Сергей Протасов
Цусимские хроники. Апперкот
Тем временем два японских истребителя, прикрывавших тральные работы, попытались приблизиться к порту, но угодили под огонь стодвадцаток и отступили. Причем на одном из них после двух прямых попаданий наблюдался пожар, и он травил пар, сразу начав отставать. Вернувшийся было к нему второй миноносец тут же получил попадание и быстро отошел.
Поскольку открывать все артиллерийские позиции сразу перед японской разведкой было нежелательно, остальные батареи огня не открывали, что позволило подбитому миноносцу все же выйти из-под обстрела и скрыться. До конца дня в районе порта противник больше не появлялся.
Атака Корсакова, предпринятая передовыми отрядами с суши уже на следующий день после высадки, наткнулась на заранее подготовленные капитальные позиции русских и не увенчалась успехом. Хотя конная батарея из Корсакова, отправленная вчера к Савиной Пади, не смогла прорваться обратно и поэтому вместе с отрядом прикрывавших ее стрелков из дружинников вынужденно отошла в тайгу и заняла оборону у Третьей Пади, засевшую в окопах нашу пехоту активно поддерживали оставшиеся пушки и береговые батареи, наносившие большие потери наступавшим японцам. Это вынудило командующего японскими войсками на Сахалине генерал-лейтенанта Харагучи отказаться от штурма и оставить порт в блокаде, продолжив продвижение на остальных участках.
Выдвинувшийся ночью для нападения на японские тылы ударный отряд под командованием полковника Арцишевского, состоявший из Корсаковского резервного батальона и полусотни конных дружинников при трех пулеметах, не смог пробиться к месту высадки. Под давлением японцев к 27 июля он отступил к селу Хомутовка, заняв там подготовленную заранее позицию у села Дальнего и также оказавшись в блокаде. Само село к этому времени было полностью покинуто жителями, уведшими с собой и домашний скот. Это не связывало полковника необходимостью оборонять практически безнадежную позицию, и уже следующей ночью отряд прорвал кольцо окружения, уйдя в тайгу.
Преследовавшие его японцы угодили в пулеметную засаду на мосту через реку Рогатка, устроенную лейтенантом Лейманом и его людьми с «Ольдгамии». В завязавшемся скоротечном бою, без каких-либо потерь с нашей стороны, был практически разгромлен батальон майора Харуки.
Несмотря на активное сопротивление, японцам удалось оттеснить наши отряды на западный берег реки Сукуи, заняв весь ее восточный берег, до самого устья, и полностью окружить порт. Вскоре они в нескольких местах форсировали эту реку, отжимая обороняющихся к западу и северу. Попытки сжать кольцо вокруг Корсакова были вялыми и к успеху не привели.
Таким образом, за сахалинцами остался весь восточный берег губы Лососей от селения Голый Мыс, по которому проходила линия фронта, до самой Савиной Пади, где японцы продолжали сидеть ровно, с портом Корсаков в середине этого плацдарма. Хотя западный берег губы, а потом и всего залива, постепенно перешел в руки противника. Также японцы сильно продвинулись на север в направлении поселка Найбучи на восточном берегу Южного Сахалина, достигнув реки Найба. Их пехотные колонны оказались неожиданно подвижными, благодаря тому, что имели специальных носильщиков, таскавших на себе весь обоз. Лишь тяжелое вооружение перевозили на вьючных лошадях в тюках.
Отступая, наши войска оставляли в тайге небольшие хорошо вооруженные отряды из местных жителей, промышлявших охотой и потому отлично знавших местность и все тропы. Эти отряды постоянно нападали на японские колонны, особо охотясь на офицеров и быстро скрываясь после налетов. Хорошо организованные армейские колонны пытались давать отпор, впрочем, тоже без особого успеха, зато колонны снабжения, состоявшие преимущественно из «кули», сразу разбегались, бросая своих раненых и убитых командиров.
