Сергей Малицкий
Оправа для бездны

Глава 9
Сборы

Переночевал Марик вновь в травяной хижине на гребне, на ноги поднялся вместе с Аилле, умылся из деревянного ведра, которое сам же принес с вечера из родника, и, спускаясь под кроны одров, опять нырнул в сумрак, потому что утренний свет не успел наполнить долину. У озерца баль встретил с дюжину ремини, которые, судя по тонким дротикам и плоским корзинам, уходили в лес. Марик поклонился охотникам, но ответные поклоны показались ему злыми. Из-за стен дома Уски уже поднимался дымок, но кустам молчальника ни к чему было глушить удары молота: за железо кузнец еще не взялся. Затем Марик миновал двоих дозорных, которые теперь коротали службу и на склоне над каменным домом. Они сидели на нижних ветвях раскидистой сосны вместе со столь огромной зеленой белкой, что баль невольно передернул плечами. Худощавый ремини почесывал зверя за ухом, белка блаженно жмурилась и выпускала из вытянутых лап длиннющие когти. Баль из таких когтей ладили мотыги, а в ближней деревне, куда Марик ходил к тамошнему кузнецу, он видел слепца, которого изувечил зверь, пожалуй, в три раза меньше этого.

На берегу Вег растирал худую белую ногу каким-то вонючим снадобьем и на поклон Марика неожиданно расплылся в улыбке. Ни Оры, ни Кессаа видно не было, но Насьта, сидевший за горячим котлом на вытащенном из воды черном обломке дубового бревна, и радостные крики за прибрежными кустами не оставляли сомнений – девушки поблизости. Ремини теребил в руках трубку с дырочками и время от времени выдувал из нее удивительно чистые звуки.

– Играешь или придуриваешься? – удивился баль, который до сего дня видел только свистульки да бальские пищалки.

– Это как посмотреть, – бросил ремини и пробежался пальцами по отверстиям, неожиданно выпустив над речной гладью светлую мелодию.

– Мастер! – восхитился Марик, но Насьта только вздохнул и спрятал дудочку за пазуху.

Баль присел рядом, толкнул ремини в плечо, но тот мотнул головой, не переставая вглядываться в сторону прикрытого утренней дымкой дальнего берега.

– Вернул бы я тебе, Насьта, твои же слова насчет подглядывания за купальщицами, но больно кустарник густ. Ни демона не разглядишь через него. Тут не приглядываться, а прислушиваться надо. А уж прислушиваться лучше к твоей дудочке!

– Четверо их там, – прошептал ремини, не переставая жмуриться.

– Да ты что? – не понял Марик. – Никак ваши неприступные девушки из долины соизволили в реке омыться?

– На том берегу четверо, – разомкнул губы Насьта.

– Подожди! – Марик сузил глаза, но, кроме темной полосы кустов и серой дымки, не разглядел ничего. Только шальная рыба плеснула на середине, а дальше… демон его разберет. Аилле почти в глаза светил, да и Ласка разбежалась на изгибе в ширину, – все не уже трех сотен локтей.

– Сиди, – придержал Насьта баль за плечо. – Сиди и головой не верти. Мы их не видим.

– Но ты-то видишь? – дернулся Марик.

– Я их не только вижу, но и одного из четырех мог бы стрелой снять! – прошипел Насьта. – Рич… Кессаа велела, чтобы мы виду не подавали. Она их уводить от долины собирается, хотя и неизвестно еще, кто это – сайды или риссы! Тем более что с того берега дома не видно, только навес этот да котел! Можно их заморочить, можно! И магии особой не потребуется! Впрочем, это Кессаа решать.

– Стой! – Марик похолодел. – Если уж ты можешь снять одного стрелой, так и они тоже? Ора знает?

– Нет. – Насьта почесал кончик носа. – Да сиди ты! Кессаа смотрит за ней. Сейчас уж купальщицы выбираться будут. Гляди, чтобы при хромом – ни слова!

– Да прибереги ты свои советы знаешь для кого? – обозлился Марик.

– И то дело, – кивнул Насьта. – Подскажи уж, кому советовать? Кессаа? Она сама и тебя, и меня советами засыплет, если только нужным посчитает. Вегу? Ему только один совет можно дать: чтобы на дучку не засматривался – не по его зубам ягода. Оре? Ей не советы нужны, а кое-что другое.

