Сергей Платонов
Борис Годунов

Полная версия

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Русская притча. о карьере и душегубстве

В российской общественной мысли установилась прочная традиция: научный авторитет, какими бы исследовательскими заслугами он ни был отмечен, никогда не устоит в сравнении с человеком, который пострадал за свои убеждения. Самый убедительный аргумент в любой дискуссии в конечном итоге – сколько та или иная идея набрала мучеников. «Академики» идут разрядом ниже тех, кто сидел, был сослан или потерял работу, отстаивая свои принципы. Каким бы иррациональным ни показалось подобное положение вещей, оно весьма прочно, оно приобрело характер национальной культурной традиции.

Сергей Федорович Платонов (1860–1933, академик с 1920 г.) в сознании научного мира оказался после смерти Василия Осиповича Ключевского чем-то вроде наследника на престоле некоронованного владыки отечественной истории, чем-то вроде монарха научного государства. Его ученая деятельность получила бесспорное признание у современников и потомков, его педагогический труд признан в не меньшей степени: платоновские учебники до сих пор охотно рекомендуют студентам профильных вузов. На протяжении 90-х гг. курс лекций Сергея Федоровича по русской истории переиздавался неоднократно и с неизменным успехом^[1]. Но… редкий случай: «академик» оказался одновременно и мучеником. По обвинению в организации монархического заговора и прочей антисоветской деятельности Платонов был сослан в Самару и умер в ссылке. Поэтому в постсоветское время слово Сергея Федоровича получило особенно веское звучание. Историки-профессионалы видят в нем значительную научную фигуру, главу целой школы. Мыслители демократической направленности сочувствуют Платонову как человеку, пострадавшему от правящего режима. Патриоты высоко оценивают платоновскую приверженность к монархической идее, положительные оценки, выданные историком русскому народу, его склонность к фундаментальной русской традиции.

Но далеко не все понятно в биографии Сергея Федоровича 1920-х гг. За что он пострадал? Какие именно идеи отстаивал? Или просто попал под каток идеологической борьбы как «спец» старой школы? Автору этих строк уже приходилось писать, что С. Ф. Платонов представлял в тот период действенную оппозицию марксистской исторической школе (точнее, направлению) «пролетарского интернационализма», возглавленной М. Н. Покровским^[2]. Ученый называл себя в 1928 г. «великорусским патриотом». Современный биограф Платонова С. О. Шмидт приводит характерную оценку, данную историком-эмигрантом П. Струве в рецензии на книгу «Борис Годунов» (1921): «Роковая моральная аналогия мерзостей «смутного времени» с мерзостями «великой революции» неотразимо встает перед умом читателя… и мы не можем отделаться от мысли, что эта аналогия присутствовала и в его уме»^[3]. С такими воззрениями Сергей Федорович явно противопоставлял себя новой власти и советским порядкам. Покровский прекрасно чувствовал оппозицию Платонова и подверг, в частности, «Бориса Годунова» жесткой критике, прямо показывая в рецензии на книгу непримиримый раскол между старой, традиционной («буржуазной») исторической школой Платонова и мировоззрением историков-марксистов.

Книга «Борис Годунов»^[4] стала одним из элементов идейной программы, высказанной кроме этого труда также в «Иване Грозном» (1923) и в работе «Петр Великий: личность и деятельность» (1926). В этих трех книгах Платонов представляет русскую государственность XVI–XVIII вв. в лице наиболее значительных, наиболее известных образованной публике монархов того времени. Сергей Федорович предложил три исторических портрета государей – Ивана IV, Бориса Годунова и Петра I. Все они показаны как значительные исторические личности, искусные политики, умевшие получить положительный результат от мощного государственного аппарата России. Книга о Петре I выдержана почти в апологетических тонах; самая сомнительная из платоновской триады персона, Иван Грозный, представлена как «крупная политическая сила». О Борисе Годунове речь пойдет ниже, но предвосхищая аргументы, здесь, думается, можно дать общую оценку: историк и государя Бориса Федоровича наделил в основном положительными чертами. Через эти три портрета в лучшем свете показана и вся русская монархическая система власти в целом – как государственная традиция, обеспечивавшая стране величие. С точки зрения автора этих строк, в подобной идейной программе был заложен очевидный заряд противопоставления «великих потрясений» и «великой России». Платонов бросал вызов официальной исторической доктрине советской власти – «пролетарскому интернационализму», воздавая хвалу традиционной национальной государственности. Более того, он бил по больному месту, противопоставляя прежнюю военно-политическую силу и единство страны глобальному конфликту Гражданской войны и неразберихе государственного строительства 20-х годов.

