С. В. Кривовичев
Наука верующих или вера ученых: век XX

В 1960 году Леметр получает от папы Иоанна XXIII титул прелата и возможность именоваться «монсеньор».

Интересно, что, когда другой великий физик XX века Поль Дирак в разговоре с Леметром заметил, что из всех наук космология наиболее близка к теологии, тот не согласился, указав, что, пожалуй, психология все же ближе.

Глава 3. Молебен в лаборатории теоретической физики
^{(Н. Н. Боголюбов)}

Одна из интересных картин современности.

Лаборатория теоретической физики в Объединенном Институте ядерных исследований в Дубне начинает свое очередное заседание.

Рассаживаются по местам маститые, облеченные мировой славой ученые и молодые кандидаты наук, секретарь, поправляя очки, шуршит бумагами, готовя повестку дня и протокол.

Первым пунктом в повестке дня значится… молебен. Ведь заседание посвящено подготовке к празднованию юбилея выдающегося русского математика и физика-теоретика Николая Николаевича Боголюбова.

Дело в том, что на протяжении всей своей жизни академик Боголюбов был верующим православным христианином. А жизнь была долгой.

Родился Николай Николаевич в 1909 году в Нижнем Новгороде в семье протоиерея Николая Михайловича Боголюбова, потомственного священника и преподавателя Нижегородской духовной семинарии. Прот. Николай Боголюбов был известным богословом и религиозным мыслителем, лауреатом Макариевской премии. Его перу принадлежат труды по философии религии и апологетике, творчеству Э. Ренана и Н. В. Гоголя.

В 1913 году он становится профессором богословия Киевского Императорского университета и настоятелем университетской церкви. В семье три сына: Николай, Алексей и Михаил. Старший – Николай – проявляет серьезный интерес к математическим наукам; отец берет для него книги в университетской библиотеке. Уже с 14 лет Н. Н. Боголюбов принимает участие в университетских семинарах по математической физике у академика Н. А. Граве, в пятнадцать – пишет свою первую научную работу, в двадцать один – становится доктором математических наук. Его учителем является академик Николай Митрофанович Крылов, внесший значительный вклад в развитие физики, механики, судостроения. В 1928 году отец Н. Н. Боголюбова протоиерей Николай был арестован и после тюремного срока умер в Нижнем Новгороде^[9].

Отец академика Н. Н. Боголюбова протоиерей Николай Михайлович Боголюбов в кругу семьи

С 1936 года Н. Н. Боголюбов – профессор Киевского университета. После этого – работа в Москве, Сарове (Арзамасе-16) и, наконец, в Дубне, где Николай Николаевич стоял у истоков создания Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ), составившего славу отечественной науки, и на протяжении 23 лет был его директором. Дважды Герой социалистического труда, академик многих академий, депутат Верховного совета СССР, лауреат Ленинской премии, трижды лауреат Государственной премии СССР, Золотой медали имени Ломоносова… И при всем этом – верующий православный христианин. Вот как писал его брат А. Н. Боголюбов:

«Трудно охарактеризовать совокупность интересов Н. Н. Боголюбова, не имевших отношение к математике, физике, механике. Он был универсалом и, как заметил А. Д. Сахаров, знал очень многое… Вся совокупность его знаний была единым целым, и основу его философии составляла его глубокая религиозность (он говорил, что нерелигиозных физиков можно пересчитать на пальцах). Он был сыном православной церкви и всегда, когда ему позволяло время и здоровье, он ходил к вечерне и к обедне в ближайшую церковь… В бытность свою директором ОИЯИ Н. Н. приложил все усилия, чтобы открыть в Дубне церковь…»

Сын исповедника и сам исповедовал свою веру до конца дней – некоторые источники говорят, что во время работы над атомным проектом в Арзамасе-16 действовал религиозный семинар и Н. Н. Боголюбов был одним из его участников. Из воспоминаний одного из его тогдашних коллег (заметим, правоверного иудея):

«Мы были знакомы по работе, и как-то я пошел к нему домой по какому-то делу. Подхожу, дверь открыта, и из дома слышно радио… На еврейском языке! Видимо из Израиля. А время было тогда ужасное… космополитизм, сионизм. Я не знал, что делать. И постучал в открытую дверь. Н. Н. вышел, увидел меня и говорит: передают про “Мицраим” – я понял, что он знает иврит! Вероятно, древнееврейский язык входил в домашнее христианское образование Н. Н. Боголюбова»^[10].