– Что – другое? – нахмурился Марик.

– Вот ты у нее и спроси, – вскочил Насьта на ноги, потому что от реки, отдергивая платья от влажных тел, уже поднимались Ора и Кессаа. Девушки громко смеялись, но, приблизившись к бревну, возле которого Марик при виде Оры замер, как тотемный столб, Кессаа тихо и отрывисто бросила:

– Насьта, разожги костер ярче. Ора с тобой. У котла будет возиться. Вегу ни слова. Марик, выжди пару десятков ударов сердца и неторопливо… иди к дому. Не спеша!

Марик, который с трудом оторвал взгляд от облепившего грудь Оры платья, едва не захлебнулся от тепла, что хлынуло на него из глаз дучки. Растерявшись, баль зачем-то поднял жердину с огрызком наконечника, снова положил ее в траву, опять поднял, схватился за грудь и, отчаявшись разобрать отдельные удары в суматошном громыхании под ребрами, махнул рукой и пошел к дому. Чужие взгляды жгли затылок, и поэтому все вокруг: и зеленая долина, и изгиб реки, и желтые сосны – показалось Марику островом в бушующем море, точно так же, как казалась островом родная деревня, когда с запада потянулись израненные воины и редкие беженцы. Вот только моря никогда еще Марик не видел и представлял его в виде громадной реки, которая складывалась вдоль берега плещущими слоями и заполняла ими весь мир до горизонта.

Узкие, сбитые за сотни лет ступени приняли Марика безразлично. Снова в глаза бросились древние камни, и странная весть о хозяине дома, который построил его в незапамятные времена, но умер так недавно, заерзала в голове. Марик потянул на себя тяжелую дверь – и из утренней прохлады неожиданно попал в тепло. В закопченной печи источали жар угли, холодные стены были завешены пусть ветхими, но яркими тканями, в узких окнах-бойницах сияли неровными кусками прозрачного минерала почерневшие от времени и сырости деревянные рамы, а на полу лежали шкуры. Одна из них, что занимала дальний угол, выделялась размером и поблескивала иглами.

«Юррг!» – с тревогой подумал Марик, но Кессаа словно разгадала его мысли:

– Это не твой трофей.

Она сидела на одном из сундуков и разглядывала округлую пластину, выточенную из дерева:

– Ну-ка взгляни!

Пластина оказалась зеркалом в деревянной раме. Вот только выполнено оно было из стекла, а не из бронзы, в темной глубине которой юные бальки из родной Марику деревни частенько пытались разглядеть собственную красоту. Лируд рассказывал про стеклянные зеркала, которые умельцы в городах изготавливают с помощью серебра, но до сего дня все стекло, которое Марик видел, помещалось на толстой шее старостиной жены, да и то в виде грубых бус.

– Что там?

В зеркале отразилось обветренное лицо молодого парня с широко посаженными глазами, крепкими скулами и узким подбородком. Оно показалось Марику нелепым и уродливым. Он неуклюже дотянулся рукой до лба, подергал себя за кончик носа, поскоблил пушок под ноздрями и нижней губой и даже открыл рот, чтобы разглядеть собственные язык и зубы, но тут же покраснел и торопливо протянул зеркало обратно.

– Непохож ты на баль, – задумчиво проговорила Кессаа.

– Моя мать – сайдка, – объяснил Марик. – Из Дешты она… была.

– Спросить хочешь о чем?

Кессаа пристально посмотрела ему в глаза, и Марику захотелось спрятаться, согнуться, забиться в угол, зажмуриться, чтобы только не видеть этого пронзающего взгляда. Он отвернулся в угол и пробормотал:

– Чей это трофей?

– Мой, – спокойно ответила Кессаа. – Я взяла этого юррга в тот же день, что и ты. И второго не пропустила бы, который на тебя вышел, но зацепил меня первый. Еле успела забраться на дерево. Второй шел в сотне шагов.

– Ты? – невольно хмыкнул Марик. – Одна? Без копья? С мечом? Да за то время, что второй юррг пробежит сто шагов, ты и выдохнуть бы не успела!

– Успела забраться на дерево, – устало повторила Кессаа и потянула к плечу рукав. Марик нервно сглотнул: на правом плече сайдки багровел шрам размером с ладонь. Не от иглы шрам, а от зубов.

