Сергей Кузнецов
Живые и взрослые. По ту сторону
Моему сыну Дане
Вступление. Коридоры и кабинет
Здесь всегда холодно. Ледяной ветер носится по бесконечным коридорам, поскальзывается на полированном паркете, задувает в створки шкафов, шелестит бумагами в скоросшивателях. Промозглые коридоры пересекаются под прямыми углами, то длятся без конца, а то резко поворачивают или утыкаются в глухую стену. Вдоль коридоров – двери, иногда за ними ледяная пустота, иногда – еще один коридор или кабинет, неотличимый от сотен тех, где уже побывал, куда еще попадешь.
Если встретишь кого-нибудь – не разговаривай. Возможно, вы говорите на разных языках. Возможно, ему незачем с тобой говорить. Почти наверняка – тебе не о чем говорить с ним.
Забудь, как выглядит твое лицо, – здесь нет ни одного зеркала. Зеркала здесь не нужны, даже вредны. Забудь свое лицо: так или иначе рано или поздно ты станешь неотличим от тех, кого встречал в этих коридорах.
Следуй назначенному маршруту. Помни: в жизни у каждого свой путь, и здесь его давно выбрали те, кто знает больше тебя.
Поворачивая за угол или открывая новую дверь, будь готов предъявить пропуск. Там указан твой доступ, он определяет, какой дорогой ты можешь идти. Есть коридоры, где без пропуска ты заблудишься навсегда, есть двери, которые без пропуска даже не приоткроются.
За одной из таких дверей – просторный кабинет. Деревянные панели на стенах, мягкий ковер, огромный полированный стол. По обеим сторонам стола сидят грузные мужчины. Даже дорогие, хорошо сшитые серые костюмы не в силах скрыть излишки веса, отложения жира. Эти лица настолько похожи, что поначалу ты не можешь не сбившись сосчитать сидящих за столом. Только со временем ты научишься различать густоту морщин, форму мешков под глазами, пигментные пятна, еле заметные следы инъекций и пластических операций.
Кажется, эти люди сидят здесь очень давно, но никто не выказывает признаков усталости. Они заняты. Они разговаривают. Разговаривают на мертвом языке, трудно сказать – на каком, но иногда в потоке речи различаешь знакомые слова «сотрудничество», «взаимодействие», «партнерство», хотя чаще слышишь другие: «нехватка энергии», «девальвация», «кризис».
Один мужчина поднимает руку, и наступает тишина, слышно только, как воет в коридорах ледяной ветер. Морщинистое лицо ящерицы, крупные продолговатые уши вздымаются как крылья летучей мыши.
Его тихий свистящий голос еле слышен. Он говорит:
– Орлок Алурин, вот кто нам нужен. Мы должны вернуть его.
Часть первая. ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ
1.
Массивные квадратные колонны подпирают темно-серый каменный фронтон, строгий, современный, без всяких украшений. Между ними – парадная лестница, торжественная, как отчетное собрание в школе.
Еще весной Марина вприпрыжку взбежала бы по широким гранитным ступеням, смеясь и отряхивая капли мелкого дождичка, – но сегодня старается идти как надо: носки чуть развернуты, плечи расправлены, голова поднята. Все, как учила мама.
Марина старается не улыбаться, но ей смешно: она сегодня будто играет в театре, будто изображает какую-то другую девочку, какую-то девушку, взрослую и серьезную.
Нет, это, конечно, не Марина. Настоящая Марина, никем не замеченная, с хохотом взбегает по парадным ступеням.
Черный купол зонта распахивается над головой. Каблуки высоких италийских сапог стучат по серому камню.
– Не повезло нам с погодой, Маринка, – говорит дядя Коля. – Тучи утром разгоняли, вот вечером весь дождь и вылился.
Тучи всегда разгоняют в праздники – утром, когда счастливые люди проходят по главной площади столицы, в небе должно сиять яркое солнце, радовать живых. Маленькой девочкой Марина любила смотреть по телевизору праздничную трансляцию – беззаботные улыбки людей сияли в солнечных лучах, счастье само вспыхивало в Маринином сердце, и она вместе со всеми ликовала, что ей так повезло: жить в мире после Проведения Границ, после Великой Победы. Тогда она бегала по квартире и хохотала, размахивая игрушечным серебристо-голубым флажком.
