Сергей Раткевич
Вторая клятва
– Сэр я для других сэров, – ответил голос наставника. – А для больных я просто доктор…
– Ну, во что теперь поиграем? – спросил Джон, когда все драконы были сражены, а все прекрасные дамы завоеваны.
– Кто кого первым за нос поймает, – предложила Кэт.
– Шумно получится, – покачал головой Роджер. – Потом, на наши носы никто не смотрит, кроме папы с мамой, а над Эриком смеяться станут, если у него нос покраснеет.
– А давайте, я вам лучше покажу, как сделать, чтобы тебя никто и никогда за нос не поймал, – предложил Эрик, припомнив, чему его обучил еще прежний наставник, – давно, когда он был куда меньше этих детишек.
– А что? Есть такой способ? – обрадовался Джон. – Давай, показывай, а то Кэт знаешь как больно за нос хватает?!
– Что ж, хватай тогда меня за нос сам, – предложил Эрик. – А я покажу. Только медленно хватай. А то непонятно будет.
– Непонятно? – переспросил Джон.
– Увидеть не успеешь, – пояснил Эрик. – И пальцы можешь отбить.
Как хорошо, что он еще не забыл эти детские упражнения! А ребятишки у наставника какие славные! А смышленые! С одного раза запоминают! Он показал одно, другое, третье… и замер, сообразив, что пойдет следующим номером… как убить взрослого, если ты еще маленький… Нет уж! Наставник шкуру спустит и правильно сделает!
– Ну вот, собственно, и все, что я знаю, – промолвил он. Очередной по счету пациент здоровался с наставником, жалуясь на ломоту в костях и боли в груди.
– Здорово! – сказал Роджер. – Вот научусь, и никто больше не ухватит меня за нос. И за ухо!
– А давай Эрика напугаем! – вдруг с ухмылкой предложил Джон.
«Нет уж, не выйдет! – усмехнулся в душе бывший ледгундский агент. – Сами мне задание подарили, сами „легендой“ прикрыли… стану я теперь чего-то бояться! Ждите! Разве что самого себя, так это от вас не зависит…»
– А давай напугаем, – неожиданно согласился Роджер.
– Они всех так пугают, – пояснила Кэт. – Это совсем не страшно. Просто неожиданно…
– Кэт, – с укоризной промолвил Роджер. – Ну кто тебя просил все портить?
Джон тем временем ухватил стоявший на столе серебряный поднос с алхимической посудой и, небрежно размахнувшись, швырнул его в Роджера. Эрик так и застыл с раскрытым ртом, ожидая неминуемого звона бьющегося стекла. «Что ему наставник скажет!»
И не дождался.
Роджер каким-то чудом успел выхватить поднос из-под всей этой груды летящего в него стекла. Эрик замер, восхищенно созерцая, как ловкие маленькие руки быстро-быстро выхватывают из воздуха чашу за чашей, колбу за колбой, пробирку за пробиркой. Выхватывают и ставят на лежащий на коленях поднос. Последние пробирки Роджер ловил уже лежа.
– Выпендриваешься, – буркнул он брату. – Не мог аккуратней кинуть? Я последнюю едва поймал…
Он сердито фыркнул и раздраженно отбросил поднос с аккуратно расставленными колбами… туда, где стояла Кэт.
И все повторилось.
Когда Кэт тем же способом вернула пробирки Джону, Эрик просто не знал, что ему думать.
– Здорово! – потрясенно сказал он.
– Ну? Ты испугался? – с надеждой спросил Джон.
– Конечно, – искренне ответил Эрик. – До сих пор вне себя.
Он и в самом деле вне себя, вот только совсем по другой причине.
«Это ты их простейшей самозащите учил, самонадеянный болван? Да они сами тебя чему хочешь научат! Нет, ты скажи, ты сам поймал бы эдакую кучу всякой стеклянной дряни?! Да чтоб ничего не разбить. Да чтоб сильно не нашуметь. Так, легкий мелодичный звон… Ах, не можешь? Ну то-то… Учитель выискался!»
«Ай да детишки у наставника! Вот почему он не побоялся меня с ними знакомить. Таким мастерам попробуй что-нибудь сделай! Видать, с пеленок натаскивал. А я-то… „Как он может такое чудовище, как я, со своими близкими знакомить?“ Очень даже может. Еще неизвестно, кто большее чудовище, я или эти милые детки».
