Из плена вырвался, вооружился, продолжаю воевать...
– Тебе патрончиков не подослать? – Вадим принял слова за шутку и ответил шуткой.
– Если только не больше литра... – так же отреагировал и Раскатов. – Ну все, пока...
Прежде чем звонить дежурному, Василий Константинович прислушался.
Ничего подозрительного поблизости Раскатов не заметил, однако со стороны дороги вдруг донеслась стрельба. Полковник улыбнулся. Он понял, в чем дело. Те два старика, которых он обегал через ельник, показали, где они слышали звуки. И теперь шестнадцать оставшихся при оружии боевиков обстреливают заросли. Стреляют вслепую. Только от ярости и трусости. Они напуганы и боятся теперь нападения сзади... И стреляют туда, где уже давно никого нет. Глупое занятие...
ГЛАВА 3
1. ВОСПОМИНАНИЯ НА МИННОМ ПОЛЕ
Шли быстро, чтобы наверстать потерянное на разговор время и успеть засветло перейти минное поле, которым, по настоянию, кстати, самого Умара, окружил свое тайное убежище Байсаров. Автомобильный асфальтированный перевал обошли стороной и только по им одним ведомым тропам вышли к перевалу пешему. Здесь было светлее, да и на другой стороне хребта долго еще будет светло. Но им спускаться надобности пока не было, дальше путь лежал уже поверху.
Сложная и извилистая, меняющая направление тропа обеспечивала хорошее укрытие убежищу джамаата. Потому Умар и был уверен, что полковник Раскатов не сможет найти их «медвежий угол». Ведь эмир сразу повел всех прямо в противоположную сторону, и Раскатову неизвестно было, что так пошли только потому, что другого пути нет. Потом нужно было в обратную сторону повернуть. И знали об этом только те, кому это знать было нужно.
Выходить к тропе через перевал можно было бы и напрямую с автомобильной дороги – это короче в три раза, но там такой сложный путь, что времени на него затратишь в два раза больше. Пришлось бы и через скалы карабкаться, и через густющие кусты продираться, оставляя на ветвях клочья одежды, и в буреломе ноги ломать. Можно было и третьим путем до места добраться: сразу в долину спуститься и долго идти, меняя направления, по ручью. Но этот путь слишком длинен. Придется тогда еще одну невысокую гору огибать. Да и сам там будешь всем взорам открыт. Поэтому третьей тропой лучше не пользоваться.
Теперь Астамир уже не старался идти рядом с отцом, но сам Умар на сына время от времени бросал косой взгляд и видел, что тот необычайно задумчив и даже трижды спотыкался о вылезающие из-под земли корни. Это хорошо, что Астамир задумался, значит, отец своими словами поселил в душе у сына сомнения. Вовремя брошенное в благодатную почву зерно может дать добрые всходы. Главное, чтобы почва была подходящая. Каждое растение свою почву любит, как каждый человек свою землю, как каждый человек свой идеал красоты. И все видят мир по-разному...
Еще будучи командиром десантной роты, Умар разговаривал однажды со своим солдатом, татарином по национальности. Сидели у костра в разбитом артиллерией и вертолетными «НУРСами» афганском кишлаке и разговаривали. Солдат, вспоминая что-то с мечтательно затуманенным взглядом, рассказывал:
– Меня дома такая девушка ждет... Лицо красивое... Круглое, как луна...
Разговор проходил в присутствии других солдат, здесь же, у костра, устроившихся на ночь. Это сравнение, помнится, вызвало тогда общий смех. Никто не хотел принимать такую красоту за красоту и не боялся обидеть, как им казалось, простоватого татарина. Хотя глубокого, затаенного смысла в сравнении было гораздо больше, чем во всех «методичках» по проведению политзанятий в советской армии. Того смысла, что между строк и слов существует и не для каждого бывает открыт. Нужно было только о главном задуматься. А главное в том состоит, что каждый человек видит окружающий его мир по-своему. И каждый народ тоже. Что одному кажется красивым и благородным, для другого выглядит уродством и подлостью. И чтобы жить среди людей, не вступая с ними в конфликты, необходимо понимать, что у других есть право смотреть на вещи иначе. Тогда, в начале восемьдесят второго года, в самый разгар афганской войны, вслух высказывать эти мысли было не просто греховно, но и опасно. Можно было бы и с должности полететь. Но сам Умар еще тогда понял, почему афганская война никогда не сможет закончиться победой... Потому что афганцы иначе на жизнь смотрели, чем «шурави»...