Но сегодня Марина почти взрослая – и поэтому она с полуулыбкой поворачивает голову к дяде Коле, едва-едва замечает руку, держащую ниппонский зонт. Золотая запонка вспыхивает на белой манжете, чуть видной из-под рукава серого в полоску костюма, совсем нового, инглского или франкского.
Марина не очень хорошо различает мертвые вещи – не то, что девочки в новой школе. Они-то знают все бренды – то есть все мертвые фирмы, – они-то никогда не спутают италийские туфли с полонскими. Ничего, Марина уверена, она тоже скоро разберется.
Они входят под фронтон, дождь остается за спиной. Дядя Коля жестом фокусника расправляется с зонтом – хоп, и он словно исчезает, становится в три раза меньше, хоть в карман убирай. Два года назад, когда Марина впервые увидела складной ниппонский зонт, она глазам поверить не могла – он же помещается в сумке, всегда можно носить с собой! Но на самом деле Марина зонтов не любит – лучше куртка с капюшоном, и теплее, и руки свободны.
Распахивается тяжелая дверь – высокая, в два Марининых роста.
– Добро пожаловать! – говорит дядя Коля.
– Спасибо, – отвечает Марина, но успевает бросить взгляд на облицованную гранитом стену, справа, где обычно весит табличка с названием.
Она так и думала: никакой таблички, там, конечно, нет.
Место, где работает дядя Коля, обычно называют просто «Министерство».
А иногда – «Учреждение».
– Мне кажется, девочке вовсе ни к чему ходить в Учреждение, пусть даже на праздник.
Мамин голос из большой комнаты доносится еле слышно, но за столько-то лет Марина хорошо навострилась слушать родительские разговоры – особенно если речь идет о ней. Новая квартира, конечно, больше, и Маринина комната в самом дальнем конце, зато в новостройках слышимость – ого-го! Даже две закрытые двери не спасают – Марина слышит все, что говорят на кухне.
– А по-моему, это прекрасная идея, – отвечает папа. – Она же не на стажировку туда идет, а на праздник. Послушает концерт, потанцует на банкете, познакомится с интересными людьми. Расскажет у себя в школе, повысит социальный статус.
– Я до сих пор не уверена, что мы правильно ее туда перевели, – говорит мама.
– Ерунда, – Марина слышит легкое раздражение, – конечно, правильно. Не ездить же ей через полгорода… да к тому же, контингент учащихся куда лучше.
Марина вздыхает. На ее вкус в новой школе контингент учащихся так себе. На учебу всем плевать, мальчишки переписывают друг у друга кассеты с мертвой музыкой, девчонки вечно хвастаются новыми вещами, привезенными из Заграничья.
Если бы Рыба это увидела – взбесилась бы. Здешние учителя – ничего, вообще внимания не обращают, мертвые вещи или живые. Нет, наверное, все-таки обращают, но не как Рыба – они и сами ходят в мертвых вещах.
– Боюсь, Марина не справится, – говорит мама. – Программа все-таки гораздо серьезней. Да и без друзей ей трудно.
– Ерунда, – повторяет папа, – ерунда-ерунденция. Друзей новых заведет. Ты, Наташ, сама скажи: у тебя много друзей со школы осталось? У меня так вообще никого. Друзья – дело наживное. Пусть лучше хорошее образование получит. Девочка она у нас талантливая, активная, с хорошим будущим…
– Ты говоришь точь-в-точь как Коля, – вздыхает мама.
– Чего тут странного? Мы же все-таки братья, – смеется папа. – Зря ты его не любишь. Он и к тебе, и к Маринке – как к родным. Вот и на праздник позвал, сколько девчонок об этом мечтают. Музыканты, актеры, певцы… всех вживую увидит! Говорят, вся съемочная группа «Запаса прочности» будет!
