Сергей Малицкий
Главный рубильник (сборник)
– Мы что, в метрополии? – недоуменно воскликнул Стамб. – Вы не поняли! Мы в окрестностях мертвого Виласа! В пустом секторе! Как он спасется сам? Пешком? Или Савья лгала, что у корабля чаритов, если это конечно он, уже нет силовой установки?
– Да, память вычищена, – заметила Кама, сканируя навигатор. – Но восстановить данные можно. Правда, потребуется для этого вся установка. А веса в нем не меньше тонны.
– Как он спасется? – перебил Каму Стамб.
– Как-то спасется, – она поправила ремень. – Наверное, у него есть какой-то план?
– Ну что, командир, – приложил импульсник к плечу Рудж. – Зачистка продолжается? Вопросов все больше.
– Ответы там, – махнула рукой в сторону следующего коридора Кама.
С Уттарой Стамб не встречался, только просматривал ее файл. Она показалась ему улыбчивой светловолосой милашкой. Иногда такие женщины попадались лейтенанту, редко кто из них был отмечен настоящей, не обусловленной медицинской пластикой красотой, но милы были все без исключения. Стамб даже не понял сразу, что повлекло Уттару на задание, подобные которому в спецназе с ласковым ужасом прозывались «тупичок», но потом влез в ее дело глубже и все прояснил. Семья Уттары погибла в самый разгар войны с аньятами, в тот недолгий период, когда у федерации были некоторые сомнения в победе человечества. Цветущий, прекрасный и зеленый Вилас уже был подвергнут ядерной бомбардировке, одна за другой уничтожались инопланетные базы аньятов. Те в свою очередь преодолели первый ужас и первую оторопь, стали огрызаться, но все еще нападали только на военные корабли федерации. Именно тогда под удар одного из крейсеров аньятов случайно попал гражданский лайнер. Более пяти тысяч человек погибли, в том числе муж и двое детей Уттары. Почти десять тысяч человек аньяты спасли и высадили на ближайшей орбитальной станции. Именно тогда Стамб и понял, что аньяты проиграют. Ведь человечество истребляло их без разбора, достаточно сказать, что и напало оно на аньятов без предупреждения. По какой причине? Без всякой причины. Аньяты были слишком сильны и почти ничем не отличались от людей. Только особенностями генного кода, который позволял им прекрасно себя чувствовать на поверхности Виласа, где всякий выходец с Земли вынужден был бы таскать на себе четыре своих веса. Четыре веса – свой и троих мертвых – мужа и детей – тащила на себе и Уттара. Она пришла в штаб специальных сил федерации и получила место врача в одной из бригад. А потом оказалась и на станции. Когда Стамб изучал дела всей четверки, каждого из которой он должен был готов в случае чего заменить тем же Арданом или Руджем, он сразу понял, что Уттару менять не придется. Теперь она стояла у входа в жилой отсек. Оружия у нее не было, драться она не собиралась. Одежда ее была вымазана в крови, но на плечах лежали косы – причудливые и чистые.
– Что нужно? – спросила она не зло, но с некоторой усталостью.
– Я Стамб, – представился лейтенант.
– Я знаю тебя, – кивнула Уттара. – Что вам нужно здесь?
– Нам нужно увидеть спасенного астронавта, – ответил Стамб.
– Сару? – переспросила Уттара.
– Если ее зовут Сара, то да, – пожал плечами Стамб.
– Это невозможно, – покачала головой Уттара.
– Она в плохом состоянии? – Стамб снова с гримасой поправил сломанный нос.
– Нет, – Уттара мотнула головой. – Она почти уже в порядке. Я вылечила ее. Дальше она сама.
– Тогда почему? – не понял Стамб.
– Она не хочет встречаться с людьми, – ответила Уттара.
– А ты? – подала голос Кама. – Разве ты не человек?
– Человек, – кивнула Уттара. – Но не только человек. Уже не только человек. Я такая же почти, как и ты. Но в другую сторону.
