Сергей Жинкин
Психологические проблемы эффективности права

Полная версия

Предисловие

Вопросы повышения качества и действенности законодательства издавна находятся в центре внимания юридической науки и практики. Это предопределено тем, что проблема эффективности принимаемых норм играет ключевую роль в деятельности государства, функционировании правовой системы. Неэффективность законодательства является показателем серьезного социального кризиса, который, в свою очередь, связан с кризисом психологическим, мировоззренческим, ценностным. В то же время оптимальная эффективность всего комплекса действующих юридических норм – весьма привлекательный, но недостижимый в обозримом будущем идеал деятельности правотворческих органов государства.

Как известно, активное обсуждение вопросов эффективности правовых норм в отечественной юридической науке началось со второй половины XX века. При этом необходимо отметить, что в соответствии с пониманием права как системы общеобязательных, формально определенных норм, изданных государством и обеспеченных государственным принуждением, проблема эффективности права фактически приобрела вид проблемы эффективности норм права, а по сути – эффективности норм законодательства. Вопросы же эффективности права в целом как регулятора социальной и духовной жизни, как элемента культуры и формы духовного существования человечества оказались вне поля зрения отечественной науки. В работе сделана попытка восполнить этот пробел.

В литературе справедливо отмечается, что в современный исторический период господство материалистических ценностей наглядно демонстрирует свою ограниченность, неспособность справиться с животрепещущими социальными проблемами, в том числе правового характера. Такое положение обусловливает естественный интерес к познанию идеальной сферы нашего бытия, ее взаимодействия с нормативной системой общества^[1]. Взаимодействие элементов правовой системы, права как регулятора, конкретных норм законодательства, с одной стороны, и структур внутреннего мира человека – с другой, особенности этого взаимодействия оказывают существенное влияние на эффективность как права в целом в конкретном культурно-историческом контексте, так и тех или иных норм законодательства, нормативных актов.

В настоящее время необходимо широкое применение плюралистического подхода к исследованию проблем эффективности в праве. Данный подход предполагает:

– выделение уровней эффективности в праве;

– разграничение эффективности права и эффективности конкретных норм законодательства;

– многоаспектное рассмотрение самих понятий эффективности права и эффективности норм законодательства;

– существенное дополнение имеющихся классификаций эффективности норм законодательства;

– отграничение предпосылок эффективности права как регулятора и факторов эффективности конкретных норм законодательства.

Юридической наукой и практикой самое серьезное внимание должно быть уделено психологическим аспектам эффективности права, психологическим проблемам взаимодействия права как социально-духовного регулятора, как продукта культуры и национального менталитета и психологических структур личности, ее мировоззрения, потребностей, идеалов, социальных ожиданий, ценностных установок.

Важную роль в исследовании проблем эффективности призван сыграть и аксиологический (ценностный) подход. Как справедливо отмечается в литературе, реализация аксиологического подхода позволяет понять, что эффективность сложившихся в обществе правоотношений в немалой степени зависит от той ценностной составляющей, на которой они выстраиваются, от способности и желания участников правоотношений взять на себя определенные обязанности и не нарушать их^[2]. Эффективность права как социально-духовного регулятора, рассматриваемого в конкретном культурно-историческом контексте, и его отдельных норм, закрепленных в законодательстве, очевидно, должна оцениваться и по степени их соответствия общечеловеческим, этническим, религиозным, классовым и иным групповым ценностям.

Важнейшими задачами государства должны стать культурное и ценностное воспитание граждан, борьба с правовым отчуждением личности и правовым нигилизмом, пропаганда социально-правовой активности, социальной ответственности и солидарности. Без комплекса мер по формированию правосознания, воспитанию «культуры потребностей» и социальной ответственности, «культивированию» социально позитивной активности личности борьба за повышение эффективности законодательства не увенчается подлинным успехом.

Перед юридической наукой стоит задача осмысления не только места человека в мире права, но и места права во внутреннем мире человека. Мы должны понять роль права в обеспечении самореализации личности, в обеспечении ее психологически комфортного и социально адекватного, созидательного существования в конкретном культурно-историческом контексте.

