Сергей Самаров
Волчья тропа

Глава третья

Майор Смурнов пошел проводить капитана Одуванчикова на плац, который давно уже стал вертолетной площадкой – строить отдельную не захотели, использовали стандартный проект военного городка. Это было правильным решением, поскольку традиционный плац сводному отряду спецназа военной разведки был без надобности. Для проведения строевых занятий у бойцов просто не было времени. Строевой учебной подготовкой солдаты занимались в своих бригадах, а на Северный Кавказ приезжали только воевать.

Два взвода роты должны были ждать командира в двух вертолетах «МИ-24». Но по дороге майор с капитаном, чтобы потом не возвращаться, свернули к воротам, где стояли три грузовика и где командир разведроты должен был передать карту и инструкции оставленному вместо себя командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову.

– Кого вместо себя оставишь? – поинтересовался начальник штаба, как показалось командиру роты, излишне заинтересованно.

– Как всегда, командира первого взвода старшего лейтенанта Анисимова.

– Не слишком ли он мягкий? – выразил майор свои сомнения.

– Он самый толковый, и по выслуге пора уже ему свою роту получать. А мягкость его… она…

– Мягкость с женщинами хороша, – не дал ему Смурнов завершить фразу. – А с солдатами пожестче надо! Так они лучше понимают!

Одуванчиков снова не стал спорить, только пожал плечами, оставляя свое мнение при себе. Сам он всегда старался вести себя с солдатами как можно мягче. А женщины в его роте не служили.

– Ты это… Василий Николаевич… – начал было майор, но остановился, видимо не решаясь затронуть тему.

– Что, товарищ майор? – Одуванчиков уже, кажется, понял, что хотел сказать начальник штаба и на какую тему желал перевести разговор.

– Да, я хотел с тобой поговорить о твоей семейной жизни… Извини уж, что на ходу, просто к месту пришлось.

– Я слушаю, товарищ майор, – Одуванчиков внешне оставался невозмутим, но внутренне весь напрягся аж до боли в мышцах. Он понял, что вести, а точнее, как он сам их называл, сплетни, дошли уже даже сюда, до командования отряда, и наверняка как-то скажутся на его службе. А служба для капитана была не менее важна в жизни, чем семейные отношения.

– Ты, случаем, не стремишься подставить старшего лейтенанта Анисимова?

– Напротив, товарищ майор. Я стремлюсь предоставить ему возможность зарекомендовать себя с наилучшей стороны. Добавляю ему ответственности, а также предоставляю возможность показать себя в качестве командира роты. Я правда считаю, что он давно уже этого достоин.

– С одной стороны, это мудро. Анисимов себя отлично проявит, ему дадут очередное звание и отправят дослуживать в другую бригаду на первую же свободную должность. При этом твое решение и благородно. Как ни поверни, ты все равно в выигрыше. Но с другой стороны, а если со старшим лейтенантом что-то случится? Как ты тогда себя будешь чувствовать?

– Что с ним может случиться, товарищ майор? Вы о чем?

– Ну, у нас же боевые действия идут… Случиться может всякое…

– Мы все под богом ходим. И Анисимов, и я, и вы. И подполковник Репьин тоже не смог от пули спрятаться. Вы правильно говорите, у нас идут боевые действия. И никто не застрахован от ранения или смерти. Если с Анисимовым что-то случится, значит, судьба так распорядилась. И я отнесусь к этому так же, как к потере другого командира взвода, не больше.

– А разговоры пойдут… Ты сам понимать должен…

– Так что же мне, собой Анисимова закрывать прикажете, товарищ майор? Он единственный старший лейтенант среди других командиров взводов. Есть еще один, командир саперного взвода, но он летит со мной в одном вертолете. И именно Анисимов, я считаю, должен меня заменять в роте. А от вражеской пули я защищен не больше, чем он.

– Ну смотри, Василий Николаевич. Мое дело – предупредить. А твое – обдумывать каждый свой ход.

