Сергей Николаевич Прокопьев
Афганский синодик
Псевдоафганец
Лёня был из вралей. Познакомил нас инок Роман. Сам он крестился, когда было за сорок. Технарь по образованию, кандидат наук, преподавал в вузе. В православие пришёл основательно, принял иноческий постриг и решил для себя: если ты встаёшь на монашеский путь, должен служить Богу всегда и во всём: словом, внешним видом, поступками. Все другие наряды, кроме подрясника, исключил из гардероба. Ректору вуза сей дресс-код не понравилось. Поставил условие: или читай курс в светском костюме, или нам придётся расстаться. В нашем, якобы демократическом государстве, это обычное явление. Как чёрт ладана (скорее, так оно и есть) боятся директора школ, учебных заведений разного уровня проявления приверженности к православию. Слава Богу, нательные крестики не запрещают, но прийти священнику в школу на урок или в вуз на встречу со студентами – тысяча причин найдётся отказать. Нет, нет и нет.
Роман на «или-или» ректора, выбрал второе и ушёл из института. Согласитесь – поступок. В принципе, мог на лекции надевать светский костюм. Нет.
Жизнь свела нас с Романом в однодневной паломнической поездке, я вручил ему свою книжку, обменялись телефонами, через какое-то время он позвонил, сказал, что рассказы про Афганистан понравились, и сообщил: его сестра, фельдшер, была там. Тема войны, как известно, одна из вечных в поэзии, прозе и драматургии, я попросил Романа свести с сестрой на беседу.
Роман позвонил на следующий день и, сообщил: нашёл для меня афганца. Дескать, на ловца и зверь бежит. На автобусной остановке подошёл к Роману мужчина в камуфляже и попросил благословение. Принял инока за иерея. Роман ситуацию прояснил, в коротком разговоре незнакомец обмолвился об афганском прошлом, Роман тут же предложил афганцу встретиться с писателем.
«У меня есть что рассказать», – сказал мужчина.
Но оказался вралём.
Слаб человек. С подобным приходилось столкнуться однажды в среде ветеранов Великой Отечественной. Попал на мероприятие, посвященное битве под Москвой. Приметил ветерана, который красочно рассказывал со сцены о боях под Москвой в сорок первом, как героически защищала столицу его часть и он в том числе. К началу речи ветерана я припоздал, фамилию не услышал, но заинтересовался, решил взять на заметку, вдруг пригодится. Шли нулевые годы ХХI века, ветераны, кто воевал с немцами на западном фронте, уходили один за другим. На первый план выдвинулись, кому досталось участвовать в краткосрочной войне с Японией в сорок пятом. До этого были они в тени тех, кому выпало держать оборону Сталинграда, ходить в атаку на Курской Дуге, кто освобождал Харьков, Киев, Минск, прошёл Польшу, Австрию, Чехословакию, брал Кенигсберг, Берлин. Таких воинов Великой Отечественной становилось меньше и меньше.
И вот один из них, причём в силе и светлой памяти. Решил взять у него телефон, однако защитник Москвы куда-то исчез по окончании торжественной части. В вестибюле стояло несколько ветеранов с медалями, орденами на пиджаках. Я подошёл к одному, спросил фамилию, интересовавшего меня фронтовика.
– Бабич что ли? – скептически скривился ветеран и вдруг жёстко добавил: – Не верьте ему! Врёт он! Никакой не защитник Москвы! Я ему так и сказал. Видите, убежал… Трепло! Он с двадцать третьего, их год призвали в сорок втором. Какую Москву мог защищать? Я ему когда-нибудь морду набью! Трепло несчастное! Воевал ты, никто не отрицает, но зачем приписывать себе, чего не было!
Не сказать, что я сходу поверил категоричному фронтовику. Его награды говорили: воевал по-настоящему. Грудь украшали два ордена Великой Отечественной войны, орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За взятие Бухареста», и большой набор юбилейных. Серьёзный ветеран. Да мало ли по какой причине пробегает чёрная кошка между людьми, возникает личная неприязнь. Больше про Бабича ни у кого спрашивать не стал, а фамилию запала в память.
