Сергей Лукьяненко
Искатели неба: Холодные берега. Близится утро
Часть вторая
Веселый город
Глава первая,
в которой меня трижды называют дураком, а я и не спорю
Осень – она всюду осень. Даже на солнечной лузитанской земле. А уж в веселом вольном городе Амстердаме – тем более.
Холодно нынче. И дождь накрапывает, мелкий, противный. Две недели прошло, как я с Печальных Островов удрал… из ленного своего владения – посмеемся-ка вместе. За полмесяца всю Державу с юга на север пересечь – занятие утомительное. Даже если превращенный в денежки железный слиток позволил путешествовать с комфортом: в одежде торговца, на быстрых дилижансах во втором, а то и в первом классе. И отсыпался я не под кустом, не в притонах бандитских, а в хороших гостиницах, что нынче вдоль дорог как грибы растут. Отъелся, даже раздобрел немного. В зеркало посмотреть – не жесткая грязная морда каторжника, а благообразный лик мирного гражданина. Чем-то на священника похож. Надо будет запомнить для случая.
Почему же я себя чувствую дурак дураком?
Вот сейчас, например, когда стою перед «Оленьим Рогом», охотничьим ресторанчиком, который не только блюдами своими славен. Стою и пялюсь на плакат, уже от дождей посеревший и разлохматившийся. Всю дорогу я эти плакаты вижу, от самого Бордо, а все равно – не могу мимо пройти.
На плакате – в хорошей типографии сделанном, немалых денег стоящем, – два рисунка. Один – угрюмый тощий мужик с лицом душегуба, с гладко выскобленным подбородком. Над портретом написано «Ильмар-вор», но только никто меня в этом уроде не узнает.
Дело-то, в общем, нехитрое, когда тонкости знаешь. Как перед тюремным рисовальщиком усесться, как уголки рта опустить, щеки втянуть, брови нахмурить, глаза сощурить. Все по чуть-чуть, а в итоге – ничего похожего. Рисовальщик, конечно, тоже все эти приемы знает, но он один, а каторжников много, и каждого запечатлеть надо на случай побега, и у каждого свои способы обмануть наметанный глаз. Прикрикнет рисовальщик раз, другой, ты вроде и послушаешься, а все равно толку с такого портрета нет.
Вот он я, стою перед плакатом, призывающим меня поймать и обещающим награду в тысячу стальных марок! Ну, добрые граждане, кто первый?
Мимо все идут. Романским языком написано – «Ильмар-вор». А перед плакатом стоит вальяжный господин в дорогом плаще и сапогах мягкой кожи, сразу видно – из тех, что к высокородным вхож. Это в Байоне меня схватили бы, едва лица сравнив. К счастью, не было тогда еще плакатов, не успела Хелен, Ночная Ведьма, рассказать, кто с каторги бежал.
А вот второй рисунок – первому не чета. Марк на нем как живой, и не быстрой кистью усталого рисовальщика набросан, а опытным гравером прорисован черточка в черточку. Недавний совсем портрет, мне сразу видно. Когда мальчишка на этап попал, он еще ничуть повзрослеть не успел. Одежонка, конечно, на портрете не та, хоть и не передаст гравюра, несмотря на мастерство печатника, все богатство камзола, шитого золотой и стальной нитью вперебивку. Блеск перстней драгоценных на тонкой кисти, что эфес меча обхватывает, тоже лишь угадать можно. А от взгляда – томно-усталого, повелевающего, на Печальных Островах одно только упрямство и осталось.
Только все равно похож. Один в один.
Над портретом тоже надпись: «Маркус, младший принц Дома».
Аристократы бывшими не бывают, потому здесь этого слова нет. А следовало бы, раз весь Дом, от Владетеля нашего, Клавдия, до последнего захудалого барона призывают схватить Маркуса, аристократа тринадцати лет от роду, пусть младшего, но все же принца…
И ведь даже имя не сменил, паршивец! Марком и назывался. Имя обычное, и то, что так принца зовут, никого не насторожило. Но все равно – какова наглость!
– Почему их до сих пор не схватили?
Я посмотрел на стоящего рядом. Вполне благополучный бюргер. Потому и со мной заговорил, что решил – ровня. С короткой бородкой вроде моей, что для маскировки отпущена, лицо как будто благопристойное, но дряблое, жизнью пожеванное. На груди висит золоченая подковка магнита с прилипшими железными дробинками. Модное украшение, показушное. Может, конечно, магнит на самом деле и не магнит, а простое золото, а то и вовсе медяшка, к которой дробинки приклеены… дробинкам цена грош, а вот подковка такая немало стоит.