– Если не веришь, считай, что меня цапнула белка. Не попала по глазам.

– Ты… тоже переносишь яд юррга? – хрипло спросил Марик.

– Нет. – Кессаа мотнула головой и повторила: – Нет. Я только знаю, как выгнать его из крови. Но это очень трудно. И очень больно. Как ты этому научился? Ора не смогла бы спасти тебя.

– Мать. – Слова отчего-то стали даваться Марику тяжело. – Юррг разодрал ей руку до моего рождения. Я родился уже после. И выжил.

– Понятно. – Кессаа опустила голову, словно отдых ей требовался теперь, немедленно, но, когда она через мгновение снова посмотрела на Марика, в ее глазах не было и тени усталости. – Спрашивай, потом я не всегда буду объяснять тебе то, что потребую выполнить. Спрашивай, пока я готова отвечать. Еще два вопроса. Я отвечу еще на два вопроса, затем будем собираться. У нас мало времени.

– Что за судьба? – Марик сдвинул брови. – Ты сказала вчера, что судьба у меня такая – идти с тобой.

– А разве нет? – Она усмехнулась. – Обзывай как хочешь, но ты идешь со мной. И будешь со мной, пока я заразу эту от поселка не отведу. Конечно, если не сломаешься раньше.

– Раньше чего? – нахмурился Марик.

Кессаа медленно потянула вверх второй рукав. На предплечье по-прежнему багровела надпись: «Суйка».

– Нужно идти так… далеко? – растерялся Марик.

– А ты как думал? – Кессаа стряхнула рукава к запястьям. – Может, и дальше. Если волчица повадится в деревню ходить, разве охотники тропы перекапывают? Они логово ищут.

– А те, которые из Суррары? – почесал затылок Марик. – У них ведь логово в другой стороне?

– У них логово там, где привал разобьют. – Она поднялась на ноги. – Это все?

– Я не сломаюсь, – твердо сказал Марик.

– Увидим, – спокойно кивнула Кессаа. – Потому что если сломаюсь я, то сломаюсь последней.

– Когда уходим? – нахмурился Марик. Обидными ему показались слова Кессаа. Это еще он посмотрит, кто сломается первым.

– Завтра. – Кессаа откинула крышку сундука. – Не будет недели. Веговских рептов заметили дозорные выше по течению. Уже к вечеру они окажутся здесь. Вег пока не знает, но на плес то и дело поглядывает. Пойдем с рептами.

– Зачем нам репты? – не понял Марик. – Уходить скрытно надо! Или ты хочешь…

– Хочу, – кивнула Кессаа, вытаскивая из сундука свертки и скрученные в мотки ремни. – Хочу, чтобы о нашем уходе знали не только лазутчики с того берега, но и репты. Хочу, чтобы вся Ройта знала, что нет больше целительницы у холма в среднем течении Ласки. Собираться будем по-настоящему. Сегодня останешься здесь. Будешь ночевать у костра.

– А если они нападут ночью? – спросил Марик. – Ну те, которые на том берегу?

– Не нападут. – Кессаа задумалась. – Они боятся меня. На таких, как я, не нападают близ их жилища. Если и нападут, то не здесь. Да и не уверена я, что нападут. Уж больно они старались попасться нам на глаза… Выкуривают, скорее всего. Ну и пусть. Пойдем с рептами. Я уже переговорила с Вегом. За хорошую плату троих в лодку возьмут.

– Троих? – напрягся Марик. – Значит, Уска все-таки отказал Оре? А как же обряд? Вот отчего Вег сверкает, как луч Аилле?

– Не спеши, парень, – усмехнулась Кессаа, но на краях ее усмешки Марику почудилась боль. – Все будет, как надо. Сейчас перекусим, потом пойдешь к Уске – он хочет переговорить с тобой. А пока снимай рубаху: смену тебе подберем, и доспех приладим, хоть ты и не воин. А без войны никак нам не обойтись. И поторопись, пора бы уже и перекусить с утра. Да не бойся ты, никуда не денется подарок Оры! И не съем я тебя!