Это обстоятельство позволило взять в плен двоих «недостреленных» офицеров, а также добыть несколько биноклей и карт, оказавшихся весьма подробными, со множеством мелких деталей. С такими картами можно было уверенно планировать операции, в то время как по нашим не всегда даже удавалось правильно выбрать направление движения. Если бы не местные, по чьим указкам их дорисовывали от руки и исправляли, с ними вообще пропали бы.
Активная партизанская тактика сильно осложняла переброску подкреплений и снабжение войск противника. Так как все занятые селения оказались совершенно пусты и добыть провизию на месте не удалось, японцам с первых же дней приходилось абсолютно все везти морем, а потом еще и тащить с берега под сильной охраной.
Однако, несмотря на потери, они продолжали наступать и вскоре полностью отрезали отряд Арцишевского от залива Анива. В жестоких боях 28 и 29 июля на позиции у реки Муравченка артиллеристы израсходовали все снаряды, и отряд держал оборону редким ружейным огнем да штыковыми контратакам, так как патронов тоже почти не осталось. Лишь к вечеру 29 прибыл обоз, отправленный еще три дня назад в тайгу к складам. После этого ситуация стабилизировалась, и все атаки, продолжавшиеся до 6 августа, удалось отбить. Затем японцы подозрительно затихли, а вскоре начали отходить. Их не преследовали, опасаясь засад. Только пластуны, высланные вперед, вели постоянное наблюдение.
Однако вечером 8 августа прибыл связной, пробравшийся ночью из селения Сирароко, имевшего телеграфное сообщение с Александровским постом, с приказом генерал-губернатора Сахалина генерал-лейтенанта Ляпунова немедленно наступать в направлении деревни Морея. Из доставленной им депеши стало известно, что из оставленного японцами Найбучи в Корсаков вдоль телеграфной линии движется отряд казаков из Николаевска-на-Амуре и Александровский резервный батальон в полном составе под командой подполковника Чертова, только два дня назад перевезенные шхунами. Их требовалось поддержать активными действиями.
Кроме того, от селения Рыковское шел Тымовский резервный батальон подполковника Данилова, разросшийся с исходных полутора сотен штыков до восьмисот за счет наплыва добровольцев с рудников. От устья реки Поронай до Найбучи они добрались по воде, следуя на рыбацких лодках вдоль западного берега залива Терпения.
Рассчитывая внезапной атакой с воды захватить селение, они обнаружили его уже совершенно пустым, о чем и сообщили с нарочным в Сирароко, откуда телеграфом известие ушло дальше. А батальон тем временем перебрался в озеро Тунайча, откуда уже второй день продвигался на Морею прямо через тайгу.
Арцишевский, хотя и считал свои силы недостаточными для наступления, двинулся в указанном направлении, но противника так и не встретил. Вернувшиеся разведчики сообщали о поспешном уходе японцев, оставлявших иногда даже запасы продовольствия, доставленные в тайгу с таким трудом. Никаких засад или других препятствий на пути не было.
За все время преследования так и не встретившись с арьергардом противника, выйдя через день на побережье западнее деревни, Арцишевский застал уже только отход японского войскового конвоя от берега в южном направлении и обнаружил брошенную на берегу амуницию и снаряжение.
Отправив конный разъезд и нарочного в Корсаков, он узнал, что японцы, судя по всему, полностью ушли с Сахалина. Причем их конвой проследовал не на запад, откуда они пришли, а на восток, мимо мыса Анива в сторону Курильских островов. Отход до больших глубин обеспечивали миноносцы с тралами. Видимо, о наличии минных заграждений не только у самого Корсакова, но и дальше в заливе Анива противнику было хорошо известно. К вечеру из Корсакова подошел и отдохнувший батальон Чертова с казаками, а Тымовский резервный батальон, измотанный до предела, – только на следующий день. Тайга!
