И когда корабли ушли, люди вечерами ждали их возвращения. Но никто не возвращается. Нет улиц, на которых бы появлялись тени ушедших.
Александру Максимову, Валерию Николенко, Юрию Поцелуеву, Владимиру Ковтуну, Владимиру Радину, Юрию Серебрякову, Анатолию Коверзню, Александру Шуберту, Владимиру Филиппову, Олегу Козлову. Посвящается…
Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память, – как колодец, глубока.
Попробуй заглянуть – наверняка
Лицо – и то – неясно отразится.
Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи – даже помнить не хотят, -
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.
И поток годов унес с границы
Стрелки – указатели пути, -
Очень просто в прошлом заблудиться -
И назад дороги не найти.
С налета не вини – повремени:
Есть у людей на всё свои причины -
Не скрыть, а позабыть хотят они, -
Ведь в толще лет еще лежат в тени
Забытые заржавленные мины.
Владимир Высоцкий
В то время как Земля несется с громадной скоростью по бескрайним просторам Вселенной, где мы в этой бесконечной круговерти света и тьмы? Что делаем мы в этом сказочном мире? Есть ли мы, были ли мы? А если и были, то зачем? Сколько микроскопических мгновений отделяет наше прошлое от нашего будущего, и знает ли Великий Космос, в каком именно мгновении находимся мы сейчас, или ему это все равно?
Где это я? Иду по Борщаговке, одному из старо-новых киевских районов. Сюда расселяли маявшихся всю жизнь по коммуналкам киевлян из Центра и Подола, Святошино и Печерска, Соломенки и Шулявки. И люди были довольны.
У каждой семьи была своя собственная квартира, а у многих членов семей даже свои собственные комнаты. Стало не нужно занимать очередь в туалет и к умывальнику по утрам. В каждой семье появилась ванная, и мы постепенно стали забывать о банях: на окраинах – грязных, общих, в центре – чистых, но дорогих. Тогда о большем и не мечтали.
Возле каждого дома вдоль первых этажей разбивались палисадники, и высаживалось множество цветов. Кругом росли и розы, и хризантемы, и красивейшие пионы, и кусты белоснежного, головокружительного жасмина. А сирень! Бежевая, лиловая, всех оттенков фиолетов, пурпурная, розовая, серебряная, голубая и почти черная! Все дворы переливались и благоухали всеми мыслимыми и немыслимыми цветами радуги. Весной, летом и осенью было очень красиво.
Многие рядовые киевляне уже жили на Сырце, Нивках, Сталинке, Отрадном и Нижнем Печерске, имели подобные квартиры и частенько посматривали на нас, еще не заселенных в эти, как нам тогда казалось, роскошные апартаменты, свысока. Жизнь вокруг была радостна и бесконечна, квартиры просторны, будущее стабильно и светло. Многие верили в коммунизм, в который нас уверенно вели проходимцы всех мастей. Или хотели верить…
Что-то часто я стал сюда приезжать. Оставляю машину во дворе бывшего своего дома и бесцельно брожу по полуразрушенным борщаговским улицам. Серые и коричневые облезшие фасады домов, вытоптанные, как в цыганской деревне Пески, палисадники. Ни единого цветочка возле дома. Грязные тротуары, все в выбоинах и пошедшие волнами от проросших корней высоких тополей. Годами не просыхающие черные лужи. Густой зловонный пар, вырывающийся из подвалов почти в каждом подъезде. Что случилось с этим заброшенным, а когда-то светлым и радостным, местом? Такое чувство, будто ты ходишь по кладбищу. Но там ты никого не знаешь, а здесь…
Вообще – жуткое место. Надо заканчивать с этими экскурсиями: так и с катушек недолго слететь. Завтра же беру билет и лечу к своим в Штаты.
Киев, Мюнхен, Дэнвер – и вот уже я медленно иду по Даунтауну и ем вкуснейшее мороженное в золотистом стаканчике. Хорошо здесь! Настоящий город! Небоскребы, банки, отели, магазины, бары, кафе, рестораны, забегаловки на свежем воздухе.