Важную роль в исследовании проблем эффективности призваны сыграть междисциплинарные исследования с использованием выводов психологии, антропологии, социологии. К сожалению, вопросы эффективности в праве пока не подверглись комплексному междисциплинарному анализу. В то же время перекрестное дисциплинарное исследование справедливо считается рядом авторов наиболее богатой областью исследований в современной общественной науке^[3].

В данной работе предпринята попытка осмысления понятия эффективности в праве как многоуровневой, многоаспектной и многофакторной категории. При этом разграничиваются понятия «эффективность в праве», «эффективность права», «эффективность норм позитивного права (норм законодательства)». Разграничение эффективности права как социально-духовного регулятора, продукта духовного творчества и эффективности норм законодательства как установлений государства общего характера представляется важным, помимо прочего, в связи с тем, что практика мирового развития демонстрирует поистине огромное количество случаев эффективности неправового законодательства, случаев противоречий эффективности конкретных нормативных актов государства и эффективности права в целом как социально-духовного регулятора, должного в человеческих отношениях, формы духовного существования человечества, культурного феномена.

Содержание монографии позволяет критически отнестись к проблеме факторного анализа эффективности норм законодательства. К сожалению, в отечественной науке не до конца преодолены экономический детерминизм, «фетишизация» общественных отношений в объяснении правовых явлений.

Сведение человека к совокупности общественных отношений, по нашему мнению, не только препятствует исследованию и успешному решению многих политико-правовых проблем, но и является предпосылкой для теоретической и практической нивелировки личности, служит оправданием самоустранения государства от личностного воспитания граждан, исключает формирование взаимоотношений подлинной солидарности и творческого сотрудничества граждан и государства. Без такой солидарности и такого сотрудничества ни о какой эффективности норм законодательства не может быть и речи.

Представляется, что важнейшую роль в исследовании психологических проблем эффективности права призван сыграть личностный подход, используемый в психолого-правовых исследованиях.

Исследование психологических проблем эффективности права позволит по-новому взглянуть на многие проблемы правового регулирования – на соотношение государства, законодательства и личности, пределы и методы правового регулирования, проблемы правовой онтологии и аксиологии. Хотелось бы надеяться, что вопросы психологического восприятия права, психологической солидарности общества с требованиями законодательства, обеспечения посредством законодательства созидательного и психологически комфортного существования человека будут обсуждаться и решаться не только в теории, но и на практике.

Автор выражает глубокую благодарность своему научному консультанту – доктору юридических наук, профессору Виктору Викторовичу Момотову и рецензентам – доктору юридических наук, профессору Руслану Мухарбековичу Дзидзоеву и доктору юридических наук, доценту Светлане Александровне Марковой-Мурашовой за ценные замечания по настоящей работе.

Глава 1
Понятие и виды эффективности права

1.1. Развитие представлений об эффективности права как социально-духовного регулятора и ее психологических аспектах в философской, социологической, психологической и юридической науке

Вопросы действенности права как регулятора социально-духовной жизни, ее тенденции, факторы, психологические аспекты издавна привлекали внимание политической и правовой теории. Еще в Законах Ману развивалось представление об изменчивости дхармы от эпохи к эпохе, смене основных (эпохальных) принципов образа жизни и поведения, а также отмечается общая тенденция движения от дхармы (права) к адхарме (неправу). В Законах Ману, следовательно, речь шла о постепенном и неуклонном качественном ухудшении поведения людей, ослаблении регулятивно-сдерживающих (в границах признанной нормы) начал и усилении, увеличении, умножении отклоняющегося поведения (по числу и видам)^[4]. Вопросы основ управления общественными процессами находились и в центре внимания древнекитайских мыслителей. И если легисты превозносили в этом плане законы, подчеркивая их универсальность, жесткость и обязательность для всех, и указывали на злую и распущенную природу человека, то Конфуций, напротив, отстаивая господство доброго начала в человеке, призывал строить управление обществом на основе добродетели, а не жестких наказаний. Таким образом, уже в древности проблема основ социального регулирования стала связываться с вопросами природы человека, его основополагающих качеств, стремлений.

