Сергей Соловьев
История России с древнейших времен. Книга IX. Начало 20-х годов XVIII века – 1725

Таково было главное следствие Северной войны: Швеция потеряла свое первенствующее положение на северо-востоке, которое заняла Россия; но этим не ограничивалось значение великого события. Занявшая место Швеции держава была держава новая, не участвовавшая прежде в общей европейской жизни, держава, приносившая европейской истории целый новый мир отношений, держава громаднейшая, которой границы простирались до Восточного океана и сходились с границами Срединной империи, держава славянская, держава, принадлежащая к восточной церкви, естественная представительница племен славянских, естественная защитница народов греческого исповедания. Давно история не видала явления, более обильного последствиями.

Петр в борьбе с Карлом XII имел союзников: сначала королей датского и польского (курфюрста саксонского), потом прусского и английского (курфюрста ганноверского). Для уяснения следствий этого союза мы должны обратить внимание на отношения мира германского к миру славянскому вообще. Уже было сказано, что до XVIII века славяне постоянно отступали перед натиском германского племени, оттеснявшего их все более и более на восток. Одни из славянских племен не только подчинились немцам, но и онемечились; другие, после долгой борьбы, подчинились немцам с сохранением своей народности. Из двух отраслей славянского племени, восточной и западной, двум самым сильным народам, русскому и польскому, история вначале предоставила две борьбы для охраны славянства: русскому – борьбу с восточными азиатскими хищниками, польскому – с немцами. Русский народ после многовековой страшной борьбы уничтожил господство азиатцев на Великой Восточной равнине Европы и занял Северную Азию. Но польский народ не выполнил своей задачи, не поддержал своих западных собратий в борьбе с германским племенем, дал последнему онемечить польские земли – Померанию, Силезию; не сладив с пруссами, призвал на помощь немцев, которые сладили с ними и онемечили их. Но, отступая перед немцами на западе, поляки двигались на восток и стремились здесь вознаградить себя на счет своих же славян, на счет русского народа, заставляя его ополячиваться посредством католицизма. Уступая немцам целые области польские, поляки захватили русский Галич и чрез соединение с Литвою притянули к себе западные русские княжества. Но когда Восточная Россия, собравшись около Москвы и покончивши с торжеством борьбу на востоке, естественно и необходимо поворачивала на запад для соединения с Россиею Западною и для приобретения средств к дальнейшей исторической жизни, то в этом стремлении своем должна была столкнуться с Польшею, стремившеюся с запада на восток и старавшеюся отнять у западнорусского народонаселения его национальность. Это столкновение вело к продолжительной и сильной борьбе, в которой к концу XVII века обозначилось явное преимущество России над полумертвою от страшной внутренней болезни Польшею.

Но труп собирал около себя орлов. Западные соседи Польши, немцы, видели в ней легкую добычу и стали хлопотать, как бы усилиться на ее счет, захватить всю, и если нельзя, то поделить добычу. Германия не достигла государственного единства посредством усиления одной из своих частей на счет всех других. Сильнейшее из германских владений, которое долго боролось за действительное господство над Германиею и у государей которого осталось первенство номинальное, соединенное с императорским титулом, – австрийское владение Габсбургов распространилось не на германской почве, но на счет Венгрии, Италии и преимущественно стран славянских. Пример Австрии не остался без подражания для других немецких владений по исконному стремлению немцев распространяться на восток на счет славян. Любопытно, что, как поляки, не выдерживая натиска немцев на западе, обратились к востоку, чтоб распространиться там на счет России, так немцы не выдерживают натиска французов на западе, уступают Франции немецкие области и стремятся на восток, желая распространиться там на счет славян. Обессилевшая Польша представляла теперь немцам возможность распространяться на восток. Курфюрст саксонский посредством избрания становится королем польским. Но титул польского короля с тем ничтожным, пожизненным пользованием властию, какое предоставлялось королю в Польше, не мог удовлетворить саксонского курфюрста: он хочет усилиться на счет Польши, сделаться наследственным ее королем, самовластным, и для достижения этой цели не прочь поделиться польскими владениями с соседями. В этих стремлениях сначала мешает ему Швеция, потом Россия; он бросается к Австрии и Англии; но эти державы могли помочь ему только словами, а не делом; он выходит из Северной войны безо всякого приобретения, должен удовольствоваться тем, что остается королем польским: быть может, после удастся передать этот титул и сыну своему.

