Сергей Николаевич Прокопьев
Яблоки для патриарха
Глава семнадцатая
Гера-чеченец
На Выселках в соседях у Валерия жил Герман Волков, или – Гера-чеченец. На тему современной деревни можно говорить долго и нудно. Суть одна, колхозы распустили под лозунгом «долой административную систему». Вот вам, кормильцы наши, земля, вот вам, хлеборобы наши, воля! Всё в ваших мозолистых руках, вперёд и с песней. Хотите с лирической, хотите с рэпом – никто вам более не указчик. Но и не ждите ничьей помощи. Последний постулат не афишировался, его скромно умалчивали идеологи светлых перемен. Одним словом, кинули хлебопашца, земледельца, хлебороба и скотовода на произвол судьбы.
Молодость Геры-чеченца совпала с этими судьбоносными преобразованиями на деревне. В армии он освоил автомат с пулемётом, вернувшись в Таёжку после дембеля, помыкался-помыкался с «землёй и волей» и надумал зарабатывать стрелковым оружием. Слава Богу, не на большой дороге. Шла Вторая чеченская война, туда и поехал по контракту. Пробыл на войне с полгода, вернулся, надолго запил, потом закодировался и стал ездить в Нижневартовск на вахты. После Чечни приобрёл к имени Гера приставку «чеченец».
Гера-чеченец был среднего роста, плотного телосложения, о таких говорят: на ногах стоит – не собьёшь. С бородой. При знакомстве Валера отметил:
– Молодец – не босорылый.
– В смысле? – насторожился Гера.
– Ну, борода.
– А-а-а, – заулыбался Гера. – Устроился на Север на вахту, бриться на Ямале было лень. В первый раз приехал на побывку, думаю, покажусь жене и сбрею, а ей понравилось, солиднее, говорит, выгляжу. Мне ещё лучше – одна утренняя забота долой. С той самой поры расстался с босорылостью.
Гера был некрещёным.
– Тем более надо креститься.
– Да не, чё там.
Как ни приглашал Валера в церковь соседа, не хотел. А вопросы на духовные темы задавал, бывало – глобальные. К примеру, объяснить смысл Троицы. Или – в чём грех Адама.
Однажды вечером догнал Валеру, тот направлялся из Выселок в обитель, зашагал рядом.
– Слушай, – начал разговор, – давно хочу спросить, как ты считаешь, что со мной было?
И рассказал эпизод из Чеченской кампании. Прочёсывали посёлок на предмет наличия боевиков и обнаружили «предмет». Группа на рассвете вошла в посёлок и напоролась на федералов, среди коих был Гера. Завязалась перестрелка. Окружённые боевики отчаянно сопротивлялись, Гера не один рожок расстрелял. В конце концов, боевиков уничтожили, но после боестолкновения выяснилось – погибла мирная женщина. Уважаемый человек, учительница. Бой шёл рядом с её домом. Увезли в тяжёлом состоянии в больницу, там скончалась. При вскрытии из тела извлекли две пули.
– Одна моя, – рассказывал Гера, – но я в неё не стрелял! Я вообще её не видел. Каким образом оказалась на линии огня, не представляю. Самого едва не убили. Стою за деревом, вдруг сзади очередь, ухо жаром обожгло – пуля рядом прошла.
Командир роты вызвал Геру к себе и потребовал признания в намеренном убийстве женщины, дескать, ты посчитал, что она укрывает боевиков, и дал очередь на поражение. Гера не соглашался, тогда командир посадил его в машину, увёз за несколько километров от жилья и бросил в яму-зиндан, сказав подчинённому: «Посиди, подумай».
В яме стояла вода. Сначала была чуть выше колен.
Командир имел контузию, на него порой находило, Гера надеялся, остынет, отпустит. Приехал через сутки, начал давить на психику: «Сознавайся, не то отдам чеченам, кожу спустят, голову отрежут».
Не кормил, не поил.
– Он чего-то боялся, – говорил Гера. – Может, надеялся, сдохну с голоду и дело замнут. Не знаю. Может, вообще ничего не думал порченными войной мозгами.