– Спасибо за заботу, товарищ майор, – сухо и сдержанно, с некоторой обидой в голосе, ответил капитан Одуванчиков.

Но подумал он о другом. Майор Смурнов жаждет рассчитаться с Нариманом Бацаевым за свое старое поражение в «шестиугольнике». Но использовать желает не собственные силы, а силы разведроты, многократно превосходящей банду по численности. Если Бацаев погибнет, что будет чувствовать Смурнов? Удовлетворение? Радость? Все это как-то не вязалось в голове командира разведроты с понятием о благородстве бойца.

* * *

Три тентированных грузовика стояли перед воротами. Там же был сержант из комендантского взвода, готовый по команде дежурного по КПП прапорщика распахнуть ворота. Последний в ряду грузовик, обладавший иными осветительными приборами в отличие от двух первых, светил рассеянным зеленым светом.

– Прислали на испытания светодиодную ленту. Пока поставили на одну машину, – объяснил майор Смурнов, опережая вопрос капитана. – Мы же здесь как подопытные кролики, все на нас испытывают, только вот за сами испытания недоплачивают… На всем экономят.

– А почему поставили только на одну машину? – спросил командир разведроты.

– На другие просто еще не успели.

Зеленый свет выходил из фар узкой маскировочной полосой, как только допускали специальные накладки на фары.

Старший лейтенант Анисимов вышел из кабины переднего грузовика, едва заметив приближение командира роты и начальника штаба сводного отряда.

– А что с кузовом? Тоже испытания? – спросил Одуванчиков.

– Да. Керамические противопулевые панели высотой в человеческий рост. Теперь борт можно прострелить только из крупнокалиберной снайперской винтовки или из крупнокалиберного пулемета. Но такое оружие даже бронетранспортер рвет, как бумагу. Считай, что машину значительно бронировали, при этом практически без утяжеления. Панель легкая, руками ставится.

– Проверим, – согласился капитан. – Надеюсь, сгодится, – и протянул руку старшему лейтенанту Анисимову, словно давно с ним не виделся.

– Товарищ майор, – согласно Уставу внутренней службы обратился Анисимов к старшему по званию, – разрешите обратиться к товарищу капитану?

– Обращайся, – махнул рукой Смурнов, вытаскивая свою старенькую кнопочную трубку и набирая под светом фонаря у ворот какой-то номер.

– Товарищ капитан, три вверенных мне взвода ждут команды. Все сидят по машинам, – доложил Анисимов.

Одуванчиков разложил на ступеньке кабины передового грузовика карту с отметками оперативного отдела.

– Сюда смотри, Сергей Николаевич, – показал капитан пальцем. – Вот этот поворот дороги в оперативном отделе оценили как идеальный для осуществления засады. Предполагают, что эмир Волк устроит ее именно здесь. – Одуванчиков посмотрел на свои командирские часы – подарок после выпуска из училища. – Ты должен ехать не спеша. Скорость не более тридцати пяти километров в час. Тогда прибудешь вовремя. Засада будет тебя ждать, обстреляют. Ты высадишься в кювет – он там достаточно глубокий, как полнопрофильный окоп, и развернешь взводы к обхватной атаке. Предупреди бойцов, чтобы стрельба велась только понизу, потому что сверху ударим мы. У нас как раз времени останется на высадку и на марш-бросок. Мы практически на бегу в бой ворваться должны. Если успеем, местность заминируем. Это значит, что твоим трем взводам глубокое наступление противопоказано. Все понял?

– Так точно, командир. Все ясно.

– Тогда сам пересядь в кузов и других командиров взводов пересади. А в кабину усади заместителей командиров взводов. Эти места пустовать не должны. Бронежилеты у всех завкомвзводов есть?

– Так точно. Все к бою готовы.

– Выполняй!

Майор Смурнов как раз убрал в карман свою трубку, завершив разговор. А со стороны гаража уже слышалось лязганье гусениц.