В первой главе книги «Борис Годунов» Сергей Федорович ставит вроде бы чисто научную задачу – дать опирающийся на источники (в том числе на сравнительно недавно введенные в научное обращение документы) очерк эпохи Годунова и личности самого правителя; преодолеть «грубую и невежественную» традицию, обвинявшую этого монарха во всех мыслимых грехах вопреки фактам. Историк пишет: «Если в драме и исторической повести Борис является обычно с чертами интригана и злодея, то в этом следует видеть не столько выражение исторических убеждений авторов, сколько прием драматической концепции, творческой мысли. Но и в ученой литературе, даже до последних десятилетий, Борис у многих писателей выступает мрачным злодеем, идущим к трону через интригу, обман, насилие и преступление (Н. И. Костомаров, И. Д. Беляев, Казимир Валишевский). На этих писателей продолжает влиять та летописная и «житийная» традиция, которая в XVII–XVIII вв. пользовалась силою официально установленной «истины» и только в XIX в. стала уступать усилиям свободной научной критики». При подобной постановке вопроса Платонов фактически обязывает себя представить серьезные аргументы для «исторического оправдания»^[5] Бориса Годунова. А накопление такой аргументации прямо работает на концепцию, изложенную в предыдущем абзаце; в годы работы над «Борисом Годуновым» она только рождалась, но на протяжении нескольких лет, когда создавалась «триада», эта концепция была полностью развернута. Более того, в каждой из трех книг Платонов использовал один и тот же прием: признать себя обязанным к подбору «оправдательного» фактического материала, с первых страниц заявить историческую обоснованность похвалы монарху. Во всех трех случаях Сергей Федорович строит книгу так, что отказ от «похвалы» одновременно оборачивается отказом от исторической истины, искажением фактов. Иными словами, потенциальный оппонент, еще не раскрыв рта, уже оказывается в невеждах.

Научный талант Платонова позволяет ему решить поставленную задачу блистательно. Вот краткий свод основных пунктов платоновского положительного «досье» на Бориса Годунова: во-первых, он взял власть в тяжелое для страны время и нес это бремя ответственно^[6]. Во-вторых, в отзывах всех современников Бориса Федоровича (в том числе и в отзывах прямых его противников) неизменно содержится признание исключительности личных дарований Годунова^[7]. В-третьих, он проявил себя как незаурядный дипломат: «Москву бранили и над нею иногда смеялись, но с нею должны были считаться. Руководитель московской политики Борис мог хвалиться тем, что заставил соседей признать возрождение политической силы Москвы после понесенных ею поражений»^[8]. В-четвертых, Годунов был склонен к правосудию и гуманности: там, где Иван Грозный казнил без суда и без милости, Борис Федорович прибегал к более мягким, но достаточно эффективным мерам. В-пятых, именно его участие привело к успеху в щекотливом деле установления Московского патриаршества еще при царе Федоре Ивановиче, в 1589 г. В-шестых, стилем Годунова было «благоволение к иноземцам»: правитель искал выгод правильной, регулярной торговли с Западом, являлся сторонником «культурных новшеств» и приобретения европейских научных знаний. Предлагая читателям этот свод, Сергей Федорович везде оставался в пределах фактов, доказуемых источниками.

К доводам ученого можно добавить также и то, что при Борисе Годунове велось широкое церковное строительство, а затевались еще более масштабные архитектурные проекты. Государь много средств отдавал на создание новых крепостей. Именно в те годы, например, были возведены мощная Китайгородская стена в Москве и смоленская крепость. Южные рубежи укреплялись острогами от нападений крымских татар, шло быстрое освоение Сибири. В 1601–1603 гг. во время голода, обрушившегося на страну, правительство Бориса Федоровича, стремясь уменьшить количество смертей, организовало платные общественные работы и раздачу денег. Одно из важных преобразований, связанных с именем Бориса Годунова, – закрепощение крестьянства (при нем еще далеко не закончившееся). Позднейшие эпохи увидели в крепостном праве одно только зло. Но для конца XVI в. ограничение передвижения крестьян, их постепенное «прикрепление» к земле было вынужденной мерой. Небогатое военно-служилое сословие кормилось с земли – сравнительно небольших поместий, которые давались на условиях пожизненной верной службы государю. Условия жизни крестьян в крохотных поместьях были тяжелее, чем на просторных угодьях монастырей и аристократических вотчин. Здесь, в поместьях, на них падало большее количество трудовых и натуральных повинностей. Соответственно, крестьяне стремились перейти к землевладельцам, предлагавшим более вольготные условия. Бедное дворянство от этого разорялось, а именно оно было тогда основой вооруженных сил России, главной защитой страны, важнейшей опорой трона. Найденный выход – прикрепление крестьян к земле – усилил социальную напряженность. Но также, вероятно, добавил боеспособности московскому войску.