Античные авторы также соотносили специфику социального регулирования с особенностями природы человека и общественного устройства. Как известно, Платон на раннем этапе своего творчества выделял формы государства в зависимости от преобладающей человеческой страсти (так, для демократии характерна тяга к свободе, для тимократии – «яростный дух», стремление к войне и т. д.). Аристотель указывал на необходимость издавать законы, соответствующие государственному строю, а не наоборот, подгонять государственное устройство под вновь создаваемые законы.

Успех общественного управления еще в античности связывался с обеспечением комфортного человеческого существования. Так, согласно Эпикуру, жизнь по принципу удовольствия подразумевает, что нельзя жить приятно (в удовольствии), не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно^[5].

Таким образом, еще в древности в качестве идеала, ориентира для людей и законодательства выступали природа человека, его потребности и качества, соответствующие разумному общему закону. Аристотель писал, что «никакой пользы не принесут самые полезные законы… если граждане не будут приучены к государственному порядку и в духе его воспитаны, а именно: если законы государства демократические – в духе демократии, если олигархические – в духе олигархии…»^[6].

Стоики отмечали, что человеческая природа – это часть общей природы и мироздания в целом. Поэтому высшая цель – жить в согласии с природой, согласно своей природе и общей природе, ничего не делая такого, что запрещается общим законом, а именно правильным разумом, проникающим все^[7].

Весьма ценным представляется выделение известным средневековым мыслителем Фомой Аквинским, помимо человеческих законов, также вечного, естественного и божественного законов. Тем самым была сделана достаточно интересная попытка связать позитивный (человеческий) закон с общими закономерностями мироздания (вечный закон), добродетелью и качествами человека (естественный закон), назначением человека в божественном порядке общежития (божественный закон).

В Новое время начинается отход от представлений о необходимости соответствия законодательства божественной воле, религиозным предписаниям. Поиск идеалов, ориентиров для законодательства продолжался. Так, попытку связать категории свободы и порядка, законности осуществил Дж. Локк, утверждавший, что цель государственного закона – не уничтожение или ограничение свободы, а ее сохранение и расширение. Он писал: «Свобода людей, находящихся под властью правительства, заключается в том, чтобы иметь постоянное правило для жизни, общее для каждого в этом обществе и установленное законодательной властью, созданной в нем; это – свобода следовать моему собственному желанию во всех случаях, когда этого не запрещает закон, и не быть зависимым от непостоянной, неопределенной, неизвестной самовластной воли другого человека^[8]. Важную роль для исследования взаимосвязи законодательства и психологических факторов сыграла работа Ш.Л. де Монтескье «О духе законов».

Интерес для исследования методологии социального регулирования представляют некоторые выводы М. Вебера. По его мнению, общество есть лишь мысленная конструкция, из которой нельзя вывести и объяснить поведение человека. Следовательно, необходимо идти не от целого к частям, а, наоборот, попытаться из элементов вывести и понять целое – общество. Основным элементом социальной реальности Вебер считал человеческое действие, которому свойственна специфически человеческая черта – рациональность, т. е. человеку присуще осмысленное целеполагание будущего действия^[9].

Вопросы психологических основ правового регулирования стали предметом определенного внимания в работах представителей дореволюционной отечественной юридической и философской науки: Л. И. Петражицкого, Н. М. Коркунова, Н. А. Бердяева, П. И. Новгородцева, а впоследствии – И. А. Ильина. Так, П. И. Новгородцев писал о том, что успех действия права в жизни обусловлен тем, насколько оно проникает в сознание членов общества и встречает в них нравственное сочувствие и поддержку. Без этой поддержки право превращается или в мертвую букву, лишенную жизни, или в тяжелое бремя, сносимое против воли^[10].

