Сергей Николаевич Прокопьев
Война и мир Петра Рыбася
Горстями и клоподавно
Дед Петро справлял День Советской армии и Военно-морского флота. Давно уже в новейших святцах отсутствовал боевой праздник с таким названием, у ветерана, воина Красной армии, он проходил исключительно под данной вывеской. И хотя на календаре красовалось 19 февраля, а не искомое 23-е, веселье было в разгаре.
Дед Петро сидел на полу с гармошкой в руках и пел: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд…» Продвигалась дивизия к месту кровопролитных боёв за новую жизнь не торопясь. Только разойдётся по пересечённой местности, как: стоп, машина, слазь, шофёр, не работает стартёр! Причина, конечно, не в стартёре – «что-то горло дырынчит, надо горло промочить». Благо, бегать далеко не надо – бутылка рядом стоит. Промочит певец голосовые связки, устранит вокальные помехи и по новой растягивает меха «по долинам и по взгорьям».
Текст в исполнении деда Петра до последней буковки соответствовал оригиналу, не подкопаешься, тогда как в музыкальное сопровождение то и дело вкрадывалось враньё. Когда оно становилось вопиющим, дед Петро в сердцах отрывал пальцы от клавиатуры и возвращал песню на исходные позиции, дабы к месту назначения, «Приморью», добраться без помарок. Поставил себе целью безошибочно взять «белой армии оплот».
Музыкально-боевые манёвры происходили далеко за полночь, песня на колыбельную не тянула, дочь Елена маялась в соседней от музицирования комнате. Сказать отцу: «Заканчивай поход, пора спать!» – знала по опыту – ничего не даст. А придумать, как по-другому прекратить продвижение войск, не могла.
…Родова у деда Петра была голосистой и певучей. В довоенные времена на свадьбе тётки как затянут на Бог знает сколько голосов «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю», как поведут мелодию по душам односельчан, те про вино и закуску забудут. Будто околдуют Рыбаси, ничего не надо – пели бы и пели… А дядька на баяне…. Петро глаз с дядькиных пальцев, летающих по клавиатуре, не спускает, в голове одно: «Научусь так же, истинный Бог, научусь». В будни приставал: «Дядя Андрей, научи!» Тот всё откладывал…
В госпитале, очнувшись безногим, первым делом спросил:
– На баяне буду играть? Руки целы?
– Даже на рояле!
– Не, на баяне дядька обещал научить.
– Девок охмурять! – подмигнула медсестра.
– Не, песни играть! – застеснялся Петро.
– Будешь, солдатик. Обязательно будешь!
Но жизнь, расстреляй её комар, понесла по кочкам, только держись. Не до певучих чёрно-белых кнопок. Не раз сокрушался Петро: «Рано Гитлер, бисова кровь, войну открыл, ой, рано. Не дал баян освоить. Сейчас бы жил, не тужил…»
Приходилось инвалиду тужить. Всякое бывало. Одно время фотоделом подкармливался. Из аппаратуры фотокамера и ничего больше. А тогда не сейчас: щёлк-щёлк и без всяких проявителей-закрепителей огребай монету. Всё врукопашную. Денег на фотоувеличитель где взять? Кроме финансовой проблемы ещё одна существенная – электричество до родной деревни ещё не дошло. Как тот солдат, что из топора кашу варил, разведчик Петро одним фотоаппаратом обходился. При помощи системы зеркал, установленных в состыкованных трубах, солнечный свет залучал в тёмную комнату на самодельный увеличитель с объективом от той же фотокамеры. Так печатал снимки со свадеб и других деревенских событий. И вздыхал: будь в руках баян, королём бы жил, обрабатывая сельские праздники.
– Ничего, мы ещё сыграем, – упрямо твердил. – Гармошку всё одно освою.
Когда женился, супруга Настасья сразу в штыки встретила мечту о музыкальном будущем.
– Не дури, – злилась на упрямые мечты.
– Боишься, расстреляй меня комар, буду баб охмурять, – смеялся Петро, тогда совсем не дед.
Самое интересное, будучи в солидном возрасте, музыкальные мысли из головы не выкинул.
На юбилей в шестьдесят пять лет дети подарили гармошку.
Радости было. Аж подпрыгивал на протезах.
– Эх, гармошечка-гармозеюшка! – гладил инструмент. – Долгожданная моя!
Пробовал на звук и светился, припадая щекой к мехам.
– От, золотенькие у меня детки! От, Леночка и Боречка! От, угодили папке!
Со шкодным лицом пел:
Растяну меха гармони!
