Сергей Лукьяненко
Именем Земли (сборник)
Роальд буркнул что-то невнятное и спросил:
– Мы действительно не можем его использовать?
– Нет. В механизме входа установлен индикатор личности, который впустит туда лишь самого Имитатора. Да и то после его возвращения к человеческому облику. Это идет с тех времен, когда боялись появления на Земле Имитаторов, ставших чудовищами. Тогда думали, что под влиянием постоянных изменений тела способно измениться и сознание. Стать нечеловеческим, враждебным…
– А вы в это не верите? – резко спросил Роальд.
Техник колебался лишь секунду:
– Нет.
Роальд повернулся и пошел к выходу. У двери бросил:
– Я объявляю вам взыскание. В ангаре бардак, грязь… посторонние предметы. Иглокол сдадите на склад для консервации.
Техник дернулся, готовясь что-то ответить… И в это мгновение взвыли сирены.
Из-за стены, из шлюзового отсека, послышался гулкий удар и скрежет сминаемого металла.
Труднее всего оказалось пробить внешнюю броню. Керамические плиты раскололись только с третьего удара. Протиснувшись в узкую щель, Ингвар снес десяток датчиков, оборвал несколько трубопроводов и кабелей. Его обдало горячей водой и жидким азотом, струей слегка радиоактивного фреона и совершенно безобидным аргоном. Внутренняя оболочка купола – трехмиллиметровый стальной лист, покрытый теплоизоляцией из полимерного волокна, – задержала его на доли секунды.
Он стоял в шлюзовой камере. А у дальней стены, подняв десантный бластер, застыл временный координатор Станции Роальд. Рядом с ним Ингвар увидел молодого парня в форме технического персонала и одного из водителей – плотного, с выпирающим под комбинезоном брюшком Эрика Нурмана.
– Мне очень жаль, – вполголоса произнес Роальд. Под прикосновением его пальца щелкнул предохранитель бластера.
– Надеюсь, вы не совершите самой большой ошибки в своей жизни, Роальд, – вполне человеческим голосом сказал Ингвар. Медленным, плавным движением он отогнул впившийся в тело стальной лист.
– Что ты имеешь в виду?
– С момента общей тревоги все происходящее на Станции начинает фиксироваться видеокамерами внутреннего наблюдения. Стереть их запись невозможно. Если вы выстрелите, Роальд, то я, конечно, погибну. Но вы получите пожизненный срок на каторжной планете.
Ингвар помолчал, выбираясь из мешанины металла, пластика и проводов. Продолжил:
– Я не случайно выбрал почти человеческую форму…
– Люди покрыты кожей… а не панцирем.
– Мелочи, Роальд, мелочи. Узнать во мне Имитатора Вистина не составит труда. Нажимайте спуск – и осваивайте профессию шахтера на урановых рудниках.
– Ваша взяла, – тихо произнес Роальд. – Что вы хотите? Рассчитаться со мной?
– Нет, Роальд, – серьезно сказал Ингвар. – Я хочу свою комнату – человеческую комнату. И двенадцать часов, чтобы завершить трансформацию и стать человеком. Мне надоела ваша планета, а еще больше – Станция. Ну а с Оргом покончено. Он был почти разумен, Роальд. Высаживая вас на планете, корабль сжег его сородичей. И он мстил – мстил за свою стаю… за свое племя.
Ингвар неторопливо прошел мимо людей, гулко топая по металлу. Входя в нерешительно открывшуюся дверь, он пробормотал:
– Мне надоела ваша Станция.
* * *
Он лег спать чудовищем. Пульсировали в двух разных ритмах мышечный и нервный контуры лимфоснабжения, зудели исцарапанные о броню руки. Твердый панцирь, универсальный дыхательный аппарат… Все как положено.
Под утро он проснулся. Яркие блики света, пробившиеся сквозь бронестекло, падали на скинутое ночью одеяло. Ингвар почувствовал, что ему холодно. Тонкая человеческая кожа покрылась пупырышками. Волосы, отросшие сильнее, чем это требовалось, падали на глаза. Очень хотелось есть.
Ингвар оделся. Вышел из комнаты, слегка касаясь рукой стены. Ноги болели так, словно он без всякой подготовки пробежал марафонскую дистанцию.