Психологические аспекты правового регулирования нашли отражение в трудах известных зарубежных психологов, социологов, историков, юристов: З. Фрейда, К. Г. Юнга, Э. Фромма, К. Хорни, Э. Тоффлера, Л. Февра, Н. Рулана, Х. Плеснера, Х. Ортеги-и-Гассета, Э. Мунье, Ж. Маритена, К. Левина, Л. Леви-Брюля, Ч. Х. Кули, Э. Кассирера, А. Гелена, А. Адлера и др. В этом плане показательно высказывание Г. Лебона: «Каждый народ обладает душевным строем, столь же устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходят его чувства, его мысли, его учреждения, его верования, его законы и его искусства»^[11].

Серьезной разработке подверглись проблемы эффективности в праве в советской юридической науке второй половины XX века. Исходя из понимания права как системы норм общего характера, установленных государством, главный акцент закономерно был сделан на исследовании эффективности именно конкретных норм права, норм законодательства. Первоначально данное понятие полностью или частично отождествлялось с оптимальностью, правильностью, обоснованностью самих норм права. Такой подход характерен, например, для Д. А. Керимова и М. П. Лебедева. Впоследствии понятие «эффективность правовых норм» стало ассоциироваться, прежде всего, с результативностью их действия. Другими словами, под эффективностью правовых норм стали понимать их «действенность, результативность, то есть способность оказывать влияние на общественные отношения в определенном, полезном для общества направлении»^[12]. Подобный подход существовал и в изучении эффективности правоприменения. Так, В. В. Лазарев отмечал, что «в самом общем виде, при первом приближении к вопросу, эффективность правоприменительных актов означает их результативность в достижении поставленных перед данными актами целей»^[13].

Господствующие позиции в советской юридической науке по проблемам эффективности занял так называемый целевой подход. Эффективность норм права понималась при этом как достижение целей права, соответствие между целями законодателя и реально наступившими результатами^[14]. Наиболее завершенное выражение этот подход нашел в коллективной монографии «Эффективность правовых норм», написанной В. Н. Кудрявцевым, В. И. Никитинским, И. С. Самощенко и В. В. Глазыриным.

Несколько по-иному рассматривали эффективность норм права А. С. Пашков и Л. С. Явич. Они отмечали, что неправильно любой эффект действия нормы смешивать с ее социальной эффективностью, которая предполагает достижение объективно необходимого и социально полезного результата. Такой результат может иметь место лишь тогда, когда сама цель нормы правильно отражает объективные закономерности развития общества. Если цель нормы определена неправильно, то ее достижение вовсе не будет свидетельствовать о социальной эффективности действия правовой нормы. Целевой момент как необходимо включающий элемент субъективного отражения действительности не может быть во всех случаях основным и объективным критерием эффективной правовой нормы. Далее, отношение результата к цели не является единственным показателем эффективности правовой нормы потому, что бывает ситуация, при которой данная цель достигается вне непосредственной связи с действием изучаемой нормы. В таком случае мы сталкиваемся с явно мнимой эффективностью нормы^[15].

Целевая концепция эффективности подверглась определенной критике и при исследовании эффективности правоприменительных актов. Во-первых, по замечанию М. Н. Андрюшенко, «эффективность есть количественная характеристика отношения цели и теоретической возможности и формы ее материализации, цели и материализации ее конструктивного решения». Отсюда следует, что понимание эффективности приговора как соответствия результата и цели правосудия предполагает, прежде всего, анализ целей правовых норм. Но цели последних, вероятно, не могут быть окончательно установлены без соответствующего анализа последствий их применения и реализации^[16]. Во-вторых, по замечанию М. Ф. Маликова в отношении эффективности правоприменительных актов, даже в том случае, когда цель выявлена верно и найден оптимальный путь ее достижения, без конкретного судебного приговора она не достигается. Степень эффективности приговора будет зависеть не только от того, в какой степени результат действия приговора в действительности приближен к идеалу (выраженному в виде цели правосудия), но и от того, насколько точно соблюдается порядок вынесения приговора и насколько действенна ответственность за его нарушение^[17].