Платонов, прославленный специалист по социально-политической истории Московского государства эпохи до воцарения Романовых, должен был обратиться к двум проблемам годуновского правления, далеким от социально-политической тематики, – ввиду их традиционной значимости для российской интеллектуальной публики. Это проблема оценки самого Бориса Годунова как правителя и тайна появления череды Лжедмитриев. Показательно следующее: вторая тема интересовала Сергея Федоровича гораздо меньше. Здесь он в большей мере довольствуется доводами здравого рассудка, чем ссылается на источники, да и сам текст становится блеклым, совершенно лишенным полемического задора и риторических красот. Зато гораздо больше внимания, больше творческой энергии, больше литературного дарования вложено в обсуждение первой темы. Историк вполне сознательно обратился к фигуре Бориса Годунова и столь же сознательно выполнил портрет умного, талантливого правителя. Явное противопоставление русского государственного идеала в лице такого правителя смутной поре революции и Гражданской войны с самого начало входило в замысел историка (здесь автор этих строк полностью согласен со Струве) и не может считаться случайным поворотом авторского замысла.

Из всей триады о государях российских «Борис Годунов» вышел раньше прочего. 1921 год! Это означает, что Платонов писал книгу в те годы и месяцы, когда батальоны белых и красных еще ходили друг на друга в гибельные штыковые атаки. Платонов торопился в этой страшной ситуации сказать свое слово, утвердить свою позицию. Именно поэтому в качестве первой фигуры великого правителя он выбрал царя Бориса Федоровича: хотя Годунов и представляется не самым очевидным элементом в триаде «положительных» монархов, но Платонов, в силу своей научной специализации, лучше всего знал исторический материал, относящийся ко временам годуновского правления^[9], а потому быстрее мог на этом материале выполнить свою идейную задачу.

В наши дни все три названные книги С. Ф. Платонова органично вливаются в историческую концепцию русских патриотов, традиционалистов… С одной оговоркой.

* * *

Сергей Федорович Платонов фактически обошел два скользких вопроса: возведение Бориса Годунова на царство и его роль в убиении царевича Дмитрия Углицкого.

Борис Годунов сделал, пожалуй, самую головокружительную карьеру за все время существования Московского царства. На протяжении четырехсот лет его подозревают и в самом жутком, самом знаменитом преступлении той поры – убийстве невинного ребенка. Обвинение в душегубстве с Бориса Годунова до сих пор не снято. Иногда случается так, что человек, масштабно мыслящий, чуждый жестокого тиранства, к тому же тонкий политик, имеет на отличной своей репутации одно-единственное кровавое пятно, даже не пятно, а пятнышко, и как знать, он ли пролил эту кровь или просто забрызгался, стоя рядом. Но только эта капелька перевешивает всю его жизнь и превращает в прах репутацию…

В 1598 г., со смертью царя Федора Ивановича, московская правящая династия пресеклась. Был созван Земский собор и инсценирована «всенародная поддержка» кандидатуры Бориса Федоровича на царство. Преодолев сопротивление недоброжелателей из боярско-княжеской знати, Годунов получил от Собора право стать государем и основать тем самым новую царскую династию. Но, согласно политическим устоям Московского государства, Борис Федорович получил желанный венец государя… Некрасиво. Не вполне законно. Многие его современники видели в процедуре призвания Годунова на царство сущий балаган.

Главным противником нового царя стала высшая служилая аристократия, еще помнившая политические вольности, которые принадлежали ей до опричнины и жестоких гонений со стороны Ивана IV. Слабый правитель мог на время или навсегда вернуть эти привилегии. Борис Федорович, хотя и крайне редко, казнил своих неприятелей, кроме того, он заставлял их покоряться ссылками и опалами. Но была бы столь острой вражда государя со знатными родами России, кабы во главе страны встал человек более родовитый и в большей степени близкий к ушедшей династии московских Рюриковичей? А ведь многие семейства нашей аристократии связаны были с нею узами браков… Быть может, не укажи Годунов столь легкий путь к русскому престолу, стране удалось бы миновать многих соблазнов и горестей Смуты.