Ангар был пуст, и он мимолетно обрадовался этому. Ему не с кем было здесь прощаться, а позавтракать Ингвар мог и на Земле. Он добрел до хрустальной пирамидки иглокола, прищурившись, полюбовался мягким светом граней… И приложил ладонь к контрольной точке люка.
Ничего не изменилось. Грань не дрогнула, сдвигаясь в стороны на невидимых глазу молекулярных петлях. Не потемнела, сигнализируя о неисправности механизма.
Ингвар прижался лицом к прохладной плоскости кристалла. Всмотрелся – и увидел на пульте мерцающий зеленый огонек. Значит, иглокол исправен. Не в порядке он сам, Имитатор Вистин.
Вернувшись в комнату, Ингвар разделся и встал перед зеркалом. Долго вглядывался в отражение, со страхом ожидая увидеть на теле остатки чешуи, несколько минут изучал ладони, пытаясь найти выводы энергоразрядников. Но все было в порядке.
Весь персонал Станции собрался в столовой. Филипп, смущенный и неловко улыбающийся, стоял во главе стола. А вокруг, держа в руках хрупкие бокалы с шампанским, замерли остальные.
Первым, что услышал Ингвар, входя в столовую, было нестройное пение. Три десятка мужских голосов старательно выводили: «Счастливого дня рождения!» Ингвар тихо стоял возле двери, стараясь не привлекать внимания. А за столом уже звенели бокалы, и Роальд, откашлявшись, начинал говорить:
– Поздравляя тебя, Филипп, я хочу сразу сказать, что самый лучший подарок ты преподнес себе сам. Да и для нас уничтоженный Орг – самое…
Роальд взмахнул рукой, обводя собравшихся широким дружеским жестом. И замер, увидев Ингвара.
Тридцать пар глаз неотрывно смотрели на Имитатора. Заложив руки в карманы, привалившись к стене, Ингвар, казалось, не обращал на них никакого внимания.
Первым нарушил тишину именинник.
– Ингвар, садитесь за стол, – доброжелательно предложил он. – У нас двойное торжество… а вы участвовали в уничтожении Орга не меньше меня.
– Садитесь, Имитатор, – поддержал его Роальд. – У нас первый праздник за долгий срок…
Ингвар молча смотрел на них. Тридцать улыбающихся лиц. Хрустальные бокалы на белой скатерти. Стереографии земных пейзажей на стенах.
Все хорошо.
Орг мертв.
Имитатор не предъявляет претензий и вот-вот улетит.
Все удалось уладить.
Орг мертв.
Имитатор улетит.
Счастливого дня рождения…
Все хорошо.
– Мне нужно поговорить с вами, Роальд, – кивнув в сторону двери, произнес Ингвар. – Немедленно.
Пожав плечами, Роальд выбрался из-за стола. Вышел в коридор, где его поджидал Ингвар.
– Мы идем в ваш кабинет, – мимоходом объяснил Ингвар, беря Роальда за руку. Пальцы Имитатора были твердыми и холодными.
Временный координатор Станции почувствовал невольный ужас.
– Что случилось, Ингвар? Что вам нужно?
Дверь кабинета закрылась за ними. Имитатор пристально посмотрел на Роальда. Повернулся к двери. И даже не замахиваясь, легким толчком ладони проломил ее. Вытянул руку из рваной дыры, поморщился от боли. Из царапин на кисти сочилась кровь, но уже через несколько секунд алые капельки начали подсыхать.
– Извините за испорченную дверь, но это самое быстрое объяснение, – просто сказал Ингвар. – Я не могу вернуться на Землю. Я не человек сейчас и не могу им стать.
Он помотал рукой в воздухе. Багровые корочки отвалились. Роальд увидел чистую, целую кожу.
– Почему? – Голос Роальда сорвался на крик.
– Потому что вы не люди. Мой организм не хочет превращаться в человеческий рядом с вами. И возможно, – Ингвар скосил глаза на тяжелую кобуру на поясе временного координатора, – он и прав.
– Но… – Роальд вздрогнул. – Как же теперь…
На лице Ингвара появилась улыбка.
– Не стоит беспокоиться. На Станции я не останусь. Имитатору нет дороги к людям, пока он не человек… Карту, Роальд!
– Карту?
– Да. Какие еще поселения существуют на планете?