Через двое суток Геру нашёл сослуживец, бросил банку тушёнки, предварительно открыв. Сказал, что вытащить не может, но доложит куда следует. Гера тушёнку съел, а потом всю ночь зубами шлифовал крышку банки. Шлифовал и следил за уровнем прибывающей воды. К середине ночи она поднялась до пояса…
– Отточил, – рассказывал Гера, – а потом замахнулся полосонуть по венам. Думал, резану, в воду руку опущу. Жить не хотел. Вдруг кто-то из-за спины за руку, в которой была крышка, схватил: «Парень, не надо!» Я как протрезвел, руку опустил. Звёзды над головой, вода выше пояса уже, и никого. Утром вертушка надо мной зависла…
Геру вызволили и посоветовали написать в прокуратуру на ротного. Гера писать не стал, бросил военные заработки и вернулся в Таёжку. И пополнил компанию молодых да безработных сельчан. Парни колобродили по селу, пили до безобразия и скотского состояния, с мордобоем, воровством. Однажды Гера схватился за ружьё, у него украли деньги, он решил разделаться с вором самым решительным образом. Слава Богу, из одного ствола промазал, а второй дал осечку. Этот случай Геру образумил, он откололся от весёлой компании, по настоянию матери закодировался, нашёл работу. А вскоре женился.
– Воля Божья нам неизвестна, – рассуждал Валера, отвечая на вопрос Геры. – Ты не крещёный, а Господь всё равно остановил тебя от страшного греха. Явил свою милость, чтобы не попал в то место, где твой отец.
Валера в восьмом классе учился, когда его отец в пьяном угаре влез на столб и кинулся вниз головой.
– А отца почему никто не остановил? – спросил Гера.
– Его, наоборот, враг подтолкнул.
Крестился Гера вместе с женой и дочерью. Долго не пил, но однажды сорвался. Валера поздним вечером складывал под навесом дрова в поленницу, вдруг калитка открывается, Гера вваливается, шаг нетвёрдый, перегаром разит.
– Ты что, Гера! – ужаснулся Валера.
– Помолись за меня! – начал просить. – Страшно! Реально страшно! Помолись! Не хочу как раньше! Не хочу! Помоги!
Валера запрыгнул на велосипед и полетел в монастырь. Час был поздний, женщины в обители закрылись. Затарабанил:
– Матушка Параскева, открывайте!
– Что случилось? – встревожилась монахиня.
Валера поведал о Гериной беде.
– Пошли в храм, – позвала матушка, – вместе будем молиться.
«Я-то ладно, что там моя молитва, – говорил Валера, – матушка другое дело…»
Жена Геры рассказывала, он вернулся от Валеры, сел за стол, запричитал:
– Дурак! Дурак!
Вдруг, будто пружиной подброшенный, на крыльцо выскочил. И начало его наизнанку выворачивать. Закалённого в пьянстве мужика трепало, будто водку сроду в рот не брал.
Недели через две родственник попросил Геру помочь привезти лошадей из Новосибирска. Едут на КамАЗе, а на трассе авария – фура с водкой перевернулась, бутылки в беспорядке валяются – на дороге, на обочине, битые, целые. ГИБДД подъехала. Гера с родственником остановились, Гера выпрыгнул на землю и тут же обратно заскочил в кабину. Водкой несло на всю округу. Гера дверцу поспешно захлопнул. «Всё, поехали, – приказал, – пока меня полоскать не начало!»
Глава восемнадцатая
Перезвоните позже, я в могиле
Первые два года удавалось договариваться, обитель не отрезали от центрального отопления. Котельная в Таёжке отапливала несколько объектов, в том числе обитель. Затем назначили нового начальника над котельной, тот поставил жёсткое условие: платите полмиллиона и никаких разговоров. Откуда было взять такие деньги. Доложили владыке, он со своей стороны спустил указание: делайте автономное отопление, дабы ни от кого не зависеть.
«Делайте» это понятно, да ни рубля епархия не выделила. Ещё и условие поставили отцу Евгению, если не сделает – вакансии в епархии (приходы без священников) имеются, есть куда отправить на прорыв. Отец Евгений закручинился. Ему с пятью детьми в районном селе проблематично: немногочисленным прихожанам себя бы прокормить, на батюшку мало что остаётся. А если отправит владыка неизвестно куда? Здесь как-то приспособился, подработки бывают. Нельзя не рассказать о таком случае в связи с этим. Валера по зиме звонит отцу Евгению на сотовый, в ответ из трубки голос, как из бочки:
– Валерий, перезвони позже, я в могиле.