– Обнаружил, что БМП в строю нет, – объяснил майор. – А мы запланировали прикрытие для роты. Вот позвонил дежурному по автороте. Оказывается, машина уже выехала… Вон она. Зря звонил, деньги тратил…

– Так деньги-то на трубке, наверное, казенные, как у всех офицеров отряда? – заметил капитан Одуванчиков, которому фраза о деньгах резанула слух.

– Куда их потратить, мы бы нашли… – отмахнулся Смурнов.

Боевая машина пехоты как раз пристроилась за последним грузовиком и грозно пошевелила спаренной с пулеметом тридцатимиллиметровой пушкой на башне, подтверждая свои намерения выступать в виде прикрытия и бороться со всякой угрозой.

Майор махнул рукой в окно КПП, где его команду ждал дежурный прапорщик, приблизившись для лучшего обзора к стеклу. Прапорщик, в свою очередь, вышел на крыльцо и дал команду сержанту комендантского взвода, который сразу распахнул ворота. Грузовики двинулись на выезд, а БМП последовала за ними, по-прежнему пошевеливая пушкой вместе с башней – то ли с преждевременной угрозой неведомо кому, то ли просто проверяя механизм после ремонта. Начальник штаба только головой покачал:

– Едва отремонтировать успели, и сразу в бой. Когда только новую технику пришлют? А то все обещают и обещают… А ты все – «деньги, деньги». Пойдем, что ли, на площадку…

Когда офицеры приблизились к бывшему плацу, два вертолета «МИ-24» уже были готовы к взлету, их лопасти крутились, создавая ветер. Но этот ветер не поднимал пыль, потому что вертолеты отсюда взлетали по несколько раз в день и всю пыль давно уже разогнали в стороны…

* * *

Место для командира роты было забронировано у передней стены, рядом с дверью в кабину пилотов. Там располагались три кресла от пассажирского самолета. То, что лететь пришлось спиной вперед, Василия Николаевича ничуть не смущало. Он легко переносил любые перелеты и связанные с ними неудобства. Возраст и физическая подготовка позволяли не считаться с ними.

Пожав на прощание руку начальнику штаба и ничего не разобрав за шумом лопастей из того, что майор говорил, Одуванчиков закрыл дверь. Бортмеханик, проверив дверь, ушел в кабину, и вертолет почти сразу загудел натужнее, готовясь набрать высоту. Усевшись в кресло, он рассмотрел солдат, расположившихся на боковых раскладных сиденьях – не слишком удобных, особенно если сидишь с парашютом за спиной. Но в этот раз парашютов у бойцов не было, но стандартные рюкзаки тоже мешали. Более того, парашют носится так, что на нем можно даже сидеть, чего нельзя себе позволить, используя рюкзак. Он и носится значительно выше и вообще содержит в себе предметы, которые можно раздавить собственным весом. Командир осмотрел бойцов, убедился, что все спокойно, и закрыл глаза, мечтая уснуть и увидеть тот же сон, что снился ему, когда Одуванчикова подняла «тревога», через дежурного объявленная командиром сводного отряда подполковником Репьиным.

Но приятный сон возвращаться не желал. Вместо этого перед закрытыми глазами вставало мягкое и спокойное, даже отчасти красивое лицо с правильными чертами – лицо старшего лейтенанта Анисимова. И такое же правильное, почти кукольное лицо жены капитана Александры. С этим капитан Одуванчиков и уснул, приказав себе проснуться, когда вертолет будет сбрасывать высоту и приближаться к месту высадки спецназа. Он хорошо знал, что тренированное подсознание разбудит его строго в нужный момент, как бывало всегда. Точно так же, как командир, спали и бойцы разведроты, обученные тем же Одуванчиковым засыпать по приказу и просыпаться в нужный момент.

Кому-то снился дом, домашнее застолье, когда вместе собираются за столом по случаю какого-нибудь праздника отец, мать и сестра, кому-то снилась его девушка, любящая и ждущая возвращения солдата со службы. Кому-то снился его собственный сын – был в роте и такой солдат, которому пришлось отправиться служить, оставив дома жену с ребенком, причем служить в спецназ военной разведки этот призывник напросился сам, поскольку подходил для такой службы по всем физическим параметрам^[20].