«Запас прочности»! Марина едва не подскочила. Что же дядя Коля ей не сказал? Все девчонки в новом классе только и говорят, что о «Запасе прочности», спорят, кто красивее – студент-физик Лео или помощник капитана Валентин. Сама Марина посмотрела фильм еще летом, без особого, впрочем, восторга. Кино как кино, ничего особенного. Снято, конечно, красиво, и комбинированные съемки отличные, но сюжет понятен буквально с первых минут. Стоило ей увидеть, как герои поднимаются на борт научно-исследовательского судна «Посейдон», она уже поняла, что хороший мертвый студент-физик Лео влюбится в хорошую живую лаборантку Катю, в которую уже влюблен хороший, но слабохарактерный старпом Валентин. Потом Валентин будет страдать, вспоминая оставленную на Большой Земле жену, а Катя будет страдать, не понимая, кого же она любит. В конце концов, она, конечно, выберет Лео, а потом случится какая-нибудь авария, Лео спасет Катю, а Валентин, глядя на его героизм, устыдится своих незаконных чувств и вернется к жене.
Угадала почти всё: «Посейдон» врезался в айсберг, Лео починил испорченный двигатель и утонул в ледяной воде. В финале Валентин обнимает жену, а Катя бросает в волны подарок Лео – цветную ниппонскую фотографию, – и зритель понимает, что хотя она всегда будет его помнить, настоящая любовь у нее впереди.
Еще бы! В живых фильмах у живых девушек должны быть живые женихи. Мертвый, будь он хоть сто раз хороший, живым не пара. Удивительно уже то, что им дали поцеловаться, и теперь Люська Воробьева всем по секрету говорит громким шепотом, что «Запас прочности» – очень смелый фильм, который долго не хотели выпускать на экраны, и, якобы, пришлось показать фильм Самому, а он отдал личное распоряжение, чтобы фильм разрешили. И всё из-за этого поцелуя!
– Ну и что тут такого, что живая девушка с мертвым целуется? – спросила Марина. – Целуются-то все одинаково.
– Да ты не знаешь просто! – зашептала Люська. – Говорят, если мертвый поцелует – то всё!
– Что – всё? – не поняла Марина. – Сама мертвой станешь, что ли?
– Да нет! С живыми никогда больше даже не захочешь, вот что!
– А! – кивнула Марина. – Понятно.
Вот бы сказать девчонкам, что она-то знает – ничего особенного в мертвых поцелуях нет. Ведь она-то целовалась с мертвым мальчиком, с настоящим мертвым, не киношным.
Никто бы не поверил, конечно, – да Марина и сама уже не верит, что это было на самом деле: заколоченный дом, гаснущие одна за другой свечи, появление Майка, а потом – атака зомби, тот самый поцелуй, Ард Алурин с двумя пистолетами, горстка пепла на полу…
Такого ни в одном кино не покажут.
Сколько кругом света, сколько веселья! Сменяют друг друга на сцене музыканты, певцы и актеры, празднично одетые люди за накрытыми столами смеются шуткам толстого конферансье. Часть шуток, правда, Марине непонятны – наверно, это про работу Учреждения. Так сказать, шутки для своих.
Съемочная группа «Запаса прочности» тоже выступала. Режиссер поблагодарил Учреждение за оказанную помощь и доверие, «лаборантка Катя» спела популярную песню «Моя любовь не тонет», а «старпом Валентин» рассмешил всех, изобразив под фонограмму пародию на известного певца.
На заднике сцены – две эмблемы, одна над другой: звезда в круге и чуть ниже – такая же звезда на серебряном щите, эмблема Учреждения. Щит – чтобы защищать Границы Звезды.
Марина улыбается: знал бы дядя Коля, какие дыры они видали в этих границах – щитом не прикроешь!
Но сегодня не хочется об этом вспоминать. Сегодня Марина – обычная девушка на радостном празднике. Украдкой она оглядывает зал: вон за столиком сидит группа «Запаса прочности». Будет, что рассказать девочкам в школе.
– Что, Маринка, на актеров загляделась? – спрашивает дядя Коля. – Хочешь – познакомлю?
– А удобно? – спрашивает Марина (зря, что ли, мама велела быть вежливой и ненавязчивой?).
– Конечно, – и дядя Коля, взяв Марину под руку, направляется к киношникам.
Режиссер Кемеров, широко улыбаясь, поднимается ему навстречу:
– Здравствуйте, здравствуйте, Николай Михайлович! – говорит он. – Прекрасный праздник, спасибо за приглашение!