Заглушу аккордеон –
Третий день милашка гонит
И меня, и самогон!
«Растянуть меха» он мог, а вот «заглушить» кого-нибудь стройной музыкой – увы… Тем не менее весь вечер за столом не отпускал подарок от себя.
– Дай поставлю на шкаф, – говорила жена. – Чё без толку держать. Не умеешь ведь!
– Не трожь, мамка!
Уже на следующий день «мамка» категорически потребовала в её присутствии не музицировать.
– Мне твои упражнения-испражнения не нужны! Без них нервы истрепал за сорок с лишним лет! Умел бы, тогда другое дело. Не смеши людей!
– А как я научусь?
– Только не в моём присутствии. Без меня хоть ложкой хлебай… А когда я дома, никаких пиликаний…
– Ты всегда дома!
Пришлось поставить гармонь на шкаф пыль собирать. Но самоучитель дед купил, теорию осваивать, листал и сам над собой смеялся: «Это, расстреляй меня комар, как девок по переписке целовать».
Лет пять стоял беззвучно инструмент на шкафу.
– Испортится без дела, – сокрушался потенциальный гармонист.
И только через полгода, после того как схоронил жену, достал «гармозеюшку». Хотел в кружок записаться. Обзвонил все клубы, ни одной студии для гармонистов не нашёл.
– Ну и дураки! – оценил ситуацию. – Сам научусь!
На кнопки клавиатуры наклеил кружочки с названиями нот: до, ре, ми и так далее. Приступая к разучиванию песни, писал свою партитуру. К примеру: до 2, ми 3, соль 1. Что означало в переводе на язык действий: до нажимать два раза, ми – три… Длительность звуков – целые, половинные, четвертные – не обозначались в оригинальной записи. По поводу этой составляющей музыки дед Петро полагался исключительно на слуховые данные. «Чё мне, симфонии играть?»
Смастерил несколько пюпитров, дабы самодельные партии песен держать при разучивании перед глазами. Для игры на полу (без протезов, сидя на полу, очень удобно) – одна подставка для нот.
В случае музицирования на диване – другой пюпитр, за столом – третий. Основательно подготовился.
Разучивал песни, как сам говорил, «давя клопов», или – «клоподавно». Больше, чем на одну кнопку, сразу не нажимал.
Взялся за гармошку настырно. Играть, считал, так играть, а не мечтательные пузыри пускать. Без того уйма лет безмузыкально потеряна. Поэтому продыху инструменту не давал.
Первую песню выбрал «Во поле берёза стояла».
– Ух, у нас в разведке один хорошо её пел! Как затянет, бывало!
Действовал начинающий музыкант так. Усядется, скажем, на полу, пюпитр с партитурой поставит, и поехали:
– Во поле берё…
Конечно, каждую клавишу, прежде чем нажать, глазами поймать надо. Мелодия, и без того неспешная, у деда Петра вообще со скоростью черепахи движется. Через очки на носу посмотрит в партитуру, потом на меченые клавиши, дабы точно совместить одно с другим, извлекая песню из гармошки. На пути от партитуры до клавиатуры нередко случались досадные потери, и тогда враньё закрадывалось во вдохновенную игру.
– Деда, какую-то левизну играешь! – не могла промолчать внучка Юлька.
– Сам вижу! – психовал дед. – Молчала бы, соплюшка!
– Сам соплюх!
Пальцы у гармониста отнюдь не для виртуозных пассажей – суставы узлами, подушечки шляпками болтов – так и норовили, кроме нужной, за компанию соседнюю пуговичку прихватить. То и дело инструмент блажил аккордом, не предусмотренным нотной грамотой. Случалось, на пути к цели палец за палец запнётся, опять затык.
Дед не отчаивался от таких мелочей. Тем более, играл и пел одновременно. Враньё сопровождения покрывал вокальной партией.
– Во поле берёза, – к примеру, бравенько сыграет и споёт без помарок. Как результат – головокружение от успехов. Забудет, какого следующего «клопа давить».
– Вот, расстреляй меня комар! – ругнётся, возвращается к началу песни: – Во поле…
И тут же другая заковыка – палец оступится, не на ту пуговку попадёт.
– Ну, старый тупень! – обзовёт себя, но продолжает упорно гнуть своё: – Во поле берёза…
– Когда она у тебя стоять будет? – не выдержит Елена.
– Ты лучше борщ не пересоли! – защитится музыкант. – Кричишь под руку. Сама вечно соли набуровишь, без самогонки в горло не лезет.
– Тебе лишь бы повод осамогониться найти! То не лезет – пересолила, то не лезет – другая холера!