А самому командиру разведроты снилась, если только можно было назвать сном его полубредовое состояние, естественно, его красавица-жена. Снился ему и командир первого взвода, и другие солдаты и офицеры, которые, конечно же, не могли не заметить, что старший лейтенант Анисимов начинает неровно дышать, стоит только ему увидеть Александру. Началось это давно, еще с тех времен, когда Одуванчиков получил под свое командование разведроту и приехал из другого региона в военный городок. Старый командир роты не только передавал новому свои дела, он еще и оставлял ему свое жилье – половину дома на две семьи в ДОСе^[21]. А вторую половину дома занимал со своей семьей немолодой уже старший прапорщик Михаил Юрьевич Шевченко, служивший в должности старшины той же разведроты и носивший среди солдат кличку Лермонтов – за имя и отчество.

Когда прибыл контейнер с вещами, Александра встретила его на семейной машине на станции и сопроводила грузовик до места назначения, после чего позвонила на службу мужу. Тот хотел было попросить помочь с разгрузкой старшего прапорщика Шевченко, чтобы тот и сам занялся физической работой, и солдат свободных подогнал, но старший прапорщик оказался занят: в ротной каптерке раскладывал для солдат нижнее белье – рота, как оказалось, готовилась к бане. Одуванчиков еще в дверях каптерки понял, что он со своей просьбой пришел не вовремя – старшина роты обычно сопровождает солдат в баню, это его прямая обязанность, – и не стал ни о чем просить Михаила Юрьевича. Вместо этого он обратился с просьбой о помощи к оказавшемуся там же командиру первого взвода старшему лейтенанту Анисимову. Тот пообещал подойти, взяв с собой несколько солдат из взвода.

– Да у меня вещей мало, половина контейнера едва набралась, – успокоил командир роты старшего лейтенанта, видя его недовольное лицо. – Вдвоем бы справились.

Но Анисимов не только пришел раньше Одуванчикова, он все же взял с собой парочку солдат крупного телосложения, и, когда капитан подошел к своему дому, разгрузка контейнера уже была завершена, а старший лейтенант, стоя у калитки палисадника, разговаривал о чем-то с Александрой. При этом лицо у старшего лейтенанта было красное, как у рака, и капитан Одуванчиков сначала списал это на физическую работу, к которой Анисимов был непривычен, хотя и имел разряды по нескольким видам спорта. Но вскоре он свое мнение переменил.

– Уже завершили? Опоздал я… Начальник штаба батальона задержал, – словно извиняясь за опоздание, проговорил Одуванчиков.

– Представляешь, Вася, а мы с Сережей не только земляки, мы еще и в одной школе учились, только я на два года младше, – отчего-то смущаясь, стала что-то объяснять Александра. – И вот, надо же, где встретиться довелось…

– Так вы что, незнакомы? – спросил Василий Николаевич.

– Знакомы… – покраснев еще сильнее, хотя, казалось, больше уже и некуда, сказал старший лейтенант.

– Хорошо знакомы, – добавила Александра многозначительно.

Это ее «хорошо» наверняка что-то значило, но капитану Одуванчикову было не до расспросов. Он сам смутился от своего опоздания и от того, что всю работу уже сделали без него. Его смущение не позволило ему сразу выяснить отношения. Тем более неподалеку, на крыльце дома, стояли два солдата из взвода Анисимова. А выяснять отношения при посторонних капитан никогда не любил.

Он прошел в дом мимо солдат, вытянувшихся по струнке перед новым командиром роты, пожал им руки и поблагодарил, чем несколько смутил парней – обычно офицеры подобные услуги воспринимают как обязательные. Александра прошла за ним в дом и сразу направилась в кухню, где уже был накрыт стол.

– Сначала солдат накорми, им в баню надо торопиться… – остановившись в дверях, сказал ей Одуванчиков.