И везде кипит жизнь. За столиками сидят богачи и просто солидные люди и пьют свое вино, пиво и кофе. Между столиками шныряют веселые прилизанные официанты с красными, зелеными, желтыми, синими и даже голубыми закусками на подносах. Бегают и кричат дети, лазают по горкам, плавают на байдарках по искусственным озерам.
Все лавочки на бульваре забиты зеваками. Через каждые сто метров лабают и гитаристы, и аккордеонисты, и саксофонисты, и различные группы всевозможных составов. И все талантливы. Лабают на совесть. Халтуры нет.
Ба, а кто это там сидит за вторым справа от стойки бара столиком? Уж не Бонек ли? Что-то очень похож. Присяду рядом, пригляжусь.
Бонек: чуть ли не единственный из бригадных генералов, кто остался жив после всех перипетий времен становления рыночных отношений на Украине и первичного накопления капитала нынешними бизнесменами, как они себя сами называют. На самом деле никакие они не бизнесмены, а обыкновенные бандиты и жулики.
Бригада Бонека в лучшие свои времена доходила до двухсот человек и контролировала практически весь Левый берег Киева, где имела постоянные стычки с другой, наверное, еще более могущественной бригадой Савлоховых, которая также положила глаз и на левобережье. Бонеку удавалось держаться на равных со всеми еще и потому, что в бригаде было значительное количество урок, а это люди в большинстве своем бесстрашные и дадут фору чуть ли не любому бандиту-спортсмену.
Вначале главным источником финансовых поступлений был рэкет и вымогательство. Контролировала бригада, кроме всего прочего, знаменитый киевский рынок «Патент». Тогда еще такие люди бравировали понятиями, носили при себе оружие и корчили очень страшные рожи во время разговора с барыгами и терпилами. Бонек даже был арестован за вымогательство где-то в начале девяностых, но благодаря тому, что имел приличные связи и с ментами, и с администрацией города, был выпущен без последствий для себя.
Пришлось начинать легализироваться. Сначала зав. производством в кооперативе «Чайка», потом в администрации рынка «Патент».
Удалось прибрать к рукам и рынок «Юность», который еще долго будет играть одну из ведущих ролей в общекиевской бандитской жизни. Но качественный скачок бригада Бонека совершила, когда за дело взялись господа Вассерман и Котляревский.
Как и положено, первым делом они взялись за документы, и обналичка приняла небывалый размах. Были учреждены фиктивные фирмы, назначены зиц-председатели, такие, например, как Широков. Уже назначен на должность смотрящего за «Юностью» Мосейчук, который держал всех торговцев в черном теле и никогда не расставался с оружием.
Пошло дело. Огромные доходы, исчисляемые приблизительно в один миллион долларов ежемесячно, приносил только рынок «Юность». Основу этой суммы составляла торговля контрабандным подакцизным товаром, плата с торговцев за охрану от других бригад.
Активно разрастался базар, возводились новые торговые ряды – уже для оптовой торговли, уплотнялась территория.
А в 1997 году фирма «Спек» заключила договор на аренду земли между Бонеком и руководством Больницы скорой медицинской помощи для установки тысячи торговых мест на территории, принадлежащей больнице, сроком на 10 лет.
Ну что ж, благое дело! Заработала и нищая больница. Не уверен, правда, что львиную долю бабок не украла тогдашняя администрация больницы. Договора же тогда все заключали: официальный на бумаге на копейки и неофициальный на слово на огромные суммы в валюте. Наличманом, как говорят.
В 1995-м году городское начальство наметило расширить сеть коммерческих рынков. Официальная причина – упорядочение розничной торговли. Неофициальная – решили подзаработать на новых рыночных отношениях. Больше рынков и всевозможных рундуков в городе – больше взяток на всех уровнях, стекавшихся сначала малыми ручейками, превращавшимися в огромные потоки, текущие наверх, в карманы руководству.