– Что вы, Евгений Филиппыч, – улыбается в ответ дядя Коля, – это вам спасибо, что согласились прийти. Ну, и, конечно, всем ребятам, – и он широким жестом обводит съемочную группу, – вы ведь все теперь звезды, спасибо, что не зазнались!
– Да какие мы звезды, Николай Михайлович, – отвечает «старпом Валентин», – обычные актеры, просто делаем свою работу.
Все смеются, узнав переиначенную фразу «обычные моряки, просто делаем свою работу» – слова, которые Валентин говорит в фильме, когда становится известно о награждении экипажа «Посейдона».
– Да вы садитесь, садитесь, – Кемеров пододвигает дяде Коле стул, – и девушка пусть тоже присоединяется. Дочка ваша?
– Племянница. – Дядя Коля сдержанно улыбается, мол, видите, какая красавица выросла!
Марина садится на свободное место, официант тут же ставит перед ней тарелку и пустой бокал.
– Девушке тоже налейте шампанского, – говорит дядя Коля. – Сегодня можно, праздник же.
Кемеров произносит длинный тост «за нашего консультанта и куратора, человека, без которого не было бы…» – Марина чокается с сидящей напротив «лаборанткой Катей» (в жизни ее тоже зовут Катя, все девочки это уже обсудили), делает несколько глотков. Ледяные пузырьки щекочут нёбо, сразу вспоминается Новый год. Марине кажется, будто она попала внутрь телевизора, прямо на «Серебристый огонек» – накрытые столы, официанты, знаменитости…
– Извините, запоздал, заболтался с поклонницами, – раздается над ее головой знакомый голос. – Просто проходу не дают, ха-ха!
Марина поднимает голову: перед ней стоит Лео. Мертвая сигарета дымится между пальцев, широкая улыбка, пронзительные карие глаза.
– Как вас зовут, милая девушка? – говорит он.
– Марина, – говорит она, и Лео тянет к губам ее руку.
– Рад знакомству!
Губы у Лео влажные и горячие. Марине никто никогда не целовал руку – да и видела она такие поцелуи только в кино про древнюю жизнь, которая еще до Мая.
Он садится рядом.
– Вы работаете здесь или по знакомству?
– Я племянница Николая Михайловича, – отвечает Марина. Собственный голос кажется ей неестественным и фальшивым.
– А, наш консультант! Знаток мертвых обычаев и рыцарь приграничных областей! Я и не знал, что в семьях эмпэдэзэшников бывают такие милые девушки.
Надо что-то ответить, думает Марина. Что-нибудь остроумное и едкое, чтобы срезать этого задаваку одной фразой. Пусть знает!
Вроде язык у Марины всегда был неплохо подвешен, но сейчас мысли сталкиваются в голове, словно обломки айсберга – с грохотом и без всякого толку. К счастью, Лео спрашивает:
– Сознайтесь, сколько раз вы смотрели «Запас прочности»? – и Марина с облегчением говорит:
– Только один. Я, знаете ли, не то чтобы большая поклонница вашего фильма.
Вот так и надо: решительно и едко, Марина довольно улыбается. Но вот беда – ее слова попали прямо в паузу общей беседы, и теперь все смотрят на нее в изумлении: встрепанный седовласый Кемеров, импозантный «старпом Валентин», удивленная Катя и даже дядя Коля.
– Вот какая молодежь растет, скажи, Евгений Филиппыч? – говорит дядя Коля режиссеру.
Все с облегчением смеются. Марина представляет, что стала невидимкой и никем не замеченная сбежала из банкетного зала.
– А у Ильи-то какое лицо было, видели? – говорит Катя. – Небось, первый раз за два месяца видишь девушку, которая не то чтобы большая поклонница?
– Ты знаешь, Катя, – отвечает Лео, – я равнодушен к славе. Для меня главное – это искусство.
Взрыв хохота. Все почему-то находят эту фразу очень смешной. Марина залпом допивает свой бокал. Дядя Коля, нагнувшись, тихо говорит:
– Мне надо отойти, ты со мной или здесь останешься?
Марина вскакивает. Здесь останешься? Ну нет!
– Еще увидимся! – Дядя Коля машет рукой и, взяв Марину за локоть, идет в глубь зала.
– А этот Илья Гурамов на тебя глаз положил, – говорит он, – ты заметила?
Марина только пожимает плечами.