Эрик внимательно посмотрел на всех троих. Их лица показались ему какими-то хитрыми и многозначительными. Впрочем, кто знает, быть может, это всего лишь игра воображения?
«Уж если у него дети на такое способны, страшно даже представить, что его жена может! Она, конечно, на лазутчика и вовсе не похожа, но ведь это и есть самое оно… настоящий мастер ничем не отличается от обычного человека, пока он не начал действовать… великий мастер, даже начав действовать, продолжает казаться обычным человеком. Он словно бы и вовсе ничего не делает, все вокруг него происходит само. Случайно, разумеется. А он всего лишь обычный человек, до глубины души потрясенный случившимся…»
– Во что теперь поиграем? – спросил он.
– В конюшню, – решительно ответила Кэт.
– В конюшню? – переспросил Эрик.
– В лошадиного доктора, – уточнила Кэт. – Я буду доктором и Четыре Джона, а вы будете кони.
– По-моему, это нечестно, захватывать себе сразу две роли, – заспорил Джон.
– А по-моему, честно, – ответила Кэт. – Все равно никто из вас ничего не понимает в лечении лошадей. И потом, какая же это конюшня, если в ней меньше трех коней?
– Значит, сначала вот это снадобье, а после – это? Три раза в день? Спасибо, доктор. Запомню, как не запомнить…
– А что должны делать кони? – спросил Эрик.
– Ржать, – хихикнул Джон.
– Подвергаться медицинскому осмотру, – сказала Кэт. – Джон, ты первый.
– Почему я? – удивился Джон.
– Ржешь слишком много, – ответила Кэт и показала язык. – Ретивость повышена.
– Так это же хорошо! – возмутился Джон.
– До определенного предела, – строго сказала Кэт. – А ты его перешел.
– Не переходил я! – заспорил Джон. – Это только видимость!
– Я доктор, мне виднее, видимость это или серьезное заболевание, – неумолимо бросила Кэт, решительным жестом раскрывая незримую медицинскую сумку. – А будешь спорить, твой случай станет трудным и к тому же запущенным.
Вот и еще одно задание. Сыграть коня! Ничего себе «легенда»! Достоверно сыграть коня… стать конем… выглядеть как конь… думать как конь… чувствовать… Так, чтоб никто не усомнился, надевая седло…
– Боже, какая у тебя красивая грива! – И пальцы Кэт пробежались по волосам.
Великолепный фаласский скакун раздул ноздри и гордо встряхнул красивой гривой.
«Маленькие чудовища шутя дарят мне задания. Интересно, они сами или наставник приказал? Что это, проверка, не начну ли я трясти перед наставником гривой? А если они сами, то… на кого они работают? И какая „легенда“ у них самих? Кого они играют? Детей? Не важно. Важно, что у меня теперь есть на чем стоять, есть за что держаться! Я больше не вишу в пустоте. Я опять знаю, где верх и где низ. Знаю! Знаю! Знаю!»
– До свидания, доктор. Дай вам бог здоровья!
– Спасибо. И вам так же!
– А теперь во что поиграем? – спросил Джон, которому изрядно надоело быть олбарийским тяжеловозом, особенно рядом с роскошным фалассцем.
– Сейчас узнаете, – ответил Эрик, который вдруг почувствовал себя таким счастливым, что просто не мог немного не поделиться.
У него опять есть все! Все! Земля под ногами, небо над головой, посох, за который можно держаться! Эти «легенды» – они ненадолго. Вернется наставник, и они растают, разобьются, разлетятся звенящими осколками, не выдержав столкновения с его невероятной мощью. Одной улыбки чудовища достаточно, чтоб этот призрачный детский мир растаял в мгновение ока, но пока он есть… есть… а значит, можно дышать и ловить мгновения счастья.
– Идите сюда, к столу, – позвал он.
Он утащил у наставника из стопки лист бумаги, взял карандаш, которым доктор, верно, записывал что-нибудь медицинское, и по нетронутой белизне бумаги ветром понеслись фаласские кони…
– Это было давно. Фаластымским царством правил тогда один старый тан. И не было у него детей…
Эрик ухватил еще один лист бумаги, и на нем тотчас возник загадочный город с тысячей башен. На самой высокой башне, горестно сгорбившись, стоял старый тан, печалясь на свою судьбу.