Понятно, что заинтересованы были в расширении и киевские бригады. Один рынок планировали создать на Троещине, но никак не могли решить, кто будет вкладывать средства в строительство? На тот день существовало два реальных кандидата: Прыщ и Бонек…
Другой большой рынок планировался на стадионе возле метро «Святошино». Придумал все это владелец находящегося рядом Святошинского продуктового рынка и директор Борщаговского рынка. Он и мне предлагал этим заняться. Слава Богу, хватило ума не лезть в очень опасную кашу. Там за дело взялась тяжелая артиллерия. И директор Авиационного завода, в ведении которого была вся близлежащая земля, это и провернул. Хороший был человек. Очень уважал моего батю и помог нам получить квартиру на Борщаговке.
А на «Юности» пока бесконечные терки и разборки. То в ночь на 6 ноября 1996 года в Киеве на проспекте Ватутина был расстрелян автомобиль, в котором находился Валерий Агаев, по кличке Прошка. Дело в том, что между Агаевым и Бонеком накануне приключились серьезные разногласия из-за кафе «У дуба», расположенного возле станции метро «Пионерская» на Броварском шоссе. Бонек вложил свои деньги в реконструкцию кафе, а Агаев выгнал оттуда его людей и кафе единолично прихватизировал. Прошка остался жив и подался в шансонье.
То в феврале 1998 года в Киеве на Подоле возле казино «Запорожье», произошла стрелка представителей Киселя и Савлоховых. Со стороны Савлоховых присутствовали Тимур Савлохов со своими людьми и Бонек со своими. Со стороны Киселя прибыл его сын в окружении десятка телохранителей. Все прибыли с оружием.
На разборках присутствовал и Франк – один из учредителей казино. На встрече савлоховцы выдвинули претензии к Франку, который написал заявление в киевское УБОП, где витиевато расписывал драку между савлоховцами и кисилевцами в этой известной кабачной и казино одновременно. Бонек в указанном казино имел долю, и поэтому приехал поддержать савлоховцев. И вот уже и Франк застрелен.
Или вот еще история. Ночью 6 ноября 2000 года Паша и Игорь по прозвищу Циклоп сидели в кафе на территории рынка «Юность» и пьянствовали. Оба раньше трудились у Бонека, но, после того, как он присел, сменили хозяина: Паша перешел к савлоховскому бригадиру Самолету, а Игорь – к Ткачу. Изрядно выпив, приятели стали выяснять отношения с двумя бывшими коллегами – бригадирами Бонека: Козаком и еще одним, который был должен Паше.
Как водится, выяснение отношение переросло в массовую драку, в которой приняли посильное участие охранники базарной камеры хранения, находящейся за кафе «Кронос», охранники с пивзавода «Троя», охранники склада фирмы «Кронос». Все такие охранники в обязательном порядке входят в бригаду, скарб которой охраняют. Во время драки Паша и Игорь были забиты. Трупы охранники положили в машину и вывезли в неизвестном направлении.
Через несколько дней по поводу драки и исчезновения Паши и Циклопа произошли разборки с участием Бонека, Самолета, Купца и Ушастого. Последний вроде бы был уже в законе. На сходке признали, что драка произошла на бытовой почве. Бонеку предложили выдать трупы для человеческого захоронения. Однако трупы он, почему-то, не выдал. Видимо, они к тому времени были уже уничтожены.
Охранники, принимавшие участие в драке, скрылись. Ушастый потребовал выдать бригадиров, чтобы найти трупы. Но и после этого Бонек своих бригадиров не выдал. И это спокойно сошло ему с рук.
И так – каждый день.
На то время рынки были основным местом зарабатывания первоначального капитала бандитскими группировками. А посему, неминуем конфликт интересов. И почему один Бонек должен снимать пенки с такого монстра как «Юность»? Но, все-таки, первыми жертвами большого передела стали члены банды Конона, также претендовавшего на долю доходов «Юности». Бригадных Конона избили прыщевцы, да так, что некоторые из потерпевших стали инвалидами. Помимо Прыща, Бонека, и Конона на рынок положили глаз и другие претенденты.
Бонек это всегда учитывал и не зевал. Он постоянно ездил под прикрытием 4-5 машин охраны. В то время постоянным местом дислокации Бонека был пивзавод «Троя», расположенный на массиве Троещина. Во время проведения стрелок по периметру комплекса стояла охрана с винчестерами.