К концу завтрака притопал дед Анхель, выскреб из котла остатки похлебки и присел обсудить что-то с Кессаа. Вег не спускал довольного взгляда с Оры, которая нарядилась в беленое платье, повязала платок на рептский манер и, закатав рукава, просушивала и выбивала мешки, шкуры и прочий скарб, который Марик начал вытаскивать из нутра каменного дома. Насьта, как он умел это делать в совершенстве, незаметно исчез, но Марик был уверен, что ни противоположный берег, ни серебристая гладь реки не остались без пригляда. Хотя уже к полудню Марику начало казаться, что пригляда скорее требует Вег, который, увиваясь вокруг дучки, безостановочно описывал радости возможной семейной жизни в столице рептского королевства, рассказывал, какие деньги зашибает знаменитый сайдский целитель, ведущий прием знати в одном из особняков города, хвалился собственным крепким домом на улице кузнецов и сетовал на раннюю смерть жены, сделавшую его незаслуженным вдовцом. Ора участливо кивала, распаляя репта все сильнее и сильнее, и довела его до того, что капризный хромой присел возле огня и принялся послушно чистить грибы и овощи, понемногу заполняя закопченный котел.

– Эй, Рич! Не слишком ли велика посудинка? – громогласно поинтересовался Вег у сайдки, когда дед Ан, покряхтывая, отправился восвояси. – Я смотрю, Ора затеялась накормить сразу три десятка ремини? Или уж не менее двух десятков, конечно, если каждый из этих недомерков будет есть так, как это умеет делать Насьта!

– Почему не спросишь у нее сам? – переждав довольный хохот репта, отозвалась Кессаа.

– Она слишком взволнована! – снисходительно объяснил Вег. – Пойми, переезд из леса в большой город происходит не каждый день. К тому же в городе надо устроиться: пока поймешь, что добрые советы и помощь не валяются под ногами, иногда насобираешь столько тумаков! Но ничего, до Ройты путь не близок, надеюсь, я сумею объяснить и Оре, да и тебе, Рич, как следует начинать дела! Больных-то за Мангой побольше, чем здесь! И пусть знатью занимается этот самодовольный старик из Скира, а кто будет лечить таких, как я? Неужели хороший кузнец или торговец пожалеет серебра за собственное здоровье? Одно непонятно. – Вег прокашлялся и перешел на рептский говор: – Зачем тащить с собой этого бальского безусого юнца-остолопа? Плечи у него, конечно, широки, но непохож он на воина – плохой из него охранник. Или собираешься сделать из него землекопа? Так весь город сбежится посмотреть, как он надрывается со своей железкой! Хочешь, я поговорю со Смаклом, нашим головой, и он разрешит парню ею грести? И плыть будем быстрее, и пару монет сбросим с цены? Хотя, похоже, он уже сточил ее до огрызка!

Марик едва не выронил шкуру, которую прилаживал для просушки на куст. Вот ведь змей болотный, в глаза улыбается, а за спиной гадости говорит! А если бы Марик языка корептского, на рептский похожего, от приятеля Сварда не знал? Кровь закипела в жилах, хотел тут же под глаз крючконосому засветить, вот только Кессаа как холодом обдала, по-бальски Марика окликнула, собраться заставила:

– Работай, парень, нечего ладонями хлопать, если гнусь над чужой головой жужжит!

Замолчал Вег, насторожился, а Кессаа улыбнулась да по-рептски ему пожаловалась:

– Может, и остолоп, ну так мне не голова его нужна, а сила, а силы у него в избытке! Еще бы лени убавить, чтобы подгонять да вразумлять не пришлось, – я бы и грести ему доверила. А пока только копать. Или не понадобятся больше могилы рептам? Не дойдут хенны до Ройты?

– Это вряд ли! – замахал руками Вег. – Что же они до сих пор не дошли? Уж больше двух лет за Лемегой стоят. Да и риссы не дадут. У нас говорят, что риссы с ними договор заключили. Да-да! И с нашим королем тоже! Подожди! Пройдет время, и с сайдами заключат! А куда деваться? Без Скира все равно толковой торговли не будет, а из-за борских башен сайдов даже хенны выцарапать не смогут!

– Время рассудит. – Кессаа поднесла ладони к вискам и прошелестела, понизив голос: – Будет война. И не потому что камень, катящийся с горы, сам по себе остановиться не может, а потому что я вижу и слышу. Веришь мне, Вег?

– Тьфу на тебя, – замахал руками репт. – Вот ведь зараза. Говорили мне, что дуркует целительница! Нет, нужно Ору от тебя забирать!