– Во поле берёза стояла, – удачно перейдёт трудную часть гармонист, – во поле…
И опять тормоз – не может отыскать, с какой клавиши продолжать «кудрявая»…
– На полу неудобно играть, – найдёт выход из заминки, – некуда меха растягивать.
Начинает перемещаться на диван. С помощью Юльки установит диванный пюпитр.
– Ничего, – усядется поудобнее, – оно всегда морока в ученье, зато потом, как заиграю, все девки на гулянке мои. «Не забуду четверга, было девок до фига…»
Спел частушку а капелла, без гармошечной поддержки.
– Дед, а зачем тебе девки? – Юльке везде надо успеть.
– Любовь крутить!
– Старые любовью не занимаются, – Юлька с апломбом. – У них импотенции нет.
– Юлька, схлопочешь по губам! – выскочит из кухни Елена.
Дед, прикрывая внучку, громко заведёт в который раз:
– Во поле берёза стояла!
– Во поле кудрявая стояла, – помогает внучка, но быстрым ритмом собьёт, не давая дойти до заветного «люли-люли».
– Юлька, не мешай!
– Дед, ты опять сегодня не заломаешь берёзу! А зачем её ломать?
– Чтобы тебя прутиком выпороть! Может, старших начнёшь уважать! Любовь они, видите ли, крутить не могут!
– Папа, прекращай! – снова прибежит из кухни Елена…
Так бился за музыкальное будущее наш гармонист.
К моменту действия сегодняшнего рассказа, когда дед Петро праздновал День Советской армии, он уже прошёл начальный этап ученичества. И, как всегда самоуверенно, считал, что победил гармонь. Клавиатура всё ещё была в кружочках, хотя гармонист уже свободно ориентировался в расположении клавиш. На гулянках после первой рюмки рвался поразить гостей исполнительским мастерством, хватался за инструмент. Не всегда Елене удавалось вовремя пресечь гармошечные порывы. За душу, что там говорить, музыка из-под пальцев деда Петра никого не брала. Если и развлекала гостей, исключительно как цирковая экзотика: древний дед гармошку на восьмом десятке освоил.
Как бы там ни было – мелодии наш герой научился «клоподавно» выводить. С поддержкой басами дело обстояло хуже. Правая рука с левой никак не могли спеться. Одна в лес, другая – по своим делам. «Горстями», так образно называл дед Петро игру аккордами, –
вообще плохо получалось.
Это не смущало гармониста, играть он любил. Репертуар был не слишком богатый, но по одной песне на все случае жизни. «Заламывал берёзу», Сулико из одноимённой песни искал, выпрашивал у мороза милость по отношению к себе и коню белогривому… Согласно тематике февральского праздника, растягивал меха «по долинам и по взгорьям…»
«Дивизию» на место боев вёл с привалами, на которых прикладывался к бутылке и дремал, положив голову на гармошку.
В эти моменты Елена радовалась: «Кажется, успокоился».
Однако вскоре опять «шли лихие эскадроны».
В одну из пауз дочь осторожно выглянула. Отец спал, привалившись спиной к стене, голова на мехах. Елена осторожно взяла бутылку, где оставалось граммов сто пятьдесят (на пару часов «похода дивизии»), на цыпочках унесла. Затем вышла на лестничную площадку,
повернула рубильник, отключила электричество в квартире, для правдоподобности картины погасила лампочку на площадке.
Вскоре дед Петро проснулся.
– Чё темно-то, расстреляй меня комар? – обратился в ночь. – Лена, ты погасила?
Не дождавшись ответа, пошарил рукой вокруг себя. Играть и петь в темноте мог, но сугубо при наличии смягчителя «дырынчащего» горла. Коего не находил.
С трудом поднялся на протезы, щёлкнул выключателем в комнате, затем – в коридоре. Повозился с замками, открыл входную дверь.
– Расстреляй меня комар, – проворчал, – и здесь нет. Сволочи! День Советской армии идёт, они свет вырубили! Сталина бы на вас!
– Лена, – обратился за сочувствием к дочери, – холодильник разморозится…
Долго ворчал, укладываясь на диван.
«Вот я умно сделала! – мысленно гладила себя по голове Елена. –
Вот хитро придумала!»
А гармонисту в ту ночь приснился волшебный сон, в котором молодой Петро был одновременно в двух лицах: сидя на лавке, играл на баяне, да так играл, что пальцы в умопомрачительной скорости носились по клавиатуре от верхнего края до нижнего, не давая спокойной жизни ни одной кнопке! И он же на круге плясал с «гарными дивчинами». Ноги (свои родные резвые да проворные ноженьки!) заделывали такого гопака, что земля ходуном ходила!..