Роальд замотал головой:
– Никаких, Имитатор. Планета пуста… – Он заметил, как дрогнуло лицо Ингвара, и торопливо добавил: – Существует, конечно, с десяток незаконных поселений. Вы же знаете: искатели приключений, беглые преступники, парочки, ищущие в медовый месяц экзотики… Но я даже не предполагаю, где их искать…
– Я найду сам. – Непонятная тень пронеслась по лицу Ингвара. Отзвук нерожденной улыбки, отблеск не наставшего еще покоя.
– Я найду людей, Роальд, – повторил он. – А когда вернусь за иглоколом, помогу поставить на карту еще один значок. Мне кажется, вам следует помнить, что вы не одни на планете.
Какая сила может сохранить человека человеком в отравленном, источающем смерть аду? Каков он, отличительный признак человека?
…Большой зверь, спавший посреди инопланетного леса, свернувшись клубочком, словно одинокая бездомная собака, поднялся на ноги. Вскинул голову, вглядываясь во что-то видимое лишь ему одному, что-то должное привести его к цели.
Любовь.
…Белое пламя, неощутимо-призрачное, вставало впереди, заслоняя собой искорки звезд. Одинокий и чистый костер в багровой паутине джунглей. Огромный зверь бежал к горизонту, не отрывая от теплого света взгляда человеческих глаз.
Иногда рассказы пишутся долго, но чаще все-таки на одном дыхании, влет. Рассказ «Поезд в Теплый Край» писался именно так. Наверное, это самый страшный из написанных мной рассказов. Возможно, это самый лучший мой рассказ. Но я не мог раньше и не смогу сейчас объяснить, как и почему он был написан. Рассказ пришел сам, я лишь посредник между текстом и Вами. Посредник и наблюдатель. Меня там не было.
Только знаете, там было очень холодно…
Поезд в Теплый Край
1. Купе
– Идет дождь, – сказала жена. – Дождь…
Тихо, почти равнодушно. Она давно говорила таким тоном. С той минуты на пропахшем мазутом перроне, когда стало ясно – дети не успевают. И даже если они пробились на площадь между вокзалами – никакая сила не пронесет их сквозь клокочущий людской водоворот. Здесь, на узком пространстве между стенами, рельсами, оцепленными охраной поездами, все метались и метались не доставшие билета. Когда-то люди, теперь просто – остающиеся. Временами кто-нибудь, не то с отчаяния, не то в слепой вере в удачу, бросался к поездам: зелено-серым, теплым, несущим в себе движение и надежду… Били автоматные очереди, и толпа на мгновение отступала. Потом по вокзальному радио объявили, что пустят газ, но толпа словно не слышала, не понимала… Он втащил жену в тамбур, в очередной раз показал проводнице билеты. И они скрылись в келейном уюте четырехместного купе. Два места пустовали, и драгоценные билеты мятыми бумажками валялись на углу откидного столика. А за окном поезда уже бесновались, растирая слезящиеся глаза, оставшиеся. В неизбежные щели подтекал Си-Эс, и они с женой торопливо лили на носовые платки припасенную минералку, прикрывали лицо жалкими самодельными респираторами. А поезд уже тронулся, и последние автоматчики запрыгивали в отведенные им хвостовые вагоны. Толпа затихла – то ли газ подействовал, то ли осознала, что ничего не изменишь. И тогда со свинцово‑серого неба повалил крупный снег. Первый августовский снег…
– Ты спишь? – спросила жена. – Будешь чай?
Он кивнул, понимая, что должен взять грязные стаканы, сполоснуть их в туалете, в крошечной треугольной раковине. Пойти к проводнице, наполнить кипятком чайник – если окажется свободный, или стаканы – если будет кипяток. А потом осторожно сыпать заварку в чуть теплую воду и размешивать ее ложечкой, пытаясь придать чаю коричневый оттенок…
Жена молча взяла стаканы и вышла. Хлопнула защелкой дверь, и он остался один в купе. За окном действительно шел дождь. Мокли придорожные деревья и жалкие, с тусклыми огоньками в окнах домишки. Поезд шел медленно – наверное, приближался к разъезду… «Ничего, – подумал он. И сам испугался мыслей – они были холодными и скользкими, как дождевые плети за окном. – Ничего, это последний дождь. За поездом идет Зима. Большая Зима. Теперь будет лишь снег».