– А почему у него детей не было? – робким шепотом спросил Джон. – Он жениться забыл, да?
– У него было сто жен, – трагически поведал Эрик. – И ни одного сына…
Еще один лист бумаги, тоненькие большеглазые фаласские красавицы закутались в полупрозрачные шелка. Они были ужасно печальные. Им не удалось выполнить задание.
– Ой… – тихонько выдохнула Кэт. – Какие они все…
– Целых сто, – покачал головой Роджер. – Как же он справлялся?
– Он был могуч и мудр, – поведал Эрик. – Но счастья в жизни у него не было. И ведь ему не на кого было оставить свое царство…
Плакали фаласские красавицы, жены старого тана, плакал и сам старый тан. В Фалассе не стыдятся слез. Ты слаб, если не умеешь плакать.
– И вот тогда во дворец старого тана неведомо откуда явился мудрец, – продолжал Эрик. – У него была такая длинная борода, что сам он уже приветствовал тана, а борода еще не втянулась в ворота города.
На следующем листе бумаги Эрик изобразил потешно перепуганного стражника, который едва не прищемил бороду мудреца в воротах.
Все трое хихикнули.
– Как вы тут? – спросил заглянувший Шарц.
– Подожди, папа, не мешай, – откликнулись дети. Шарц поглядел на свою бумагу для заметок, усмехнулся чему-то и спросил:
– Эрик, в полчаса управишься?
– Конечно, наставник, – ответил тот, пририсовывая дракону самый огромный хвост, который только мог поместиться на очередном листе, не задев ни прекрасную принцессу, ни очаровательного юношу, будущего рыцаря…
* * *
– Ну бегите, играйте, – напутствовал наставник своих детей. – Нам с Эриком работать надо.
– А еще сказку?! – нахально потребовала Кэт.
– Вечером, – твердо ответил сэр доктор.
– Ладно, – вздохнула Кэт. – Но вечером обязательно, ладно?
Троица умчалась.
– Ты позволишь? – спросил Шарц, глядя на разбросанные листы.
– Конечно, наставник, – машинально ответил Эрик, приходя в себя, возвращаясь в реальный мир… и мучительно краснея. Боже, с ним опять случилось это… Потерять контроль над собой, полностью потерять… забыть про все, не осознавать времени, пространства… не слышать голоса наставника там, за стеной… ничего не соображать. Ничего, кроме этой постыдной и тайной страсти, которая вновь взяла над ним верх. То, с чем так упорно сражался его первый наставник, то, что день за днем, час за часом гасила фаласская храмовая дисциплина, то, что должно было служить исключительно делу, идти на пользу заданию… оно вновь прорвалось, выплеснулось наружу и захватило власть. Тайное уродство… неумение владеть собой… вспышка безумия…
– Простите, наставник, – жалко пролепетал он. – Мне… мне так стыдно. Это… этого больше не повторится.
Шарц оторвал взгляд от рисунков. Восхищенный, потрясенный взгляд. Перевел его на ученика.
– Не понимаю, – молвил он. – За что тебе стыдно?
Эрик молчал.
Не понимает? Он? Он не понимает?
– Эрик, у нас есть еще полчаса. До обхода больных. Можно и мне ту же самую сказку? Пожалуйста…
– Можно, – дрогнувшими губами ответил Эрик. Жуткие призраки замка Олдвик черными когтями теней рванули спину.
Вот теперь ему стало ясно все. Абсолютно все. Наставник не вырвет у него сердца. Наставник не станет его жарить и есть. И убивать не станет. Это слишком примитивно. Он приберег для него куда более утонченную казнь. Он позволит его безумию развиться. Попросил же он тогда, в Марлеции, нарисовать его. Да. Так и будет. Он не станет унижать себя убийством недостойного, пачкать свои руки кровью. Он поступит так, как поступают агенты его ранга. Тонко, умно, изящно. Так, чтобы было чем потом гордиться. Он будет всячески поощрять эту ползучую мерзость, эту отраву мозгов, это лишающее воли безумие. Он будет намекать и просить, подсказывать и требовать… до самого конца. Враг не будет убит, он просто превратится в слабоумного идиота, полностью утратившего контроль над собой, истекающего слюнями, картинками и историями. Зачем о такого руки пачкать? Он сам умрет.