Стамб оглянулся на Каму, хмыкнул с недоумением, снова повернулся к Уттаре.
– Как это произошло?
– Инициация?
– То, что изменило вас, как это произошло?
Уттара вздохнула.
– Проще простого. Когда к нам на голову свалился ее корабль, я почувствовала, что там нужна моя помощь, услышала что-то вроде голоса, надела скафандр и отправилась на поиски.
– Все-таки ты? – переспросил Стамб. – Разве не Вилн?
– Я, – спрятала усмешку в уголках губ Уттара. – Вилн… лукавит. Он появился уже потом. В корабле было четверо чаритов. Двое мужчин и двое женщин. Но жива, пусть и едва-едва жива, только Сара. Остальных разорвало на части. Я прикоснулась к ней и стала той, которой я стала. Не сразу, но быстро. Через вечность, но мгновенно. Что-то я сделала с ней уже там, потом надела на нее свой скафандр и перенесла ее сюда. Здесь уже я ее спасла. С ее же помощью.
– Подожди, – удивился Рудж. – Там же фонит так, что…
– Это как холодный ветер, который пронзает тебя насквозь, – ответила Уттара. – Если ты знаешь, что это такое, если знаешь себя, то можешь закрыться.
– Ты знаешь? – переспросила Кама.
– Я теперь многое знаю, – кивнула Уттара.
– А остальные? – снова оглянулся Стамб.
– Вилн, Пашчим, Савья? – переспросила Уттара и опустила взгляд. – Да. Они тоже многое знают. Или знали. И многое могут. Или могли. Но они сделали это сами. Они взяли это у нее, пока она была без чувств. Иначе она бы не дала им этого. Она и мне не давала этого. Так вышло.
– Почему? – строго спросила Кама.
– Потому что она не дает, она будит, – ответила Уттара. – Но она не должна будить. Мы должны сами. Мы все спим. Выглядываем из скорлупы. А она может разбудить. Но под скорлупой может ведь оказаться и зверь?
– Это точно, – заметил Рудж и усмехнулся. – А некоторых и будить не нужно, чтобы в этом убедиться. Взять хоть меня.
– К тому же каждый, кто разбужен, может почерпнуть из общей реки знаний, – добавила Уттара. – Это опасно.
– Но ты сделала это? – уточнил Стамб.
– Да, – она развела руками. – Мне нужно было спасти Сару.
– Похвальное стремление, – согласился Стамб. – Тогда еще вопрос. Перед тем, как пройду внутрь.
– Ты не пройдешь, – сказала Уттара. – Если только убьешь меня. Но вопрос задавай.
– Как Вилн собирается уйти отсюда?
– Очень просто, – Уттара коснулась ладонями кос. – Он сплетет свою прядь в реке и уплывет по ней. Если хочешь что-то сделать, нужно только уметь сплетать.
– Сплетать? – не поняла Кама. – Что вы все тут сплетаете?
– Сплетаем, прядем, вяжем, – проговорила Уттара. – На самом деле все не так. Но вы так видите. Это ваше видение. Толкование. На самом деле все иначе. Но и так тоже.
– Кто они, чариты? – спросил Стамб. – Где они живут? Что они делают?
– Их нет, – ответила Уттара. – Они не живут. Они не делают. Они не здесь. И не сейчас. Но они появляются тогда, когда не могут не появиться.
– Они из прошлого или из будущего? – спросила Кама.
– Отовсюду, – пожала плечами Уттара. – Они были. И они будут. Может быть, мы станем ими?
– Ты знаешь ответ, – понял Стамб.
Уттара не сказала ничего. Только улыбнулась. Первый раз. И именно в это мгновение Стамб понял. Он и в самом деле не пройдет дальше.
– Ты знаешь, что Вилн собирается взорвать станцию? – спросил Стамб.
– Да, – кивнула Уттара.
– И он сделает это? – нахмурился Стамб.
– Да, – кивнула Уттара.
– А ты? – не понял Стамб. – Уйдешь?