Пылающие головёшки
Через год, как жена Настасья умерла, дед Петро надумал бабушку завести.
– Две головёшки веселее тлеют, – сказал дочери.
Елена и сама за такой расклад. Трудно одной дом вести, когда Юлька маленькая, отец – инвалид. С бабушкой всё легче будет.
Первая кандидатка в головёшки через три дома жила. Не прочь была вместе с каким-нибудь старичком тлеть. И площадь для этого есть. Своя однокомнатная квартира. Завидная головёшка. Пригласили её на семейную гулянку. Дед Петро, приняв на грудь, бульдозером пошёл на невесту. Вместо того, чтобы салаты подкладывать, водочку подливать, комплименты расточать и другие кавалерские знаки внимания, начал прихватывать за когда-то туго выпуклые места и недвусмысленно намекать, дескать, айда к тебе, чё время терять! Бабулька больше, как тлеть вместе, ни о чём не мечтала, тут на неё пламя рукастое налетело.
– Мне свой за сорок лет надоел до чёртиков! – наотрез отказалась идти в предлагаемый костёр. – Не хочу перед смертью новый грех на душу брать!
Дед Петро не стал принимать близко к сердцу от ворот поворот, тут же казашку Раю нашёл. Маленькая, неказистая, она никаких претензий не выдвигала насчёт телесных притязаний. Другое «но» в данном варианте. Для Елены особенно. Своего жилья Рая не имела, зато родственников добрый аул. И не в далёких степях Казахстана – в Омске. В частном секторе. Мыться, стираться как наедут, Елена не знала, куда бежать. Табор. Одни в ванне плещутся, другие на пол в большой комнате рассядутся, как в юрте, чай пьют. Подрастающее поколение в огромном количестве во всех комнатах на ушах стоит. Одним словом, от этой головёшки такой пожар разгорелся.
– Из-за них с Юлькой не могу позаниматься! – жаловалась Елена.
Отцу хоть в лоб, хоть по лбу. Казашка Рая нравилась вместе с роднёй.
– Дак, хорошо! Люди вокруг, весело.
– Какие люди? Содом! Хоть святых выноси!
На святых и вышла нестыковка.
Казашка Рая – мусульманка, тогда как дед Петро любовь к салу всосал с молоком матери. За пятьдесят лет осибирился основательно, на украинскую мову только в моменты сильнейшего душевного волнения мог сбиться, тогда как аппетит к национальному продукту морозы не высушили. Дня не проживёт без него. Казашка Рая видеть сала не могла. Покрывалась аллергическими пятнами…
Дед Петро решил, что поступиться национальным достижением ради любви – неподъёмная цена. И затушил казахский пожар русским выражением: а идите вы все куда подальше.
Вступив на женительную тропу, остановиться не мог. Вскорости после казахского нашествия появилась Лида. Бабушка-старушка очень даже исключительная. Шестьдесят пять лет от роду, ей и пятьдесят пять не дашь. Яблочко наливное, а не бабулька. Моторная, страшное дело. Все сериалы посмотреть успеет, заодно и сготовить, и постирать. На что Елена проворная, не могла за ней угнаться.
Ростиком небольшенькая. «Полумерок я», – иронизировала на свои формы. А силы!.. Ничего не стоило схватить деда Петра и поднять с пола на диван. Ветеран хохочет:
– Ты, Лида, мотор в юбке!
Пользуясь костровой терминологией, можно сказать, со всех сторон замечательная подвернулась головёшка. Дед Петро рядом с ней разгорелся в ладного парубка. «Права была цыганка!» – говорил. До войны нагадала ему одна: «С ногами у тебя, касатик, выйдет плохо, а последняя жена будет чёрной масти». Лида соответствовала этому описанию. Брюнетка, несмотря на возраст.
Елену старинные цыганские предсказания не волнуют, зато какая подмога! Нарадоваться не могла! Пока обухом по голове не заявил отец: «Буду жениться по всем правилам».
Пусть без фаты и галстука-бабочки, но с официальным штампом в паспорте. Мол, всё должно, как у людей, а не потаскушным методом. «Мы не подзаборные собаки! Я чё, зря кровь на войне проливал?!»
От такой честности у Елены давление начало зайцем скакать, а мысли – блохами.
Сошлись, называется, головёшки веселее тлеть.
– Ну, а вдруг ты умрёшь, квартира как? – пытается отцу втолковать.
– Чё ты меня хоронишь?