В 1998-м году страсти вокруг «Юности» накалились до предела. Бонек объявил о закрытии рынка – якобы на реконструкцию. Авторитет известил окружение и деловых партнеров: Киселя, Черепа, Конона, Татарина, Ларика и других, что он лишь исполняет решение градоначальника. Начались бесконечные стрелки всех со всеми и, наконец, выяснилось, что градоначальник здесь ни при чем. Таким замысловатым способом Бонек решил поднять свои ставки и что-нибудь себе вымутить на этом.
И авторитетный Ларик, поддерживавший всегда Бонека, пригласил в Киев трех воров в законе, которых возглавил Блондин, для того, чтобы разрулить этот запутанный клубок проблем. Пытались к данным разборкам подключить и Киселя, но Кисель умело съехал с темы….
Штаб-квартира Бонека на то время находилась в ресторане «Лео», расположенном в кинотеатре «Россия» на Лесном массиве. Каждую пятницу здесь собирались самые влиятельные члены бригады. Общее дело непрестанно расширялось. Уже созданы новые фирмы прикрытия.
Почему вдруг в Бортничах? Да потому, что Бонек и здесь прикормил и суд этого, прилегающего вплотную к Киеву, городка, и местную налоговую. Я даже не знаю, у кого еще в Киеве были большие связи в различных администрациях, чем у Бонека. И это при том, что основу банды составляли чистые уголовники. Вот так-то и создавались первоначальные капиталы всех ныне уважаемых (вот только кем?) бизнесменов, да и прошлых чиновников (государевых людей, как они любят себя называть).
Неприятности настигли сына Бонека. Еще в середине 90-х, во время прогулки по улице, Бонека-младшего покусала собака. Сын, переволновавшись, зарезал и собаку, и ее владельца, а затем подался в бега – за океан. Но там был арестован полицией и, по решению суда, экстрадирован на родину.
Якобы инкогнито, Бонек летал в Штаты, чтобы уладить дело, но кто не знает, то сообщу, что там такие шуточки не проходят. Это страна, где уважают Закон. Вряд ли Бонек этого не знал. Скорее всего, он проверял работу своих американских фирм, зарегистрированных на подставных людей.
Но конкуренты не дремлют, и 6 мая 1999 года при обыске на даче Бонека милиция изъяла гранату РГД и несколько десятков патронов. Никто не сомневался, что это добро ему подбросили. Как бы там ни было, но Бонек присел….
В СИЗО Бонек сдружился с Тимуром Савлоховым, после чего отношения с савлоховцами у него нормализовались.
Долго Бонек в тюрьме не задержался. Да так не задержался, что приятельские отношения у него сохранились в трудную минуту и с директорами Дарницкого мясокомбината, и пивзавода «Оболонь», и Киевской табачной фабрики.
Хорошие отношения сложились у Бонека с Прыщем, так как Прыщ вложил крупную сумму в строительство рынка. Но после очередного передела Прыщ от рынка, почему-то, отошел.
Во время недолгой отсидки бизнес Бонека не распался, как бывало в других бригадах. Криминальная машина работала четко и слаженно. Подставные директора не подвели.
Слышал я, что сегодня, помимо легального бизнеса, Бонек практикует скупку драгоценных камней, которые раньше переплавлял за границу. Свой золотовалютный резерв он предпочитает держать за пределами Отечества – якобы в Израиле и США.
Гляди, куда занесла нелегкая этого персонажа! Хотя какая «нелегкая» может быть в таком месте у человека с деньгами и положением? И все-таки, неужели с самим Японцем здесь встречается? Интересно. Очень интересно. Больше не с кем. Японец, знаю, бывает здесь инкогнито. Приезжает иногда к другу. Потом вместе едут на машине в Лас-Вегас.
Пойду я. Может, вечером в «Национале» и встретимся. Думаю, что встретимся.