По всей видимости, Н. Н. Боголюбов знал не только древнееврейский, но и другие восточные языки (заметим, что его брат академик Михаил Николаевич Боголюбов долгое время был деканом Восточного факультета СПбГУ, готовившего и готовящего кадры для государственных служб, имеющих обыкновение работать за пределами своей Родины).

«На Ученом совете МИАН^[11] (председатель – И. М. Виноградов, в его кабинете) обсуждались кандидаты по выборам в члены АН СССР, в частности, по Сибирскому отделению – кандидатура Л. В. Канторовича в академики. Академик А. А. Дородницын вскочил с места и написал на доске по-арабски (может быть, на фарси) фамилию Канторовича. В это время в кабинет быстро вошел опоздавший Н. Н. и, мгновенно окинув взглядом происходящее и указывая на доску на фамилию Канторовича в арабской транскрипции, сказал: “Здесь три ошибки”. А. А. Дородницын стал с помощью Н. Н. исправлять написанное»^[12].

Академик Н. Н. Боголюбов за работой

Отвлекаясь от проблем соотношения религии и науки, интересно отметить отношение Н. Н. Боголюбова к советскому государству.

Так, его подпись появилась на письме, осуждающем взгляды А. Д. Сахарова. Предполагают, что именно это помешало присуждению Н. Н. Боголюбову Нобелевской премии:

«Зашла как-то в московскую квартиру Николая Николаевича его невестка Катя. А Николай Николаевич в мрачнейшем настроении. Пожаловался: “Пришел Келдыш, принес письмо с осуждением А. Д. Сахарова. Говорит: «Как водку пить, так вместе, а как г… хлебать, так я один. Подпишите, Николай Николаевич!»”. Какие еще аргументы приводил М. В. Келдыш, неизвестно, но подпись Николая Николаевича под этим письмом появилась. Знающие люди говорят, что именно в этом году Нобелевский комитет уже принял предварительное решение о присуждении Николаю Николаевичу премии по физике. А предварительное решение, как правило, обычно и утверждается официально. Но после этого письма срочно была сделана замена. <…> У Николая Николаевича отношение к реалиям коммунистического государства определялось формулировкой, которую и я от него слышал: “Помни, где живешь!” Этот строй был для него, конечно, чужим, но страна была своя. Он был вынужден принимать правила существования в ней до определенного предела, оставаясь внутренне свободным»^[13].

О христианских убеждениях Н. Н. Боголюбова знали большинство из его учеников и коллег на протяжении всего советского времени. Вот как вспоминает об этом академик Б. Е. Патон, Президент Национальной Академии наук Украины:

«Основой философии Н. Н. была глубокая религиозность. Он хорошо знал порядок богослужения. Никогда не скрывал этой стороны своей жизни и, по возможности, посещал церковь. <…> Для Николая Николаевича были характерными христианская доброта, интеллигентность и чуткость, связанные с его глубокими религиозными убеждениями. К нему тянулись молодые коллеги, ученики. Затаив дыхание слушали каждое его слово, каждый совет. Н. Н. любил молодежь и всю жизнь активно сотрудничал с молодыми научными сотрудниками. В лекциях Н. Н. всегда появлялись новые идеи, новые методики, новые научные направления. Его многочисленные учебники, монографии и статьи стали подлинным достоянием мирового научного сообщества»^[14].

К сожалению, советское время не располагало к открытому изложению взглядов Н. Н. Боголюбова на отношение науки и веры в его жизни и научном творчестве, и для нас они неизвестны. Одному из своих учеников ученый говорил:

«…когда я помру, вас, наверное, спросят обо мне. Скажите, что я был верующим христианином. Всю жизнь трудился. С тринадцати лет серьезно занимался наукой. А впрочем, характером особо вредным не отличался»^[15].

Глава 4. Пророк естествознания
^{(В. И. Вернадский)}

Науку можно представить величественным монолитным зданием, над возведением которого единодушно трудятся тысячи и тысячи ученых тружеников. Одни занимаются укладкой кирпичей и заделкой швов, другие проектируют разметку комнат и коридоров, третьи работают в лестничных пролетах, выкладывая ступени наверх – к новым этажам. И только единицы видят общий план здания, его судьбу и назначение и знают о том, насколько мало́ оно на поверхности земли по сравнению с просторами Вселенной. Они предугадывают направление развития науки, и их идеи живут долго после их ухода в другой мир. Этих людей можно сравнить с пророками, в груди которых горит уголь нового знания и которые не могут не возвестить его людям.