Весёленькое дело такое услышать. Не зная что к чему, можно подумать, батюшка или неудачно шутит, или переутомился. На самом деле всё было проще простого – батюшка подрядился могилу копать. Он, конечно, не ходил по дворам, предлагая: «Копаю могилы! Копаю могилы!» Да время от времени шли к нему с просьбой: «Выручай, батюшка, больше некому, мужики все запили». Отец Евгений – мужчина крепкий, в прошлом спортсмен, силушка в руках имеется. И надёжный – если возьмется, то сделает обязательно.
Батюшка от перспективы быть отправленным на ещё более бедный приход заволновался. Нашёл мастеров, готовых сварить котёл за тридцать тысяч, позвонил Валере, на этот раз не из могилы, объяснил ситуацию: специалисты есть, материал у них на котёл имеется, только у него денег ни рубля, чтобы открыть заказ.
Валерий вызвался поискать благотворителей.
Чем примечательно наше время – ты в советский период мог быть в хороших товарищах с людьми, которые позже оказались на разных краях социальной лестницы – стали, или бомжами или миллионерами. Ты как был посерёдке, так там и остался, а их разметало. Ничего не предвещало крутых взлётов и резких падений в размеренной прошлой жизни, в бурной нынешней всё перемешалось в доме Облонских. Один, имея светлую голову и ясный ум, не выдержал бурного натиска жизни, опустился на дно. Другой, наоборот, почувствовал себя рыбой в воде, отлично вписался в крутые и опасные повороты нового времени. Толя Бабарыкин, из вторых, он умело повёл свой бизнес, сделался состоятельным человеком, владельцем строительной фирмы. Познакомились они с Валерой в начале девяностых. Познакомились не в бизнес-клубе или бизнес-бане, что зачастую было одним и тем же, а в спортзале за теннисным столом. Валера в детстве и юности занимался пинг-понгом, потом отошёл. И вдруг встретил знакомого из прежней спортивной компании. Тот окончил физкультурный институт, работал тренером. Днём вёл детские секции, а по вечерам была группа взрослых мужчин, любителей настольного тенниса.
– Приходи, – пригласил Валеру, – мужики серьёзные, деловые, их потренируешь, сам поиграешь. Плюс бассейн, баня. Денег с тебя не беру.
Валера заглянул однажды, понравилось. Там и познакомился с Бабарыкиным. Трудно сказать, сколько они партий сыграли за два с половиной года, что ходил Валера на теннис. Бабарыкина Валера первым поставил в список предполагаемых благотворителей. Не представлял его реакции на идею благотворительности. Деньги, конечно, у него есть, общие знакомые докладывали: отнюдь не бедствует, даже процветает. Да ведь не зря говорится: есть, может, и есть, да не про вашу честь. Состоятельный человек почему и состоятельный, что дорожит копеечкой.
Для начала Валера пошёл в кафедральный собор, к мощам местночтимого святого, в прошлом епископа.
«Ты же знаешь, угодник Божий, что такое обитель обустраивать, – молился Валера. – Помоги найти деньги на котёл. Как мы в зиму войдём без него? Походатайствуй перед Богом за нас. Это ведь в прошлом твоя епархия…»
Помолившись, отправился к Бабарыкину. С Толей не виделись лет семь-восемь. Первое время, воцерковляясь, Валерий продолжал ходить в спортзал, потом забросил теннис. Как относится Толя к церкви, не знал. Лелеял надежду хотя бы тысячи три получить от него. Тут уж поистине, курочка по зёрнышку.
Не получится, так не получится, успокаивал себя, а под лежачий камень вода не течёт.
По дороге к Бабарыкину обдумал схему построения разговора: лучше «зайти со сто первого километра», спросить, есть ли у Толи среди знакомых состоятельные верующие люди, кои могут поддержать хорошее дело – создание монастыря.