– Это было давно. Фаластымским царством правил тогда один старый тан. И не было у него детей…
«Чего он так испугался и… застыдился? – раздумывал Шарц. – Не того же, что стопку бумаги изрисовал?»
Впрочем, раздумывал он недолго. Сказка была так хороша, что… Шарц очень любил хорошие сказки. Он до того заслушался, что едва время обхода не прозевал. Впрочем, не прозевал, конечно. Его внутренний лекарь быстро навел порядок.
* * *
– Так, а теперь обход, – встряхнувшись, сказал Шарц. – Пошли, Эрик.
– Да, наставник, – кивнул тот, откладывая карандаш.
Это только так называется – обход. На самом деле они шли пешком только до конюшни.
Лекарь ведь не только в замке надобен. И не только поблизости от него. Когда Шарц назвал все места, в которых ему приходится бывать в качестве лекаря, Эрик удивленно вытаращился.
– И… вы везде успеваете, наставник? – потрясение спросил он.
– Приходится, – ответил Шарц. – Сейчас чуть полегче, несколько очень неплохих лекарей по соседству практикуют. А раньше…
Он только рукой махнул.
– Когда кто-то оказывается в очень тяжелом состоянии только из-за того, что я не успел… когда кто-то, не надеясь, что я приеду, лечится самостоятельно или доверяет свое здоровье шарлатану… когда я приезжаю лишь для того, чтобы констатировать смерть или поприсутствовать на похоронах… знаешь, больше всего меня мучит то, что никто меня ни разу так и не обвинил… никто не сказал мне, что, если б я приехал раньше…
Шарц вздохнул и поторопил коня.
Эрик невольно сравнил своего нового наставника с прежним.
«Тот потрясающе умел притворяться человеком, этот – неотличим, хоть и не человек вовсе. Во всех смыслах не человек. Такое мастерство… Вот только – зачем? Я же все равно знаю, как оно на самом деле. И ты знаешь, что я знаю… Зачем ты притворяешься передо мной, мастер?»
Кони несли от дома к дому, от болезни к болезни.
От битвы к битве.
– Добрый день, доктор!
– И вам доброго дня!
– Проходите, пожалуйста…
– Идем, Эрик.
Половики и ковры, вытертые половицы и блестящий паркет, роскошное ложе и бедная постель…
– Здравствуйте! Ну, как вы себя сегодня чувствуете? Все еще не очень? Ничего, сейчас мы вас посмотрим, сменим компресс…
Больные перелистывались, как страницы книг. Как переплеты, открывались и закрывались двери.
– Смотри, Эрик, это делается так… а потом вот так… придержи-ка… запомнил натяжение?
– Да, наставник.
– Вот и отлично, – коротко кивнул гном. – Узел.
– Вот так? – осторожно спросил Эрик.
– Чуть крепче. Да. Хорошо.
Когда знаешь, что ищешь, что хочешь заметить, обычно раньше или позже замечаешь. Когда смотришь в глаза человека, зная, что это – чудовище, чутко прислушиваешься к его дыханию, к шороху незримых когтей, ловишь даже самые малейшие движения его тени… если знать, где прячется чудовище, раньше или позже его увидишь. Едва заметные движения рук, губ, выражение лица, внезапный блеск полуприкрытых веками глаз… и вот на короткий миг мелькнула чешуя, блеснула в свете луны и тотчас скрылась…
«Я знаю, что ты чудовище, я так хорошо это знаю, почему же я этого не вижу?!»
Больные перелистывались, как страницы книг. Как переплеты, открывались и закрывались двери. Больные были такими разными, но у них у всех было нечто общее. Они все нуждались в помощи улыбчивого коротышки с решительным взглядом.
«А и большая же у наставника библиотека!»
* * *
«Правильно ли я поступил, когда притащил его сюда?» – думал Шарц, доставая красивую деревянную шкатулку, в которой хранились копии нарисованных Эриком картин. Теперь к ним прибавились новые, нарисованные просто карандашом, но оттого не менее прекрасные.
«Смогу ли я помочь этому несчастному мальчишке или только хуже сделаю?»