– А вдруг она на развод подаст? – возник у Елены в голове ещё один невесёлый вариант супружества головёшек. – Начнёт жилплощадь оттяпывать?
– Надо верить людям! И цыганка нагадала!
– Ему говоришь стриженый, он – бритый! Живите на здоровье без всяких загсов!
– Мы не подзаборные собаки!
– Дались тебе эти собаки! Ты нас с Юлькой хочешь сделать подзаборными! Без квартиры оставить!
Да его разве переговоришь. Упёртый! Во всех отношениях.
К примеру, кто бы ему что ни делал – всегда плохо. Нередко до смешного доходит: не знаю как, но не так. Всю жизнь провёл на позиции: лучше его никто «не сробит». Даже если сам не может, из шкуры вон лезет под руку с советами. Уверен на все сто: только с его мудрыми подсказками что-то путное может получиться. При этом ценными указаниями доводит исполнителя до истерики. Топор тот держит не так, рубанок не эдак, кистью, как метлой, машет… Словом, одни безрукие и безголовые вокруг.
По этой причине сын Борис долго не соглашался копать колодец на даче у Елены. Согласился с одним жесточайшим условием – отца близко не будет. Пусть безвылазно дома сидит.
– Если появится, – сказал сестре, – брошу всё в ту же минуту, и ноги моей больше не будет. Начнёт из меня дурака делать!
Папин сынок, одним словом.
Как ни буйствовал дед Петро на ультиматум старшего чада, пришлось согласиться.
– Да будь свои ноги, расстреляй меня комар, просил бы я вас!
Через Елену надавал советов. Непременно стыки колец раствором скреплять. Последнее кольцо на две трети должно в воде быть… И так далее. Елена записала техническое задание на бумажку. Роспись только забыла взять.
– Знаю без наставлений! – отмахнулся Борис от бумажки. –
Я выкопал одиннадцать колодцев, что мне его теория.
Копал с помощью друга. Хорошо получилось, без перекосов.
– Неправильно! – принёсся дед Петро на следующий день. – Неправильно! Я не так говорил!
– Вот же! – Елена предусмотрительно бумажку с техзаданием сохранила.
– Они не дошли до жилы.
– Ты сам просил последнее кольцо на две трети в воду опустить!
– Нет, воды будет мало, надо углублять!
– У всех так.
– Потому и маются без воды в засуху!
Борис отказался заниматься «мартышкиным трудом»:
– Делать мне нечего из пустого в порожнее надрываться!
Мысль об углублении колодца глодала деда Петра всю зиму, в которую с бабушкой-невестой Лидой познакомился. Эту головёшку надумал (зачем тратиться на работников) послать на исправление огрехов сына.
– Ты сама говорила, что чистила в деревне колодец. А здесь – то же самое. Подкопаешь по кругу, чтобы кольца сели. Не боись!
– Я и не боюсь!
Дал дед Петро указания, бабушка-невеста опустилась в земное чрево.
– Петро, – сосед спрашивает, – ты что – уже баб в колодце солить начал?
– Вас ведь, расстреляй меня комар, не допросишься.
Лида, согласно наказу, подкапывала по окружности кольца. Дед, опасно перевешиваясь во чрево колодца, командовал сверху.
– Сделаем в лучшем варианте! – бабушка-невеста кричит.
Не получилось. Из-под кольца хлынула вода, пошёл плывун.
– Ой! Погибель моя! – заголосила головёшка. – Господи, спаси-помоги!
– Чё ты орёшь! – утешил жених. – Сейчас пройдёт!
Ошибся в прогнозе. Кольца заскрежетали, начали смещаться. Трагические звуки наверху было жутко слышать, а уж внутри колодца… Бабушка-невеста истошно завопила, накрыв голову руками.
– Хватайся за верёвку! – закричала Елена. – Скорей!
Кольца пошли вбок, Лида мёртвой хваткой вцепилась в верёвку. Елена вырвала работницу наружу.
– Ой! Смертушка чуть не настигла! – голосила та, поспешно переодеваясь в чистое.
– Вот и остановились! – глядя в колодец, сказал заказчик. – Иди посмотри. Завтра можно продолжить.
Смотреть бабушка-невеста не стала. Поспешно развернулась на выход и запылила с дачи, куда глаза глядят.
На радость Елены плывун бесповоротно отпугнул головёшку от совместного тления.
А дед Петро, снова оставшись вакантным женихом, вздыхал:
– Хороша была, расстреляй меня комар, девка! Ох, хороша! Трусливая только! С кем теперь колодец углублять? Ума не приложу…