Разновидностью функционально-целевой концепции в советской литературе стала причинно-функционально-целевая концепция, отличавшаяся от первой обращением к анализу совершенства правовой нормы и включением в оценку ее эффективности таких элементов, как социально полезный характер результата действия правовой нормы, учет затрат материальных средств, человеческой энергии и времени при решении поставленных задач, оптимальный вариант достижения поставленной цели и т. д.^[18] Один из приверженцев данного подхода, В. А. Козлов, например, понимал эффективность норм права как максимально положительную результативность действия правовых норм при наименьших социальных издержках. Он писал, что «эффективность правового регулирования нельзя рассматривать как простую результативность, она необходимо должна включать классовую полезность этих результатов»^[19].

В литературе советского периода имелись и другие подходы к понятию эффективности правовых предписаний. Так, например, авторы монографии «Эффективность действия правовых норм» не разделяли точку зрения, согласно которой эффективность правовой нормы определяется соотношением между заключенной в ней целью и полученным результатом. Они указывали, что нет никаких оснований исключать из анализа эффективности правовых норм те реальные средства, действия тех конкретно-исторических субъектов, которые только и приводят к достижению того или иного результата. «Чистое» действие нормативного акта ничему в действительности не соответствует. Даже если рассматривать действие закона в отношении индивидов, а не социальных групп, то и тогда очевидно, что результат такого действия зависит не только от права, но и от множества характеристик рассматриваемого субъекта. Определять эффективность по отношению между результатом и целью проблематично не только потому, что у отдельной нормы редко имеется особая цель, но и потому, что полный результат действия этой нормы на момент исследования никогда не известен^[20].

Нельзя не согласиться с тем, что целевая концепция эффективности является важным достижением юридической науки. Главное из достоинств этой концепции – «концентрация внимания в оценке эффективности на соотношении достигнутого и запланированного, сущего и должного^[21]. Кроме того, важным представляется акцентирование внимания на целенаправленном характере человеческой деятельности, в том числе правовой.

Думается, что преобладание целевого подхода к понятию эффективности права и его норм связано, помимо прочего, с особенностями развития российской ментальности, которая находит отражение и в идеологии, и в научных теориях. Духовность как черта российской правовой ментальности в сложных природно-климатических и внешнеполитических условиях характеризуется устремленностью к некой идеальной цели, в результате чего само право и даже законодательство могут получить вид социально-этической или социальноэкономической программы. Право, таким образом, приобретает описательный характер для провозглашения определенного социального результата или цели^[22]. Поэтому, как представляется, и в отечественной юридической науке большое значение приобрели целевое определение эффективности правовых норм, понимание категории эффективности, прежде всего, через призму соотношения целей законодателя и реально достигнутых результатов.

Вместе с тем преувеличение роли целевого момента в социальной жизни и ее правовом регулировании, в поведении людей существовало не всегда и характерно именно для советской науки, тесно связанной с политическими установками и целями. Такой подход к социальной жизни представляется слишком узким. В этом плане интерес представляют труды известного российского дореволюционного юриста Л. И. Петражицкого, который писал, что «преобладающая масса действий людей и животных имеет бесцельный характер, совершается вовсе не для достижения какой-либо цели, основывается не на целевой, а на иных видах мотивации. Действиям ради известной цели, действиям “для того, чтобы”, можно, прежде всего, противопоставить действия на известном основании – действия не “для того, чтобы”, а “потому, что”. Дело в том, что способность возбуждать эмоции свойственна и представлениям, касающимся прошедшего, например, представлениям нанесенного нам оскорбления, в не меньшей степени, чем представлениям, касающимся возможного в будущем; а раз есть налицо эмоция, то она стремится вызывать соответствующую акцию, не спрашивая, так сказать, о том, нужно ли это для какой-либо цели или не нужно. Многие виды человеческого поведения по самой природе своей исключают целевую, касающуюся будущего мотивацию и предполагают непременно мотивацию, исходящую из прошедшего»^[23]. По замечанию Л. И. Петражицкого, даже в области жизни достигших высокой интеллектуальной культуры взрослых людей целевая мотивация, по сравнению с предметной, представляется редким исключением^[24].