– И не говорите, уважаемый, – согласился я. – Безобразие. «Виновен в тяжких преступлениях против Дома и общественного покоя. Доставить только живым. Награда – пятьдесят тысяч стальных марок, прощение всех прежних грехов и дворянский чин от барона до графа, в зависимости от изначального благородства ловца».
Гражданин даже облизнулся и закивал.
– Еще тысяча за каторжника, – мечтательно сказал он. – Всего, значит, пятьдесят одна тысяча стальных…
Он будто невзначай коснулся подковки магнита и стал перебирать дробинки, отлепляя их и снова сажая на невидимую привязь. Значит, настоящее украшение. А хозяин его – позер, каких мало…
– Каторжника можно мертвым, – поддержал я. – Все легче.
– Не говорите, милый друг. Только где их теперь сыщешь?
Я вздохнул:
– Да, любезный. А не знаете ли вы, вкусно ли кормят в этом ресторане?
Бюргер скосил глаза на вывеску. Кивнул:
– Вкусно. Но если в карманах звенит глухо, лучше мимо пройти.
– Пожалуй, рискну, – задумчиво произнес я. – Успехов вам, уважаемый. Если поймаете преступников – позовите меня, помогу награду нести.
Досада, обращенная на себя самого, требовала хотя бы такого выхода. Гражданин заулыбался и кивнул:
– Не премину. И прошу о той же любезности.
Довольный и моим, и своим остроумием, достойный житель вольного города продолжил свой путь. А я и впрямь вошел в «Олений Рог». В карманах у меня было не глухое золото, а звонкая сталь и серебро, цены не пугали.
Впрочем, я сюда не есть пришел.
Зал в ресторанчике небольшой, зато во все стороны открываются двери кабинетов. Туда не только еду могут подать, а еще и девочек-мальчиков. Амстердам в этом отношении город очень либеральный, сюда даже из Руссийского Ханства развлекаться ездят. Три молоденькие девицы как раз танцевали посреди зала, на маленькой круглой эстраде. Только народ плохо реагировал, время дневное, все, кроме меня, сюда на обед явились. Чиновники-лихоимцы из ближнего порта, таможенники, даже офицер один высокородный сидел в сторонке, прямой и важный, словно копье проглотил. «Олений Рог» – заведение уважаемое.
Тем у воров и ценится.
Подошел я к стойке бара, даже плаща не сняв, монетку бросил, на бутыль с коньяком показал. Ресторанный вийн-майстер, которого всю жизнь здесь помню, глаза поднял, да и захлопал ими.
Узнал.
– Полный бокал «Реми», – сказал я, садясь на высокий стул. – Самого старого «Реми», именно полный… А все остальное, как положено.
Одной рукой мастер бутылку над пузатым бокалом опрокинул, щедро, словно молодое вино, отмерив тридцатилетнего коньяка. А другой под стойкой шнурок звонка дернул. Где-то там, в хозяйском кабинете, сейчас трезвон начался.
Сидел я, потягивая коньяк, закусывая крохотными тартинками с черной икрой и ломтиками вяленой конины, щедро приправленной перцем, по руссийской моде. Никто на меня внимания не обращал. Пришел богатенький бюргер, да и кутит себе потихоньку.
Потом стул рядом под тяжестью вздохнул, и на стойку легла морщинистая рука, вся в перстнях стальных. Вийнмайстер сразу напрягся, превратился в сплошное внимание и готовность услужить.
Одевался господин Нико как самодовольный дурак. Это в жизни помогает, когда тебя дураком считают.
– Воды, – буркнул Нико. Потом, без всякого перехода, ко мне повернулся: – Дурак.
Надо же, словно мысли прочитал.
– Почему же?
– Дурак, что сюда пришел. Неужели читать разучился? Я специально у дверей плакат вывесил… думал, поймешь.
– Неужели сдашь меня, Нико?
Я посмотрел на старика. Ему уже за семьдесят, грузный, неповоротливый, но голова работать только лучше стала.
– Тысяча стальных, Ильмар.
– А вот имя лишнее, – заметил я. – Что тебе тысяча, старик? Узнают ребята, что ты меня сдал, так за год трижды больше потеряешь.