В ответ жена только сердито громыхнула какой-то посудой.

В тот день она все сделала, как он просил. Накормила сначала солдат, для которых домашнее застолье было праздником после гарнизонной столовой, потом позвала в кухню мужа и Сергея Николаевича. За столом все прошло обыденно, без каких-либо эксцессов.

Эксцессы начались через несколько дней, когда Василий Николаевич пришел домой пообедать чуть раньше, чем обычно, и увидел, как входит в дом его жена – с растрепанными волосами и в слегка порванном на груди платье.

– Что-то случилось? – спросил Одуванчиков.

– Случилось, – коротко и сердито ответила жена.

– Что такое?

– В магазин пошла, очередь отстояла, все нормально. Потом заходит эта ненормальная, хватает меня за волосы и при людях таскать начинает! Вон, платье порвала! Ладно хоть один мужчина в магазине оказался, оттащил ее. А то ведь убить обещала, если я от ее мужа не отстану! А я его и видела-то за все последние годы только один раз, когда контейнер с вещами пришел! Не знаю уж, что он ей наговорил!

– Кто? – не понял Одуванчиков.

– Да твой Анисимов! Старший лейтенант.

Василий Николаевич вспомнил красную физиономию Анисимова в тот самый день и понял, что покраснел старший лейтенант не от физической работы. Вспомнил он и то, как непривычно вела себя тогда же и сама Александра, и ему многое стало понятно.

– Между вами раньше что-то было? – спросил он более серьезно, чем тема разговора того заслуживала.

– Еще не хватало, чтобы и ты меня сейчас начал за волосы таскать и бить! – Александра поддержала тон разговора и ответила так же: – Ну, было когда-то… Это же школьная любовь. Дела давно прошедших дней… Об этом сейчас и вспоминать нечего. – Она вдруг резко сменила тон разговора и на какой-то момент стала прежней, хорошо знакомой и нежной: – Но ведь сейчас у меня есть ты. Самый лучший на свете, самый любимый и любящий. И я ни на кого тебя менять не собираюсь. А то, что раньше было, – это детство.

– День вчерашний, – в свою очередь сменив тон разговора, сказал он и обнял жену.

– День вчерашний, – твердо повторила Александра и прижалась лицом к плечу мужа. – Но ты все же поговори с Анисимовым. Пусть он свою жену утихомирит. А то я и в магазин выходить не смогу…

– Поговорю… – пообещал Одуванчиков, даже не понимая, как и с какой интонацией он заведет подобный разговор со своим командиром взвода. – Завтра же поговорю. Обещаю…

Глава четвертая

Конечно, Абдул-Меджид во время борьбы на тренировках во всем уступал Нариману – и в силе, и в скорости проведения приемов, и в быстроте принятия решений, и во многих других компонентах, но когда однажды возникла проблема с партнерами по спаррингам, тренер бросил клич среди односельчан. Легко набралось полтора десятка желающих потренироваться вместе с Бацаевым, тогда еще не носившим звание чемпиона промоушена, но уже ставшим двукратным чемпионом мира. Абдул-Меджид сам отбирал подходящих через тренировочные схватки с самим собой. Он победил всех до последнего, хотя сам к завершению испытания дышал как загнанная лошадь. А завершив последнюю схватку, долго сидел на ковре, засунув голову в волосатые колени, и встал на ноги только после того, как Нариман подошел к нему, протянул руку и поднял. Тем не менее троих для спаррингов с Нариманом тренер все же выбрал. Правда, на следующий день один из них не пришел на тренировку, сославшись на то, что «старик сильно поломал» его накануне и он повредил спину. И Абдул-Меджиду пришлось самому заменить молодого парня и вспомнить, что и он когда-то был молодым.

– А функционал^[22] тебя как, не подведет? – спросил Нариман.

– У меня есть то, чего многим молодым не хватает.

– И чего же им не хватает?

– Силы духа! В этом компоненте я и с тобой могу еще потягаться при необходимости.