Где-то в глубине вагона звякнуло разбитое стекло. Захныкал ребенок. Послышался тонкий голос проводницы – она с кем-то ругалась. Несколько раз хлопнуло – то ли стреляли из пистолета, то ли дергали заклинившую дверь.
Он осторожно потянул вниз оконную раму. Ворвался воздух – холодный, прощально-влажный. И дождевые капли, быстрые, хлесткие, метящие в глаза. Он высунул голову, пытаясь разглядеть состав. Но увидел лишь длинный выгнутый сегмент поезда – скользящий по рельсам, убегающий от Зимы. «Почему они не взрывают пути? – подумал он. – Я бы непременно взрывал. Или так хорошо охраняют?» Он втянулся обратно в купе, взял со столика пачку сигарет, закурил. Экономить табак не было смысла – запасался с расчетом на сына. А тот остался. Опоздал… или не захотел? Он ведь знал истинную цену билетов… Какая разница. У них теперь всего с запасом.
Вошла жена с двумя стаканами, чистыми, но пустыми. Вяло сказала:
– Кипятка нет… Сходишь позже.
Он кивнул, досасывая мокрый окурок. Дым несло в купе.
– Что там, в коридоре?
– Разбили стекло, камнем. В первом купе, где майор с тремя женщинами.
Жена отвечала сухим, чуть раздраженным голосом. Словно докладывала на каком-то собрании.
– Майор стрелял? – Он закрыл окно и, запоздало испугавшись, натянул на него брезентовую штору.
– Да… Скоро станция. Там заменят стекло. Проводница обещала.
Поезд покачивало, купе судорожно дергалось на каждом стыке.
– Почему они не рвут рельсы?
Он лег на верхнюю полку, посмотрел на жену – та всегда спала на нижней, по ходу поезда. Сейчас она легла, даже не сняв туфли, на скомканном в ногах клетчатом пледе остались грязные следы.
– Потому что это не поможет, – неожиданно ответила жена. – Потому что ходят слухи о дополнительных эшелонах, которые вывезут всех. Каждый хочет на поезд в Теплый Край.
Он кивнул, принимая объяснение. И со страхом подумал, не навсегда ли жена превратилась в такую – спокойную, умную, рассудительную чужую женщину.
2. Станция
Поезд стоял уже полчаса. Временами гудел тепловоз, вагоны подергивались, но оставались на месте. Он пил остывший чай, пытался листать захваченную в дорогу книжку… Бесполезно. Тревога не проходила, и поезд оставался на месте. Жена делала вид, что спит. На всякий случай привык считать, что она лишь притворяется спящей.
Дверь приоткрылась, заглянула проводница. Как всегда, слегка пьяная и веселая. Наверное, ей тоже было непросто устроиться на поезд в Теплый Край.
– Проверка идет, – быстро сказала она. – Местная выдумка… Охрана решила не вмешиваться.
– Что проверяют-то? – с внезапным томительным предчувствием спросил он.
– Билеты. И наличие свободных мест. – Она посмотрела на две незастеленные полки так, словно впервые их увидела. – За сокрытие свободных мест высаживают из поезда.
– У нас есть билеты. На все четыре места, – зло, негодующе отозвалась со своей полки жена.
– Не важно. Должны быть и пассажиры. У вас два взрослых и два детских места. Выпутывайтесь.
– Дверь закрой! – крикнула жена. И повернулась к нему, молча, ожидающе. За окном уже не было дождевых струй. Кружилась какая-то скользкая белесая морось, пародия на снег, тот, настоящий, что уже трое суток догонял поезд.
– Я сейчас, – глухо сказал он. Сгреб со столика билеты – свой и два детских.
– Другого выхода нет? – с ноткой интереса спросила жена.
Он не ответил. Шагнул в коридор, осмотрелся. Все купе были закрыты, проверка еще не дошла до вагона. Из-за соседней двери тихо доносилась музыка. Глюк, почему-то решил он. И оборвал себя: какой, к черту, Глюк, ты никогда не разбирался в классике… Надо спешить.
Автоматчик в тамбуре выпустил его без вопросов, лишь мельком взглянул на билеты в руках. Маленькие оранжевые квадратики, пропуск в Теплый Край.