– Ты мои деньги не считай, – оборвал Нико. – Ладно, я не сдам. А слуги?
– Много ли тут слуг осталось, что меня в лицо помнят? – спросил я. – Небось за последнюю неделю всех мало-мальски ненадежных разогнал.
Я подмигнул вийнмайстеру. Он-то точно был надежным. Мастер слегка улыбнулся, кивнул, сдвинул залихватски охотничий берет с пестрым пером.
– Все-то ты знаешь, все-то ты вперед решил. – Нико повздыхал еще, глотнул минеральной из стакана, тяжело встал. Обронил: – Как допьешь… ко мне поднимайся. Сразу бы шел, чего старика гонял? Твоим ногам ступеньки не помеха, а мне… эх, старость…
Нико ушел к себе, поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, где были кабинеты для самых доверенных клиентов и его собственная берлога. Я немного посидел, коньяк смакуя, потом оставил для мастера еще монетку, да и двинулся следом.
Тихо было на втором этаже. Ни стонов притворных, ни свиста кожаных плеток, ни смешков мерзких. Отдыхали все затейники, к ночи готовились.
Я стукнул легонько в дверь – не хватало еще заряд из пулевика в живот получить, входя без стука. Отворил.
Тут было жарко, камин так протопили, будто снег во дворе. Со стены торчали исполинские оленьи рога, давшие когда-то название всему ресторану. В зале такие же к стене прибиты, только эти куда более ветвистые, красивые.
Нико сидел в громадном мягком кресле, одна седая голова над столом торчала. Смотрел на меня задумчиво, и я почему-то понял – в руке у Нико и впрямь пулевик.
– Не будешь ты стрелять, – сказал я. – Ты жадный, конечно, и риск любишь. Только…
– Что «только»?
– Ты еще и любопытный, Нико.
Секунду старик молчал, потом закряхтел, захихикал:
– А что еще мне остается, Ильмар? Икру ложками есть и шампанским запивать? Меня с того пучит. Девочек молоденьких приглашать – так ведь раз в год если что получится… уже праздник. Деньги… с собой не заберу. Что мне, на железный гроб копить? В деревянном теплее, знаешь ли. Искупитель вовсе без гроба остался, и то не жалуется.
Вот такой он и был, Нико, хозяин ресторана и воровского притона, скупщик краденого, подлец и богохульник.
Сволочь, но родная сволочь, и умная.
А мне сейчас и впрямь своего ума не хватало.
– Глянь… – брезгливо сказал Нико, кидая на стол бумажные листки. Я подошел, склонился, глянул. Листовки маленькие, с теми же рисунками и текстами, что на плакате. Только здесь рисунки были цветные. На цветном Марк был вообще как живой, зато я последнее сходство утратил.
– Раскрасили? – полюбопытствовал я.
– Да нет. Говорят, машину печатную сделали, что семью красками печатает. Дорогая штука. Каждый такой листок железную монету стоит.
– И что, их тоже на стены вешали?
– Уважаемым людям раздавали. Капитанам на корабли. Офицерам, а те солдатам показывали. А кое-где и на стенах… в людных местах, чтоб не сорвали. Только все равно посрывали, висит теперь твоя морда в бедняцких домах, интерьер облагораживает.
Я еще раз глянул на свой цветной портрет. Взял обе листовки, спрятал в карман.
– Возьму на память.
– Бери. Я от твоей физиономии восторга не испытываю. Ни от живой, ни от нарисованной. Чего в Амстердам-то заявился?
– Подальше ринулся. Думал, на другом конце Державы никто меня искать не станет.
Нико нехорошо засмеялся:
– И как, не ищут?
– Плакаты чуть ли не гуще висят, – признал я. – Подвел меня Маркус. Впутал в свои дела.
– Где пацана-то оставил? – небрежно спросил Нико.
Засмеявшись, я покачал головой.
– Вот ты о чем, Нико. Брось. Не знаю я, где мальчишка. Хотел бы знать, но не знаю.
Отойдя к окну, я уставился на улицу. Была она в меру людная, в меру шумная. Проезжали экипажи и телеги, фланировали по тротуарам богатенькие бездельники и просто лоботрясы. В пестрой будочке торговал нежной малосольной сельдью с луком и печеными угрями рыбник. В другой – румяная тетка жарила в кипящем масле сладкие колобки-ойленболен, разливала горячий глювайн. Девица понятных занятий скучала под тентом в открытой забегаловке на углу – будто и не холодно ей, и не сыро в легком платье на ветру. Чашечка кофе перед ней давно остыла, но сидит терпеливо, ждет удачи.