* * *
Тяжелые бои развернулись в районе мыса Крильон. Туда еще 27 июля подошли два японских крейсера и три парохода, начав высадку десанта у маяка. Он охранялся группой подпоручика Мордвинова численностью менее роты, не имевшей ни артиллерии, ни пулеметов. Хотя позиции для них и еще кое-какие береговые укрепления на берегу и имелись.
Когда японские шлюпки с десантом приблизились примерно на 1500 шагов, русские дали ружейный залп, на который ответили несколько выстрелов с катеров и баркасов десанта. Тогда поручик приказал увеличить прицел на 1800 шагов и дал еще один залп. Было видно, как на катере и в шлюпках свалились несколько человек, видимо дистанция оказалась верной. Последовали еще три залпа с такой же установкой прицела, после чего шлюпки развернулись и начали удаляться от берега. Им вдогонку дали еще пять залпов, постепенно увеличивая прицел.
После этого отряду пришлось срочно покидать позицию, так как оба крейсера открыли частый огонь по берегу. Осколками ранило семь человек, отправленных в село Петропавловское, где была подготовлена сильная оборонительная позиция и имелись военные склады. Вскоре и весь отряд поручика Мордвинова был вынужден отступить туда же, где соединился с отрядом штабс-капитана Даирского и ротой моряков с «Новика» с последними двумя уцелевшими 47-миллиметровыми орудиями.
С приходом наших войск и приближением японцев местное население ушло в тайгу, уведя и унеся с собой все, что смогли. Даирский пытался связаться с Корсаковым, но телеграф уже не работал, а посыльные не вернулись. Ударный отряд полковника Арцишевского, на силы которого и рассчитывалась оборонительная позиция, также не вернулся, и никаких вестей от него не было.
Между тем вокруг села все чаще появлялись японские разведчики. Один такой отряд был изрядно потрепан, угодив в засаду, но смог организованно отступить. Уже к вечеру позицию у села Петропавловского полностью окружили японцы. Все жители ушли еще три дня назад, так что Даирский защищал только позицию, куда ожидалось возвращение ударного отряда Арцишевского. На его помощь и рассчитывали. Но, как скоро выяснилось, ошибались.
С раннего утра начался штурм. Под прикрытием мощного перекрестного артиллерийского огня не менее чем с трех полевых батарей японцы быстро продвигались вперед, имея подавляющее превосходство. Обе наши пушки были быстро разбиты, а почти все строения в селе – разрушены или сожжены в течение первого часа боя.
Видя, что позицию не удержать, Даирский приказал разделиться на небольшие группы и известными местным дружинникам звериными тропами всем прорываться к Корсакову, стараясь избегать дорог, наверняка перекрытых противником. В ходе этого прорыва группа штабс-капитана, уже не имевшая боеприпасов, оказалась окружена крупными силами пехоты. Дальнейшее описал машинист второй статьи крейсера «Новик» Архип Макеенков.
«Когда нас уже полностью окружили, а патроны все давно вышли, штабс-капитан приказал рассредоточиться и пробираться лесом, как придется, к своим. Кто разбежался, а кто остался с капитаном. Японцы связали всех, в том числе и Даирского, и повели их к Отрадному. Я отбился и лежал в тайге за пеньком, а после пошел следом. Японцы подгоняли наших штыками и так отвели их верст за двенадцать от места боя. Там их остановили и всех убили. Придя потом на место казни, я увидел, что похоронены только штабс-капитан Даирский и зауряд-прапорщик Хныкин. Все остальные так и лежали в тайге, кто простреленный, кто проколотый. Всех вместе было около 130 человек».
Японские потери при высадке на западном берегу залива Анива и в боях за Петропавловское составили более 200 человек только убитыми. Раненых и заболевших было вчетверо больше. Их вывозили в Аомори пароходами с охраняемой стоянки, организованной в бухте у маяка. Туда же перевели все суда и от Мореи, подальше от Корсакова.