– Моя жизнь закончена, – вздохнула Уттара. – Мне уже пора. Мне недолго осталось.
– Нужно бороться за жизнь! – отрезала Кама. – До последнего мгновения!
– Да, – согласилась Уттара. – Но моя жизнь закончена. И мгновений уже не осталось.
– Подожди, – Стамб оглянулся. Рудж стирал со лба пот, Кама облизывала губы. – Подожди. Но Винл…
Она колебалась одно мгновение. Потом прошептала чуть слышно.
– Его жизнь тоже подходит к концу. Но он этого еще не знает.
– Почему? – не понял Стамб.
– Он может сплетать струи и черпать из реки, но он не может пить из нее.
– Почему… – хотел спросить Стамб, но не успел.
Вспышка обожгла глаза, пол ушел из-под ног. Чернота захлестнула волной…
Он пришел в себя от запаха жженой плоти. Зрение вернулось вместе с сознанием и болью в обугленных ладонях. Покрытый пузырями металла абордажный привод валялся у ног лейтенанта. Стамб растопырил сожженные ладони, повернул голову. Рудж был мертв. Рассеченное на части его туловище даже не дергалось. Рядом хрипела Кама. Из ее развороченной груди выступали красные пузыри. Из розовой плоти торчали пластиковые ребра и собранные в жгуты волокна.
– Смотри-ка, – удивился Вилн. – Научились делать.
– Жаль, – поморщилась от боли Кама. – Стамб, я услышала его, но он оказался слишком быстр даже для меня. Не расстраивайся, лейтенант. Я видела, что я тебе нравлюсь. Но я не хотела тебя разочаровывать. И насчет боли не думай ничего. И насчет смерти. Страшно умирать только первый раз. Да и то…
Она постаралась улыбнуться, но не смогла и закрыла глаза. Стамб посмотрел вперед. Уттара тоже была рассечена пополам.
– Нас ждут великие дела, – ухмыльнулся Вилн и направил второй или первый переделанный импульсник на ступни Стамба. Лейтенант взвыл от боли.
– Пока все, – улыбнулся Вилн. – Привыкай, новой боли уже не будет. Мне всего лишь нужно, чтобы ты не мешал. Я не настолько плох, как могу показаться. Через тридцать минут все здесь взорвется. Оцени мою доброту. Мгновенная смерть это так легко. А мне нужно поговорить с этой самой Сарой. Слушал я тут вас, слушал и очень обиделся на это предположение, что сплетать и черпать я могу, а пить нет. Надо бы разобраться.
– Почему ты такой? – с трудом сдерживая бьющий через горло вой, прохрипел Стамб.
– Ты думаешь, что ты был бы другим? – усмехнулся Вилн. – Это оборотная сторона свободы, дорогой мой. А ты как думал? Свобода пьянит, знаешь ли. Всякий бы стал таким же. Ну, кроме совсем уж блаженных, – он посмотрел на тело Уттары. – Но таких мало. И все они идиоты. Ты, лейтенант, явно не из их числа. Хотя…
Припадая на рассеченную Арданом ногу, Вилн успел сделать прочь шагов десять. Услышал шорох, оглянулся, увидел, что открывшая уже невидящие глаза Кама толкнула ногой в сторону Стамба импульсник, и добавил порцию пламени ей в живот. Посмотрел на черные пальцы лейтенанта и расхохотался.
Вилн успел сделать еще два шага, когда, теряя сознание от боли, Стамб поднял оружие. На третьем шаге Вилн вновь стал оборачиваться, но усиленный заряд переделанного оружия уже нашел назначенную лейтенантом цель…
А потом лейтенант открыл глаза и увидел обычное женское лицо. Спокойное, с глубоко посаженными глазами, с тонкими чертами, с прядью темных волос через лоб.
– Ты чарита? – спросил он.
– Это ваше слово, – пожала Сара плечами, – когда-то в одном из ваших языков оно обозначало бежать, бегущий. Но мы никуда не бежим. Мы просто растворились. Как соль в воде. Мы есть. И нас нет.