История с Бабичем продолжилась лет через восемь. Мне позвонил девяностолетний ветеран Великой Отечественной, назовём его Виктором Мефодьевичем Доминым, попросил написать предисловие к его книге. Кто-то порекомендовал меня в качестве эксперта, дал сотовый телефон, отказать я не мог. Подумал, ладно, почитаю, а там видно будет. Попросил электронную версию книги, жил ветеран в городке Нефтяников, ехать за рукописью на другой конец города, терять полдня, не хотелось. Ветеран согласился, книга уже была набрана в издательстве. Оттуда прислали текст.
Материал был вполне, я с чистой совестью написал предисловие, позвонил Виктору Мефодьевичу, поговорили о книге, несколько моментов мне очень понравилось. Вызывало уважение обстоятельство, Виктор Мефодьевич писал исключительно о других. Это были не мемуары, а ряд очерков о ветеранах войны, их боевом пути. Домин скрупулёзно собирал материал, беседовал с фронтовиками, изучал документы. Поставил перед собой задачу рассказать о людях своего поколения, земляках, прошедших войну, о ком никто не расскажет. Тема Великой Отечественной после развала Советского Союза потеряла актуальность у газетчиков, мимоходом вспомнят перед Днём Победы, и опять на год забудут. Человек более чем преклонного возраста, Виктор Мефодьевич являл собой пример труженика-летописца. Это была его четвёртая книга. Заканчивая разговор, я вспомнил о Бабиче.
– Он пять лет назад умер, – сказал Виктор Мефодьевич, – а почему им заинтересовались?
Я рассказал о торжественном заседании, посвящённом годовщине битвы под Москвой, ситуации в которой познакомился с Бабичем и отзыве ветерана о нём.
– Не очень хорошая история, – с неохотой, как мне показалось, заговорил Виктор Мефодьевич. – Я ведь для предыдущей книги написал большой очерк о нём. Но не поставил. На самом деле, насочинял. И человек-то неплохой, много испытал, но в конце жизни настолько повело, почти героем себя представлял. И верили ему, в том числе и фронтовики. Я долгое время за чистую монету принимал его рассказы. А документов подтверждающих показать не мог. Отговаривался – куда-то задевал. Если бы я сразу полистал его военный билет, многое бы прояснилось. А он отнекивался, дескать, не может найти. Я три раза был у него дома. Справки о двух ранениях он показывал. Тут правду говорил. Носил гвардейский значок, а часть его, как я выяснил, не была гвардейской. Два ордена Великой Отечественной войны носил. Хотя получил всего один. Нам, участникам боёв, всем давали к 40-летию Победы, второй сам себе нацепил, как оказалось.
С нежеланием рассказывал Виктор Мефодьевич о собрате фронтовике. Я, стараясь быть ненавязчивым, расспрашивал осторожно. Понятно, чаще всего человеком, выставляющим себя героем, движет банальное желание быть лучше, чем ты есть на самом деле, но каждый конкретный случай интересен по-своему. Виктор Мефодьевич испытывал неловкость за воина, который выставлял себя в неприглядном свете, в то же время в нём говорила обида, столько времени его водили за нос, мог написать о другом человеке, о ком никто уже не напишет.
Бабич самозабвенно рассказывал Виктору Мефодьевичу о боях на улицах Сталинграда, как косил он из пулемёта наседающих фрицев, не давая возможности подняться и начать штурм здания. Весь взвод полёг, он один, раненный в ногу, истекая кровью, держался, пока не подошло подкрепление. За тот бой награждён медалью «За отвагу».
Дотошный Виктор Мефодьевич выяснил, часть Бабича вела бои в тридцати километрах от Сталинграда, в городе вообще не была. Там ранило его героя в ногу.
Дальше шла история с лечением в госпитале. Тоже вызывающая недоверие. Раненного Бабича отправили в тыл, санитарный поезд шёл в Сибирь, но он попросился поближе к дому, жил в Татарии. Просьбу удовлетворили. По словам фронтовика, за ним в Казани на вокзал целая делегация приехала – главврач, медсёстры. Выписали из госпиталя, опять же с его слов, на костылях, и прямо на них отправили на фронт. Накануне родная сестра написала – отец при смерти. Как не попрощаться с отцом? Поехал самовольно домой. Отец через три дня умер, Бабич участвовал в похоронах. Родственники ему: ну что ты сразу после похорон поедешь, успеешь на войну, ты же сын, должен помянуть на девять дней.