* * *
Сам порт Корсаков еще дважды безрезультатно пытались атаковать с моря. Но обеим этим атакам предшествовало появление австрийского парохода «Лаброма», шедшего из Сан-Франциско с грузом мясных консервов во Владивосток. На судне ничего не знали о событиях последних дней у Сахалина. Поэтому, благополучно форсировав пролив Екатерины, считали себя уже в безопасности и шли со всеми положенными ходовыми огнями.
Эти огни были обнаружены сигнальным постом на мысе Анива 25 июля вскоре после наступления темноты, о чем тут же сообщили в Корсаков по еще действовавшей замаскированной телефонной линии. В порту объявили боевую тревогу и усилили парный катерный дозор у мыса Эндума резервной парой катеров. Между тем о продвижении странного судна в глубь залива в сторону порта сообщали с других постов на восточном побережье. Вскоре его углядели и с катеров.
Хорошо освещенный пароход к этому времени удачно форсировал или обошел стороной (с берега да в темноте толком было не разглядеть) новое минное поле, перед которым тормознули отряд Небогатова. Не видя маяков и других огней, погашенных по случаю прихода японцев, он пробирался шестиузловым ходом вдоль затемненного берега, периодически давая сигналы сиреной и гудками.
Опасаясь атаки со стороны, возможно, сопровождавших его миноносцев или даже крейсеров или каких-либо других сюрпризов от японцев, дозорные катера тихо пропустили его к порту, снова сомкнув дозорную линию. Сначала думали, что это хитрый отвлекающий маневр, но ничего не происходило. Следом за ним никто не крался.
Выждав какое-то время, все еще ожидая подвоха, продолжали держать дозор. Вдогонку за пароходом был послан только катер под командой мичмана Бурачека, который быстро нагнал его и, сблизившись на двести метров, не открывая себя, выстрелил миной, угодившей в нос чуть впереди фок-мачты.
Хотя при сближении с кормовых углов с катера хорошо видели австрийский флаг, это все же посчитали попыткой обмана дозорных судов. Торпедировав судно, Бурачек приблизился к его борту и через мегафон предложил команде сдаться. Тут-то и выяснилось, что транспорт действительно австрийский, да еще и с грузом для Владивостокской крепости. Теперь его необходимо было постараться дотащить до отмели.
Австрийский экипаж этим заниматься даже и не думал. После минного взрыва он впал в панику и бросился к шлюпкам, так что Бурачеку пришлось спешно подняться на борт и взять управление судном на себя, в то время как его катер повел шлюпки с австрияками в порт. К счастью, стравить пар из котла машинная команда не удосужилась, так что ход дали сразу. Вода в носовых отсеках быстро прибывала, а организовать борьбу за живучесть с тремя матросами на весь пароход было невозможно. Удалось лишь задраить водонепроницаемые двери.
Погружаясь носом, «Лаброма» миновал остов затонувшего в прошлом году «Новика», но войти в гавань порта так и не смог, уткнувшись носом в дно на восьмиметровой глубине. Из затапливаемого носового трюма через швы в переборке вода начала сочиться в котельное отделение, и его пришлось оставить, все же выпустив пар. Ветром беспомощное судно развернуло вдоль отмели, и в течение следующих двух часов оно полностью легло на грунт, погрузившись носом до фальшборта позади полубака, в то время как за надстройкой палуба осталась выше воды.
К этому времени в порту уже поднялась изрядная суматоха. С возвращавшегося со шлюпками катера фонарем сообщили, что по ошибке потопили нейтральное судно. На пристани зажгли часть огней, чтобы облегчить швартовку. Вызвали всех медиков, имевшихся в поселке, даже ветеринарного фельдшера. Естественно, появилось начальство.