– Не понимаю, – прохрипел Стамб.
– Да, – согласилась она. – Не понимаешь.
– Ты ничего не сделала, чтобы спасти Уттару, – сказал Стамб.
– Ваша жизнь – это ваша жизнь, – сказала Сара.
– Ты не была ей благодарна? – не понял Стамб.
– Ваша жизнь – это ваша жизнь, – повторила Сара, – мы не вмешиваемся.
– Однако подставили свой корабль под удар батареи, – закашлялся Стамб. – И под удар аньятов. Кого из них вы спасали? Значит, вмешиваетесь все-таки?
– Мы прикрыли от удара аньятов, – пожала плечами Сара. – Ну и вас тоже. Заодно. Но мы не вмешивались. Мы просто взяли себе чужую смерть.
– Почему? – не понял Стамб.
– Это последние аньяты, – объяснила Сара. – Никто не сберегает горные луга от горных козлов, но когда гибель грозит последнему цветку, козлов следует отогнать.
– Мы, выходит, козлы? – сообразил Стамб.
– Скорее волки, – поправила лейтенанта Сара. – Многие из вас во всяком случае.
– Иначе не выжить, – объяснил Стамб.
– И это тоже правда, – кивнула Сара. – В том мире, который вы придумали, трудно победить иначе.
– Кто-то еще жив кроме меня? – спросил Стамб.
– Вот эта полумашина-получеловек, – скосила взгляд на Каму Сара. – Точнее, получеловек-полумашина. Но она тоже умирает. Ей осталось минут десять.
– А до взрыва? – сдвинул брови Стамб.
– Тоже минут десять, – ответила Сара.
– А ты? – спросил Стамб.
– Я ухожу, – ответила Сара.
– Бросишь меня? – догадался лейтенант.
– Ты не последний из людей, – она сумела улыбнуться без издевки.
– Научи меня сплетать как Уттара, – попросил Стамб.
– Это не плетение, – покачала головой Сара. – Это людям так кажется, что это плетение. Мне кажется, что это как музыка.
– Так обучи меня этой музыке, – попросил Стамб. – Мне есть для чего жить. У меня есть племянник.
– У него своя судьба, – откликнулась Сара.
– У Ардана осталась жена с двумя детьми, – вспомнил Стамб.
– У них своя судьба, – повторила Сара.
– Черт возьми! – прошипел Стамб. – Да что же нужно сделать, чтобы получить право пожить еще немного? Или мне стоило всего лишь пристрелить блаженную Уттару и прикоснуться к тебе, как это сделали Вилн, Савья и Пашчим?
– Ты бы не пристрелил ее, – задумалась Сара. – У тебя другая судьба. Прости. Мне пора. Я должна спеть свою песню.
– Подожди, – скрипя зубами от боли, Стамб сунул черную клешню за пазуху и выудил оттуда полоску сканера. – Вот. Вот здесь. Что-то такое же древнее, как это слово – чарита. Или не такое же древнее. Это песня. Хорошая песня. Тебе. На память.
Он бросил полоску неуклюже, всего лишь на пару ярдов, но она сделала шаг вперед, поймала ее, приложила к щеке, прислушалась, потом вдруг улыбнулась, наклонилась, потрепала лейтенанта по щеке и, прошептав, – это пойдет, – растворилась в воздухе.
– Ну вот, – выдохнул Стамб и, сдерживая раздирающую тело боль, подполз к телу получеловека-полумашины Камы, отыскал уже почти ускользнувшую линию жизни и крепко прихватил ее узелком. А потом начал сплетать обожженными пальцами что-то неведомое простое и понятное, пришептывая при этом.
– Потерпи, боец. Я не могу тебя бросить. Ты и в самом деле хороший техник. У нас есть еще несколько минут. Мы успеем.