Итак, один из германских курфюрстов становится королем благодаря Польше. Но подле курфюрста саксонского – короля польского есть еще другой немецкий курфюрст, бранденбургский, который усилился на счет Польши, на ее счет стал королем, Курфюрсты бранденбургские были вассалами Польши по герцогству Прусскому, воспользовались бедою, слабостию Польши, освободились от вассальной зависимости и приняли королевский титул по Пруссии, не принадлежавшей к Германии, в которой они оставались курфюрстами. Таким образом, Польша двух князей немецких сделала королями на свой счет. Оба эти князя – естественные соперники друг другу, потому что оба хотят усиливаться на счет Польши. Прусский король не спускает глаз с нее и никак не хочет допустить, чтоб курфюрст саксонский сделался в ней наследственным и самовластным королем; тут он крепко держится России по единству интересов.

В то время как немцы стараются усилить себя на востоке на счет полумертвой Польши, Россия с своим Петром решительно поворачивает на запад, к морю. Но чтоб добиться его, ей нужно вступить в борьбу с Швециею; соседи пользуются этим случаем и вступают в союз с царем, одни – чтоб усилиться на счет Швеции, другие – чтоб положить предел завоевательным стремлениям этой державы, третьи – чтоб вытеснить шведов с германской. почвы и поделить между собою их владения здесь. Не все союзники получили желаемое. Паткуль, считавший Ливонию немецкою страною, предложил ее саксонскому курфюрсту Августу, который, как польский король, должен был воспользоваться претензиями Польши на Ливонию, отнятую у нее шведами; но план Паткуля, не хотевшего уступать России даже и Нарвы, не удался: Ливония досталась России, а не Саксонии. Август вышел из Северной войны ни с чем. Дания имела удовольствие видеть низложение своей страшной соперницы – Швеции, но не могла возвратить от нее своих старых провинций, удовольствовалась Шлезвигом, за который, однако, должна была заплатить полувековым мучительным беспокойством вследствие связи голштинского дома с могущественною Россиею. После других вошли в союз два курфюрста – бранденбургский и ганноверский, меньше других понесли военных тягостей и получили хорошую добычу. Не бросаться в предприятия, сколько-нибудь опасные или требующие значительных пожертвований, выжидать времени и продать свою помощь как можно дороже, получить хорошую добычу с наименьшими пожертвованиями – вот политика курфюрста бранденбургского, короля прусского, политика, увенчавшаяся полным успехом. Курфюрст ганноверский, также без пожертвований с своей стороны, выхватил из-под рук датского короля Бремен и Верден. Оба курфюрста были немецкие патриоты: они имели в виду вытеснить чужих, шведов, с немецкой почвы. Бранденбургский не шел дальше, не заглядывал слишком далеко вперед; но ганноверскому мекленбургская шляхта указала новую страшную опасность для Германии: русские займут место шведов на ее почве, и ганноверский забил тревогу. Он силен, он король английский, Англия же, после войны за испанское наследство, заняла место Франции на Западе, стала первенствующею здесь державою, стала тем на Западе, чем Россия стала на Востоке, и Европа приготовлялась быть зрительницею борьбы между этими двумя первенствующими державами. Но сейчас же оказалось, что Англия, как держава островная, морская, торговая, при односторонности своих средств, при отсутствии больших сухопутных сил, при односторонности, узкости своих интересов не может для континентальной Европы занять место Франции. Англии было неприятно развитие новорожденных морских сил России, Англии хотелось бы поддержать Швецию и этим поддержать равновесие на севере; но ей хотелось, чтобы это сделалось посредством других, она не могла для этого пожертвовать своими непосредственными торговыми выгодами; заглядывать далеко в будущее, тревожиться отдаленными опасностями для практической Англии было так же неблагоразумно, как и оставаться спокойною при виде явной опасности; опасность от России была слишком далека: Россия не Испания, не приатлантическая держава. Поэтому Англия не могла дать своему королю, курфюрсту ганноверскому, той помощи, какой бы ему хотелось в борьбе его за континентальные интересы, заставила его ограничиться дипломатическими средствами, заставила его в отношении взятой им под свое покровительство Швеции играть самую жалкую и постыдную роль: он обобрал ее в Германии ввиду вознаграждения для нее на восточном берегу Балтийского моря и этого вознаграждения не доставил; только новые трехлетние военные бедствия выиграла Швеция от английского союза. Три германских курфюрста были в это время королями: саксонский по Польше, бранденбургский по Пруссии, ганноверский по Англии. В их руках, по-видимому, была будущность Германии; но саксонский и ганноверский по отношениям к своим королевствам, по конституциям и положению последних не могли усилиться на их счет; прочнее и выгоднее было положение бранденбургского, хотя менее блистательно; сюда присоединялась личность Фридриха-Вильгельма I, скопидома, немецкого Калиты, приготовившего для Пруссии материальные средства стать первоклассною державою при знаменитом сыне его.