«Мне так хочется, чтобы он наконец осознал свой дар. Потому что это неправильно, когда человек, коему богом дано быть потрясающим сказителем и художником, занимается разведыванием чужих секретов. Грешно заставлять копаться в чужих грязных тайнах того, кто может создавать свои бесконечно прекрасные тайны. Создавать и дарить их людям».
«Пока я, похоже, достиг лишь того, что он боится меня пуще всех своих начальников, вместе взятых. Да еще и сумасшедшим считает. Хорошо это или плохо? И что он предпримет, чтобы вернуть то, что у него было отнято? То, что у него отнял я».
«Жаль, что он не понимает, сколько у него было отнято До меня. И уж тем более не поверит, что я хочу ему это вернуть. Я разрушил его жизнь, он видит лишь это…»
«Как бы ему объяснить, что я ломаю кости лишь потому, что они криво срослись после первого перелома, и лишь затем, чтоб наложить лубки и срастить их вновь, уже правильно?»
«Знаю ли я сам, как правильно? Ох, я бы хотел верить в это!»
«Странно, что он так стыдится своих картин и сказок. Он, конечно, может и не знать, насколько они хороши. Но не может же быть, чтобы ему внушили, будто его дарование – это нечто постыдное! Бред. Ни одна сволочь не могла… А если все-таки… если все-таки такая сволочь нашлась… что ж, мне придется кого-то убить. Медленно и с особой жестокостью. Чтоб другим неповадно было».
«Поговорить бы с ним по душам. Честно. Откровенно…»
Вот только он вряд ли поверит, что такое возможно.
«Или… просто не трогать его. Пусть живет, на лекаря учится… Олдвик такое замечательное место, в нем так много по-настоящему хороших людей… вряд ли есть лучшее лекарство, чем хорошие люди. Правда, действует оно медленно, зато наверняка».
– Полли, как ты думаешь, ничего, если Эрик поселится рядом с нами.?
– Рядом с нами? – переспросила Полли, отрываясь от прекрасного рыцаря на вздыбленном коне, которого она вышивала вот уже вторую неделю, скопировав его с картинки Эрика.
– В соседней комнате, – кивнул Шарц.
– А твоя библиотека? – удивилась Полли.
– Пока переедет в пристройку при докторской.
«Чем только не приходится жертвовать! Даже вот книгами. Никогда бы не подумал, что решусь на такое. Мои любимые… обожаемые… после жены и детей самые-самые… я не кладу их под подушку только потому, что Полли ругается, и потому что их слишком много, чтобы под ней поместиться… Но попытка врачевания душевных ран одного несчастного лазутчика не должна подвергать опасности окружающих. Ни в чем не повинных, неосведомленных окружающих. То, что этот тощий растерянный юноша в свои восемнадцать выглядит на пятнадцать, кого угодно введет в заблуждение, а ведь он способен в считаные мгновения лишить жизни какого-нибудь опытного воина, да так, что тот даже и понять не успеет, что же с ним случилось».
Шарц вздохнул.
– Я думаю, это великолепная идея, – улыбнулась Полли.
– Именно великолепная? – усмехнулся Шарц.
– А разве у моего мужа бывают другие?
* * *
«Один день, а какие перемены…» – думал Эрик.
Он уже не ночует в мастерской, ему отвели комнату рядом со спальней самого Шарца. Что ж, на месте наставника он бы с собой поступил именно так. Всегда под рукой – раз, всегда под контролем – два.
Эрик вошел в свою комнату и закрыл дверь.
Да уж, такой богато обставленной комнаты у него никогда не было. Потрясающий камин, весь изукрашенный, как у знатного лорда. Два кресла возле него. Это, верно, чтоб с наставником посиживать, важным наставлениям внимая. Удобный стол. Стул. На столе стопка чистой бумаги, перо и чернильница. Узкое, но удобное ложе – это вам не циновка в храмовой келье. Одеяло, подушки… У него даже ковер на полу есть. Эрик подавил глупое детское желание плюхнуться на ковер и всласть по нему покататься.
«Ученик лекаря должен держаться солиднее».
Не успел Эрик как следует освоиться с внезапно свалившимся на него богатством, как все семейство почтенного доктора пожаловало на вечернюю сказку. С рисунками, а как же иначе?