Когда шлюпки наконец причалили, выяснилось, что никто из экипажа парохода не пострадал, если не считать синяков и шишек. Нейтралов отвели в теплое помещение, накормили, напоили и с извинениями отправили отдыхать. После чего начальник сухопутной обороны Корсакова подполковник Шеин попытался устроить разнос мичману Бурачеку, упрекая всех моряков в том, что они две недели назад прозевали немецкий пароход, направлявшийся в Николаевск и разбившийся на камнях у мыса Братковского, а теперь утопили другой. «Так скоро к нам вообще никто ничего возить не будет!» – в запале возмущался он.
Но вмешался начальник береговой обороны корсаковского порта и залива Анива лейтенант Максимов, объяснивший, что к гибели «Кашири», сбившегося с курса в темноте, моряки вообще никакого отношения не имеют, но это именно их дозор обнаружил аварийный пароход еще 15 июля, что позволило спасти весь его экипаж и организовать вывоз уцелевшего груза. А конкретно в этом случае, учитывая все обстоятельства, винить мичмана вообще нельзя. Гораздо хуже было бы, если б он пропустил японца, замаскированного под австрияка, что было очень даже возможно. В сложившейся ситуации экипаж катера действовал абсолютно верно.
На этом разбирательство и закончилось. Тем более что нейтралы, напуганные нашим «гостеприимством», а потом еще больше действиями японцев, получив вексель, гарантировавший выплату компенсации за потерянное судно, никаких претензий не выдвигали. Их разместили на окраине поселка в трех казенных избах, стоявших на отшибе. Чтобы японцы не накрыли «лишенцев» шальным снарядом, установили мачту с австрийским флагом, хорошо видимым с суши и с моря.
Но предосторожности оказались излишними. В ходе обстрелов порта японцы вели огонь с большого расстояния и никакие флаги не разглядывали. К счастью, среди жилых строений снарядов падало немного, так что каждый раз аккуратно прятавшиеся в распадке австрияки не пострадали и с первой же оказией покинули небезопасные русские дальневосточные земли. А окраину Корсакова, где два месяца на мачте висел флаг с их парохода, так с тех пор и зовут Австрийской слободкой.
Шеин, после ухода японцев с Сахалина, добился назначения в десантную группу Курильских островов и до самой отставки служил там. Выйдя на пенсию уже полковником досрочно по ранению, полученному в перестрелке с браконьерами, и будучи почтенным главой семейства, основал первый рыбоконсервный завод в тех местах.
А Бурачек так и остался командовать катером до конца войны. В докладной записке, ушедшей в штаб флота во Владивостоке, уже после окончания японской осады, Максимов снова охарактеризовал его действия как «единственно верные». После заключения перемирия он закончил военно-морскую академию и снова вернулся на Сахалин.
Из бесед с австрийцами стало известно, что «Лаброма», до своего последнего рейса, более года занимался перевозками в Азии, успев поработать на обе воюющие стороны и изрядно обогатив своих хозяев на этом. В конце мая этого года его, направлявшегося порожняком из Сингапура в Кобе для погрузки, остановил русский вспомогательный крейсер «Кубань». Но оснований для задержания тогда не было. После этого случая австрийцы вообще «обнаглели». Загрузившись в Кобе, судно ушло в Сан-Франциско, откуда с новым контрабандным грузом пришло в Токийский залив. Потом, приняв обратный груз, ушло на Аляску.
Там «Лаброма» был зафрахтован русской диаспорой и пришел в Сан-Франциско для погрузки и последующего рейса в осажденный Владивосток еще в начале июля. Поскольку к этому времени активные боевые действия на море окончательно сместились к южным берегам Японии, капитан Штайер, бывший одним из совладельцев парохода, посчитал это мероприятие не слишком рискованным и весьма прибыльным, а потому легко согласился. После захода в Датч-Харбор, благополучно пройдя через Тихий океан и даже легко форсировав туманные проливы Курильской гряды, «Лаброма» достиг русских берегов. Но тут его везение кончилось.