За редкой цепью автоматчиков, перемешанных с местными охранниками, в чужой форме, с незнакомым оружием – стояли люди. Совсем немного – видимо, допуск к вокзалу тоже был ограничен.
Он прошел вдоль поезда, невольно стараясь держаться ближе к автоматчикам. И увидел тех, кого искал: женщин с детьми. Стоявших обособленно, своей маленькой группой, еще более молчаливой и неподвижной, чем остальные.
Женщина в длинном теплом пальто молча смотрела, как он подходит. На черном меховом воротнике куртки лежали снежинки. Рядом, чем-то неуловимо копируя ее, стояли двое мальчишек в серых куртках-пуховиках.
– У меня два детских билета, – сказал он. – Два.
Женщины вокруг задвигались, и он снова повторил, чуть пятясь к солдатам:
– Два билета!
– Что? – спросила женщина в пальто. Не «сколько», а именно «что» – деньги давно утратили цену.
– Ничего, – ответил он, с удивлением отмечая восторг от собственного могущества. – Ничего не надо. Мои отстали… – Горло вдруг перехватило, и он замолчал. Потом добавил, тише: – Я их провезу.
Женщина смотрела ему в лицо. Потом спросила, и он поразился вопросу: она еще имела смелость чего-то требовать!
– Вы обещаете?
– Да. – Он оглянулся на поезд. – Быстрее, там билетный контроль.
– А, вот оно что… – с непонятным облегчением вздохнула женщина. И подтолкнула к нему мальчишек: – Идите.
Странно, они даже не прощались. Заранее, наверное, договорились, что делать в такой невозможной ситуации. Быстро шли за ним, мимо солдат с поднятым оружием, мимо чужих вагонов. В тамбуре он показал автоматчику три билета. Тот кивнул, словно уже и не помнил, что мужчина вышел из поезда один.
В купе было тепло. Или просто казалось, что тепло – после предзимней сырости вокзала. Дети стояли молча, и он заметил, что на плечах у них туго набитые зеленые рюкзачки.
– У нас есть продукты, – тихо сказал младший. Жена не ответила. Она рассматривала детей с брезгливым любопытством, словно уродливых морских рыб за стеклом аквариума. Они были чужими, они попали на поезд, не имея никаких прав. Просто потому, что имеющие право опоздали.
– Раздевайтесь и ложитесь на полки, – сказал он. – Если что, вы едете с нами от столицы. Мы – ваши родители. Ясно?
– Ясно, – сказал младший. Старший уже раздевался, стягивая слой за слоем теплую одежду. Пуховик, свитер, джемпер…
– Быстрее, – сказала жена.
По коридору уже шли – быстро, но заглядывая в каждую дверь. Щелчки отпираемых замков подступали все ближе. Дети затихли на полках.
– Возраст не тот, – тоскливо сказала жена. – Надо было выбрать постарше…
Дверь открылась, и в купе вошел офицер в незнакомой форме. Брезгливо поморщился, увидев слякоть на полу.
– Прогуливались? – протяжно спросил он. Не то спросил, не то обвинил… – Билеты.
Секунду он вертел в руках картонные квадратики. Потом молча повернулся и вышел. Щелкнула дверь следующего купе.
– Все? – тихо спросила жена. И вдруг совсем другим, жестким, тоном скомандовала:
– Одевайтесь! И выходите.
Он взял жену за руку, погладил. И тихо сказал:
– Могут быть еще проверки. Не все ли равно… Может, нам это зачтется, там…
Смешавшись, он замолчал. Где это «там»? На небе? Или в Теплом Краю?
Жена долго смотрела на него. Потом пожала плечами:
– Как знаешь.
И сказала молча ожидающим детям:
– Чтобы было тихо. У меня болит голова. Сидите, словно вас нет.
Старший хотел что-то ответить, посмотрел на младшего и промолчал. Младший кивнул – несколько раз подряд.
Поезд тронулся. А за стеклом уже падал снег – настоящий, густой, пушистый, зимний.
3. Накопитель
Они стояли вторые сутки. Из окна купе, если встать повыше и заглянуть над соседними поездами, были видны горы. Неправдоподобно высокие, с побеленными снегом вершинами и серыми тучами на перевалах.