– Как же так, Ильмар-вор. – В голосе Нико появилось разочарование, как у умного отца, дивящегося на глупого сына. – Ты с каторги сбег, мальчишку утащил, планёр угнал. А потом – упустил принца?
– Расшибся я, Нико. Знаешь, как это – летать по небу? Ноги отшиб, самого помяло. Лекарь сказал, что, может, в ребре трещина есть.
– А… – без всякой веры произнес Нико. – Бывает.
– Да не скалься ты, старик! – Я повернулся, сам пораженный своей яростью. – Не вру я! Сестрой клянусь, не вру!
Пожевав губами, Нико неохотно кивнул:
– Ладно, верю. Ты парень богобоязненный, Покровительницу чтишь. Верю. Так хоть расскажи, что было? Я многое слышал… и в газете писали, и глашатаи рассказывали, и так… слухи ходят. Только твой рассказ интереснее будет.
– Горло хоть дашь промочить?
– Дам, – засуетился Нико. – Доставай сам, вон, в углу…
– Знаю.
– И плащ сними, не марай мне кресло!
Я снял и повесил на оленьи рога.
– Нашел куда… – недовольно буркнул Нико.
В буфете красного дерева, под фальшивой дверцей была еще одна, железная, незапертая. За ней прятались такие напитки, что даже в «Оленьем Роге» редко кто закажет. Вытащил я бутылочку коньяка, постарше меня возрастом, два дорогих – резного хрусталя, в блестящей стальной оправе, – бокала, поставил на стол.
– Я не буду, – отказался Нико.
– Давай, хоть пригуби. За встречу.
Не то чтобы я отравы боялся. Но мало ли…
Нико спорить не стал. Кивнул на столик в углу, там под салфетками стояли блюдца с сыром, ветчиной, оливками, еще какой-то закуской. У него всегда к неожиданному визиту все приготовлено. Как станет засыхать еда, так ее вниз, на стол посетителю попроще…
– Здоровье твое, Нико…
– И твое, Ильмар…
– Что в газете-то писали? И в какой?
– Да во всех одно и то же. Эдикт Дома. О том, что ищется беглый каторжник Ильмар и младший принц Маркус. О награде. Портреты, опять же… хотя по газетным портретам даже я тебя не узнал.
– А кроме эдикта?
– Ничего. Видно, сказали газетчикам, что судачить не стоит. Щекотливое дело… ты рассказывай, Ильмар.
Вздохнул я – ничего из Нико не вытянуть, пока он свое любопытство не удовлетворит. И начал рассказывать, с того дня, как меня взяли в Ницце – прямо у церкви Искупителя, на улице, позорно, руки заломив и на голову колпак преступника набросив…
– Так и прогулялся до тюрьмы? – захихикал Нико. – В позорном колпаке, в колодках?
– Так и прогулялся.
– Что тебе приклеили?
Чего уж теперь таиться?
– Мелочи, Нико. Повод им был нужен, а повод найти…
– Конкретно!
– Я налог с железа не заплатил. У меня были слитки, я не стал официально заявлять… сменял у одного купца…
– Франц Сушеный?
О том, что Франца звали Сушеным, я и не знал. Но прозвище подходило. Тощий, как вяленая рыба, с белесыми глазами…
– Он самый. Его накрыли сразу, как я ушел. Он и открылся.
– За тобой следили, Ильмар. А ты подставился. Еще и купца в беду вверг.
– Ему бы мою беду, – разозлился я. – Хоть бы для вида отпирался, уйти дал!
– У каждого свои проблемы, – рассудил Нико. – Ладно, это все ерунда. Слишком ты популярный стал. Явишься невесть откуда, притащишь оружия и металлов на горбу, шикуешь, кутишь… Дому на твои шалости плевать, а вот страже – как бельмо на глазу. Еще скажи спасибо, что по закону все сделали, не зарезали в темном переулке. Ты семь лет получил?
– Да.
– Так и отсидел бы, дурак! Деньги твои я сохранил, и все остальные дождались бы. Семь лет – не вся жизнь. Вышел бы, поумнел, успокоился.
– Ты на рудниках был, Нико? – спросил я. – Знаешь, что такое год в шахте? Мне через семь лет деньги разве что на лекарей бы понадобились!
– Ладно, не ворчи. Рассказывай.