– Урод какой-то, – решительно говорит она, вспоминая наглую улыбку и глубокие карие глаза.
Они подходят к другому столику. На этот раз – никаких легкомысленных актеров, только трое пожилых мужчин в однотонных костюмах и строгих галстуках.
– Здравствуйте, Юрий Устинович, – говорит дядя Коля, и Марина удивляется, как незнакомо звучит его голос. – С праздником вас!
– И тебе здравствуй, Николай Михалыч, – отвечает седой мужчина с орденскими планками на лацкане. – Присаживайся, гостем будешь. И вы, Марина, тоже садитесь, не стесняйтесь.
Откуда вы знаете мое имя? хочет спросить она, но серые глаза из-под густых бровей смотрят так пристально, что Марина еле слышно отвечает:
– Спасибо.
2.
Когда все это началось? думает Гоша. Может, с прошлой осени, когда они помогли маме вернуться туда, а мама запретила даже думать про Открытый Мир и Разрушение Границ?
Это было обидно – Гоша так гордился, что вместе с друзьями все разгадал, маму спас, всех победил и теперь готов бороться вместе с родителями, а они прекратили борьбу, сказали, что их мир – самый лучший и Проведение Границ – величайшее достижение человечества.
Было обидно – и даже с друзьями об этом не стоило говорить. Ника злилась, когда слышала, что теперь Гошина мама против Открытого Мира, Лева пожимал плечами, мол, все не так просто, надо подумать, а Марина сразу соглашалась: да, они погорячились тем летом. Пес с ней, с Границей. Спасли Гошину маму – вот и молодцы, а теперь можно жить, как раньше.
Гоша знал: «как раньше» у него не получится, слишком много он видел, слишком много помнит. Не зря же у него до сих пор ждут своего часа два серебряных пистолета «Хирошингу-2001» – даром что без патронов.
Да, «как раньше» не получится – ведь мама и папа стали совсем другими. Раньше они вечно говорили о работе, допоздна задерживались в Институте и даже в походы брали с собой толстые книги, заполненные формулами. Год назад лабораторию расформировали, их обоих уволили, и они стали безработными, словно герои фильмов о Заграничье или о древних временах до Проведения Границ.
«Как раньше» не получалось: раньше родители никогда не говорили о деньгах, главным была работа, а деньги – приятным побочным результатом. Теперь выяснилось, что работа нужна еще и из-за денег. Два месяца они переводили с франкского и инглского научные статьи, но потом заказы прекратились (папа сказал, по звонку из Учреждения) – хорошо еще, что дядя Гена Свиридов, старый папин друг и сослуживец, предложил брать заказы на свое имя. С полгода все шло неплохо – папа с мамой переводили, дядя Гена отдавал им гонорары за публикации в «Известиях геологических наук» или «Вестнике этнографии», – но потом пришел участковый и потребовал от родителей трудоустроиться в течение двух недель, пригрозив выселением из столицы – за тунеядство.
– Да ладно, Сашка, – говорил неунывающий дядя Гена, – устроишься сторожем или вахтером. Будешь сидеть и переводить, прямо на рабочем месте. Женя на машинке перепечатает, а я в редакцию отнесу. Получится то же самое, что теперь, плюс официальная зарплата.
Папа покачал головой – и был прав: через неделю выяснилось, что в столице нет вакансий ни вахтеров, ни сторожей. Желающих работать дворниками и кочегарами тоже было куда больше, чем свободных мест, – в особенности весной, когда снег уже стаял, а в домах отключили отопление.
– Помнишь, Женя, ты пугала меня безработицей в Открытом Мире? – сказал папа. – А у нас все наоборот получилось: и безработица, и Граница закрыта.
– Это еще не безработица, – сказала мама. – Я пойду на швейную фабрику. Там, кстати, платят больше, чем у меня было в Институте.
«Больше», к сожалению, не получилось – наверное, швея из мамы хуже чем ученый. Через месяц папа устроился на энергетический завод – и ездить ближе, чем в Институт, всего одна остановка, говорил он дяде Гене. Жалко, денег мало платят.
Неужели оказалось, что главное – это деньги?