– Не веришь? – усмехнулась Кессаа, опуская руки. – А если скажу, что нынче же вечером ладья ваша вернется? Поверишь? Или ты думаешь, Ора сама решила полный котел похлебки варить? А?

– Тьфу, тьфу, тьфу, тьфу! – отплевался на четыре стороны репт, бросил нож и рассерженно заковылял к собственному лежаку.

Отсмеявшись, Кессаа повернулась к Марику:

– Иди к Уске. Он ждет тебя. Я тут присмотрю. Да и Насьта здесь рядом. Не волнуйся, Смакл – репт строгий, Ору бы он не обидел. Если бы она отправилась с нами, конечно.

Не без робости подступил Марик к порогу кузнеца. Все-таки занозой сидело в сердце: не воин он все еще – так, переросток, как окликал его тот же староста. И здесь, в уютной долине между белыми стволами странных деревьев, не было ему места. Детишки реминьские забавлялись с ним, как с игрушкой, а вот родители их, хоть и раскланивались с ним и старательно растягивали губы в улыбке, все одно замолкали, едва приближался к ним чужестранец. И ладно бы продолжали болтать по-реминьски – все равно не понимал Марик ни слова, – так нет, словно медом губы склеивали, да так крепко, что у самого баль не улыбка ответная на лицо выскакивала, а гримаса. С другой стороны, и родная деревня годилась только на то, чтобы показаться в ней при мече да в хороших кожаных доспехах, а то и в кольчужке, чтобы увидеть завистливые рожи сверстников и восхищенные – бальских девчонок. Впрочем, сверстники любую зависть с неприязнью смешают, а девчонки… Какие уж там девчонки, если сердце при одной мысли о сироте-дучке дрожью заходится? Что же это такое творится-то? И не так ли отец его к его же матери на дештской ярмарке пристал? Увидел, поймал жар в груди, пригляделся – да собственную жизнь на порог выложил, чтобы перешагнула красавица, в дом входя, да выйти уж не могла? Так нет еще у Марика ни порога, ни дома, ни меча – только жар тот самый, который жжет сладостно и тревожно. А ну как утихнет в разлуке? А ну как глаза у Оры погаснут, пока бродить будет неведомо где безусый полубаль, полу-неизвестно кто, не воин, не охотник, а так – юнец, приученный к лопате, а не к копью? Или рано он о доме задумался? Что там пригрезилось ему на берегу реки? А ну как не только умоется Оветта кровью, но и искупается в ней? А ну как смоет этой кровью и Кессаа, и Насьту, и Ору, и самого Марика? Что ж, выходит, нарушит он тогда слово, Анхелю данное? Ну так не нарушил пока…

– Заходи уж, – послышался мягкий голос.

Словно очнулся Марик – понял, что дергает он за медное кольцо, болтающееся над косяком, будит где-то в глубине дома протяжный звон и видеть не видит, что стоит перед ним мать Насьты и приглашает его в дом. Вытер Марик некстати вспотевшие ладони о рубаху, поклонился реминьке и перешагнул через порог. За ним оказался длинный коридор, противоположная стена которого была на два локтя заложена короткими связками хвороста. По правую руку коридор обрезал плетеный полог, а слева тянуло дымом и запахом жареных орехов. Женщина поклонилась в ответ и протянула руку перед собой, показывая: иди туда, парень. Кивнул ей Марик, в очередной раз поразившись тому, как милые черты жены Уски отразились в бесшабашной физиономии Насьты, и прошел во двор. Окинул взглядом хозяйство Уски – и не поверил, что в кузню попал. И не в том дело, что крыши над двором не было: знал уже баль, что ремини с помощью дикого вьюна и обрешетки из ореховых жердей за неделю могут любую крышу сладить, – чистота его удивила. Земляной пол кузни был тщательно выметен, угольная куча огорожена речными валунами и накрыта глянцевыми листами речной кувшинки. Тут же лежали шишки одров, горшки с самородным железом выстроились в ряд, крицы^[2] и оковицы^[3] дерюжкой прикрылись, щипцы, щипчики, молотки и молоты и какие-то иные, незнакомые Марику инструменты либо висели на вкопанных в землю тут же столбах, либо лежали на добела выскобленной колоде. В отдалении высился горн, рядом на жердях складками обвис мех. В другом углу была выложена из камня и глины странная приземистая печь, опять же соединенная с мехами, а вся стена дома, который примыкал к кузне или служил ее частью, была увешана разнообразным оружием. Марик даже рот открыл: мечи всех размеров и видов, ножи и топоры, щиты и части каких-то доспехов, копья и стрелы – чего там только не было! Так бы и стоял и рассматривал, если бы покашливания за спиной не услышал. Посредине двора на огромном, раскинувшем мертвые корни пне темнела причудливая наковаленка, и возле нее сидели на низких чурбаках дед Анхель и Уска.