Отдавая должную справедливость гению Петра, необыкновенной ясности взгляда, выдержливости и уменью пользоваться обстоятельствами, мы не должны, однако, забывать, что обстоятельства сильно помогали ему. В начале войны, после нарвского поражения, Карл XII уходит во владения короля Августа и дает Петру возможность собираться с средствами и учить свое войско, своих солдат, офицеров, генералов и фельдмаршалов, постепенно проходить с ними военную школу. На востоке важно было то, что бунт астраханский не соединился с бунтом донских казаков; на юге Турция, истомленная войною, бывшею в конце XVII века, оставалась равнодушною зрительницею борьбы до самой Полтавской битвы. На западе одновременно с Северною войною шла война за испанское наследство, не дававшая западным державам возможности вмешиваться в дела северо-восточные; и после Утрехтского мира движения Испании отвлекали их внимание от этих дел. Но важнее всего было то, что война за испанское наследство истощила главную из западных держав, Францию, отняв у нее прежние средства и влияние – влияние, которое не могло быть благоприятно для России по отношениям Франции к Швеции и Турции; Англия, выдвинувшаяся на первый план, не могла действовать так, как могла действовать Франция, когда была на первом плане; ослабевшая Франция, чтоб подняться сколько-нибудь, должна прислоняться к другим державам: она поневоле в союзе с своими извечными врагами, Англиею и Австриею, и, чтоб избавиться от влияния последних, обращает взоры на восток, хочет там составить союз и опираться на него, осторожно и ласково обходиться с Россиею, видя в ней главу будущего нужного ей союза, и в Константинополе французский посланник помогает русскому. Австрия, по-видимому, вышла со славою и с прибылью из войны за испанское наследство и из войны с Турциею; но она своими успехами здесь была обязана таланту иностранца – принца Евгения Савойского; внутри была она слаба по своему пестрому составу, притом ее сильно беспокоили явления, происходившие в империи; тяжело ей было видеть, что здесь три курфюрста сделались королями, получили важное значение и самостоятельность; самый слабый из них искал ее помощи и союза – саксонский; она готова была с ним сблизиться и помогать ему, тем более что он для Польской Короны был католик; с большою подозрительностью и страхом смотрела она на бранденбургского и ганноверского – представителей протестантской Германии; ганноверский, как английский король, был с нею в союзе по делам испанским, но этот союз был тяжел для нее, оскорблял ее гордость, оскорблял ее католическую ревность. При таких отношениях Австрия не могла быть опасна для России, могла вредить ей только словом, а не делом.

Но какие бы благоприятные обстоятельства ни присоединялись к средствам царя и народа русского в Северной войне, война эта, окончившись таким блистательным миром для России, изменяла положение Европы: подле Западной Европы для общей деятельности с нею явилась новая Европа, Восточная, что сейчас же отразилось в европейском организме, отозвалось всюду – от Швеции до Испании. Легко понять, какое чувство при известии о мире должно было овладеть русскими людьми, которые прошли «троевременную школу, так кровавую и жестокую и весьма опасную, и ныне такой мир получили не заслуженною от бога милостию». Чрез знакомство с европейскою цивилизациею, чрез сильное и быстрое расширение своей сферы, до тех пор столь узкой, они сознавали себя людьми новыми, живущими новою, настоящею жизнию; но при этом народное чувство их было вполне удовлетворено тем великим значением, какое они получили в этой гордой и недоступной им прежде Европе; не покорными только учениками явились они здесь, но самостоятельными и сильными участниками в общей деятельности, заняли почетное место, заставили относиться к себе с уважением. Напряженные усилия, тяжкие пожертвования были вознаграждены небывалою славою, неожиданными выгодами. Труд не пропал даром и был так блистательно оправдан. Так блистательно был оправдан великий человек, руководивший народ свой, знаменитый корабельный плотник, знаменитый шкипер, так искусно проводивший корабль свой чрез опасные места.

4 сентября в Петербурге сильное волнение: царь неожиданно возвратился из своей поездки, плывет и каждую минуту стреляет из трех пушек на своей бригантине; трубач трубит: что это значит? …Мир!