– Да, здесь я, пожалуй, соглашусь, – раздумчиво ответил Бацаев, отлично знающий характер своего бывшего тренера, его упорство и упрямство и нежелание признавать себя побежденным.

– Ну так что, Абдул-Меджид, ты готов мне что-нибудь предложить?

– Что я тебе могу предложить? Я просто наемный работник, которому ты платил зарплату. Я никогда не был твоим менеджером и не знаю твои финансовые возможности. Я только тренировал тебя. Да и то лишь в одной борьбе. А, скажем, боксу тебя другие люди обучали – сначала колумбиец, потом мексиканец. А теперь, в нынешние времена, все упирается в деньги, как мой брат говорит. Так уж повелось. Каждый эмир создает и вооружает свой отряд на свои собственные средства. Я знаю, что ты не беден, но и не знаю, настолько ли ты богат, чтобы создать отряд. Для начала хотя бы небольшой, хотя бы в сотню человек. А потом, если будешь людям хорошо платить, они сами к тебе потянутся. Ты будешь зарабатывать на этих людях. Тебе решать.

– Я должен посчитать, как долго я смогу платить. Да и семью без денег я держать не могу. Дома тоже что-то оставить следует. Не все же на брата взваливать…

– Посчитай… – мрачно откликнулся бывший тренер. – Если потянешь, я беру на себя всю организацию. И тоже свои возможности посчитаю. Может, смогу тебе чем-нибудь помочь. Может, даже взаймы дам…

– Ты или твой брат? Это разные вещи.

– Я с его помощью. И людей тебе подобрать берусь. Главное – их не обманывать. Иначе получится, что обманщик – я. Наобещаю одного, а на деле совсем другое выйдет. А обратного пути уже ни у кого не будет. Оттуда не бывает обратной дороги. Я надеюсь, что это только до поры до времени, но кто-то иначе думает…

Считал Нариман недолго. Как раз в село приехал из Ирака друг детства Наримана, простой моджахед по имени Батал. Приехал якобы в отпуск. Батал так много и красиво рассказывал про свою жизнь, такую развеселую и беззаботную, что Бацаев невольно задумался, не является ли он простым вербовщиком, никогда не покидавшим территорию Турции или Саудовской Аравии, а теперь заехавшим в родное село за новой добычей. Тогда же был убит и капитан МВД, сельский участковый, собиравшийся выйти вскоре на пенсию. Участкового многие уважали и его убийство не одобряли. И тогда же исчез из села Батал вместе с несколькими молодыми парнями, оформившимися на учебу в исламский университет Медины. Нариман подумал, что Батал вернулся в Турцию или в Ирак. А тут и для него самого пришло предложение с той стороны. И Нариман собрался в дорогу вместе с Абдул-Меджидом…

Визу они оба оформляли, естественно, в Турцию, чтобы избежать лишних вопросов. А оттуда уже собирались перебраться в Саудовскую Аравию. В документах, предоставляемых в многофункциональный центр, целью поездки обозначили обучение в исламском медресе. Относительно Наримана заявленная цель поездки сомнений не вызвала. Хотя он и был уже немолод, но в студенты еще годился. Но вот возраст Абдул-Меджида вызывал сомнения. Разные женщины несколько раз переспросили тренера, не поздно ли ему учиться. Абдул-Меджид возмутился:

– А вам какое дело? Я с возрастом только, может быть, мудрости набрался. У меня с Америкой никогда проблем не возникало. На каждый бой своего ученика Наримана летал, секундировал ему. А тут соседняя Турция, и что-то не так… Выпускать не желаете!

Женщины в многофункциональном центре разом повернули головы и посмотрели на Наримана. Хотя они были женщинами, то есть существами далекими от всяких мужских забав вроде спортивных единоборств, имя Наримана Бацаева они от мужей и братьев многократно слышали. Да и от детей тоже. Но не подумали, что это тот самый знаменитый боец. После этого документы были оформлены сразу, оставалось только наведаться к турецкому консулу. Но и там никаких вопросов не возникло. Консул, похоже, отлично знал, что представляет собой исламское медресе, кто едет туда и с какой целью.