Толя вышел из-за стола навстречу гостю, обнялись.
– А борода-то, борода! – похлопал Валеру по плечу. – Рад тебя видеть.
Икон в кабинете не было, это обстоятельство Валерий отметил в первую очередь. На стеллаже тёмного дерева, на самом видном месте на подставке стояла ракетка для пинг-понга. Из дорогих.
– Играешь? – показал Валера на ракетку.
За теннисным столом Толя отличался азартом. Из племени победителей, он переживал поражения, как дитё радовался выигрышам. Лёгкий, подвижный, длиннорукий, грациозный. Играл хорошо, было одно слабое место – приём слева. Просил Валеру чаще давать на эту сторону стола. В юности серьёзно занимался настольным теннисом, и любовь не угасла. Даже ездил на иногородние соревнования, финансировал их, играл.
– Мне нужна эта эмоциональная подпитка, – признавался Толя. – Кураж состязаний, этот лёгкий мандраж, выброс адреналина!
Ему нравилось играть с Валерой, соперниками они были примерно равными, сражались упорно.
– Года два не играю, – ответил Толя на вопрос. – Повредил колено, сделали операцию. После неё стал побаиваться повторной травмы. В доме есть спортзал, там с сыном стучим. Из него хороший мог бы получиться теннисист, но лентяй.
И в свою очередь спросил:
– Сам играешь?
Валера начал рассказывать о церкви, монастыре, Таёжке. Толя слушал молча, с бесстрастным лицом. Рассказ не вызвал у него никакой реакции. Валера понял, говорит не так, не то. Промелькнула мысль: ничего здесь не выгорит. Вовремя вспомнил о фотографиях, ухватился за них, как утопающий за соломинку:
– У меня есть фото.
Поспешно достал и разложил веером на столе.
Толя оживился, лицо расплылось в улыбке:
– Вот это другое дело!
Он брал в руки фотографии, разглядывал, спрашивал. Было видно, ему искренне интересно.
– В детстве ездил к бабушке, это Красноярский край, в селе была деревянная церковь, голубой краской крашенная. Потом её снесли. В памяти осталась очень красивой. Недавно в Интернете наткнулся на её фото. Совсем простенькая, ничего особенного. С твоей не сравнить. Эта красавица. Умели люди строить!
Кроме церкви Покрова Пресвятой Богородицы, снятой с разных ракурсов, были фото внутреннего убранства храма женской обители, самой обители, увенчанной крестом, а также десятка два фотографий окрестностей Таёжки. Даже по этим, любительским снимкам было видно, насколько Божьей милостью красивые места.
– Вот это ясно-понятно! – разглядывал Толя. – Давай уже приглашай в гости!
– Конечно, приезжай! Не пожалеешь! Порыбачим, в тайгу сходим. Хочешь за ягодой, хочешь за грибами, будет шишка – пошишкуем. Я в какой только тайге не был – читинской, алтайской – ничем не хуже. Первозданная красота.
Затем Валера изложил проблему с отоплением, от котельной отрезали, и денег нет на приобретение котла.
– Жалко бросать такое здание, – вздохнул Валерий, а потом спросил: – Толя, у тебя нет среди знакомых состоятельных верующих людей, кто мог бы помочь с котлом?
– Нет, – сказал Толя, – но я с удовольствием помогу.
Толя открыл сейф и положил перед Валерием пачку денег. Пятисотки. Валерий бросил взгляд и решил про себя – пять тысяч.
Позже рассказывал: «Я в тот день притормаживал, всю ночь ехал на автобусе, какой в автобусе сон, не выспаться, голова чумная – плохо соображал».
Валера, глядя на пачку, подумал: «Пять тысяч из тридцати – уже неплохо».
Настроение улучшилось, как же – начало положено. Надо бежать дальше деньги искать. Азарт охватил. У него в списке – к кому идти с протянутой рукой – было ещё две фамилии. В то же время, хотя голова и чумная, понимал, не по-людски схватить пачку и на выход. Поблагодарил Толю, а сам дальше продолжает рассказывать о Таёжке.
Толя перебил:
– Валер, убери деньги, кто-нибудь зайдёт, ни к чему это.