– Сказка-сказка-сказка! – радостно верещала Кэт.
Сэр доктор зажег аж две масляные лампы, чтобы все-все было видно, а леди Полли принесла разных вкусностей для рассказчика.
– Джон, как тебе не стыдно, ты уже получил свою долю! – возмущенно сказала она сыну, попытавшемуся утащить с подноса пирожное.
– Я все равно не смогу есть и рассказывать, – улыбнулся Эрик. – Пусть мне оставят вон то пирожное, если можно.
– Ура! – возликовал Джон, совершая стремительный фланговый прорыв и нависая над лакомствами, словно справедливое возмездие над злоумышленниками.
– Одно-единственное? – возмутилась леди Полли. – А все остальное достанется этим маленьким чудовищам?
– Ура! Мы чудовища! – развеселилась Кэт. – Чур, мне вон то! Р-р-р! Я ужасный призрак этого замка!
– А призраки не едят пирожных! – обрадовался Джон.
– А вот и едят! – возмутилась Кэт. – Сначала пирожные, потом глупых дурацких братьев!
– Ну-ка, тихо! – шикнул на них Роджер. – Взяли оба по пирожному и заткнулись. Вы Эрику еще за ту, первую, сказку спасибо не сказали, а теперь пирожные отбираете!
– Спасибо, – в один голос сказали Джон и Кэт, вгрызаясь в сладости.
– Да пожалуйста, – улыбнулся Эрик.
Подумаешь, пирожные. В Храме он зачастую ничего, кроме сушеной саранчи, не видел…
«Ты теперь так и будешь этот Храм без конца вспоминать? Научился ведь уже на подушке спать? Вот и пирожные трескать научишься».
– Ладно, дети, цыц! – скомандовала леди Полли.
– Эрик, мы тебя слушаем, – промолвил наставник. И сказка началась.
Это тогда, днем, в мастерской, фаласские горячие скакуны сотрясали золотистую степь, а старый тан получал неожиданную волшебную помощь. Сейчас был вечер, а вечером все по-другому… Фаласских скакунов сменили ледгундские гномы. Не было ледгундских гномов? Вот еще! Да как же не было, когда вот они, смотрите, какие бородатые! Каких нарисовал, такие и были. Вот-вот. Как они себе на бороды не наступали? А это особое такое гномское искусство. Тут с детства тренироваться надо, иначе ничего не выйдет. А сколько всего интересного у них тогда было! И гномские заговоренные молоты! И зачарованные наковальни! А вот и Совет старейшин, как и положено… Почему они друг друга за бороды держат? Так ведь старенькие уже. В таком почтенном возрасте, если ни за что не держаться, упадешь обязательно. Вот они друг за друга таким способом и держатся. Да. Такие вот гномы. И вот когда главный вождь гномьего клана Серебряная Секира…
Ужасные драконы и сказочные сокровища рисовались сами собой. История возникала на ходу, не слишком заботясь о том, куда двинуться дальше, как вышедшая из берегов река меньше всего заботится о том, куда кинуть новое русло. Оно образуется само, там, где нравится течь воде.
Получившее власть безумие плясало так, как ему хотелось. Получившее власть безумие было таким приятным… От него было так хорошо, что просто не хотелось верить, что оно – безумие, что все это – зло. Слова легко цеплялись друг за друга, из-под пальцев сами собой выстреливали фантастические гномьи пещеры, драконы и сокровища сменяли друг друга в феерическом танце, и над всем этим царил главный герой. Смелый и справедливый, добрый и мудрый…
Когда Серебряная Секира отыскал Затерянный Рудник, расколдовал Запретный Город, убил самого ужасного из всех драконов и в награду получил любовь прекрасной гномки, наставник вновь попросил повторить ту, первую, сказку.
– Леди Полли еще не слышала, – извиняющимся тоном проговорил он.
– Это было давно, – с улыбкой откликнулся Эрик, и по листу бумаги вновь побежали фаласские кони.
Когда сказка подошла к концу и наставник с семейством удалился, пожелав доброй ночи и выразив искреннюю благодарность, Эрик проверил, на месте ли нож, который ему удалось утащить с кухни. Нож был не слишком хорош, но… случалось ему работать и более скверным оружием.