Я продолжил. И про корабль тюремный рассказал, как душегубцев утихомирил, и про то, как звяк железный ночью услышал. Нико слушал, облизывая губы, кивая, прикладываясь потихоньку к бокалу.
– И ты у него Слово не выведал?
– Не до того было. Что же ты думаешь, стал бы я мальчишку пытать?
– А то нет?
– На корабле, среди толпы? А стражники – идиоты, думаешь? Зачем честному вору мальчика мучить? Что выведывать?
– Ладно, тебе виднее…
Я рассказал про побег. Даже вспомнил, как дикарь-кузнец душегуба Славко отделал.
Нико хихикнул. Он очень любил такие вот истории – про честных и наивных остолопов.
Когда я сказал про ухоронку с железом, Нико заинтересовался еще больше. Виду, впрочем, не подал. Лишь будто ненароком задал пару вопросов, выведывая место, но я от них ушел. Нико крякнул, полез в стол, вытащил карту.
Надо же!
Печальные Острова. Да как точно – каждый дом виден!
– Откуда? – завороженно спросил я, пожирая взглядом «свои владения». Если бы я раньше ее видел – насколько легче было бы уходить!
– От Стражи… откуда еще?
Я пощупал карту. Новенькая. Не похоже, что давно сделана. И…
Линия тянется от порта, красными чернилами нарисованная. И крестик перед площадью – в том месте, где бунт начался.
– Колись.
– Стража ко мне приходила, – неохотно сказал Нико. – Допрашивали. Про тебя.
Я вздрогнул. Нет, это что же… не так часто я в вольном городе бываю, чтобы искать меня тут!
– Дали карту, велели указать, куда ты побежал.
– Откуда тебе знать?
– Так и ответил. А он – укажи, что думаешь, ты Ильмара знаешь…
– Кто он?
Нико вздохнул. Но запираться было глупо, и он ответил:
– Офицер Стражи. Чин не знаю, формы он не носил. По выправке – высокородный. Здоровый мужик, ты рядом с ним – сопляк. Вроде из немцев, по акценту, но точно не скажу, говорили по-романски. Назвался Арнольдом. Я так понял, он сейчас именно тобой занимается.
Вот незадача. Значит, в каждом городе стража на мою поимку офицера отрядила? Это плохо, совсем плохо.
– Показывай, где ухоронка, – велел Нико.
– А еще что тебе показать? Сплясать тарантеллу или штаны приспустить?
– Да что тебе толку с того железа? – визгливо спросил Нико. – Укажи – я тебе двадцать марок плачу!
Я прикинул.
– Сто. Сто стальных. Там железа на тысячу будет, даже если через самых жадных перекупщиков сбрасывать!
– Его еще достать надо. Тридцать.
– Сто.
– Пятьдесят, больше не торгуюсь.
Подумав, я решил, что предложение честное. Мне сейчас деньги ох как нужны, а достать железо с Островов – и впрямь нелегкое дело.
– По рукам.
Склонившись над картой, я поискал ориентиры.
– Вот. Этот большой дом. Он порушен немного, но второй этаж частично стоит. Там кабинет купеческий, пустой. В полу люк. Это первая ухоронка, в ней еще люк…
– Ясно.
Отмечать ничего Нико не стал, глянул цепко, сложил карту, да и спрятал обратно в стол. Из всего выгоду выжмет, собачий сын.
– Слушаю дальше, Ильмар…
– Деньги.
Нико с оскорбленным видом полез в карман. Из расшитого бисером кошеля достал новенькие монеты в десять марок. Бросил пять на стол.
Что-то больно легко расплатился.
Больше он меня не перебивал. Лишь покачал головой, когда я рассказал про схватку со стражниками, посмеялся, когда я описал поединок с голой летуньей, поцокал сочувственно языком, выслушав историю о полете.
Не стал я об одном рассказывать – как мы с Ночной Ведьмой любовью занялись. И не потому, что не хотелось сплетничать, – почему бы и не похвастаться тем, что аристократку имел? Только глупо все это выглядело. Словно не я ее взял, а девушка надо мной снасильничала.
– А потом… дело обычное. Стащил одежду поприличнее. Добрался до Байона, слиток железный продал, дальше уже с комфортом ехал.
– Покажи кинжал, – попросил Нико.