Валерий сунул пачку во внутренний карман.
Распрощавшись с Толей, вышел на улицу и поехал к брату Сергею. Дело в том, что в дальнейшем сборе денег без помощи брата было не обойтись. Он обещал свести с ещё двумя потенциальными благотворителями. В троллейбусе Валера засомневался в оценке полученной суммы.
– Серёга, сколько здесь? – первым делом спросил у брата, бросив перед ним пачку.
– Сколько-сколько, – посмотрел на пачку в банковской упаковке брат, – тридцать тысяч!
– Почему тридцать? – У Валеры начало проясняться в голове. – В любой пачке сто купюр. Пятьсот на сто – это пятьдесят тысяч.
– Вроде.
– А ты – «тридцать тысяч»! – передразнил Валера.
– Если знаешь, что вяжешься со своей арифметикой?
– Ладно, не обижайся, я вообще поначалу решил, здесь пять тысяч.
Валера на всякий случай разорвал упаковку, пересчитал деньги, после чего схватил телефон, доложил победным голосом отцу Евгению:
– Батюшка, нам пожертвовали пятьдесят тысяч на котёл!
Валере показалось, батюшка подпрыгнул от счастья.
– Слава Богу! – выкрикнул он в трубку. – Слава Богу!
Пятьдесят тысяч как раз хватило на котёл, насос и оборудование кочегарки.
Кстати, кочегарку устроили в той комнате, где неходячий пациент дома престарелых лежал, который обрёл небывалую прыть, когда монахи с Афона внесли к нему ковчежец с частицей Креста Господнего.
Полы в комнате содрали, перегородку убрали, стяжку цементную залили.
Запускал систему отопления Лёня Плахин, давний знакомый благочинного отца Евгения. Он его специально вызвал из губернского города.
Матушка Параскева говорила:
– Лёня, ты как солнышко.
Лёня был большой и улыбающийся, с открытой душой. За четыре дня, что работал в обители, со всеми сдружился, расставались, как родные. Обещал приехать в гости, но так и не собрался.
Лёня относился к сочувствующим церкви.
– Служил бы отец Евгений в городе, – объяснял Лёня Валере свою позицию, – к нему бы, пожалуй, ходил в церковь, а так… Но Богу я благодарен.
Лёня, как и Гера-чеченец, работал вахтенным способом в одном из городов Ямала. Нефть и газ Тюменского Севера мощными потоками текли в Европу, кой-кого баснословно обогащая, но и многие мужики Сибири зарабатывали на кусок хлеба у этих потоков. Лёня из их числа. Зимним утром вышел он из подъезда в хорошем настроении и видит драматическую картину: между домами пустырь, два мужика к женщине пристают. Конкретно. Без всяких двусмысленностей. Один рот зажимает, чтобы не кричала. Лёня окликнул:
– Ребята, прекращай шалить!
Ответили грубо.
– Я серьёзно, – сказал Лёня, – отпустите.
Один пошёл на Лёню. Был из себя не ниже Лёни, в плечах не хилый. Да только не знал, что Лёня заправленный кислородный баллон поднимал себе на плечо, будто картонку, свёрнутую в трубу. Ему одного удара хватило уложить насильника. Второй бросил женщину и тоже ринулся в бой. С этим получилось хуже. Лёня уклонился от его кулака, но ответного удара в голову не рассчитал. Мужик подкошенно упал, захрипел и затих. Лёня вызвал «скорую», врач констатировал смерть и вызвал милицию. Ещё до приезда «скорой» спасённая женщина сунула Лёне визитку со словами:
– Мне некогда, позвони если что.
Лёню увезли в следственный изолятор, посадили в камеру. Никого в ней не было, но вдруг запустили мужичка в боксёрских перчатках. То ли это относилось к акту устрашения, то ли на нём хотел потренироваться кто-то из работников изолятора.
Лёня мирным тоном произнёс:
– Я час назад одного хлопца отправил туда, – и показал пальцем на потолок, – и тебя отправлю, если рыпнешься!
Боксёрский поединок не состоялся.
– Загремел ты, парень, – с ухмылкой сказал Лёне следователь.
– Они хотели женщину изнасиловать, ограбить.