Темным пятном на блистательной карьере Бориса Годунова, как уже говорилось, стала трагическая гибель в 1591 г. князя Углицкого Дмитрия, незаконного сына царя Ивана IV.

Дмитрий Углицкий, по сообщениям официальных источников той поры, погиб в мальчишеском возрасте (ему не было и десяти лет), якобы напоровшись во время игры на нож. Тотчас же в Угличе поднялся мятеж: горожане и родня Дмитриева, дворяне Нагие, перебили прибывших из Москвы представителей администрации, заподозрив, что они зарезали царевича.

Прямых свидетелей гибели Дмитрия нет. И каким образом нож вошел в его тело – сейчас определить невозможно. Предполагают, что мальчик страдал припадками падучей – эпилепсии. Когда произошел очередной припадок, недоброжелатели могли вложить нож ему в руку, и тогда царевич мог заколоться сам, не понимая, что делает. По другой версии, Дмитрия откровенно убили, а потом инсценировали несчастный случай. По третьей – это и был самый настоящий несчастный случай. Дмитрий играл во дворе с другими мальчишками в «тычку»; для этой игры требуется нож. Играл-играл да и напоролся на железо совершенно случайно…

Углицкие мятежники были жестоко наказаны, а в городе провела следствие целая комиссия, во главе которой стоял боярин Василий Иванович Шуйский. Комиссия сделала вывод о случайном характере гибели Дмитрия; зачинщиков мятежа казнили смертью, резали языки, отправляли в ссылку. Однако в народе распространялись слухи, будто невенчаный правитель Московского государства Борис Годунов или его клевреты причастны к гибели мальчика, поскольку видели в нем угрозу своей власти. Семью годами позже, когда Борис Федорович взошел на престол, недоброжелатели обвинили его в том, что он задолго спланировал восшествие на царство и убрал главного конкурента – мальчика, в жилах которого текла подлинная царская кровь. Страшный голод и мятежи, случившиеся в царствование Годунова, многие сочли свидетельством Божьего гнева на душегуба, посмевшего возвыситься.

Очень важную роль в этом деле играет глава следственной комиссии – самое осведомленное лицо. С одной стороны, Василий Шуйский, представитель боковой ветви Рюриковичей – аристократического рода, более знатного, чем московский княжеский дом, должен был бы рассказать о преступлении Годунова, если бы отыскал хотя бы малейший след злого умысла. Московские служилые аристократы на дух не переносили куда менее знатного по сравнению с ними Годунова, который добрался до вершин власти в обход старинных обычаев. Шуйский тем не менее завершил дело в пользу Годунова… Будучи опытным царедворцем и бесстрашным интриганом, Василий Иванович мог рассудить, что обстоятельства складываются не в его пользу и попытка уничтожить непотопляемого правителя опасна для его собственной головы. И промолчал…

Прошло десятилетие. В Польше появился некий Дмитрий, объявивший себя чудесно спасшимся от гибели царевичем. Получив поддержку польского короля и набрав небольшую армию, он в 1604 г. вторгся в пределы Московского государства. Воеводы царя Бориса упорно боролись с ним и были близки к победе, но в 1605 г. государь внезапно скончался, а его сын и наследник Федор Борисович не смог удержать престол. Большинство полевых воевод и влиятельные служилые аристократы перешли на сторону Дмитрия. Он вошел в Москву и был венчан как новый государь, а сына и вдову Бориса умертвили. Так пресеклась династия Годуновых, попытавшихся заменить на московском престоле Рюриковичей. Многим казалось, будто свершилась высшая справедливость… Словно через полтора десятилетия после углицких событий сам Бог явил свою карающую руку. Современники воспринимали царя Бориса Федоровича как христианина двояко. Некоторые церковные писатели и публицисты считали, что вся его масштабная деятельность, связанная с Церковью, – плод «непомерной гордыни» и «высокоумия», далеких от доброго христианского смирения. А в скоропостижной кончине государя и падении династии Годуновых видели Божий суд, кару Господню за тяжкие грехи. Другие, напротив, удивлялись: почему государь был столь тяжко наказан Богом? Ведь грехи его не столь велики; напротив, лишь «дьявольское наваждение» настраивало людей против доброго царя^[10]. Первое мнение оказалось преобладающим.