В «кабачной» мы не встретились. Как только я приехал домой, раздался звонок: «Возвращайся. Пришла посылка с того света». И вот я сижу в своем кабинете и держу в руках
потрепанную большую толстую тетрадь и всё не решаюсь её открыть. К тетради приколота скрепкой записка, написанная быстрым, нервным, знакомым почерком:
«Я не могу разобраться в себе. Что происходит? Буду заносить на бумагу. Потом как-нибудь разберусь».
Раньше прямо сюда доходил громадный сосново-дубовый лес, тянущийся вдоль небольшой, но очень красивой речушки Желань, впадающей далеко отсюда в полноводный Ирпень. Но уже в пятнадцатом столетии небольшие поляны среди векового леса стали обустраиваться хуторами, на которых монахи пяти близлежащих монастырей выращивали всевозможные продукты, для борща необходимые. Тогда же эти земли и были переданы в вечное владение церковной братии, а сами хутора стали называться Борщаговками, и каждая по названию своего монастыря.
Теперь уже с хутора Отрадного сплошной стеной надвигался изумительный яблоневый сад. Весной он весь белый-белый! Тот сад, в недрах которого зарождается полноводная красавица-река Лыбедь со своей широкой болотистой поймой и заливными лугами. Река всегда служила естественной преградой для диких крымчаков и всяких польских банд. Разбойники, как снег на голову, день ото дня, обрушивались на жителей Киева, которые осмеливались появиться на своих сенокосах в пойме реки.
Судоходная, полная рыбы, с семи мельницами по своему плавному течению, Лыбедь по воле пришлых в Киев людей превратилась в зловонную лужу, заключенною в вонючий бетонный коллектор, время от времени вырывающийся из подземелья на киевские просторы. Какой только мерзости в ней не плавает!
Если остановиться весной на железнодорожном мосту, всегда служившем границей между хутором Отрадным и разросшимися громадными пятью селами Борщаговка, и над головой у тебя только голубое небо, то можно и целый час любоваться буйством окружавшего тебя со всех сторон бело-розового. И эти корявые темно-серые ветви, обсыпанные похожими на хлопок душистыми завязями и бутонами, и белоснежный ковер под деревьями, из которого только на пригорках выбивается изумрудная трава с прозрачными капельками росинок-слезинок на каждой травинке. Белый цвет невырубленных яблонь…. Пришли люди, и все вырубили.
Даааа, снега в этом, 1968-м году, выпало немало. Трамвай доходил до начальных домов нового массива, построенного в поле, где некогда буйствовали бело-розовые цвета, разворачивался и отправлялся восвояси. Дальше жители расползались по тропинкам по колено в грязи, кто куда. К нашему дому можно было добраться и по дорожкам между домами, а можно было и через еще не застроенное поле – так было быстрее.
Когда расчистили дорожку к дому через заснеженное поле, то оказалось, что идешь в белоснежной траншее метра два глубиной. Поднимешь голову, а над головою только бесконечная темная синь неба и яркая Большая Медведица, заблудившаяся в этой бесконечности, и рядом с ней ее мишки. Заплутали мишки, заплутали. Паутинкой протянулись к югу и к Большой Медведице, как к маме, в брюхо звездное уткнулись. Теперь Медведица будет всегда сопровождать меня, в какой бы части света я ни находился, и это будет всегда к удаче.
Но в начале траншеи обосновалась банда из шпаны нашего двора. Где они прячутся – ума не приложу. Но как только появляется одинокий прохожий, то они тут как тут. Ничего особенного – снимают шапки с мужчин, а в воскресенье – на «толкучку».
«Толкучка» была действительно замечательным местом в городе. Что такое «толкучка»? На пространстве, где нет ни домов, ни растительности, а только высится несколько деревянных серых старых столбов плотно стоит огромная толпа в сотни тысяч человек. Все либо продают, либо покупают. И эта громадная толпа двигается во все стороны одновременно.
С одеждой до сих пор в стране плохо. Может, неумехи коммунисты с комсомольцами виноваты. С большими формами они еще справляются, а вот о людях им думать недосуг, не уважают они этих людей. А может, это наследие страшной войны, испепеляющим ураганом пронесшейся по нашей стране и закончившейся, по историческим меркам, совсем недавно – чуть больше двадцати лет назад. Кто знает?