Владимира Ивановича Вернадского, 150-летие со дня рождения которого отмечалось в 2013 году, можно назвать пророком естествознания. Глубина проникновения научной мысли и сила прозрения в тайны Космоса заставляют задумываться об истоках и смысле его жизни и деятельности, его научного и духовного дара. Недавно изданные дневники Вернадского позволяют хотя бы отчасти понять его внутренний мир и выявить основные черты его духовного облика. Многие могут удивиться тем, что очерк о Вернадском включен в эту книгу, но публикация дневников и неизданных рукописей ученого показывают, что его мировоззрение было далеко от агрессивного атеизма советской эпохи. Более того, сам атеизм Вернадский рассматривал как своеобразную форму религии:

«…атеистические представления… по существу, это те же религиозные концепции, основанные на вере»^[16].

Как и у многих великих русских ученых XIX–XX веков, корни рода Вернадских уходят в духовное сословие. Его прадед – Иван Никифорович Вернацкий – был священником в селе Церковницы на Черниговщине. Владимир Иванович вспоминал семейное предание, связанное с судьбой рода Вернадских:

«Мой прадед Иван Никифорович хотел, чтобы его сын Василий поступил в Киевскую духовную Академию. По благословению матери он <…> пешком отправился в Москву, где поступил в Московскую медицинскую академию – но по формуляру в Московский госпиталь. По семейному преданию отец-священник его проклял церковно. <…> Это проклятие сильно повлияло на Василия Ивановича Вернадского. Он был очень набожен, изменил свою фамилию (вместо Вернацкий – Вернадский). У него умирали дети молодыми… Отцу дали имя Иван в честь деда. А раньше давали имена Харитон, Хрисанф и так далее, в честь святого в день рождения»^[17].

В другом месте ученый отмечает:

«Мне кажется, что у нас являлась мысль, что проклятие действует»^[18].

Александровская эпоха наложила свой отпечаток на род Вернадских. «Дед был масон, и масонство не осталось без влияния, как я позже понял, и на отце»^[19], – отмечал ученый. Семейная обстановка была мало религиозной, но не чуждой вере и церкви.

«Отец только, когда заметил из разговоров со мной несколько больший интерес к церковности (но не церковной службе), своими разговорами направлял мою мысль. От него я узнал – мальчиком – до переезда в Петербург (1876) о существовании исторической критики “Евангелия”. Он особенно любил “Евангелие от Иоанна”, но едва ли признавал его подлинность. Очень любил “Страсти” и всегда бывал на эти службы^[20] – но меня никогда не брал. <…> Мать была неверующая – во всяком случае, в церковь не ходила, постов не исполняла. Я не помню, чтобы она говела^[21]. Отец говел. Кажется, от чиновников это требовалось. <…> В гимназии, мне кажется, нянюшка Александра Петровна – очень богомольная – меня водила в церковь. <…> Мать стала верующей и исполняла обряды – когда осталась одна после выхода замуж моих сестер – и жила одна. Но со мной она об этом не говорила»^[22].

Духовная восприимчивость В. И. Вернадского (видимо, унаследованная от прадеда, служившего у престола) имела особый характер и отражалась в видениях и особого рода галлюцинациях.

«Моя психическая жизнь ребенком и молодым – да и в старости – была своеобразная. Я был лунатиком – боялся пространства – темноты. Лунный свет на меня действовал странным образом. Я ходил и будил своим отчаянным криком… помню, как перепугал няню, с которой спал в одной комнате; ночью, проснувшись, я стал уверять ее, что ее брат, который недавно умер, стоит тут, в углу и грозит мне».

Галлюцинации не оставляли ученого и в его старости – вот записи 1941-го года:

«…яркие галлюцинации в самом начале декабря или начале января – из стены у постели вышли и через меня перешли человеческие фигуры, но не детского роста, одетые в древнюю (как на картинах) темную одежду»^[23].

Визионерство, особенная чуткость психической и духовной жизни, были одними из наиболее существенных свойств духовного облика Вернадского, которое в научной деятельности придало его духу силу научного прозрения за горизонты современной ему науки.