– Некоторые идут пешком, – сказал майор. Он заглянул погреться – стекло в его купе так и не заменили. Впрочем, у майора был целый набор «утеплителей» – в обычных бутылках, во фляжках, даже в резиновых грелках. «Там это пригодится», – сообщил майор. Непонятно было лишь, довезет ли он до Теплого Края хоть грамм алкоголя. Сейчас он принес бутылку водки, и они потихоньку пили. Жена выпила полстакана и уснула. «Притворилась», – поправил он себя. А майор, нацеживая в стакан дозу, разъяснял:
– Туннель один, на столько поездов не рассчитан. Говорят, будут уплотнять пассажиров. Пусть попробуют…
Он щелкнул пальцами по кожаной кобуре с пистолетом.
– Я уже говорил с охраной. Последний вагон набит взрывчаткой, если что… Мы им устроим уплотнение. За все уже заплачено.
Залпом выпив, он тяжело помотал головой. Сказал:
– Скорей бы уж Теплый Край…
– А там хорошо? – вдруг спросил с верхней полки старший мальчик.
– Там тепло, – твердо ответил майор. – Там можно выжить.
Он встал, потянулся было за недопитой бутылкой, но махнул рукой и вышел. Жена тихо сказала вслед:
– Скотина пьяная… Полпоезда охраны – да еще и в пассажиры пролезли. Вся армия едет греться.
– Было бы хуже, если бы охраны оказалось меньше, – возразил муж. Выпитая водка принуждала вступиться за майора. – Нас бы выкинули из поезда.
Он полез на верхнюю полку. Лег, закрыл глаза. Тишина. Ни снега, ни дождя, ни ветра. И поезд словно умер… Он повернулся, глянул на мальчишек. Те сидели вдвоем на соседней полке и молча, сосредоточенно ели что-то из банки. Старший поймал его взгляд, неловко улыбнулся, спросил:
– Будете?
Он покачал головой. Есть не хотелось. Ничего не хотелось. Даже в Теплый Край… Он поймал себя на том, что впервые подумал о Теплом Крае без всякой торжественности, просто как о горной долине, где будет тепло даже во время Зимы.
В купе опять заглянул майор. Он казался пьянее, но говорил твердо:
– Разобрались наконец… В каждый поезд посадят половину местных. А половина наших останется здесь. Охрана согласилась…
Майор посмотрел на детей и с ноткой участия спросил:
– Что будете делать? Отправите детей? Мне поручили разобраться с нашим вагоном. Я пригляжу за ними, если что…
Муж молчал. А младший мальчик вдруг стал укладывать разбросанные на полке вещи в рюкзачок.
– Это не наши дети, – твердо сказала жена. – Случайные. И билеты не их.
– А… – протянул майор. – Тогда проще. В соседнем купе трое своих. Вот визгу будет… – И предупредил: – Через двадцать минут поезд тронется.
Дети молча одевались.
– Я выйду гляну, как там… – неуверенно сказал муж.
Он взял со столика билеты детей и порвал их. Розовые клочки закружились, падая на пол.
– Розовый снег, – неожиданно изрек майор. Схватился за косяк и вышел в коридор. Там уже суетились автоматчики, сортируя пассажиров.
– Я выйду, – повторил муж и натянул куртку.
– Не донкихотствуй, – спокойно сказала жена. – Их пристроят. Красный Крест, церковь. Говорят, здесь тоже можно выжить. Главное – прокормиться, а морозы будут слабыми.
Он не ответил. Пошел вслед за словно не замечающими его детьми, увертываясь от снующих по коридору людей.
Снаружи было холодно. Лужи на перронах затягивала ледяная корка. Один поезд уже тронулся, и возле крошечного вокзала стояла растерянная, обомлевшая толпа. Некоторые еще сжимали в руках билеты.
Он шел вслед за детьми, все порываясь окликнуть их, но понимая, что это ни к чему. Он даже не знал, как их звать. Двадцать минут… Какой здесь, к черту, Красный Крест? Какая церковь?
К детям вдруг подошла женщина: рослая, уверенная, чем-то похожая на их мать. Что-то спросила, дети ответили. Женщина посмотрела на них задумчиво, оценивающе… Сказала, и мужчина расслышал:
– Ладно, место еще есть. Пойдемте.
Он догнал ее, взял за руку. Женщина резко обернулась, опустив одну руку в карман куртки.