Толпы собираются у Троицкой пристани; съезжается знать духовная и светская. Встреченный торжественными кликами, Петр едет в Троицкий собор к молебну. Приближенные знают, чем подарить его: генерал-адмирал, флагманы, министры просят принять чин адмирала от красного флага. А между тем на Троицкой площади уже приготовлены кадки с вином и пивом, устроено возвышенное место. На него всходит царь и говорит окружающему народу: «Здравствуйте и благодарите бога, православные, что толикую долговременную войну, которая продолжалась 21 год, всесильный бог прекратил и даровал нам со Швециею счастливый вечный мир». Сказавши это, Петр берет ковш с вином и пьет за здоровье народа, который плачет и кричит: «Да здравствует государь!» С крепости раздаются пушечные выстрелы; постановленные на площади полки стреляют из ружей. По городу с известиями о мире ездят 12 драгун с белыми чрез плечо перевязями, с знаменами и лавровыми ветвями, перед ними по два трубача. 10 числа начался большой маскарад из 1000 масок и продолжался целую неделю. Петр веселился, как ребенок, плясал по столам и пел песни.

Вторичное церковное торжество было назначено на 22 октября. За день, 20 числа, Петр приехал в Сенат и объявил, что в знак благодарности за божию милость дает прощение всем осужденным преступникам, освобождает государственных должников, слагает недоимки, накопившиеся с начала войны по 1718 год. В тот же день Сенат решает поднести Петру титул Отца Отечества, Императора и Великого.

22 октября царь со всеми вельможами у обедни в Троицком соборе. После обедни читается мирный договор; Феофан Прокопович говорит проповедь, в которой описывает все знаменитые дела царя, за которые он достоин называться Отцом Отечества, Императором и Великим. Тут подходят к Петру сенаторы, и канцлер граф Головкин говорит речь: «Вашего царского величества славные и мужественные воинские и политические дела, чрез которые токмо единыя вашими неусыпными трудами и руковождением мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены: и того ради како мы возможем за то и за настоящее исходотайствование толь славного и полезного мира по достоинству возблагодарити? Однакож, да не явимся тщи в зазор всему свету, дерзаем мы именем всего Всероссийского государства подданных вашего величества всех чинов народа всеподданнейше молити, да благоволите от нас в знак малого нашего признания толиких отеческих нам и всему нашему отечеству показанных благодеяний титул Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского приняти. Виват, виват, виват Петр Великий, Отец Отечествия, Император Всероссийский!» Сенаторы три раза прокричали «виват», за ними повторил этот крик весь народ, стоявший внутри и вне церкви; раздался колокольный звон, звуки труб, литавр и барабанов, пушечная и ружейная стрельба.

Петр отвечал, что «желает весьма народу российскому узнать истинное действие божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира; должно всеми силами благодарить бога, но, надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии Греческой; надлежит стараться о пользе общей, являемой богом нам очевидно внутри и вне, отчего народ получит облегчение».

Не раз предшественникам Петра и ему самому указывали на титул императора восточного; но Петр отвергнул эту ветхость и принял титул императора всероссийского; родная страна не была отлучена от славы царя своего, впервые оказано было уважение к народности.

Как же эта новизна, принесенная Восточною Европою, принята была в Европе Западной? Пруссия и Голландия признали немедленно новый титул русского царя. Другие медлили.

В Вене на объявление Ланчинского о заключении мира император отвечал: «Равно как мы всегда охотно принимаем участие во всем, что к удовольствию и пользе царя, вашего государя, происходит, так и в нынешнем случае сорадуемся о сем счастливом сукцессе и впредь желаем от сердца царю, вашему государю, продолжения всяких благополучий». Тут все это было сказано внятно. Но иное произошло на другой аудиенции, когда Ланчин-ский уведомил Карла VI, что Петр принял императорский титул. «Я, – пишет резидент, – вшед в камору аудиенции и учиня три обыкновенные поклона, начал речь, преднаписанную мне в указе, и оную отправил гораздо вслух от слова до слова, примечая тем же временем, какую мину его величество показать изволит; но ничего переменного не усмотрел, и его величество, по своему обычаю, изволил стоять при столе неподвижно, и мою речь спокойно выслушал, и потом изволил мне ответствовать, но толь невнятно и толь скоро, что я ни слов, ни в какую силу не выразумел; но не мог я требовать у его величества экспликации, для того что многие примеры есть, что когда в чем не изволит себя изъяснить, то и повторне невнятно же ответствовать обык, и в таковых случаях чужестранные себя адресуют к имперскому вице-канцлеру». Вице-канцлер все извинялся, что не имел времени говорить с цесарем; другие министры отмалчивались; между ними была рознь; одни говорили, что лучше заранее признать титул и тем одолжить царя, нежели со временем последовать примеру других, что первенство между императорами все же останется за цесарем Священной Римской империи. Другие говорили, что если признать императорский титул царя, то и король английский потребует того же под предлогом, что англичане издавна свою корону зовут императорскою (the imperial crown), а потом и другие короли, у которых несколько королевств, будут искать того же; таким образом императорское отличие уничтожится. Придворный поэт Невен (Newen) подвергся преследованию и насмешкам за то, что по поводу Ништадтского мира написал стихи в честь Петра, которого назвал августейшим. В конце 1721 года отправлены были от цесаря две грамоты к новому императору, и обе с старым титулом. Решение дела было отложено.