С рассветом 26 июля началась разгрузка затонувшего судна. Хорошо, что груз был непромокаемый и от морской воды совершенно не пострадал. Однако вскоре ее пришлось прервать из-за появления японцев. Незадолго до полудня появились крейсера «Касаги» и «Акаси».
Открыв огонь с тридцати пяти кабельтовых и первое время не встречая противодействия со стороны русской береговой обороны, японцы начали приближаться, стреляя по торчавшим из воды надстройкам «Лаброма», пристани и поселку. Их огнем были повреждены пять казенных и три частных дома, разбито два кинугаса, повреждена угольная баржа, мостик и труба на пароходе. Когда крейсера приблизились на тридцать кабельтовых, открыли огонь наши стодвадцатки, начав пристрелку по «Касаги».
Оба японца развернулись на новый галс и быстро перенесли огонь на позиции батареи, но «новиковцы», пользуясь готовыми таблицами стрельбы, пристрелялись раньше. Тут же последовал четырехорудийный залп с шестидюймовой батареи, также легший накрытием. А еще до того, как первые четыре снаряда закончили свой полет, грянул второй залп, давший уже попадание во вторую трубу «Касаги», что вынудило японцев начать отход, временно прекратив огонь.
Быстро откатившись на пять миль от мыса Эндума и не получая больше снарядов с берега, крейсера вновь открыли огонь. Там наши пушки их не доставали, но и японский огонь был теперь мало эффективен. В течение следующих двух часов «Касаги» и «Акаси» выпустили более пятисот снарядов по позициям батарей и порту, повредив осколками еще две баржи и разрушив небольшой склад на берегу. И это было все. «Австрияк» в этой фазе боя вообще пострадал только от осколков. Оборонительный отряд все время находился на противодесантных позициях и потерь не имел. В порту и поселке были ранены пять человек.
Ночью с портовых катеров и барж выставили дополнительное минное заграждение на пути возможного прорыва противника в гавань порта из всех остававшихся на складе мин. Поскольку в случае атаки японские миноносцы было чем отбить, мины ставили на четырехметровую глубину, рассчитывая на крейсера или транспорты. Постановка прикрывалась всеми шестью большими минными катерами, имевшимися в порту, и прошла спокойно, хотя под утро на западе и мелькнуло несколько прожекторных лучей.
На следующий день порт снова атаковали эти же два крейсера. Но теперь японцы пытались одновременно еще прорвать сухопутную оборону и высадить прямо в гавани десант с двух пароходов. Едва крейсера открыли огонь по позициям показавших себя накануне батарей и начали приближаться, оба транспорта также двинулись к берегу, явно намереваясь войти в порт под прикрытием этого обстрела.
Наши пушки отвечали, взяв под обстрел крейсера, а по пароходам и катерам, пытавшимся тралить для них проход, открыли огонь противоминоносные трехдюймовые батареи, как только позволила дистанция. Тем временем восемь старых полевых пушек последней, оставшейся у осажденного гарнизона конной батареи занялись отражением атаки пехоты.
Поскольку японские крейсера старались не приближаться, наши береговые укрепления страдали мало и имели возможность все время вести прицельный огонь. Из-за этого катера быстро сломали свой строй и отступили, видимо имея повреждения. С их уходом пароходы принялись петлять, уклоняясь от огня, продолжая продвигаться уже самостоятельно. Случайно или нет, но оборонительное заграждение они обошли, хотя и буквально впритирку. Затем повернули к мысу Эндума, где, вероятно, решили высадить десант, рассчитывая сначала захватить батареи, а уже потом и другие укрепления.
Однако, так и не дойдя до мыса, головной транспорт наскочил на мину нового заграждения, подорвавшись кормой. Как выяснилось позже, взрывом ему сорвало винт и заклинило руль, сильно разрушив корпус. Потеряв ход, он начал быстро погружаться. С него едва успели спустить шлюпки, быстро заполнившиеся людьми и отвалившие от борта. После этого остававшиеся на палубе солдаты побросали винтовки и амуницию и начали прыгать с судна в воду, пытаясь спастись.