Сейчас что-то похожее и в Чечне происходило, но не совсем... Афганцы никогда не были частью России и не жили в российских городах, как свои, как соотечественники... А чеченцев по России разбросано больше, пожалуй, чем в самой Чечне осталось... И все конфликты между народами происходили потому, что ни русские, ни чеченцы не желали смотреть на жизнь и события с точки зрения другого и не пытались найти самое ценное – золотую середину.
Когда все только начиналось, когда идея независимости в воздухе витала и не говорил о ней только немой, отставной майор воздушно-десантных войск Умар Атагиев поверил в нее безоговорочно. Тем более что главное он услышал не от кого-нибудь, а от самого Джохара Дудаева, своего дальнего родственника и хорошего знакомого еще по афганской войне. Тогда в Афгане Дудаев еще не был генералом и с ним можно было проще общаться. А потом, вернувшись в Чечню, он сам нашел отставного майора Атагиева. Может быть, кто-то из общих родственников подсказал, как бедствует семья Умара, как борется за выживание. И Джохар предложил работу, такую, с которой Умар не просто мог справиться, но которую и делал с радостью. Он учил военной науке полевых командиров...
Джохар, каким его знал Умар, был добрым и наивным человеком. Он сам верил в то, о чем говорил, в отличие от всех, кто его окружал. Он даже за власть свою президентскую никогда не держался и не дорожил ею. Но все окружение Джохара хотело только власти. Ну, и еще того, что власть дает – денег. Вообще-то стремление к власти – это, как хорошо знал Умар, отличительная черта его соотечественников. Не всех, но большинства. А остальные в глубине души тоже к власти стремятся, но сил для ее захвата не хватает. А власть в Чечне можно только захватывать. Добровольно никто от нее не откажется. Может быть, только мудрый, но мудрые люди рождаются редко, мудрыми людей только жизнь делает...
Сначала Умар Атагиев приблизился было к Джохару Дудаеву, хотя сам из гордости не навязывался. Но длилось это недолго. Вскоре его просто не подпускали к родственнику, наделенному правами президента. Конечно, президент – это самый большой человек в республике. И нет у него времени, чтобы с родственниками общаться. Потом Умар понял, что дело не в этом. Просто слишком много людей рвалось в окружение Джохара, и они старательно отталкивали при этом друг друга. Оттолкнули и его, не желавшего на своем праве настаивать... Он, впрочем, и не сильно сопротивлялся...
Знал ли Дудаев все то, что начало твориться в республике? Знал ли он, как люди, получившие власть, стали рвать и тянуть под себя все, что можно было и нельзя? Он хорошо знал своих соотечественников... Наверное, должен был знать... Но не хватало сил, чтобы справиться... Все силы, все время война отнимала...
Тогда же и для Умара Атагиева тяжелые времена настали. Сначала сам долго болел – контузия позвоночника в Афгане. Потом чуть-чуть оправился – новый удар. И в самое больное место... Федералы обстреливали село из артиллерийских орудий. Умар с Астамиром на позициях были, отбивались от таких же десантников, которыми Умар когда-то командовал. И тяжелый артиллерийский снаряд попал в дом, где тогда находилась жена с тремя дочерьми. От дома одна воронка осталась... Хоронить было, по сути дела, некого...