Из Дрездена князь Сергей Долгорукий доносил, что саксонские министры хотя и рады, что король их включен в Ништадтский договор, однако можно было заметить, как сильно завидовали они выгодным для России условиям мира. Флеминг рассказывал Долгорукому подробно историю предложения о разделе Польши: по его словам, в марте месяце 1721 года приехал в Дрезден жид Леман и от имени прусского короля предлагал королю Августу разделить Польшу; король велел говорить с жидом Флемингу, который сказал ему, что дело состояться не может и чтоб он не смел больше об нем говорить. Между тем из Дрездена дали знать саксонскому министру при прусском дворе, чтоб осведомился у самого короля, приказывал ли он жиду Леману сделать подобное предложение. Фридрих-Вильгельм отвечал, что удивляется, почему предложение жида принято так странно в Дрездене, и желает повидаться с Флемингом. Тот отправился в Берлин. Король сам ничего с ним не говорил, но Ильген спросил: не саксонское ли правительство поручило жиду Леману предложить прусскому королю раздел Польши? Флеминг отвечал, что нет, но что жид приезжал с этим предложением в Дрезден от имени прусского короля. Ильген спросил: а что думает Флеминг о проекте разделения Польши, который Леман подал цесарскому двору чрез посредство герцога бланкенбургского? Флеминг отвечал, что ничего не знает о проекте; тогда Ильген прочел ему копию проекта и сказал, что об нем сообщено ими царю, который отвечал, что дело состояться не может; император отвечал то же самое. Призвали жида Лемана, который вошел с трепетом и со слезами; пригласили русского посланника графа Головкина, и Ильген спросил жида: откуда пришла ему мысль предлагать раздел Польши? Жид отвечал: «Господь бог послал мне ее на разум, и я вознамерился наказать поляков, как самых дурных людей в целом свете».

Но в Петербурге не хотели довольствоваться этим объяснением. «Сами вы высокопросвещенно рассудить извольте, – писал Петр королю Августу, – что никто этого не может почесть за вымысел таких бездельных людей, которые, кроме торгу, ничего не привыкли предпринимать. Никто этому не поверит и потому еще, что, к великому нашему удивлению, жиды в столь важном деле не только не спрошены насчет подробностей, не арестованы и розыску не подвергнуты, но, как слышим, Леману вся вина отпущена без малейшего наказания. Мы, ваше королевское величество, дружебно просим, дабы вы помянутых жидов Лемана и Мейера повелели взять за арест и учинить им в присутствии князя Сергея Долгорукого инквизицию и по исследовании сего дела нам над оными преступниками и над их наставниками надлежащую сатисфакцию дать, дабы, на то смотря, другие впредь в такие важные дела без указу вступать и нас с соседственными государствами, особенно же с Речью Посполитою, ссорить и великими государями так играть не отваживались».

Жиды были арестованы, подвергнуты допросу и показали, что никто им такого поручения не давал, а придумали они сами потому, что Леман имеет много должников в Польше и надеялся, что посредством раздела ее легче получит свои деньги.

Между тем русские министры при иностранных дворах давали великолепные пиры и праздники по поводу мира. Приготовлялась праздновать и старая Москва, куда к концу года отправился двор: 18 декабря новый император торжественно вступил в древнюю столицу царей и в Успенском соборе благодарил бога за мир, который дал России море и обезопасил новую приморскую столицу; маскарады, фейерверки, иллюминации, езда по улицам в великолепно украшенных морских судах, поставленных на сани, ознаменовали московские празднества. Но Петр недаром отвечал Сенату в Троицком соборе, что, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле: среди праздников шли приготовления к походу – на восток, к Каспийскому морю.