Я достал подаренное оружие. Старик его схватил, осмотрел, чуть ли не обнюхал. По ногтю чиркнул, край стола безжалостно ковырнул. Глянул вопросительно, достал свой нож – хороший, ничего не скажешь, ударил лезвием по лезвию.
Я не возражал. Такую проверку уже и сам устраивал.
– Хороша сталь, – сказал Нико, разглядывая зазубрину на своем кинжале. На отличном кинжале толедской стали. – Ума не приложу, чья работа. Вроде бы не старый, а как рубит. Я за свой двести монет отдал, веришь?
– Верю. И если ты двести платил, значит, ему цена все триста.
– Четыреста… Все хиреет, Ильмар. Все. Знали ведь мастера, как хорошие клинки делать… и забыли.
– Знаю. За один меч старой работы сейчас пять новых дают. Тем и живу.
– Вот ты мне скажи – почему так, Ильмар-вор? То ли глупеем мы понемногу, то ли земля устала хорошее железо рожать… Продашь мне кинжал?
– Нет.
– Точно?
– Нико, не говори глупостей. Хороший нож каждому нужен.
– Для вора он слишком хорош.
– Пусть. Ножу без дела лежать – позор. Не для того делан. Нико неохотно вернул кинжал. Спросил:
– Хоть цену хочешь узнать?
– Нет. Вдруг жадность задавит.
– Эх… Вору такой нож…
Он ухмыльнулся:
– Впрочем, ты же теперь не просто вор. Ты еще и граф.
– Не остри, Нико. Не я себя так назвал.
– А ведь ты и верно граф, по всем законам державным, – задумчиво сообщил Нико. – Принца никто титула не лишал, он в своем праве был. Значит, повесят тебя на шелковой веревке. Или стальным мечом голову отсекут. Может, и яду в вине поднесут… со всеми церемониями, как особо благородному.
– Подавись ты своими словами, Нико! – в сердцах бросил я. – Я к тебе не за тем пришел.
– А зачем же?
– Во-первых – деньги. У тебя триста моих монет.
– Допустим.
– Во-вторых – совет мне нужен. Ты жизнью тертый, сообразишь лучше. Что мне делать теперь?
– Вешаться.
– Нико, я не шучу!
– И я не шучу! – рявкнул Нико. – Ильмар, ты парень славный, я тебя из всех прочих выделял. Только теперь ты в такую беду попал, что выхода нет!
– Брось! С Островов я ушел, через всю Державу проехал…
Нико вздохнул:
– Ничего-то ты не понимаешь. Дурак.
От моего терпения жалкий огрызок остался:
– Нико, ты меня третий раз уже дураком назвал…
– Это я сдерживался, вор! Знаешь, в чем твоя главная глупость?
– И в чем же?
– Про мальчишку ты ничего не выведал! Про то, что он на Слове держит!
Я молчал. Ну – держит. Кинжал, перстень, зажигалку, книгу какую-то. Что с того?
– Пойми ты, Ильмар-вор, не в тебе ведь дело! Стал бы Дом всю стражу с ног на голову ставить? Линкор с Серыми Жилетами к Островам гнать? Все воровские притоны перетряхивать?
– А что, всех перетрясли? – глупо спросил я. Нико разинул рот, но сдержался и придержал ругань на языке.
– Всех! Если уж ко мне пришли! Если из-под суда половину воров, что тебя знают, выпустили – с обещанным прощением и наказом Ильмара-вора найти! Тебе повезло, что решил с комфортом добираться, к старым дружкам не захаживать. Сдали бы тебя, Ильмар! Сдали!
Нико так разошелся, словно не со мной спорил, а самого себя уговаривал.
– Неужто все-таки ты меня сдашь? – спросил я.
– Я тебя не сдам, – буркнул Нико, разом успокоившись. – Доложу, врать не буду. Вот как уйдешь от меня – сразу засобираюсь да и поковыляю к Страже в управление.
– Пугаешь, Нико?
– Предостерегаю.
Нет, не такого разговора я ожидал. Совсем не такого.
– Да откуда мне было знать, что Марк – принц Дома! – сказал я. – Сам подумай! О нем объявили, когда корабль каторжный в море вышел.
– Пусть ты не знал, кто он. Пусть. Что пацан – высокородный, понял?
– Понял…
– Что у него Слово – понял. Что на Слове он вещи прячет – знал!
– Да вещей-то там было…
– Это он так сказал! А ты, вор, поверил? Да ты пойми – не стал бы Дом никогда о бегстве принца объявлять! Зачем позориться? У них этих принцев, со всех родов, десятка два наберется. Есть кому власть наследовать, есть кому парады принимать.