Так тренер вместе с учеником оказались сначала в Турции, потом в Саудовской Аравии, а потом и в Ираке…

* * *

Нариман Бацаев намеренно сбавил шаг, оттягивая до последнего момент, когда будет виден его родной дом. В палисаднике углового дома, что располагался через дорогу, росло несколько деревьев винной ягоды. Когда Нариман уходил из дома, деревья были еще молодыми. Теперь они выросли, составляли в высоту около четырех метров и закрывали половину окна на втором этаже.

Несмотря на осеннее отсутствие листвы, Нариман свой дом не сразу увидел. И вдруг загорелся свет. Загорелся там, где окна никогда раньше не было. Нариман подумал было, что ему привиделось, но нет. За окном показалась девичья фигурка, которая задвинула плотные тканевые шторы. Но свет пробивался и сквозь них. Что это было за наваждение, он не понимал. Может быть, просто отражение окна? Но тогда свет должен отражаться в какой-то поверхности. Он остановился и замер. И, как оказалось, остановился вовремя. Из-за угла вышел пожилой человек, едва-едва передвигающий шаркающие ноги, и двинулся в сторону Наримана. Не остановись Нариман вовремя, он бы просто мог в темноте столкнуться со стариком и уронить его, поскольку старик смотрел только себе под ноги, а по весу он был, наверное, вдвое легче эмира.

– Здравствуйте! – сказал Нариман, не узнавая старика, может быть, просто потому, что за семь лет успел забыть многие лица. Да еще и темнота мешала узнаванию.

– Здравствуй, сынок, – ответил старик, с трудом переводя дыхание и глуша слова кашлем. – А ты кто такой и чего по ночам тут шляешься? – и посмотрел на автомат, что висел на плече Бацаева. Автомат в темноте старик все же рассмотрел.

– Я домой иду. Я Нариман Бацаев. Вон мой дом, за углом, через дорогу. А вы кто? – спросил Нариман, хотя по кашлю уже узнал старого Абдурагима Нажмутдинова, хозяина углового дома, мимо калитки которого он только что прошел и сын которого был в детстве лучшим другом Наримана.

Старый Абдурагим сам, как говорили, не знал, сколько ему лет, как не знали этого и односельчане старика. Но еще в те давние времена, когда Нариман отправлялся в Ирак, Абдурагим был уже очень стар, и Бацаев не думал даже, что застанет старика в живых. Впрочем, он никогда и не вспоминал о нем так, как вспоминал иногда других своих соседей.

– Родители меня назвали Абдурагимом, – ответил старик, слегка замысловато подтверждая предположение Наримана. – А у отца моего фамилия была Нажмутдинов, и он мне ее оставил незапятнанной. И я оставляю ее своему сыну такой же в отличие от тебя.

– А чем же я запятнал фамилию своего отца? – Нариман расправил во всю ширину свои мощные плечи. Его сильные руки сжимали автомат до боли в пальцах. А у старика в руках был только посох, на который он опирался при ходьбе, чтобы не упасть. Но и посох был тяжел, и старик с большим и заметным трудом его носил, часто останавливаясь, чтобы прокашляться.

Старик положил на автомат Бацаева сначала только взгляд, а потом и руку:

– Хорошее у тебя оружие. Нам бы в войну такое! Мы бы немцев быстро прогнали.

– Всему свое время… – ответил Бацаев, только чтобы избежать молчания, во время которого мысли его начинали метаться. Трудно было сообразить, чего старик хочет и как ему самому себя с ним вести. – А автомат и правда хороший, еще советский. Тогда умели делать хорошее оружие. Это не сейчас…

Старик, казалось, смягчился от этих слов и предложил:

– Ладно. Домой ты еще успеешь, пойдем-ка ко мне, чайку попьем. Сын, думаю, не откажется тебя принять, раз уж я не отказался. Вы же с ним в детстве дружили. А Наби друзей не бросает. Он тоже поговорить захочет. Пойдем, не бойся, мы не кусаемся.