«Взрослый человек, а ведешь себя как маленький? Можно и по-другому, наставник…»
Кто-то внутри недовольно ворочался и бурчал. Кажется, ему не совсем нравилась последняя идея.
Совсем не нравилась.
Но если очень хочешь остаться в живых и не сойти с ума… если само существование этого чудовища разрушает тебя как личность… если все сильней и сильней хочется поверить, что он настоящий… рухнуть перед ним на колени и, рыдая в голос, рассказать ему все… говорить и говорить, захлебываясь искренностью и слезами… до самого последнего предела, когда слов уже не остается, когда их уже просто недостаточно… тогда все-таки проще поступить по-другому. Ибо «нет чудовища, нет и проблемы», верно?
* * *
Тихо, нежно, тоненько поют угли в камине. Сквозь большое окно в спальню смотрят звезды. Окно в этой спальне никогда не завешивается шторами. Бывший петрийский лазутчик навсегда сохранил свою первую искреннюю любовь, любовь к звездам. Ему хочется смотреть на них всегда, когда это только возможно. А когда он спит или еще чем другим приятным занят, чем нормальные семейные люди и гномы в спальнях-то занимаются, – что ж, тогда пусть звезды на него смотрят.
– Милый, не кажется ли тебе, что двух побед на нашем маленьком рыцарском турнире на сегодня вполне достаточно? – с улыбкой шепнула леди Полли, ускользая от очередных объятий своего супруга. – У тебя завтра с утра больные, а мне с Ее Светлостью в город ехать…
– И то правда, – шепнул в ответ сэр Хьюго. – Давай я тебя поцелую… но только нежно… и долго… и страстно… и будем спать.
– Нет уж, – хихикнула Полли. – Если ты меня поцелуешь так, как грозишься, тогда нам, пожалуй что, и до утра не уснуть. Ее Светлость, положим, простит мне круги под глазами, а вот по отношению к твоим больным это будет просто нечестно.
– Ага, – жалобно вздохнул Шарц. – И я так и останусь непоцелованный…
– Не грусти, бедняжка, я тебя поцелую, – утешила Полли.
И тотчас сдержала свое обещание.
– Спи, сэр доктор…
– Сплю, – выдохнул он, зевая так, что мог бы при желании подушку проглотить.
Шарц старательно изображал спящего, прислушиваясь к дыханию жены. Когда оно стало ровным и легким, он бесшумно сел. Перекликались часовые на стенах замка, потрескивая, догорали последние угольки в камине, Полли спала, положив ладошку под щеку и улыбаясь во сне. Поборов желание обнять ее, Шарц свесил ноги с кровати, и… Полли открыла глаза.
– Будь осторожен, любимый, – сказала она.
«Вот так вот, сэр лучший петрийский лазутчик! Не обмануть вам жену! Ни одного разу не обмануть! Ни единого разочка!»
– Так ты знаешь, куда я собрался? – потрясенно выдохнул Шарц.
– Твои ученики жили в гостевых комнатах, в комнатах прислуги, помнится, один даже в караулке для стражников ночевал, пока ему место не нашли, – ответила Полли. – Эрика ты на вторую же ночь забрал к нам. В соседней комнате положил. Пожертвовал своей персональной библиотекой, над которой так трясешься, все книги стащил в докторскую…
Шарц вздохнул.
«Нет, вот если кого и нужно было делать лазутчиком…»
– …а значит, он такой же лазутчик, как и ты, любимый. И ты хочешь за ним присматривать, чтоб чего не вышло, – продолжила Полли. – Это первое. Второе: если бы кто-то был болен и ему требовалась помощь, ты собирался бы открыто. И я в жизни не поверю, что ты тайком от меня стал бы пробираться к какой-то другой женщине. А ты – пробираешься. Тайком. Значит, ты идешь к нему. Я не знаю, зачем это тебе. Но… наверное, так надо, раз ты это делаешь. Вот я и прошу тебя: будь осторожен, любимый…
– Буду, – пообещал Шарц. – А ты спи, любимая. Все будет хорошо, я тебе обещаю…
Он наклонился и поцеловал ее. Она улыбнулась, закрыла глаза и довернулась на другой бок. Вздохнула тихонько. Он постоял еще мгновение и вышел, тихо прикрыв дверь.