– Заходи, парень, – бодро окликнул Марика старик и тут же с опаской покосился на кузнеца: не в своем доме ведь, не зря ли поперед хозяина голос подал?

– Садись, – как ни в чем не бывало кивнул Уска и показал рукой на свободный чурбак.

Присел Марик, не забыв склонить голову. Кто его знает, как и что у ремини принято, не все успел рассказать Насьта, да и не было времени на долгие разговоры, поэтому Марик вел в гостях себя так, как учил его Лируд: спешить и не медлить, не бояться выразить излишнее почтение, потому как почтение излишним не бывает, если только в почитание не обращается. Не заводить разговор первому, но и поддерживать его тоже следует не иначе как отвечая на вопросы, но говорить не более того, о чем спрашивают у тебя. Не отказываться от угощения, но в еде проявлять сдержанность и аккуратность. О еде – к месту поучения Лируда вспомнились, потому как на том же самом пне вокруг наковаленки стояли блюда с овощами и мясом, горкой сияли поджаренные орехи, а в глиняных чарках поблескивала какая-то жидкость.

– Ешь и пей, – просто сказал Уска и, подавая пример, оторвал кусок тонкой лепешки и макнул ее в блюдо с тягучим соусом. – Новую работу начинаем, а всякая новая работа как праздник.

– Сегодня? – удивился Марик.

– А когда же? – в ответ поднял брови дед. – Работа как дорога: пока не шагнешь, убывать не начнет. Я хоть и не кузнец, а скажу – всякое дело так начинать надо. Убраться в доме или во дворе, омыть тело, одеться в свежее, посидеть, выпить меда или сока древесного, перекусить, помолчать или поговорить о чем – и тут же начинать. Но не спеша, а с расстановкой и с разумом!

– Это если он есть, – постучал каменным пальцем себя по лбу Уска и сквозь прищур начал Марика разглядывать.

– Ну что ж, вроде как и я делом заниматься с завтрашнего дня начинаю? – согласился со словами деда Марик, оторвал кусок лепешки поменьше, опустил в ту же чашу и отправил в рот. Огнем полыхнуло по языку и глотке! Слезы навернулись на щеки! Глаза едва не выкатились за ними вослед!

– Запей, запей! – поспешил с кубком дед. – Вот, – кивнул он, когда Марик с превеликим трудом залил пожар во рту и, отдышавшись, с подозрением окинул взглядом прочие яства. – Ты, парень, где бы ни оказался, знакомое блюдо ешь. Хотя в некоторых домах, не про нас речь, даже дышать следует с опаской. Но и в любом трактире опаска не помешает! Не все, что в рот смотрит, глотке на пользу! Это ж жгучий корень! Его не всякий жалует, хотя, если распробовать, он как жар в бане! Дыхание прочищает, да и кишкам покоя не дает! А уж как хорошо после такой трапезы, да сразу после облегчения, седалищем в холодную воду присесть!

– Ну до облегчения еще дотерпеть надо, – усмехнулся Уска и вытер губы тем же куском лепешки, после чего отправил ее в рот. – Разговор у меня к тебе есть, парень.

– Это насчет чего же? – закашлялся Марик, потому что пламя словно выплескивало из нутра при каждом слове. – Насчет меча или насчет Оры? Или обет мой еще каких наставлений требует?

– А ты не ершись, – посоветовал дед. – Опять же, кто сказал, что мы тебя морить наставлениями станем? Может быть, ты сам к мудрости припасть хочешь?

– Подожди ты, – отмахнулся от деда Уска. – Сам-то хоть понимаешь, о чем говоришь? Много ли ты сам припадал к мудрости в полторы дюжины лет?

– Много ли, мало ли, а все одно начерпал, что не расплещешь, – гордо задрал нос дед.