Когда Гоша перестал ходить на об-гру, папа даже ничего не сказал, а ведь так гордился! Успехи, правда, давно закончились: если не можешь рассчитывать даже на место в районной сборной – какой смысл стараться?
Без занятий во Дворце Звездочек сразу освободилась куча времени. Можно слушать магнитофон, подбирать на гитаре аккорды, смотреть телевизор или читать детективы о доблестных сотрудниках Учреждения, разоблачающих коварных шпионов. Хорошие, спокойные книги: шпионы в них не походили на Орлока, а доблестные герои – на тех, кто допрашивал Гошу и его друзей год назад. Читая такие книги, слушая магнитофон или глядя новости по телевизору, можно не вспоминать, что когда-то у Гоши были родители, которые учили его бороться. И друзья, с которыми он был готов изменить мир.
Кем стали теперь его смелые, молодые родители?
Где теперь его друзья?
Лева и Марина учатся в других школах, с ним осталась только Ника. Впрочем, в самом ли деле – осталась с ним?
Вот, в сентябре собрались вдвоем в кино, на франкский фильм про грабителей банков. Ника вдруг позвонила, сказала, что не пойдет, и бросила трубку. Потом выяснилось: тете Свете стало плохо, Ника вызывала врача, в общем, было не до кино, но Гоша все равно обиделся: трудно было нормально сказать, в чем дело? Он бы пришел, помог, он ведь мужчина, а значит – помощник и защитник.
Недавно, уже в ноябре, Ксения, литераторша, вызвала Гошу, а он, как назло, ничего не читал. То есть, он, напротив, читал весь вечер, но вовсе не ту скучищу, которую они проходили. Нет бы Нике подсказать ему, пока шел к доске! Она-то читала, что задано! Короче, Гоша схлопотал «пару», а Ника сказала – мол, была уверена, что он и сам все знает.
Нике, конечно, хорошо говорить – а Гоше все чаще кажется: ничего он не знает, ни в чем он не уверен.
Зачем учить уроки? Зачем горбатиться в школе десять лет, а потом еще пять в Университете, если в конце концов окажешься рабочим на соседнем заводе, как родители каких-нибудь тупых «пятнашек»?
Зачем напрягаться, если мир все равно нельзя изменить? Лучше лежать на диване с тупой детской книжкой.
Впрочем, лежать на диване тоже скучно – куда интересней ходить в кино. Денег на билет, конечно, не было, но Гоша придумал способ попадать в зал – интересный и рискованный.
Отодвинуть гнилую доску в заборе, пролезть во двор завода «Станкоремонт». Потом перекинуть через плечо сумку, короткой перебежкой – до глухой кирпичной стены, с разбегу подпрыгнуть, достать до нижней перекладины пожарной лестницы, вцепиться в холодный железный прут, подтянуться, перехватить руки – и быстро карабкаться вверх. Где-то на высоте третьего этажа перейти на карниз – не слишком широкий, но можно вжаться в стену и мелкими приставными шагами преодолеть полтора метра, а потом пригнуться, поднырнуть под распахнутую створку окна и там, едва держась за подоконник, осторожно приподнять голову и заглянуть в окно – если повезет и в туалете никого нет, уже через минуту Гоша как ни в чем не бывало прогуливается в фойе заводского клуба – по ту сторону билетного контроля. Тут, конечно, все зависело от везения – однажды Гоша скорчившись просидел под окном минут десять, дожидаясь, пока двое курильщиков, забывших о фильме, кончат обсуждать заводские новости, – но обычно он успевал в зал как раз после журнала, садился на свободное место, а потом уходил вместе с добропорядочными зрителями, честно заплатившими за билеты.
В тот раз Гоша, едва высунув голову, сразу увидел – в туалете кто-то есть. Он нырнул назад и затаился. Через пару минут хлопнула дверь, но на всякий случай Гоша решил еще чуть подождать, и когда наконец снова высунулся, кто-то сказал прямо над головой:
– Эй, пацан, руку давай, а то грохнешься.
И чьи-то крепкие пальцы схватили его за запястье. Попался! подумал Гоша, но, подняв голову над подоконником, увидел мальчишку примерно своего возраста, широкоплечего и светловолосого, с приплюснутым носом и маленькими глазками. Гоша узнал его даже раньше, чем влез в окно: старый враг, Вадик из «пятнашки».