– Не надо строить из себя героя-освободителя и романов мне не читать. Не советую. Тот, что живой остался, утверждает, ты налетел на них, требовал деньги. Ему я больше верю, чем тебе с твоей мифической женщиной. Она, конечно, по твоей версии убежала в неизвестном направлении…
– Можно один звонок сделать, – спросил Лёня.
– Кому?
– Да вот, – Лёня вытащил из кармана визитку.
Следователь взглянул на карточку, с лица его сошла маска превосходства.
– Ты откуда её знаешь?
– Та, которую отбивал от этих уродов.
– Звони, – разрешил следователь.
Лёня набрал номер телефона. После его короткого рассказа трубка ответила:
– Значит, так, мне сейчас некогда, часов до трёх занята, а вечером разберёмся. Ничего не подписывай, ничего на себя не бери.
Женщина оказалась известным в городе адвокатом, с широкой практикой, большими связями.
Следователь отправил Лёню в камеру, больше не вызывал. Вечером Лёню без всяких объяснений отпустили.
– Нет больше той любви, аще кто положит душу свою за други своя, – процитировал Валера Евангелие, выслушав Лёню, – но исповедоваться тебе в этом грехе надо.
Глава девятнадцатая
Церковный забор
Ещё одна история с жертвователями – забор вокруг храма. Не один год был он печалью нашего героя – столбики подгнили, штакетины во многих местах на ладан дышали, а то и вообще отсутствовали. Разве гоже козам шастать по церковному двору. Подлатает Валера забор, да всё не то. Несколько раз начинал собирать деньги на новый, сумма требовалась приличная, и всякий раз, поднакопив, пускал заначку на более горящие нужды. В конце концов, забор вошёл в то состояние, когда ремонтировать не имело смысла. Решать вопрос требовалось кардинально. Валера отправился на поклон к Мише Лаврентьеву.
Договорился, чтобы тот закупил лес-кругляк на свои деньги, распустил его на штакетины.
Прихожанином храма Мишу назвать было нельзя, скорее – захожанин. Валеру он уважал за настойчивость, упрямство. Приехал городской житель в деревню и не испугался засучить рукава на сельский труд. Местные давно забросили огороды и скотину, он завёл полноценное хозяйство. Настоящий мужик. И церковь обустраивает, не жалея сил и времени…
Автор несколько раз упоминал Лаврентьева выше по тексту, пора уделить ему больше внимания. Сам Миша был личностью более чем колоритной. Один вид – сто сорок килограммов живого веса, метр девяносто по вертикали. Заметная фигура. Миша сумел без потерь пережить все экономические и политические катаклизмы, которые обрушились на деревню в постсоветский период. Головастый и рукастый опровергал утверждение: на Руси, если руки у мужика золотые, непременно горло дырявое. Миша водку не любил. Мог выпить стакан за компанию, но для такого богатыря – капля в море. Да и пил без аппетита. Надо, значит, надо, чтобы не выглядеть белой вороной. Такой организм иметь – уже счастье. Во дворе Миша поставил ангар, в котором оборудовал полноценный столярный цех, работавший по схеме: на вход подаётся лес-кругляк, на выходе – готовые изделия: доски, брус, обналичка… Имелась в цехе ленточная пилорама, циркулярная пила, станки для работ по дереву. Миша угадал потребность рынка в походной мебели, изготавливал складные стульчики и столики. Сам ли разработал конструкцию или где-то в журнале подсмотрел, походная мебель отличалась надёжностью и удобством, шла на ура у местных и неместных жителей.
Штакетины для церковного забора сделали не стандартной «пятёркой», а «десяткой» – десять сантиметров в ширину, верх резной, дабы отличался церковный забор красотой. Был он по периметру сто сорок метров, а значит, денег требовалось на него приличное количество.
Часть суммы Валера собрал к нужному сроку, отдал Лаврентьеву. А дальше началось безденежье. Пришлось извиняться перед Мишей, просить об отсрочке окончательного расчёта.
– Как с огородом управлюсь, – клялся Валера, – поеду в город, там обязательно соберу.