В зрительные трубы и бинокли с батарей видели, как они барахтались рядом, держась за борта баркасов и брошенные с них концы. Но места всем не хватило. К тому же некоторые так и не решились сигануть за борт, оставшись на тонущем судне. Глубина была небольшой, так что совсем под воду оно не ушло.
Видя гибель первого парохода, второй развернулся и, отойдя мористее, подобрал переполненные шлюпки и тех, кто держался возле них на воде вплавь. После чего начал отходить, снова огибая заграждение. Выйдя на чистую воду, он продолжил отход. Вскоре за ним последовали и крейсера. Попаданий в них и в наши позиции не было.
Как только пушки в заливе замолчали, едва начавшийся сухопутный штурм со стороны Савиновой Пади тоже захлебнулся. Японская пехота откатилась на исходные рубежи, оставив перед русскими укреплениями не менее двух сотен тел. Не прекращавшийся с самого утра обстрел с японских полевых батарей усилился, но защитников порта он не сильно беспокоил.
Сразу после ухода японцев катера и баркасы Корсакова занялись спасательными работами. В течение полутора часов с торчавших над водой мостика, мачт и трубы затонувшего транспорта было снято 97 японских солдат, оказавшихся в плену у осажденного гарнизона. В отлив, когда из воды показались почти все надстройки парохода, добровольцы-ныряльщики собрали винтовки и прочие полезные вещи, брошенные на палубе.
Поскольку противник у Корсакова более не появлялся, а атаки на сухопутном периметре обороны сошли на нет, в ночь с 29 на 30 июля минные катера предприняли вылазку к защищенной стоянке японских судов в районе высадки и в западной части залива Анива, но были вынуждены вернуться из-за засвежевшей погоды. Только через два дня, когда море успокоилась и было получено сообщение разведки, что транспорты ушли от Мореи и стоят только у мыса Крильон, на том же месте, что и раньше, вылазку повторили.
В десять часов вечера 2 августа два больших пятидесятишестифутовых катера под командой «новиковцев» лейтенанта Штера и мичмана Шейковского покинули гавань Корсакова и двинулись к цели. Уйдя в рейд с наступлением темноты, вернулись они со множеством отметин от пуль и осколков только на рассвете. Их экипажи были до предела измотаны, но довольны.
Из доклада командиров катеров узнали, что на подходе к стоянке наткнулись на миноносец, обстрелявший их, хотя шли по мелководью под самым берегом. С трудом оторвавшись от преследования, сразу наткнулись на японский катер, также открывший огонь, к которому присоединились несколько пушек на берегу, но благодаря туману удалось снова скрыться и, в конце концов, добраться до стоянки.
Тут выяснилось, что она прикрыта защитным боном из цепей и бревен. Обходя его, нашли проход, где бон, видимо, повредило штормом. Пройдя в него, атаковали большой пароход, стоявший ближе всех к берегу, и наблюдали два взрыва у его борта. Гибель судна не видели, так как сразу пришлось отходить, снова ввязавшись в перестрелку с катерами. Японцы плотно перекрыли пути отхода, так что вынужденно уклонились от них к юго-востоку.
При отходе снова уперлись в бон, но смогли довольно быстро его преодолеть, подорвав цепи пироксилиновым патроном, после чего оба катера выскользнули в образовавшийся узкий проход. Гнавшиеся следом японские катера оказались левее и этого прохода не видели, а потому остались за боном и быстро отстали. При возвращении катер Шейковского выскочил на каменистую отмель, но благодаря начинавшемуся приливу, с помощью второго катера удалось с нее сняться и продолжить отход, несмотря на повреждение винта и руля.