В ранние годы его научного творчества отношение В. И. Вернадского к религии было достаточно скептическое. «Не есть ли вся религия – недоразумение?» – спрашивает он в рукописи 1880-х годов, посвященной вопросам этики^[24]. Грандиозные социальные и политические потрясения, связанные с Первой мировой войной, февральской и октябрьской революциями и последовавшими хаосом и гражданской войной заставили многих русских интеллигентов пересмотреть свое отношение к вере – по крайней мере, к ее роли в установлении морально-этических норм человеческого поведения. В захваченной большевиками Полтаве в феврале 1918 года В. И. Вернадский записывает в своем дневнике:

«Чем больше я думал эти дни, тем для меня все яснее и яснее становится значение этого движения (религиозно-церковного. – С. К.): здесь находится возможность внеклассового общения на почве подъема глубочайших человеческих переживаний. Вместо того духа социальной мести, розни, стремления к грабежу, насилию, наживе, которое практически вытекло и вытекает из социалистических, в частности большевистских, внушений массе – подымается чувство общности, мысль об общечеловеческих основах жизни, духовное единство и любовь. Вместе с тем основа вековая общенациональная. Религиозный подъем есть один из величайших элементов очищения (подчеркнуто В. И. Вернадским. – С. К.)»^[25].

Вот более поздняя запись (апрель 1919 года):

«…Набожных теперь много среди интеллигенции – мой сын и дочь… Церкви переполнены молящимися. Большие хвосты идущих к плащаницам, стоят и на улице. Киевляне говорят, что такого наплыва к церквам они не видели»^[26].

Годы учебы в Санкт-Петербургском университете, лекции Менделеева, Бекетова, работа с Докучаевым, заграничные командировки и последующая работа в Московском университете, избрание в Петербургскую Императорскую Академию наук, разнообразная научная, преподавательская и организационная деятельность постепенно подводили Вернадского к главной теме его жизни – к учению о живом веществе. В 1920 году во врангелевском Крыму он тяжело заболевает тифом. Во время болезни его духовные переживания обостряются, и он испытывает ряд видений о своей будущей жизни и творчестве.

«Это не был вещий сон, так как я не спал – не терял сознания окружающего. Это было интенсивное переживание мыслью и духом чего-то чуждого окружающему, далекого от происходящего… Я стал ясно осознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создаю, и что это есть мое предназначение, моя обязанность, наложенная на меня, которую я должен проводить в жизнь – как пророк, чувствующий внутри себя голос, призывающий его к деятельности. Я почувствовал в себе демона Сократа. <…> В двух областях шла работа моего сознания во время болезни. Во-первых, в области религиозно-философской и, во-вторых, в области моей будущей судьбы в связи с научным моим призванием. Кажется, в начале и затем в конце брали верх религиозно-философские переживания <…> одна из основных идей религиозно-философского характера заключалась в указании на необходимость ближе ознакомиться с концепцией мира английских христианских натуралистов начала XIX столетия. Они видели во всей Природе проникновение Божества и тот элемент божественного духа, который они с последовательной христианской точки зрения признавали в каждом дикаре, принимая равенство его личности личности всякого самого высокообразованного человека – они искали и во всей окружающей Природе. В ее предметах они видели творение Божие, каким является и человек, и потому относились с любовью и вниманием к окружающим их животным, растениям, явлениям неодушевленной природы. Признавая в ней выявление божественного творчества, они боялись исказить виденное и точно передавали в своих описаниях эти проявления божественной воли. Этим обусловлена чрезвычайная точность их естественнонаучных описаний и их внимание к окружающей природе. Мы имеем здесь любопытную религиозную основу точного научного наблюдения (курсив мой. – С. К.). <…> Я не могу сейчас ясно это выразить, но в моих мечтаниях я испытывал большое чувство удовлетворения, что мне удалось ясно понять, что эти достижения английских христианских натуралистов, по существу, представляют ту же концепцию природы, как представление о материи, состоящей из свободно движущихся мельчайших элементов. <…> Несомненно, о той загадке, какую представляет из себя так называемое материалистическое представление о материи, состоящей из молекул, одаренных вечным движением, я думал последнее время. Ибо вопрос о вечном движении молекул, причине инерции, неизбежно приводит к нематериальной причине и легко мирится с идеей Божества – точно так же и их “беспорядочное” движение».