Миша недовольств не выражал, согласно кивал головой, тем не менее Валеру мысль о долге мучала. Горячо уверял Лаврентьева, когда затевали проект с забором, что отдаст деньги в срок, и оказался болтуном. Понятно, Миша не бедствовал, не последние сбережения вложил в покупку леса, да дело чести сдержать слово. Штакетник весь готов – а деньги за него не уплачены.
Отец Роман к тому времени получил новый приход, уехал из Таёжки, батюшка Евгений приезжал служить редко, поэтому в субботу вечером и в воскресенье утром Валера и его помощники служили мирским чином. В ту субботу, было это после Покрова Пресвятой Богородицы, Валере в середине дня залетела пробным шариком мыслишка: а не пропустить ли вечернюю службу? В деревне банный день – это раз, в храме холодно – это два, навряд ли кто из прихожан придёт. Статистика подсказывала, никого не будет, кроме него и Максима да верной помощницы тёти Нади Потехиной, которая несла послушание на свечном ящике. Вот и всё предполагаемое наполнение храма. Вдобавок Валере нездоровилось, простыл, а значит, следует заняться собой и придушить болезнь в самом зародыше, пока не набрала силу. Вечером протопить печь и принять «Коктейль Молотова» – радикальное средство от многих недугов. Чудодейственная смесь, в приготовлении которой использовались: аспирин, цитрамон, крепкий чай, мёд, малина и даже ложка водки. Как же без водки? Без водки никак! Разве может настоящее лекарство быть неспиртосодержащим?
Валера, принципиально не употребляющий водку, вместо неё добавлял в чай кагор. Потоотделение после термоядерного удара было сумасшедшим – только успевай менять футболки. Даже утром чувствовалось действие гремучей смеси. Болезнь не выдерживала испепеляющего огня «коктейля» и отступала на раз.
Принимать чудодейственное лекарство, Валера знал по своему опыту, следует не слишком поздно, иначе добрая часть ночи будет бессонной. «Коктейль» на Валеру действовал возбуждающе, сердце надолго переходило в галоп. Валера, утверждаясь в мысли о необходимости лечения, потихоньку подвигал себя к отмене службы.
И всё же сумел справиться с помыслом. Отбросил сомнения, «Коктейль Молотова» примет после службы и что-нибудь успокаивающее, чтобы не таращить в бессоннице глаза до утра. В конце концов, ничего не случится, если выспаться не удастся, главное – побороть хворь.
В храм (служили в Покровском соборе), как и предполагал, никто на службу не явился. Тётя Надя, беспокойная и обязательная душа, пришла, не хуже Валеры, полубольной. Валера, оценив состояние помощницы, отправил её домой:
– Тётя Надя, дорогой вы наш человек, идите и полечитесь хорошенько, чтобы в воскресенье были как огурчик, завтра какой-никакой народ будет, а сегодня как-нибудь сами справимся.
Накануне монахиню Параскеву вызвал к себе владыка, поэтому на клиросе Валера пел вдвоём с Максимом. Максиму Легкову стоит посвятить несколько абзацев… Максим сам из Казахстана. В девяностые годы… Опять эти девяностые. А куда от них деться! Слишком много вобрали в себя. Если семидесятые и восьмидесятые называют застойными, девяностые настолько разогнались, что многие граждане вылетели на обочину… Кто-то называет девяностые репетицией явления Антихриста. Кто-то началом последних времён. Храмы почему открываются? Человеку даётся выбор. Чтобы, представ перед Богом, не делал больших глаз, не начинал препираться, в какие церкви было ходить, когда их днём с огнём не сыскать! Подобные отговорки канули в прошлое. Никто лепетание про отсутствие храмов и притеснения верующих слушать не будет. Ушла в историю статистика, когда на миллион жителей одна-две церкви и те под присмотром КГБ. Церквей предостаточно, соглядатаев из органов в них больше нет, никто тебя не сфотографирует из-под полы, на работу обличающие фото не пришлёт, партком, профком, комсомол терзать не будет… Свобода…
Девяностые памятно прошлись по Максиму. Работал электромонтажником на военном заводе. Предприятие закрыли. Ни работы, ни денег, со стороны казахов начались наезды на русских. В один момент Максим сел в лодку, перекрестился: «Да будет воля Твоя, Господи» – и поплыл по Иртышу.