Как позже выяснилось, Штер и Шейковский атаковали пароход «Кацуро-Мару» в 4367 тонн водоизмещения, имевший груз боеприпасов и взрывчатки на борту. Из-за ценности и опасности груза судно имело дополнительные защитные сооружения вокруг места своей стоянки, поэтому обе выпущенные катерами торпеды взорвались в сетевом заграждении, так и не дойдя до борта. От их взрыва образовалась только течь в угольной яме и кормовом трюме.
Эта атака, в сочетании с большими потерями на берегу и трудностями со снабжением войск, вынудила временно исполнявшего обязанности командующего всеми японскими силами только что созданного военно-морского района северного Хоккайдо вице-адмирала Дева уже утром 3 августа отправить с попутным пароходом в Отару телеграмму для главной квартиры в Токио.
В ней был подробный рапорт о всех неудачах армии на Сахалине и указывалось на возрастающий риск попасть под удар превосходящих сил русских в случае дальнейшего пребывания столь незначительных сил флота империи в заливе Анива и на нехватку высококачественного боевого угля в северных портах острова Хоккайдо, вызванную большими объемами незапланированных охраняемых морских перевозок для нужд сухопутных войск.
Ответ из Токио пришел гораздо быстрее, чем ожидал Дева. Уже к полудню 5 августа к стоянке подошел транспорт «Такао-Мару», поднявший сигнал: «Имею срочную почту для адмирала». Этой почтой оказался приказ МГШ о начале эвакуации войск с Сахалина, в связи с вероятным выдвижением русского флота от Цусимы на север.
В телеграмме, датированной позавчерашним числом, сообщалось, что русские утром 2 августа взяли штурмом и привели в негодность базу Сасебо, после чего отошли через пролив Хирадо. Вполне возможно, они идут на Цусиму для необходимого ремонта, поскольку многие корабли имеют тяжелые повреждения. Однако часть эскадры может проследовать сразу во Владивосток. Исходя из этого, появление отдельных отрядов русских кораблей у Сахалина ожидается уже в ближайшее время.
Такие новости позволили адмиралу Дева незамедлительно отдать приказ о начале эвакуации десантного корпуса генерал-лейтенанта Харагучи с Сахалина. Еще не разгруженные суда со снабжением под охраной миноносцев сразу отправили восточным маршрутом в Хакодате. Это резко сократило численность неповоротливых транспортов, которые требовалось защищать в случае появления противника.
Для своевременного извещения о возможном приближении русской эскадры Дева распорядился организовать линии дозора из вспомогательных крейсеров в ста – ста пятидесяти милях западнее и северо-западнее пролива Лаперуза. Также приказал постоянно держать быстроходный вспомогательный крейсер в качестве корабля связи в Отару, откуда поддерживалось надежное телеграфное сообщение со столицей.
От планировавшегося набега на устье Амура и западное побережье Сахалина пришлось отказаться, целиком сосредоточившись на обеспечении безопасности активизировавшихся собственных перевозок. Войска из района озера Тунайчи эвакуировали морем вокруг мыса Анива. Несмотря на свежую погоду, так было проще и быстрее, хотя, глядя на карту, по суше казалось вдесятки раз ближе.
Из-за опасений быть застигнутыми в заливе превосходящими силами русского флота вся эвакуация была спешной, но войска и артиллерию на пароходы погрузить успели в полном составе, покинув воды Южного Сахалина к полудню 8 августа. Сам Харагучи к этому времени получил тяжелое ранение и позже скончался в госпитале в Аомори. Эвакуацией руководил начальник его штаба полковник Каувамура. Из старших офицеров на острове погибли также командир 26-й пехотной бригады генерал-майор Концуми, командир и начальник штаба 49-го пехотного полка и командиры двух батальонов 50-го пехотного полка, высаживавшихся в первой волне. Общие потери среди офицеров среднего и младшего командного звена перевалили за шестьдесят процентов списочного состава.