Впрочем, и новоявленный Дмитрий недолго царствовал. Он погиб в мае 1606 г. В истории за ним закрепилось имя Лжедмитрия I. Боярин Василий Шуйский, бывший глава следственной комиссии по углицкому делу, в правление Дмитрия сеял слухи, что новый царь – вовсе не царский сын, за что сам чуть было не окончил свои дни на плахе. Впоследствии Шуйский возглавил заговор против Дмитрия, а после его гибели, летом 1606 г., венчался на царство. История повторилась: знатного боярина «кликнула на царство» площадная толпа. Фактически Шуйский использовал рецепт, введенный в политический быт Московского государства Годуновым. Только сделал все грубее и циничнее. Тогда из Углича были привезены в Москву останки тела мальчика, и «невинноубиенного царевича» канонизировала Церковь.

Впрочем, это не помешало на протяжении нескольких смутных лет еще нескольким авантюристам воспользоваться именем Дмитрия, чтобы захватить московский престол. Новый Дмитрий вошел в русскую историю под именем Лжедмитрия II, или Тушинского вора (когда его войска бились с воеводами Василия Шуйского за Москву, «царский» лагерь стоял в Тушине). Впоследствии он был убит одним из своих соратников. Но народная вера в невинноубиенного царевича была столь велика, что позволила Дмитрию в очередной раз «воскреснуть». Лжедмитрий III, Псковский вор, попытался захватить власть в западных городах России.

С тех пор ученые и писатели множество раз пытались разгадать тайну Бориса Годунова и царевича Дмитрия. Каждая страница, каждая строка летописей, посланий, житий, документов и всякого рода литературных произведений, хотя бы отдаленно касающихся этой истории, стали настоящим полем боя для ученых полемистов. Любая крупица новой информации в наше время рождает экзотичные гипотезы. Действительно ли виновен Борис Федорович или его придворная партия в смерти мальчика? Смог ли истинный Дмитрий спастись от убийц (если убийцы действительно существовали), или же на недолгий срок царем оказался самозванец Лжедмитрий? Кто он, этот Лжедмитрий? Кто стоял за его спиной и была ли подстроена смерть царя Бориса? Так соблазнительно для поэтически настроенного литератора обыграть вечную трагедию неправедно взошедшего на престол властолюбца! Таинственный годуновский сюжет столь красиво может быть использован в рассуждениях о непреклонной судьбе, нравственных изъянах государственной власти и прижизненном воздаянии за пороки и преступления! Для интеллигента весомо звучат слова А. С. Пушкина и А. К. Толстого, приговоривших Бориса Годунова к званию убийцы. Кому неизвестна строка из пушкинской драмы «Борис Годунов»: главный герой, бредя душегубством, жалуется, как томит его собственное преступление, как неможется ему от самой памяти о нем – «…и мальчики кровавые в глазах»! Для верующих важен приговор Церкви, в сущности, тот же самый.

Но правда состоит в том, что до сих пор ученые не могут с уверенностью ответить ни на один из поставленных выше вопросов. Большинство склоняется к тому, что Борис Годунов причастен к смерти Дмитрия Углицкого – прямо или через доверенных лиц, которые проявили самочинную ретивость, прервав жизнь юного царевича; однако истина не определяется голосованием или корпоративным соглашением. Этот величайший секрет русской истории остается неразгаданным.

Возможно, угличская трагедия свыше дарована России, чтобы поколение за поколением, вникая в ее смысл, избавились от шелухи политики и задумывались о страшном, ничем не оправдываемом грехе убийства… Возможно, Господь послал русскому народу притчу о том, к чему ведет нарушение заповеди «Не убий!». Один мальчик, погибший при загадочных обстоятельствах, – и великая Смута, вытекшая из этого малого источника, чтобы погубить миллионы христиан… А государь Борис Федорович стал Божьим инструментом воспитания. Иваном Грозным отучали православный народ России от своевольства и гордыни, Борисом Годуновым – от жажды власти и склонности к душегубству. Они, быть может, сыграли роль резцов в деснице Господней, устроителей нашей земли в отрицательном смысле: посмотрите все, кто верит в Божий Промысел: так поступать нельзя! Благодатен опыт отказа от пороков, а не следования им. Вся история царя Бориса, таким образом, была, вероятно, одним словом Бога, произнесенным специально для нашей страны.

Так надо помнить сказанное!

Дмитрий Володихин