– Куда вы их?
– В приют.
Глаза у женщины были внимательные, цепкие.
– Предупреждаю, взрослых мы не берем. Только детей. Отпустите.
– У меня билет, я и не прошу… С ними все будет нормально?
– Да.
Дети смотрели на него. Младший негромко сказал:
– Спасибо. Вы езжайте.
Он стоял и смотрел, как они уходят вслед за женщиной. К маленькому автобусу, набитому людьми. Там были только дети и женщины, впрочем, женщин совсем мало.
Рядом прошел солдат с автоматом. Форма опять была незнакомая, чужая. Мужчина нерешительно спросил:
– Скажите…
На него повернулся автоматный ствол. Солдат ждал.
– Этот приют, куда забирают детей… Кем он организован?
– Здесь нет приютов, – ответил солдат. Отвернул автомат в сторону. Продолжил почти дружелюбно: – Нет. Мы здесь стояли месяц, завтра отправка. Приютов нет.
– Но она сказала, – торопливо начал мужчина.
– Приютов нет. Только предприимчивые местные жители. Говорят, что морозы будут слабыми, главное – запастись продовольствием.
Солдат погладил оружие рукой в шерстяной перчатке. Добавил:
– Стрелять бы надо, но приказа нет… Да и не перестреляешь всех.
Мужчина побежал. Сначала медленно, потом все быстрее. Было холодно. Зима уже пришла сюда, раньше снега, раньше морозов.
Он догнал женщину у автобуса. Она вела детей, крепко держа их за руки. Мужчина толкнул ее в спину, женщина качнулась. Он вырвал детские руки, потянул к себе.
Женщина повернулась и достала из кармана пистолет. Маленький, не страшный на вид. Мужчина не разбирался в оружии.
– Уходите! – жестко сказала она. – Или я вас застрелю. Дети уже наши.
– Нет, – хрипло сказал мужчина. Оглянулся, ища поддержки. И увидел, что солдат по-прежнему стоит на перроне, поглаживая автомат. – Не посмеете, – уже спокойнее продолжил он. – Вас пристрелят тоже.
Он повернулся и повел детей от набитого автобуса. Вслед ему тихо, грязно ругались. Но выстрелов не было.
Сразу несколько поездов тронулись с места. У вагонов началась давка. Солдаты не стреляли, они лишь распихивали остающихся прикладами. Кажется, пошел и его поезд. Но это уже было не важно.
4. Перевал
Вначале они обходили мертвых – тех, кто упал сам и кого убили по дороге. Дети пугались, а его мутило от тошнотворного запаха. Его вообще стало мутить от запаха мяса – даже консервированного, сделанного давным-давно, когда о приходе Зимы еще не знали.
Потом они шли прямо. Мертвых стало меньше, а холод не давал телам разлагаться. К тому же дети перестали бояться трупов, да и сил у них стало меньше.
Однажды на привале старший мальчик спросил:
– А золото правда пригодилось?
– Да, – ответил мужчина. – Не знаю, почему его еще ценят…
Золото было зашито в детские куртки. Кольца, кулоны, цепочки, браслет с солнечно-желтыми топазами… Они сказали про золото, когда он пытался обменять свою куртку на сухари – только на сухари или рыбные консервы. Мяса на вокзальном рынке было много, и стоило оно дешево.
Куртку удалось сохранить, только поэтому он еще был жив. В горах оказалось очень холодно, а спать приходилось на еловом лапнике. Спальник или палатку купить было невозможно. Ни за какие деньги или ценности. Зато он купил сухарей, и консервов, и теплые шапки из собачьего меха, и пистолет – настоящее мужское оружие «магнум». Десяток патронов он расстрелял по дороге, учась прицеливаться и гасить мощную, тягучую отдачу. Это оказалось неожиданно легко. Вторую обойму мужчина выпустил по каменистому склону, откуда в них стреляли из дробовика. Они слышали крик, и выстрелы прекратились. Но проверять они не стали.
Третья, последняя обойма ждала своей очереди. Почему-то мужчина думал, что она пригодится.
Когда добрались до снегов, стало совсем трудно. Это был обычный горный снег, а не ледяной шлейф крадущейся по пятам Зимы. Но все равно идти стало гораздо труднее. Мужчина стал чаще сверяться с картой. Перевал, за которым открывался спуск в Теплый Край, был совсем рядом, и только это придавало сил.