Нариман думал было отказаться – все-таки с женой провести время ему казалось более правильным, но последняя фраза задела его за живое. Больше всего на свете Бацаев опасался прослыть трусом, поскольку он не был таким никогда. Тем более что зайти к Наби он все равно хотел чуть позже. А до визита дома или после – какая в принципе разница. Сразу даже лучше – потом, когда уже будет поздно, людей не беспокоить.

– Я ничего и никого не боюсь, – все же сказал он.

– Тогда пойдем. – Старик положил ему руку на плечо. В какое-то мгновение Нариман представил, как сбивает эту руку ударом своей правой руки, левая при этом захватывает рукав и дергает его на себя, одновременно разворачивая неустойчивое на ногах тело, а правая рука, продолжая движение, делает круг и захватывает старику горло. Дальше, когда левая рука цепко хватается за запястье правой, следует элементарный удушающий прием. Только нельзя отпускать старика даже после того, как он, если знаком с этой командой, постучит по своему телу или по телу противника, демонстрируя полную сдачу. А на землю следует опустить уже бездыханное тело. Никто не сможет доказать, что сделал это именно Нариман Бацаев, хотя и можно будет подтвердить его присутствие в селе в момент убийства старика. Но его присутствие не может быть доказательством. И что с того, что Бацаев владеет приемами борьбы, опасными для жизни? Да этими приемами владеет каждый третий дагестанец! Неслучайно же говорят, что дагестанцы рождаются с разрядом по борьбе. В таком случае подозревать следует всех жителей села мужского пола, исключая разве что ровесников старика, если таковые найдутся, и малолетних детей. Но в том-то и крылась правда, что только один эмир Волк мог за совершенное осудить себя. И он бы осудил.

Так что Нариман выбросил из головы только что промелькнувшее представление. Он, как и любой представитель его народа, умеет уважать возраст. И он не трус, а убийство беззащитного старика было бы поступком труса. Это наваждение, подступившее так внезапно и резко, длилось всего долю секунды. В итоге Нариман понял, что никогда не сделает то, что ему пригрезилось. Воспитание требовало от него уважительного отношения к старшим по возрасту, особенно к настолько старшим.

– Ну пойдемте… – принял Нариман приглашение, хотя чувствовал от него некоторую угрозу. Но это была, скорее, угроза сло́ва, которое старик готов был произнести конкретно для него, Наримана Бацаева, прозванного в далеком Ираке эмиром Волком. Но он же откровенно назвал себя, он представился старику, назвался его соседом. И теперь дело сводилось к тому, что старик может позволить себе сказать ему что-нибудь в укор. А какой может быть укор? Да, Нариман стал боевым эмиром, а отнюдь не мирным правителем; да, он стал бороться за создание исламского государства доступными ему средствами и методами. И это был его личный выбор. Выбор стоит перед каждым человеком. Хотя бы раз в жизни, но перед каждым. На какую сторону встать? Рисковать ли своей жизнью и своим благополучием ради каких-то идеалов? А чьи это идеалы – вопрос не самый главный. Нариман хорошо помнил рассказы отца про своего прадеда, отцовского деда, который во время революции встал на сторону большевиков не потому, что сам был большевиком, а только потому, что видел за большевиками будущее. И прадед отточил шашку, доставшуюся ему от отца, и пошел воевать. Это было будущее его народа, так ему думалось. А Нариман выбрал свою стезю. И кто имеет право корить его этим?

Хотя толика сомнения в его рассуждениях была, хотя он сознательно стремился эту толику приглушить, сделать полностью ничтожной и малозаметной, он понимал прекрасно, что отправился воевать только потому, что хотел возвращения своей былой славы. Точно так же, как хотел этого его тренер Абдул-Меджид, который тоже не желал стать всеми забытым и жить вчерашним днем. Не хотелось самому стать вчерашним днем.