– Не расплещешь, если нагибаться не станешь, – съязвил кузнец и опять повернулся к Марику: – Тут такое дело, парень. Меч участия твоего не требует. Дай срок – будет тебе меч. Конечно, магии, которая из ножен меча на спине Кессаа рвется, в нем не будет, а вот сталь слажу лучше. Но о том сам после судить будешь. Работа долгая. Насчет Оры мне тоже сказать нечего. Точнее, все сказано уже. От слов своих отступаться я не буду. Мой дом – ее дом, а уж то, что глаз ты на нее положил, ни тебе, ни мне о том перемалывать не стоит.

– Кто это сказал? – растерялся Марик, чувствуя, что жар из живота на щеки его перебрался.

– А и говорить ничего не надо, – хмыкнул с набитым ртом дед. – Ты ж зацветаешь при ее виде точно так же, как теперь зацвел!

– Не тереби парня! – оборвал деда Уска. – Или и Ора не цветет точно так же? У ремини, кстати, женщина решает. Выбор парень делает, а уж женщина решает, соглашаться с его выбором или в девках остаться. Одно скажу: хорошо, что ты уходишь. У нас молодой парень, если на девчонку глаз выцелит, да еще и ответный взгляд получит, уходит из поселка на год. Тот самый срок, чтобы хмель из груди выдуло да с глаз смахнуло, так что уходи с чистым сердцем: что останется – твое, а что смоет – о том жалеть не следует.

– Да я!.. – попытался вставить Марик, но Уска только рукой в его сторону махнул.

– Наставления по обету твоему дед тебе скажет, если не все сказал еще, а я о другом тебя просить стану. За Насьтой присмотреть.

– Не понял я, – выпрямился Марик. – Как же я присмотрю за ним? Или идет он с нами?

– Идет, – скривился в гримасе Уска и с хрустом сжал кулачищи. – И ведь сам понимает, что не на его зуб орешек, и разгрызть не пытается даже, а все равно идет, за тем лишь, чтобы любоваться на него вблизи!

– На нее, – поправил кузнеца нахохлившийся дедок.

– Да… – топнул ногой Уска. – Ладно б хоть смысл какой в этом был! С другой стороны, в молодости смысл в самой молодости и заключается! Я сам таким был, вот только ведьмы такой не встретил.

– На твое счастье, – с ухмылкой ввернул дедок.

– О счастье болтать не стану, – отрезал Уска, – но и о несчастье забывать тоже. Пригляди за ним, парень. Не прошу тебя обет твой нарушать или указывать что Насьте…

– Он сам кому хочешь укажет, – зло хихикнул дед.

– Просто не оставляй его, понял?

Сказал кузнец эти непростые слова и глазами, как горящими углями, в Марика уставился, а того только что не вывернуло от этих слов. Не сиди он сейчас в чужом доме, не прими он угощения толику времени назад – встал бы и молча ушел, а тут – что хочешь делай, а отвечать надо.

– Спасибо, Уска, – кивнул кузнецу Марик после долгой паузы, затем еще раз кивнул, собираясь с духом. – Спасибо, что просишь меня об этом. Может быть, и я так просить кого буду, когда по воле Единого детей выращу? Вот только мнится мне, что в мои, пусть еще небольшие, годы всякое слово как стрела. Если сердце принять его может, так и нечего целить – ранишь. А если брони на том сердце холодные, так ты хоть обстреляйся – толку не будет!

– Слышишь, парень? – зашевелился Анхель. – А может, вернешься когда, ко мне в ученики пойдешь? Уж больно ты слова складно лепишь…

– Тихо, – оборвал старика Уска. – Не о том сейчас речь!

– Да знаю я, о чем речь! – вскочил на ноги старик. – Ты же по этому парню как по отливке молотом стучишь – и слушаешь, есть в нем раковина или нет! А по нему стучать не надо хотя бы потому, что другой раз перелить все равно не успеешь! Его предупреждать надо! И не о том, что Насьта твой разум потерял – поумней твоего сына еще поискать в нашей долине, – а в том, что девка эта, Рич, или Кессаа, демон ее разберет, – сумасшедшая!

– Сумасшедшая? – удивился Марик.

– Именно так! – рявкнул тонким голоском дед, плюхнулся на чурбак и добавил: – Но не дура, совсем не дура!

– Так что же… – удивился Марик. – Что же ты полагаешься на нее?