2011 год
Правила подъема по вертикальной стене
01
Мы медленно движемся вверх по Стене. Впереди самый быстрый и умелый из нас – Лёгкий. За ним грузный, но сильный и уверенный – Ворчун. Я – третий. Ворчун оборачивается и говорит негромко:
– Сет. Еще острия Легкому.
Сет это я. Я носильщик. Я медленно поднимаю руку, завожу ее за спину и нащупываю в заплечной сумке три острия, связанные друг с другом волокнами можжевельника. День только начался, и сумка еще полна. Лямки режут плечи. Сумка тянет прочь от Стены, поэтому с утра я особенно тщательно распластываю тело на каменной поверхности. Когда солнце пройдет по небу три ладони вытянутой руки, будет короткий отдых, но пока мы движемся вверх.
Я передаю острия Ворчуну и ловлю его сочувствующий взгляд. Он смотрит на мои пальцы. Вчера, когда на нас напали птицы, мне досталось больше всех. Они разодрали колпак и принялись рвать кожу на шее. Мне показалось, что их клювы разбивают позвоночник. Это было так больно, что я не выдержал и стал закрываться рукой. После этого на пальцы было страшно смотреть. За ночь они затянулись свежей кожей, но белые кости и сухожилия проглядывают сквозь нее, как облака сквозь утреннюю паутину. Ничего. Могло быть и хуже. Главное, что сухожилия целы. Они не срастаются.
Ворчун вздыхает, и что-то бормочет про себя. Понять его невозможно. Легкий считает, что Ворчун и сам не знает, что говорит. То есть, в звуках, которые он издает, нет никакого смысла. Я с этим согласиться не могу. И сейчас, чувствую, что он бормочет обо мне. Ворчун добрый. Только я и Легкий знаем об этом. На остальных он производит отталкивающее впечатление. Может быть из-за того, что лицо его изъедено муравьями, и сквозь лохмотья кожи на скулах проглядывает желтая кость? Или из-за того, что он всегда пристально смотрит в глаза собеседнику? Не всем это нравится. Многие начинают моргать, ежиться, отводить взгляд. Когда Легкий укоряет Ворчуна за эту привычку, тот хмуро вздыхает и говорит, что единственный объект, на который он не хочет производить отталкивающего впечатления, это Стена.
Самая сложная работа у Легкого. Даже если некоторых и обманывает та легкость, с которой он ее совершает. Он первый. Он ползет по голой Стене. И он лучший в этом деле не только в нашей тройке, но и во всей пещере. К сожалению, ему не всегда удается выполнить правило трех, даже если он использует зубы и подбородок. Но он единственный, кто мог забраться в большой пещере до потолка без единого острия. Я знаю, что иногда он позволяет себе двигаться рискуя. Но он никогда не рискует без крайней нужды. Нас на Стене трое, и от Легкого зависит очень многое. Впрочем, как и от каждого из нас. И так в любой тройке.
Я осторожно поворачиваю голову влево и вижу на расстоянии трети дневного перехода вторую тройку. Мы почти всегда на одном уровне, хотя Легкий и говорит, что если бы не правило трех, мы могли бы двигаться намного быстрее. Для моих глаз вторая тройка выглядит как три неровности на поверхности Стены. Мокрый, Шалун и Злой. Они нас увидеть не могут. Солнце еще близко к Стене, поэтому оно слепит их. Точно также и мы не можем увидеть третью тройку. Это Смех, Хвост и Судорога. Они справа от нас.