Когда явился в военкомат, приняли как дезертира. Вместо воинской части отправили в Куйбышев. Трибунал присудил десять лет с отправкой на фронт. Бабич рассказывал о геройских боях в штрафбате на Курской Дуге. До этого не рассказывал, а тут вышел телесериал «Штрафбат». И Бабич начал рассказывать о своём штрафбатстве. Хотя был рядовым, а штрафбат формировался из бывших офицеров. На самом деле воевал в штрафроте, но на Курской дуге на самом деле был ранен, смыл вину кровью.
Описывал Домину, как отчаянно дрался их штрафбат, его рота, в ней осталось двенадцать человек, считая раненных, остальные погибли. Всё было в повествовании Бабича – бросок во вражеские окопы, рукопашная, уничтожение вражеского дота, взятие высотки, ранение. «Тебе Героя давать надо!» – передавал он Виктору Мефодьевичу слова своего командира. И добавлял, если бы не штрафбат, точно дали, а так только орден Великой Отечественной получил. Как выяснил Домин, орден носил не свой. Был у Бабича друг-фронтовик, прошёл всю войну, жил один, поехал к дочери в Свердловск, там умер. Ключи от квартиры перед отъездом оставил Бабичу. Домин считает, Бабич орден друга взял, а также его гвардейский знак.
Домин однажды перебирал бумаги районного Совета ветеранов и наткнулся на копию военного билета Бабича. В ней гвардейский знак и орден Великой Отечественной войны были вписаны другой рукой.
После войны Бабич женился, через полгода жена подала на развод, хотя была беременной. Родилась дочь, платил алименты, но с дочерью отношения не сложились. Ни с дочерью, ни с внучкой. Дочь никогда не приезжала к нему, к себе не позвала ни разу.
В сорок седьмом году Бабич получил двадцать пять лет лагерей. Говорил, за анекдот про Сталина. По этапу прибыл в Омск, строил нефтекомбинат. В 1956 году по амнистии освободился. Первая книга, которую написал Домин в череде своих книг-очерков, была на особо популярную тогда тему о безвинных жертвах сталинизма. Включил в неё материал о Бабиче. Тогда безоговорочно верил собрату-фронтовику. И взялся собирать материал о его боевом пути…
Образования Бабич не получил, работал слесарем на заводе до самой пенсии. Последние пятнадцать лет жил один, вторая жена умерла, детей у них не было.
– Бог ему судья, – сказал мне Виктор Мефодьевич. – Наверное, скучно было ему жить. Как сыч один в двухкомнатной квартире. Мне несколько раз говорил: «Хорошо, ты умеешь книжки писать, я, было, попробовал, а фига два – ни шиша не получается». Вот он и начал упражняться в устном сочинительстве, придумывать себе подвиги. Хотелось хоть в фантазиях погеройствовать. И врал со сцены. Наш брат фронтовики не любят вралей. Вы говорите, ветеран обещал по физиономии заехать Бабичу. Это, наверное, майор Соколов. Они однажды сцепились. Деды, обоим за восемьдесят. Соколов ему пиджак порвал, рванул гвардейский знак: «Не твой он!» Грозился написать в областной Совет ветеранов. Да вскоре умер.
Само собой, Бог судья Бабичу. И как ни крути, воевал он на передовой, пороху понюхал. Лёня, скорее, был чистым вралём.
Инок Роман продиктовал мне его телефон. Точнее – его племянницы. Так Лёня говорил. Позже возникло у меня сомнение: а не сожительница ли она. Два раза попадал на неё, потом трубку взял Лёня и предложил встретиться у него в сторожке. Лёня охранял строительный объект. Несколько раз переносили, у Лёни была какая-то путаница с дежурствами. Многое у него было путано. Наконец договорились сойтись в воскресенье, да и то получилось, что сначала на одиннадцать Лёня назначил, потом на тринадцать, наконец на пятнадцать часов.
– В три буду железно, – отрывисто говорил в трубку Лёня. – Ворота закрыты проволокой, откручиваете и смело заходите. Я буду в будке.
Ни в будке не обнаружил его, на двери висел замок, ни рядом с ней. Такое отношение к себе вызвало досаду, но я тоже упрямый, решил доиграть ситуацию до конца.