На «толкучке» наши, пока еще только хулиганы, продают то, что насшибали с тружеников темными вечерами. В основном – шапки.
Перепродажа дело хлопотное, но безопасное. Кудя, Миха и я приезжаем на «толкучку» в воскресенье часов в пять утра. За нами заезжает Калина. Он уже отслужил в армии и работает на такси. Юра оставляет машину под охраной малых с нашего двора: Костика и Жени и помогает нам торговать. Малых мы провозим контрабандой, сидящими в ногах. Придумал всю эту нехитрую, как для нормальных людей, но очень опасную, как для советских людей, комбинацию отличник с нашей школы Валерка Акула. Придумал и сразу же загремел в армию.
Миха, мой друг еще с детского садика, живет в одном доме с Серегой Кудей. Оба – чуть выше среднего роста. Миха от матери-еврейки унаследовал восточную красоту, оставаясь при этом белобрысым. Так ведь и мама у него – крашеная блондинка!
Кудя полностью русский тип, у него даже нос смешной, картошкой. Оба – худощавые, хорошо развитые физически, бывшие спортсмены и, что удивительно, из хороших семей. У Куди отец полковник, мама – учитель. У Михи отчим – директор нефтебазы на Шулявке, а мама работает ведущим конструктором у Антонова. В семьях достаток. Правда, что не характерно для зажиточных семей, оба – отъявленные драчуны и хулиганы. Ну, как наши на Борщаговке, да, впрочем, и на Святошино, да и в Золотоворотском садике, и на Сталинке, и на Нивках. В общем – киевляне. Все мы тогда такие были.
Становимся на подходе к площадке и скупаем все, что представляется возможным. Джинсы, модные рубашки, обувь – все, что попадается. Накупив барахла сразу же вклиниваемся в толпу.
Рядом со мной крутится Кудя с большой сумкой в руках. Делает вид, что мы не знакомы. Тут ко мне протискивается Миха, в руках у него две пары желтых замшевых ботинок.
– Гималайский, дай еще денег. По двадцать пять взял. По шестьдесят пойдет?
– Проси пятьдесят пять, отдавай за сорок пять.
Я даю Михе несколько купюр, забираю у него одну пару ботинок. Миха протискивается обратно в толпу. Я, основательно оглянувшись, передаю батник и пару ботинок Куде и забираю у того большую сумку.
Кудя продает рубашку и ботинки. Теперь уже я делаю вид, что мы с Кудей не знакомы. Достаю из кармана сумки школьную тетрадь и записываю в ней карандашом расход-приход.
Затем с двумя сумками уже стоит Калина, а я, вместе с остальными, также продаю вещи, и постоянно делаю записи в тетради.
Скупаем-то по бросовой цене, а когда любители поспать подтягиваются за покупками, продаем уже в два раза дороже. Вот и приличный навар.
Ну, а главный по продаже награбленного у нас, поставленный старшими, Корчмарь – балабол, каких свет не видывал. Чешет языком без перерыва часами, но такие здесь и нужны. Этот смуглый, похожий на цыгана человек – потомок нескольких семейств болгар, вышедших из Турции еще в царствование Екатерины Второй и поселившихся в селе Михайловская Борщаговка. Нынешние потомки их, конечно, смешались с коренными жителями, но некоторыми телесными особенностями и душевными качествами, как то: беспрестанная тяга к торговле за каждую копейку, они все же напоминают о своем южном происхождении.
Часто нам же приходится продавать и отнятое добро, а точнее – награбленное старшими. И от такой, как мы шпаны, старшие нас охраняют. Все вырученные деньги – в общак. Дальше – делюга по справедливости. Каждый вырученные деньги тратит по-своему. Это или одежда, или гитары, или просто деньги прогуливаются. Только у нас с Кудей и Михой есть свой запас денег – для закупки шмоток.
Нельзя сказать, чтобы меня с моими друзьями все это полностью устраивало. Мы им не шестые! Не то, чтобы на нас ездили, но и относились без особого уважения:
– Бери, продавай.