– Не знал я, что он принц!
– Выведал бы Слово – понял бы! – рявкнул Нико. – Что-то важное он спер, понимаешь? Уж не знаю почему. С ума сошел, власти возжелал, с врагами снюхался. Не знаю! Только перед тем как уйти, мальчик этот на Слово что-то очень дорогое положил. Такое, из-за чего Дом готов весь мир перевернуть. Границы закрыты, понимаешь? Корабли в море не выходят! Вест-индские колонии стонут, у них краснокожие бунтуют, а войска посланные обратно отозваны.
– Да что мальчишка мог взять?
– А мне откуда знать? Подвалы Версаля! Все железо и серебро, что от рождества Искупителя накоплено!
– Нико, он сказал, что много вещей на Слове таскать не может.
– И ты поверил! Ильмар, да что с тобой? Высокородному верить – в твои-то годы! Не тот сопляк, поди, что в первый раз ко мне товар принес.
– Нико, поверь, я в людях разбираюсь. Хоть в простолюдинах, хоть в аристократах. Не было у мальчика на Слове версальских сокровищ.
– Допустим. А книга? Что за книгу он прятал? Букварь с цветными картинками? Роман Дюма о Золотых Подковах? Сочинения мурзы Толстого? А если тайные книги Дома, где знания хранятся? О том, например, как из железа такие вот клинки ковать! О военных планах Державы, об интригах политических, о подлинных родословных… Ты пойми, вор, не то дорого, что в руки взять можно. Знания – они всего дороже!
Нико замолчал. Выдул одним глотком коньяк и даже заесть не подумал. Уставился на меня покрасневшими глазами:
– Вот в чем твоя беда, Ильмар-вор. У тебя одна мысль была – как убежать. А надо наперед думать. Не только то хватать, без чего с каторги не уйти, но и то, что дальше понадобится.
Прав он был. Во всем прав. Едва я узнал, что за мальчишкой на Острова планёр послали да линкор с десантом преторианским, – сразу надо было брать его за грудки, кинжал к горлу, да и пытать Слово. Сказал бы, никуда не делся. И со своего Слова все бы отдал. Пусть бы пропадал я сейчас… но не зазря.
– А может, ты узнал Слово? А? – Нико подался вперед, и на миг в уставших от жизни глазах вспыхнул молодой огонь. – Ильмар, мальчик мой, скажи! Если ты у принца Слово выпытал, да и зарыл высокородного в песок… Ильмар, пойми, такой кусок одному не проглотить. А я тебе пригожусь. Вместе решим, что делать… вместе удачу за хвост схватим…
– Нико, да как мне тебя убедить? Не знаю я Слова! Что же я, душегуб, пытать товарища по каторге? Да еще и мальчишку!
– Добрый человек от душегуба тем отличается, что из-за мелочей не зверствует, – отрезал Нико. – А тут не мелочи. Эх, что ж ты так оплошал, Ильмар…
Все-таки он мне поверил.
– Нико, я к тебе за советом пришел, а не упреки выслушивать. Что сглупил – сам знаю. Подскажи, что теперь делать?
Старик и впрямь задумался.
– Что? Сказал бы – в глуши спрячься, только охота такая идет… не поможет. Наоборот, в малом городке на виду будешь. Из Державы уходи, Ильмар! В Руссийское Ханство, в Китай, в колонии, в африканские земли. Трудно это теперь, но кто знает?
– А дальше? Велишь по чужим землям скитаться? Среди дикарей, что до сих пор железа не знают, жить, – ракушки воровать и ножи костяные?
– Все лучше смерти. Да и незачем тебе всю жизнь на чужбине горе мыкать, Ильмар. Как поймают принца, так до тебя никому дела не будет. Выждешь год, другой, вернешься. Под другим именем заживешь.
– Прост твой совет.
– Советы не сложностью меряют, а пользой.
– Может, еще что скажешь, Нико?
Старик посмотрел в потолок, на роскошную, никогда на моей памяти не зажигавшуюся люстру.
– Будь осторожнее лисы, Ильмар. Никому не верь. Никому.
Я почесал в ухе, разглядывая Нико. Был он предельно серьезен.
– Спасибо, старик. Знаешь, задержался я у тебя. Расплатись, да и пойду потихоньку.
Нико крякнул.