Охраняемый Лёней объект представлял длинный, на шесть подъездов, двенадцатиэтажный дом. Панельный. Есть у меня знакомый, в прошлом строитель, часто повторяет: ни в коем разе не покупай квартиру в новых домах – это мышеловки. Строят тап-ляп, нормы не выдерживают, ушлые владельцы частных строительных компаний на всём экономят. И приводит пример землетрясения в Армении в декабре 1988 года. Его посылали туда на восстановление Ленинакана. «Армяне в семидесятые, восьмидесятые годы строили в обезжиренном варианте, – рассказывал о той своей командировке. – По принципу: из положенного на дом цемента, каждый второй-третий мешок – на сторону. Также арматура, другие стройматериалы. А когда тряхнуло – дома посыпались. Если вместо цемента песок, как они будут стоять! Какие дома и выдержали удар – старые».
Ещё до того, как закрыли и снесли хоккейный дворец «Арена-Омск», что простоял всего одиннадцать лет, знакомый предупреждал, зная, что я неравнодушен к хоккею: «Не ходи туда, если жизнь дорога, проектировали его и строили, как те армяне в Ленинакане».
Жить, утверждает мой категоричный знакомый, надо в домах, построенных в советское время.
Дом, охраняемый Лёней, строился ещё хуже, чем «Арена-Омск», до отделки дело не дошло. Серьёзный дефект выявился с завершением монтажа последнего этажа. Дом стоял заброшенным.
– Воровать здесь нечего, – хохотнул Лёня, представляя объект, – главное, чтобы сторожа вместе с будкой не утащили. Но пусть кто попробует – как-никак разведчик! Хоть три контузии, весь израненный, изрезанный, а враз сверну головёнку. В Чечне, было дело, резались на ничейной полосе с разведкой чеченов. Они к нам шли, а мы к ним и схлестнулись на нетралке, напоролись в темноте друг на друга. Открой мы огонь – чечены бы из крупнокалиберных пулемётов по нетралке ударили, они начни стрелять – наши бы минами забросали. Чисто молча резались! Меня тогда по спине полосонули и по рёбрам. Но вскользь. Я троих амбалов уложил. Режу одинаково, что правой, что левой рукой. Чечен ждёт удара с одной стороны, я его с другой валю. Всех мы положили тогда!
Лёня был бушлате, тельняшка на виду, дескать, знай ребят из «войск дяди Васи».
Будочка-сторожка крохотная, метра два с половиной на три. Посредине мощный электрический обогревать. Лёня первым делом начал показывать в смартфоне афганские фотографии. Я пытался вглядываться, но качество было низкое. БМП, группа бойцов рядом.
– Это вот я, – тыкал пальцем Лёня, – видишь? Боком стою.
Ничего я разобрать не мог. Подслеповатая лампочка под потолком светила еле-еле.
– Это мы под Кандагаром, – комментировал Лёня. – Этот Борька Штырь, погиб! Фофан подорвал себя…
Фотографии, честно говоря, мало меня интересовали. Постарался быстрее перевести разговор к делу. Я без того больше часа торчал у будки в ожидании Лёни. Уже хотел уходить. На телефонные звонки никто не отвечал.
Через пять минут разговора я понял: Лёня из тех рассказчиков, кто перескакивает с пятого на десятое, нить темы не держит, надо постоянно направлять. В первом телефонном разговоре он заинтриговал, говоря о боевом прошлом: «С первыми запрыгнул в Афган и с последней колонной ушёл». Поэтому я решил взять быка за рога, перестал щуриться на подслеповатые фотографий в смартфоне, перешёл к тебе штурма дворца Амина. При этом вставил для «смазки» свои «три копейки», сказал, что знаком с офицером отряда «Вымпел», который участвовал в операции по взятию второго по важности после дворца Амина объекта, коим был генштаб афганской армии. На это Лёня мгновенно отреагировал:
– Ну да, когда мы штурмовали Амина, другие ребята прибирали к рукам штаб, вокзал, телецентр.
«Вокзал» кольнул меня. Какой такой вокзал – в Афганистане нет железных дорог. Но кольнул легко, мало ли, оговорился человек, имел в виду аэродром, его тоже брали в тот день под контроль, обрубая любую неожиданность.