В соседней комнате Эрик привычным движением сунул нож в рукав и лег на застеленную постель.
* * *
– Не спишь? – входя, спросил Шарц.
– Нет, наставник, – спокойно ответил Эрик.
«Ты знаешь, что я не сплю. Знаешь. Тебе известно даже, что я все слышал. И как вы с женой любовью занимались, и как потом обо мне беседовали… все я слышал. Ты страшный человек, наставник. Очень страшный. Послушать тебя – и начинаешь верить, что ты и в самом деле ее любишь… ее, меня, своих пациентов, всех остальных, вот только это не так. Такие, как ты, не умеют любить».
«Я надеюсь, что ты не знаешь, что у меня нож в рукаве. Я очень на это надеюсь…»
– Правильно делаешь, что не спишь, – сказал Шарц. – Поднимайся, и пойдем.
– Куда? – спросил Эрик, послушно вставая.
– Как куда? Гулять, конечно, – усмехнулся Шарц. – Ночь – лучшее время для бесед и наставлений. Наставник я или нет, в конце-то концов?
«Вот оно», – подумал Эрик. И нож в рукаве сделался теплым и тяжелым. Куда теплее и тяжелее, чем до того.
«Если бы я мог… если бы я мог поверить, что ты и в самом деле живой… что ты настоящий… что ты есть… что вся эта реальность вокруг меня не рассыплется вдруг на бессмысленные осколки… Здесь нет ничего настоящего, Эрик. Все, что притворяется белым и пушистым, на самом деле тусклое и острое. Или бесполезное».
– Ну, пошли, – сказал наставник, открывая дверь. – Сейчас только оденемся потеплее…
Лестница уютно поскрипывала под ногами. Как кошка мурлыкала. Лестница была настоящей, но от этого было только грустнее.
«Если бы я мог…»
* * *
Едва за двумя бывшими лазутчиками тихо закрылась уличная дверь, Полли встала. На ощупь нашла трут, огниво и кремень, зажгла свечу и опустилась на колени. Она будет молиться, пока не услышит тихий скрип входной двери и шаги мужа вверх по лестнице. Тогда она поблагодарит боженьку и всех святых заступников, погасит свечу и быстро-быстро юркнет в постель.
Он, конечно, поймет, что она делала. Он всегда все понимает. Но ведь поэтому она за него и молится. За это и любит. Он понимает ее, она – его. Нельзя любить того, кого не понимаешь. Можно понимать кого-то и ненавидеть, а вот не понимать и любить нельзя. Тем, кого не понимаешь, можно восхищаться, это другое. А любовь… любовь требует понимания с той же силой, с какой дети и больные требуют заботы.
* * *
Это хорошо, что наставник такой низенький. Ударить в основание черепа будет легко. Легко и наверняка. Повернуться и ответить наставник уже не успеет.
Именно так он убил двух жрецов в фаласском Храме. Первый беспечно повернулся спиной к тщедушному юнцу. Он так ничего и не понял. Осталось испуганно позвать второго. Второй в ужасе уставился на мертвое тело. Шаг за спину. Короткий взмах рукой. Еще один удар в основание черепа…
Так все и будет.
Еще несколько шагов по скрипящему снегу… тропа здесь узкая, наставник идет впереди так беспечно, словно за спиной у него и вовсе никого нет…
Еще несколько шагов по скрипящему снегу… заученный взмах, удар… то, с чем не справились две разведки, то, что показалось невозможным, свершится сегодня? Это даже странно, что все так просто…
Еще несколько шагов по скрипящему снегу…
«Ты же всемогущий… ты же чудовище… ну так останови меня… предвосхити…»
Короткий замах, и рука пошла вниз, неотвратимо вниз. За миг до удара Шарц вдруг задрал голову, уставившись на что-то в ночном небе, и нож, направленный точно в основание черепа, безвредно скользнул по широкой и твердой затылочной кости гнома. Гномья голова странно, противоестественно дернулась – кисть и пальцы, сжимавшие нож, свело жуткой болью. Эрик все-таки удержал оружие. Что толку! Противно щелкнув, лезвие сломалось у самой рукояти. Эрик уронил бесполезный обломок, с ужасом глядя в спину наставника. Вот сейчас он повернется и…