* * *
Астамир спотыкался, потому что думал не о дороге, а о том, что отец сказал. Конечно, он пока еще только осмысливал сказанное и искал причину, которая привела отца к подобным мыслям. Но ему самостоятельно найти эту причину сложно. Он не был в тех ситуациях, в которых побывал отец, хотя и тогда уже, совсем еще мальчишка, постоянно находился рядом. Но отец своими сомнениями не делился... А сам уже тогда сомневался...
Он мог бросить все после смерти Дудаева. Он до этого еще видел, какие дела начинают твориться вокруг, но уход казался Умару предательством по отношению к родственнику и президенту. И он остался в республике, хотя очень хотелось собрать семью и уехать к старшим сыновьям – те давно звали, обещали купить домик где-нибудь под Москвой, чтобы семья жила в тишине и спокойствии.
И решился на это только после смерти генерала. Собираться начал. Уехал домой. Но там пришлось оружие в руки взять, потому что федералы наседали. Нужно было сначала отбиться, а потом уезжать. Не бросают своих в такой момент. Он не бросил и не уехал... Он с младшим сыном остался в живых, потому что вел бой, потому что и в него, и в сына стреляли десантники, пусть уже не советские, но российские, что не меняло сути. И он остался в живых, хотя его пытались убить... И Астамир остался... А те, кто не отстреливался, жена и дочери, погибли... Тогда уже отъезд смысл потерял... Боль подступала неимоверная... Не осталось от самых близких людей даже фотографий, все в доме сгорело, все было уничтожено... Но ему и не нужны были фотографии... Умар и без них помнил каждую черточку лица своих близких, каждую складку кожи, каждую морщинку, и почему-то все они вспоминались ему улыбающимися. Они и в жизни были такими. И жена, и дочери... Он так часто вспоминал их улыбающиеся лица, что боль никак не желала оставлять его и требовала только одного – отмщения... Наверное, то же самое испытывал и Астамир... Астамир был еще молод, ему седеть было рано, а сам Умар стал седым моментально. За какой-то день – ни одного черного волоска на голове не осталось... Как не осталось в душе ничего, кроме боли...
Говорили, что такую боль вылечить может только время, но время тянулось так медленно... Порой вообще казалось, что время просто на месте стоит, потому что Умар хорошо понимал разницу между временем и стрелками на часах... И понимал, что для всех время по-разному идет...
* * *
– Может, лучше сразу в обход пойдем? – предложил Астамир.
– У тебя новая нога выросла, которую тебе хочется заставить поработать? – спросил отец.
– Мы все равно засветло не успеем... А в темноте там идти – самоубийство...
– Попробуем пройти... Не впервой... С такой-то луной, да бояться...
И в это время откуда-то сзади донеслась стрельба. Эта стрельба была непохожа на звуки боя. В бою очереди звучат короткие и рваные, но каждая очередь акцентированная, словно точку завершающей пулей ставит. Это даже тогда читается, когда очереди в одну сливаются. Сейчас же очередей было не так и много, и они тоже сливались в одну, но не так, как в бою. Так только вслепую стреляют, когда противника не видят и все же надеются его достать. Или когда стреляют от испуга...
– Послушай-ка... – попросил отец. – На дороге?
Астамир молчал секунд десять. Слушал...
– На дороге... Ниже третьего поворота...
Сыну можно было верить, в таких вопросах он ни разу не ошибался и не подводил.
– Быстро же началось... – Умар, судя по тону, кажется, даже непонятное удовольствие испытывал. – Сейчас эти дураки без патронов окажутся и опять придут к Байсарову патроны просить...
– На складах купят... У нас мало осталось...
– На складах платить надо, а Мовсар на газ меняет. Кто дает баллон газа – получи три рожка... Я говорил, что двух хватит, а он все равно по три дает... Наши земляки считать деньги умеют... Если им каждый патрон покупать, дети с голоду перемрут... А газ в баллонах им в рамках какой-то благотворительной миссии возят...
– Я видел, когда в селе был, как привозили... Только там баллоны на баллоны меняли...