Топливо для костра найти было почти невозможно, наверное, все сожгли идущие перед ними. Однажды они легли спать без костра, и на следующее утро старший мальчик не смог встать. Он не кашлял, и жара у него не было. Но подняться он не смог.
Перевал был уже перед ними, затянутый облачным туманом. Мужчина взял старшего на руки и пошел вперед. Младший шел следом, и мужчина рассеянно думал о том, что надо оборачиваться, проверять, не отстал ли ребенок… Но так и не решился проверить. Двоих он унести не мог, пришлось бы выбирать. А больше всего на свете он ненавидел, когда перед ним вставал выбор.
Он шел в тумане, и порой ему казалось, что за спиной слышатся шаги, порой – что шаги исчезли. Мальчик на руках у него изредка открывал глаза. Ему казалось, что он идет уже много часов подряд, но разум холодно опровергал чувства. Он просто не смог бы долго идти со своей ношей.
Когда идти стало легче, он сразу понял, что движется под уклон. Туман вокруг начал редеть неожиданно быстро, над головой проявился вначале мутный, а потом ослепительно яркий, чистый диск солнца. Он сел на снег – мягкий, рассыпчатый, и положил голову старшего на колени. Мальчик уже не открывал глаз, но, кажется, был жив. Потом он услышал позади слабые, вязнущие шаги, и младший сел рядом. Туман разрывался на полосы и таял.
5. Теплый Край
Когда туман рассеялся и все стало видно, младший мальчик спросил:
– Это Теплый Край?
– Да, – сказал мужчина и стал рыться в карманах негнущимися пальцами. Вначале он нашел спички, потом сигареты, а после этого понял, что и то и другое промокло. Тогда он просто устроился поудобнее и стал смотреть.
Склон уходил вниз – вначале полого, затем все более круто. Далеко внизу, ярко-зеленая, цветущая, даже на вид теплая, раскинулась долина. Теплый Край. Там лежал маленький городок, и длинные, блестящие стеклом ряды теплиц, и серые бетонные купола складов. Это действительно был Теплый Край. Маленький, тысяч на десять-двадцать человек, Теплый Край.
Над городком кружил вертолет – ярко раскрашенный, нарядный. Мужчина удивился этому, но потом понял, что здесь камуфляж не нужен.
Туннель, через который шли в Теплый Край поезда, выходил из гор перед глубоким ущельем. Через него был перекинут мост – когда-то длинный и красивый, а сейчас уродливо взорванный посередине. Из туннеля как раз выходил очередной поезд. На остатках моста он начал сбавлять ход, но было уже поздно. Вначале тепловоз, а за ним и вагоны зеленой железной змеей заструились в ущелье. Там, на дне, пронизанная струями горной реки, громоздилась куча мятого, горелого железа. Вагоны сыпались на нее, но звука на таком расстоянии почти не было слышно. Только легкие похлопывания, похожие на вялые аплодисменты.
Мужчина посмотрел на младшего мальчика. Тот не видел, как падает поезд. Он смотрел на вертолет, который медленно летел вверх над склоном, ведущим к Теплому Краю. Ниже по склону было множество темных точек – те, кто шел впереди. Некоторые махали вертолету руками, некоторые начинали бегать, некоторые оставались неподвижными. Вертолет на мгновение зависал над ними, доносилось слабое постукивание. Потом вертолет летел дальше. Движение его словно приводило человеческие фигурки к общему знаменателю: они успокаивались и замирали.
– Вертолет отвезет нас в Теплый Край? – спросил младший мальчик.
Мужчина кивнул:
– Да, конечно. В Теплый Край. Ты лучше ляг и поспи, он не скоро до нас доберется.
Мальчик подполз к неподвижному брату, лег ему на живот. Он действительно хотел спать, он замерз и устал, когда шел за мужчиной. Он много раз окликал его, просил подождать, но тот не слышал… Мальчик закрыл глаза. Далеко внизу пели вертолетные винты.
– У нас получилось куда интереснее, чем на поезде, – сказал мальчик, засыпая.
Мужчина с удивлением посмотрел на него. Потом на ущелье, куда вываливался очередной поезд.