Имеются соответствующие замечания и в зарубежной науке. По мнению Дж. М. Барбалет, действия большинства людей в большинстве случаев не происходят в результате осознанных решений. Предположение о том, что общественные субъекты деяний знают релевантные факты их ситуации или даже их собственные предпочтения в их рамках, а также наилучший способ сопоставить их возможности с их предпочтениями, чрезмерно натянуто. На самом деле, поскольку общественное деяние подразумевает взаимодействие с другими субъектами, субъекты деяний не могут знать в момент принятия решения, правильным ли окажется их решение взаимодействовать. Успех или неуспех любого акта взаимодействия, по которому можно определить, насколько удачным было решение взаимодействовать, обязательно наступает позднее самого решения^[25].

Итак, целевым аспектам эффективности в праве было в свое время уделено серьезное внимание в советской юридической науке. Достаточно своеобразную позицию по проблемам эффективности в праве занимал И. Я. Дюрягин. Он отмечал, что право не может иметь самостоятельной эффективности, поэтому более правильно говорить об эффективности деятельности, урегулированной правом, а точнее – об эффективности реализации правовых норм и в этом смысле об эффективности действия права, то есть правовых норм и правовых актов^[26].

Интересным представляется существовавший в советской науке подход к эффективности с позиций общественных отношений, их регулирования и охраны. Так, М. Ф. Маликов, исследуя эффективность судебных актов, рассматривал эффективность приговора как процесс и как результат отражения общественных отношений вообще и уголовно-процессуальных отношений в частности^[27]. Думается, что эффективность в нормативном регулировании также зависит от того, насколько точно и антропологически адекватно соответствующие нормы урегулировали соответствующие общественные отношения, насколько они обеспечили охрану этих отношений.

Итак, по справедливому замечанию С. Ю. Марочкина, одни авторы были склонны увязывать содержание понятия эффективности только с правотворчеством или внутренним качеством норм, другие, по сути, отождествляли действенность правового регулирования и эффективность норм, третьи рассматривали эффективность как результат лишь действия норм, а качество самих норм – только как условие ее достижения либо вообще как самостоятельное явление^[28].

В целом, по замечанию В. В. Лапаевой, советская теория эффективности находилась в русле инструменталистского подхода к праву как к «средству руководства обществом», инструменту достижения экономических, политических, идеологических и иных целей социалистического строительства. Само по себе определение эффективности норм права как соотношения между фактическим результатом их действия и теми социальными целями, для достижения которых они были приняты, по ее мнению, еще не несет специфической правовой нагрузки, поскольку ничего не добавляет к общепринятому пониманию эффективности как соотношения между целью и результатом того или иного действия. Правовое содержание данного понятия зависит от того, что понимается под целями правовых норм^[29]. Представляется также, что понятие эффективности не только этатизировалось, но и рассматривалось, в первую очередь, в соответствии с целями государственной политики. Так, С. С. Алексеев указывал: «Право – это не только необходимость, но и своеобразный социальный “капитал”, то, что нужно с максимальной эффективностью использовать, “пускать в дело” для решения наших задач… Право для государства является наиболее целесообразным и эффективным средством, при помощи которого последнее во многих случаях добивается быстрого и всеобъемлющего осуществления своих функций»^[30].

Кроме того, для изучения эффективности права в советский период, на наш взгляд, была характерна некоторая «фетишизация» общественных отношений, прежде всего производственных, акцентирование внимания на их решающей роли в правовом развитии. При этом внутренние антропологические, психологические факторы незаслуженно оставлялись без внимания.

Итак, проблемы обеспечения действенности права в регулировании общественной жизни, эффективности норм законодательства, ее факторов и форм выражения рассматривались мировой наукой в той или иной форме с самых ранних этапов существования государственности и права. Однако более обстоятельный анализ вопросов качества и эффективности норм законодательства начался в XIX веке и продолжился в XX веке.

Серьезный вклад в исследование проблем эффективности был внесен советской юридической наукой. Однако вопросы эффективности права, по сути, были сведены к эффективности и формальному качеству норм позитивного права (законодательства), а многие аспекты проблем эффективности права как социально-духовного регулятора и конкретных норм законодательства не были подвергнуты исследованию. В следующих главах будет сделана попытка восполнить этот пробел.