– Триста марок у меня не наберется, прямо так, с ходу. Вечером зайдешь…
– Да ты что, Нико, и впрямь меня дураком счел? – поразился я. – Сам говоришь, что доносить пойдешь, призываешь не верить никому… Давай, потряси заначки.
Нико достал кошелек, картинно опрокинул над столом. Высыпалось пять десятимарочных.
– Все, Ильмар.
– Тогда давай решать, чем долг погасишь.
Нико насупился. Бросил с обидой:
– Дряхлого человека каждый ограбить норовит…
– Нико, ты себя честно ведешь. И я тебя не обижу… мало ли как сложится?
Мы уставились друг на друга.
– Возьми коньяка дорогого, – предложил старик. Денег у него, видно, и впрямь не было, иначе бы он своими драгоценными запасами не пожертвовал.
– Я не на вечеринку собрался, Нико. Знаешь что… давай я твоим пулевиком долг возьму.
– Опомнись, он пять сотен стоит!
– Да врешь, что пять… Жив буду, от погони уйду, так расплачусь. Я долги возвращаю. А схватят меня – скажешь, что пулевик я силой взял, его тебе вернут. Он же законный, верно? Разрешение есть?
Нико размышлял. Ему не в первый раз было затевать опасные игры в надежде на крупный выигрыш. Потом старик вытащил из-под столешницы левую руку с зажатым пулевиком. И впрямь хороший, многозарядный, таких я раньше вблизи и не видел…
– Ого…
– Знаешь, как пользоваться?
Я покачал головой.
– Отводишь курок… спусковой крючок нажимаешь… барабан проворачивается сам, каждый раз новый патрон подставляет… Тут их шесть, в барабане.
Осторожно приняв оружие, я спрятал его во внутренний карман плаща. Разберусь. Спросил:
– Как такое добыл? Многозарядники только аристократам положены.
– По персональному разрешению Дома, – сказал Нико. – За спасение баронессы Греты от бандитского нападения.
Эту историю я смутно помнил. И даже догадывался, что наглый налет душегубцев на высокородную даму был организован самим Нико. Рискнул он тогда – останься бандиты в живых или успей убить баронессу, хозяину бы не поздоровилось. Но все вышло складно… два дурака навеки уснули с железом в горле, а благодарность спасенной женщины была беспредельной. Поговаривали, что Нико за свой «подвиг» получит дворянство. С титулом, видно, не выгорело. А вот многозарядный пулевик старику дозволили.
– Спасибо, Нико. Пойду я.
– Подожди. – Старик поднялся. Вздохнул, оглянулся, будто примеряясь к стоящему сзади креслу. – Ударь по лицу. Так, чтобы след остался.
– Если меня схватят, – сказал я, – скажу, что ты дрался как лев.
– Лучше застрелись, если схватят, – хмуро сказал Нико. – Давай, не тяни…
Я примерился и ударил. Так, чтобы разбить в кровь губы. Нико всплеснул руками и рухнул в кресло.
– Нормально? – спросил я.
Открыв один глаз, старик злобно посмотрел на меня, сплюнул красным, процедил:
– Даже слишком…
Мне вдруг стало смешно, и вся расписанная Нико охота по мою душу показалась мелкой и несерьезной. В первый раз, что ли, от Стражи уходить?
Накинув не успевший просохнуть плащ, я вышел из кабинета, притворил дверь, спустился в зал. Публика за это время успела вся поменяться, и стало ее поменьше.
Нет, не стану я из Державы бежать. Сейчас на дилижанс, да и подальше от веселого города Амстердама. Есть у меня товарищи и понадежнее старого Нико. И в Париже, и в Нюрнберге, и в Брюсселе, и в Генте. Найдется, где переждать, пока стража схватит Марка и закончит свою возню…
За стойкой стоял новый вийнмайстер. Совсем молодой парень, и с бутылками он возился не очень умело, хоть и старательно. С чего это вдруг посреди дня сменились…
В груди возник холодок.
Нико не из тех, кто все добро на одну карту ставит. Может, он и решил мне помочь. Только при любом раскладе старый хитрец в проигрыше не останется.
Я торопливо пошел к дверям на кухню. Оттолкнул официантку – девица незнакомая, что-то вслед сказала просительно, но я внимания не обратил. Ворвался в зал, где пятеро поваров с едой управлялись. Кухня огромная, богатая, котлы и кастрюли чугунные, ножи стальные почти без пригляда лежат…