Рассказывал Лёня воодушевлённо:
– Первым на дворец прыгнул «Вымпел», потом «Альфа», потом мы, разведчики, за нами – морпехи. У Амина стража, как под линеечку мужики, два метра ростом. Ни на сантиметр больше или меньше! Два метра амбалы. А я-то маленький. Куда мне? Только стрелял поначалу. А припёрло, в рукопашку пошёл. Морпехов зажали, не могут вырваться, мы к ним ломанулись. Рубились сапёрными лопатками! Видел Амина живым, когда с группой жён пробегал – маленький, пухленький. А перестрелял его жён мусульманский батальон. Нам зато досталось трупы выносить. Насчитали девятьсот девяносто девять жён. Или у них по штату такое количество положено – три девятки, или тысячная затерялась в суматохе. Представляешь, он с женой переспал, а следующего раза она три года ждёт. Во порядки, блин… Мы, разведчики, с охраной Амина, разобрались, пока кэгэбэшники подрывали ворота, четыре часа врукапашку дрались.
Лёня сыпал информацией. Только успевай переваривать. Я пропустил его «четыре часа рукопашки». Позже, слушая запись, обратил внимание. Какие четыре часа – вся операция по захвату дворца длилась порядка сорока пяти минут.
– Во дворце красота – обалдеть! – жарко рассказывал Витя. – Всё под золото! И павлинов целое стадо. Хвосты – ё-моё! Мы быстренько красоту проредили. Когда уходили из дворца – кагэбэшники попросили очистить территорию, погранцов поставили, – так павлины, что курицы общипанные, ни у одного не осталось хвоста, парни повыдёргивали на трофеи. У кого в погоне перо, у кого под беретом. Взять меня, где я тех павлинов в Омске видел. Да и все ребята. Так что с первыми вояками запрыгнул я в Афган, с последними уходил. Только не с той красивой колонной, что по телеку показывали: белые подворотнички, броня горит свежей краской. Мы с боями выходили. И Чечню всю протопал. Всю дорогу в разведке.
Лёня перескочил из Афганистана в Чечню. Я не стал возвращать обратно. Решил: пусть изложит блок событий, который у него на языке вертится. По опыту знаю, надо дать такому выговорится, потом проще вопросы задавать и обстоятельно расспрашивать.
– Операция была в Чечне, – начал Лёня, – одного туза мы тяпнули. Выследили и ага! Шишка важная! Не пушечное мясо. Подробно пока говорить не будем – нельзя. Тихо не получилось, с боем взяли. Старлею ноги перебило. Дали Героя России, посмертно. Старлей нам: «Ребята, оставляйте меня – прикрою». Язык баскетбольного роста – два метра десять сантиметров, а весом штангист-тяж – килограммов сто двадцать. Бородища во всю морду. Я взваливаю на спину, поволок. Сначала за спиной со стороны, где старлей остался, стрельба шла, потом гранаты забухали. И тишина. Мы остановились, слышим – погони нет. Решили вернуться. Двое остались с грузом, амбалом бородатым, мы поползли. Видим картину яснее ясного: старлей две гранаты себе под ноги швырнул, чечены тюльпанчиком вокруг лежат. Сам подорвался, их с собой захватил. Старлею посмертно Героя дали. Хороший пацан, двадцать семь лет, тоже разведчик. Тот, что два метра десять сантиметров, оказался не только верзилой, башка бородатая лучше всякого компьютера, полно было явок, адресов, паролей. По его информации в Ичкерии взяли четыре террористические группировки, на Кубани – шесть, в Москве – восемь. По всей России ценные сведения были у него, все вытрясли. Сказал как миленький. Мне за него орден Мужества дали. Командир честно признался: «Лёня, кабы ранило тебя, получил Героя, а то без царапины вернулся». А жене моей посмертно Красную Звезду…
Мысль у Лёни снова скакнула зайцем, на этот раз обратно в Афганистан:
– Мы как женились. Моей матери из Афгана в восьмидесятом похоронка пришла. Они гроб ждут, а я сам через полгода из Склифософского заявляюсь. Тогда и женился. Она хирургическая медсестра. Не хотел, чтобы в Афган ехала, она: «Как я без тебя! Ты там, я тут. Одного не пущу. Поеду». И погибла. Духи из «града» накрыли госпиталь…
Я попытался уточнить, какие «грады» у духов?
– Трофейный, – объяснил Лёня, – у нас захватили. Из него жахнули, она майора собой закрыла… Красную Звезду – посмертно. Я получал за неё.