Нужны мне их шапки! Так дело не пойдет. И мы с Кудей, Михой, взяв в подельники старшего авторитетного Иванушку, а он, в свою очередь, своего лепшего приятеля Котю, решаем открыть свой маленький цех по пошиву модных батников или, по-простому, рубашек. Дело не сложное. У моей мамы и у мамы Иванушки есть хорошие немецкие швейные машинки с оверлоками. Закупаем несколько модных рубашек разных размеров, аккуратно распарываем их. Вот вам и лекала.
Мамы имеют по пять рублей с рубашки сразу же после пошива. Кудя с Михой рыскают по городу достают модную ткань, нитки и пуговицы. Налаживают контакт с универмагом «Украина». Мы с Котей – на реализации. Иванушка, пользуясь своим авторитетом, постепенно отваживает от нас шапошников, у нас, мол, другое задание, и нас уже не нагружают ворованным.
Но Иванушка поступает в военное училище, Кудя остается один на снабжении, Миха подбирает под себя реализацию. Котя – везде на подхвате. Ну а я, несмотря на то, что самый молодой из них, беру на себя охрану всего этого.
Сегодня я продаю первый пошитый нами батник.
– Наимоднейший батник, последний писк моды. Последние пару штук остались!
Ко мне протискивается Миха и говорит мне на ухо:
– Пошли быстрее. По-моему, я на джинсы настоящие набрел.
Я показываю жестами, стоящему рядом Куде, чтобы он сложил вещи и взял сумку и отдаю ему пачку денег.
Мы с Михой протискиваемся на край толпы. Кудя с сумками – чуть сзади. Выбравшись из толпы, мы отходим чуть в сторону, где на дороге стоит красная машина «москвич».
Возле машины стоят пять незнакомцев. Миха жестом показывает на двоих самых молодых.
Я представлюсь:
– Гима.
– Геба.
– Доба.
Пожимаем друг другу руки. Миха отходит чуть в сторону к носу машины. Кудя передает мне деньги и обходит «москвич», с другой стороны. Калина, подошедший последним, стоит сразу за мною и оглядывается по сторонам. Встают в напряженную позу возле машины и три незнакомца.
Но беспокоится не о чем. Весь остальной процесс проходит мирно. Я сажусь с Гебой в машину и тщательно проверяю каждую пару джинсов. Затем открываю окно и делаю знак Софе. Он уже переложил батники в одну сумку и передает мне в окно пустую сумку. Я отдаю Гебе деньги и складываю джинсы в сумку.
Начало сотрудничеству положено. Теперь эти двое будут приезжать каждую субботу и привозить мне пошитые ими джинсы. Нужно заметить, что они ничем не отличаются от фирменных. На первый взгляд, по крайней мере.
Сейчас на Борщаговке всего три школы, и вся молодежная и хулиганская жизнь вертится вокруг них. Весной и летом все целый день на стадионах школ – футбол. После футбола – пьянка и драка. Восемьдесят третья школа приходят к нам или мы – тринадцатая – туда. Иногда собираемся вместе и идем бить Никольскую Борщаговку – село в двух шагах от массива.
Потом появляется гитара. Уже все вместе слушаем как, по очереди, главные хулиганы района: Лысый, Макс и Траф исполняют Высоцкого с Галичем, Битлов, Роллингов, а иногда и Ободзинского. Они и в драке, и в музыке первые. За это и в авторитете. Макс – вылитый Илья Шакунов, такой же симпатяга. Лысый – копия Дмитрия Дюжева. Если обоим актерам отрастить длинные волосы – не отличить. Прямо киностудия какая-то!
Далее – все расходятся по интересам. Кто по девкам, а кто уходит и уроки учить. Миха – так тот, вообще, как-то зацепил первую красотку района – танцовщицу Алёну. Ну, а я поскромнее – тоже красотку, но не танцовщицу, а красавицу-певицу Ленку Щербакову.
Я хоть и самый молодой, но физически развит хорошо и в мероприятиях участвую исправно. Только не бухаю и не играю в футбол. В это время я еще на тренировке. Ну, а к драке успеваю. С этим делом у меня все в порядке.