В России было не намного лучше, чем в Казахстане, но Иртыш нёс мутные воды в Россию и вместе с ними плавсредство Максима. Ловил Максим рыбу, ею поддерживал жизненные силы. Собирал и сдавал по берегам бутылки – на эти деньги хлеб покупал. Если видел на берегу церквушку, делал остановку и шёл помолиться. В одном храме, это уже в России, батюшка, выслушав историю странника, предложил остаться, провести электропроводку в строящемся приходском доме, помочь в службе. Там Максим научился читать по-церковнославянски, освоил клиросное пение.
До поздней весны жил при церкви, а после Пасхи поехал в Таёжку. Отец у Максима был родом из Таёжки, там жили бабушка и дядя, к ним и отправился. И прижился на новом месте. Завёл семью. Работать устроился в школу – электриком и учителем труда. Поступил в пединститут на заочное отделение. И с первого курса стал учителем широкого профиля, преподавал юным жителям Таёжки физику, математику, информатику и даже Закон Божий. Окончил институт. В последнее время работал в электросетях. Обслуживал все деревни в округе. Как говорила тётя Надя Потехина: «Максим у нас главный мастер по свету». Из жителей Таёжки в церкви он был первым помощником Валере.
Та служба шла своим чередом. Валеру знобило. Надобность в «Коктейле Молотова» к вечеру не только не отпала – возросла. Холодно в храме, холодно на улице. Осенняя плотная темнота окутала Таёжку. Ни одного уличного фонаря не горело. Их попросту не имелось. Одна-единственная лампочка светилась над входом в храм. Она и привлекла того москвича.
На «Шестопсалмии» в притвор вошёл мужчина. В кожаной стильной куртке, фирменных джинсах, интеллигентного вида. С достоинством перекрестился, сделал глубокий поклон. Не местный. Валера дал знак Максиму – читай, сам направился к незнакомцу. Мало ли, может, свечи нужны. Мужчина поздоровался, сказал, что из Москвы, православный, помогает храмам. За Таёжкой, в Каменке, у него прадед сидел в лагере. Был репрессирован в тридцатые годы. Отбывал срок в Каменке. С группой заключённых совершил побег и бесследно сгинул в тайге. Никакой дополнительной информации в архивах разыскать не удалось. Мужчина ехал в Каменку с сыном, поклониться месту гибели прадеда. Спросил:
– Ваш священник будет за раба Божия Иннокентия молиться?
– Прадед крещён? – спросил Валерий.
– Точно сказать не могу, документов нет, прабабушку я не знал, бабушку не спрашивал, но тогда всех крестили. Сам он русский, из Калуги.
Мужчина достал и протянул пятитысячную купюру:
– Хочу пожертвовать на ваш храм, чтобы молились за прадеда.
Валера принял деньги со словами:
– Батюшке обязательно передам вашу просьбу.
Валера, конечно, сразу подумал о долге Лаврентьеву за кругляк. Семь тысяч нужно, а тут сразу пять…
– Спаси вас Господи, – с поклоном поблагодарил Валера незнакомца.
– Не подскажете, – спросил тот, – как в Каменку проехать?
Валера пошёл на клирос, отправил Максима к мужчине, сам принялся читать дальше.
Боковым зрением увидел, Максим с мужчиной вышли из церкви, затем Максим вернулся, подошёл к клиросу и положил перед Валерием ещё одну пятитысячную купюру:
– Жертвует на храм. И просит меня поехать с ними, показать дорогу до Каменки.
Валера кивнул: езжай.
Как рассказал потом Максим, мужчина был главным энергетиком крупного московского предприятия. Можно сказать, коллега Максима. До Каменки они не доехали один километр, дорогу перегородила огромная лужа. Решили не рисковать. Пошли пешком, освящая путь мощным фонариком. От Каменки ничего не осталось. Лагерь закрыли в пятидесятые годы, деревня разъехалась лет на десять позже. Ровно шумела тайга. Верховой ветер, носившийся в небесных просторах, крылами касался вершин могучих дерев. Спелые звёзды лили холодный свет из вселенских далей, пахло прелым листом, осенью.