Судорога носильщик, как и я. Он говорит, что ничто его не раздражает так, как песок. Ни муравьи, ни птицы, ни солнце, ни дождь, ни слизь, ни черви, ни ветер. Ему мешает только песок. Действительно. Он постоянно сыплется сверху. От акробатических, но выверенных трюков Легкого. От усилий Ворчуна. Куда же ему деваться, песку? Только вниз. А кто внизу? Конечно же, носильщик, кто же еще? Поэтому, если носильщик начинает мотать головой, или, того хуже, отстраняться от Стены и пытаться рассмотреть, нет ли там вверху признаков новой пещеры или, например, уступа или барьера, то песок в глаза ему обеспечен. Однако песок все же меньшее из зол. Смех считает, что такая избирательность объясняется характером самого Судороги. Любая более серьезная опасность кроме песка, повергает Судорогу в состояние полного бесчувствия, он вцепляется в опоры мертвой хваткой и находится в таком положении, пока Смех не крикнет ему несколько раз так, что слышно всем тройкам: «Судорога, все!». Смех говорит, что Судорога самый надежный носильщик в пещере. Хвост так не думает. Он боится, что в одной из подобных ситуаций Судорога перепутает можжевеловую веревку с его хвостом и ему, Хвосту придется, держать на себе немалую Судорожную ношу. Хотя, какая там ноша? Комок сухожилий и костей? Наверное, только Легкий легче, чем Судорога. Но это Легкий…
Ворчун только что не молится на него. Никто так надежно не вставляет острия, как Легкий. Он не просто видит и использует трещины на поверхности камня, он чувствует, насколько они прочны и не разрушатся ли под весом Ворчуна. Легкий берет у него острия и вставляет в еле заметные трещины. Затем подтягивается на руках на узком каменном гребне, ставит ногу на только ему заметный уступ, снимает вторую ногу с такого же уступа и перемещается еще выше. Снизу появляется голова Ворчуна. Он держится за предыдущее острие, заведя локоть за можжевеловую веревку, которой связаны забитые в стену опоры. Одна его нога стоит на острие, вторая отставлена в сторону и упирается в каменную глыбу, преодолеть которую вчера нам стоило почти половину дня. Сегодня она облегчает задачу. Ворчун медленно и плавно поднимает руку с камнем и аккуратно забивает острие в стену. После каждого удара замирает, чтобы погасить инерцию отталкивания от Стены. И так до тех пор, пока острие не станет ее частью. Кажется, еще удар, острие обломится, и все придется начинать сначала, но Ворчун останавливается и, убрав камень, так же медленно прилаживает к острию петлю из можжевеловых волокон. Это страховка. Считается, что если острие не выдержит, и один из членов тройки сорвется вниз, он повиснет на веревке, которой соединены все острия, а также все члены тройки между собой. Я сомневаюсь в этом. Да. Можжевеловые волокна прочны. Не один день трудились над стеблями можжевельника челюсти жевальщиков в большой пещере, чтобы превратить их в мягкие желтоватые волокна. Не один день Каин сплетал их в веревки, которыми мы связаны между собой. Но Ворчун слишком тяжел. Если он упадет, произойдет что-то неприятное. Не выдержит или веревка, или острия. Хотя веревка очень прочна. Но если она выдержит, тогда Ворчун, а затем и вся наша тройка полетит вниз, выдергивая из Стены острия одно за другим и ударяясь о скалы. Каин говорил, что однажды так и случилось. Тройка, в которой он был, полетела вниз и остановилась, постепенно затормозив, только пролетев не менее двух дневных подъемов. Она повисла почти у входа в пещеру, над уступом. Это была не наша нынешняя пещера. И даже не предыдущая. Каин стар. Во время того падения он остался жив. Но переломил себе спину и теперь все, что он может – это плести веревки. Что и делает уже много лет. Еще он говорит, что одним из той тройки был Судорога. Что тогда его звали Ловкий, и он был первым. Судорога этого не помнит. Его нашли в предпоследней пещере. Как и все, кого находят, он лежал в породе, согнувшись и прижавшись носом к коленям. Как положено, его очистили от пыли и песка, вытащили к выходу из пещеры и несколько раз ударили по щекам. Он открыл глаза, но руки разжал только через два дня. В руках был обломок ствола можжевельника. Пальцы были словно сведены судорогой. Никто не мог разжать их. Тогда Молох и назвал его Судорогой. Молох был тем, кто называет. Теперь тот, кто называет – я. Но Молох еще не ушел, и поэтому я все еще на Стене. Нет. Я на Стене, потому что Стена – это главное.