– А на кого еще полагаться? – взвился дед, но тут же опять остыл: – Я вот что тебе скажу, парень. Ты все то, что слышал от меня, помни, но запомни и главное. И Насьта о том тоже знает. Ты помоги ей. Ты ее не оставляй, потому как Насьта ее точно не оставит – и не по причине слабости какой, а по иному делу. Красота красотой, а есть в ней что-то такое… Она как Аилле! Сжечь может, но темно без нее и холодно, понимаешь?

– Это ты о чем, дед? – недоуменно повернулся к Анхелю Уска.

– А! – махнул рукой старик и отвернулся.

– Ладно, – сплюнул кузнец. – Разговоры разговорами, но и дело надо знать. Ты… это… куда… лопату свою дел?

– Нет ее больше, – вздохнул Марик. – Кровь юррга железяку мою сожрала. Жердину на берегу положил.

– Там и оставь, – кивнул Уска и, поднявшись, пошел к горну, наклонился и выудил оттуда длинный сверток. – Вот. Времени у меня было немного, но было кое-что под рукой. Сладил я тут для тебя. Это не меч, так что воином себя не считай. Но и с лопатой твоей я тебя за Мангу не отпустил.

Хотел было Марик огрызнуться, что и лопатой можно юррга положить, но тут холстина сползла с того, что он в руки принял, и язык у парня отнялся. Только и прохрипел через силу:

– Что это?

Странное что-то обнаружилось в свертке. Палка ли, древко ли, посох ли – неизвестно, но выполненный из красного дерева, да еще сеткой проволочной прошитый, которая сквозь осмолку как нитка серебряная да черненая поблескивала. Один конец толще оказался, другой чуть тоньше. Тонкий в трубку стальную в локоть длиной был вставлен, толстый – окатышем стальным да заостренным окован. Всего удовольствия на три локтя. Рядом ножны серой кожи лежали, похожие на те, что на поясе Насьта таскал, только шире в полтора раза, да из ножен оголовок рукояти виднелся, а под ним сама рукоять, снаружи полоской кожаной, на вар посаженной, оплетена.

– Что это? – не понял Марик, поймал на предплечье палку, удивился легкости ее, но тут же почувствовал, что тянет оголовок вниз, едва ли не на четверть длины надо середину рычажить, чтобы ожил посох в руках!

– А демон его знает, – сдвинул брови кузнец. – Приглядывал я за тобой, парень, когда ты по утрам ветер перекопать с железкой своей пытался. Понять все не мог, как ты в одном котле замесить глевию с копьем пытаешься, а потом махнул рукой. Отчего я думать должен? Получается – и ладно. С другой стороны, с глевией ты бы юррга не взял – смял бы он лезвие, а для рубящего удара никак бы ты мгновения не выискал. С копьем бы взял, но, опять же, будь у тебя копье в руках, а не лопата твоя, не застряло бы оно у юррга в глотке, а проткнуло его до хвоста, а значит, и тебе, парень, синяком на ребрах отделаться не удалось бы. Или не видел, как ребра хрустели у одного из дозорных?

– Видел! – кивнул Марик. – Да вот не пойму только, чем мне эта палка помогла бы?

– Ну не палка, а древко, – крякнул кузнец. – Да не из простого дерева, а из одра!

– Из одра? – удивился Марик.

– Из одра, – кивнул старик, с которого вдруг всю его спесь да немощь как рукой сняло.

– Ну-ка потяни за рукоять, – предложил кузнец.

Смахнул Марик клапан с ножен, вытянул странный меч, перебросил его из руки в руку. Коротковат, едва ли больше полутора локтей, но не тяжел. Лезвие тонкое и непривычно широкое – с ладонь, но по оси на треть длины утолщенное: если сточить грани пальца на три с каждой стороны, почти эсток^[4] получится. Или огрызок от эстока. Видел такое оружие Марик у одного воина в соседней деревне, но так тот меч втрое длиннее был, им, как его хозяин говорил, даже кирасу проткнуть можно, а этим что делать? Тоже доспех тычком пробивать? Так куда ж с такой длиной? Да и непросто к нему приноровиться будет, балансировка непривычная. Впрочем, с эстоком он погорячился, на две трети клинок плоский, хотя жёсток тем не менее. Странное оружие, а металл хорош. Если приглядеться, словно изморозь на клинке выступает!