bannerbannerbanner
Из истории государства Российского

Сергей Ходосевич
Из истории государства Российского

Полная версия

Редактор Сергей Ходосевич

ISBN 978-5-0050-0509-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наше оружие-слово предлагает вниманию читателей сборник, посвященный самым разным периодам истории нашей необъятной России. Это документальные повествования, исторические очерки, а также художественные произведения в стихах и прозе

Анашкин Сергей


Сегодня мне приснился дед

 
Как обидно умирать в конце войны
Как обидно умирать в конце войны,
Когда трава проклюнулась на волю,
А за плечами двадцать две весны
И смерть кругом разбросана по полю.
Да будь он проклят, немецкий городок!
Какое, к чёрту, дело до Европы?
Провоевав всего короткий срок,
Не хочется вставать со дна окопа.
А пулемёт плюёт огнём и косит
И злые птички копаются в пыли.
Вот и настала, видно в жизни осень-
Гранаты в ДЗОТ упрямо не легли.
Сползает солнце к дальнему закату,
А лет так мало осталось за спиной.
На амбразу русскому солдату,
Так трудно броситься родившейся весной…
 

Сегодня мне приснился дед..Как на том фото-такой же молодой, в лихо сдвинутой набок кубанке со звёздочкой, с едва заметной улыбкой. Я его никогда не видел, потому что он погиб в марте 1945-го, за четыре года до моего появления на свет. Но в моём сне он был живым, мне кажется я даже слышал его чуть глуховатый голос…

Дед сидел напротив меня за столом и рассказывал мне, своему внуку о довоенной жизни, о боях, о ребятах из своей разведки..А я, человек в возрасте, намного старше деда, проживший свою жизнь-сидел и слушал его рассказ, переживал вместе с ним, страдал от ранений и боли за погибших боевых товарищей, проклинал ту войну..

За тот год, что дед успел повоевать, было что вспомнить. Он рассказывал всю правду, не жалел меня-я должен был знать, пережить вместе с ним нелёгкие и кровавые дни той войны, что бы я смог передать это своим детям и внукам, что бы они помнили и не забывали какой ценой досталась победа нашему народу ради жизни будущих поколений.

Я подошёл к деду, обнял его и прошептал, слегка дрогнувшим голосом:

– Спасибо тебе дед, мы никогда не забудем войну.

Отчего то защипало в глазах и я проснулся… По щекам моим медленно катились две слезинки, хотя мужчины не плачут…

А дед погиб 1 марта 1945 года южнее немецкого города Франкфурта-на-Одере, повторив подвиг Александра Матросова-закрыл своим телом, своей жизнью немецкий дзот. Именем деда, Героя Советского Союза Юшкова Михаила Афанасьевича, названа улица в городе Красноярске.

Моя семья никогда не забудет ту войну…


Валеев Марат


Легенды озера Кабан

Не все татары бывали в Казани. Более того, большинство казанских татар живет не на своей исторической родине, как вот ваш покорный слуга – так распорядилась судьба. Но все татары знают про озеро Кабан и утопленные в нем ханские сокровища во время взятия Казани Иваном Грозным.

Мне про Кабан рассказывала моя мама, ей – бабушка, а бабушке – прабабушка. То есть эта история передается татарами из поколения в поколения, из уст в уста, и нет оснований не верить этому преданию. Интерес к древней легенде с годами только растет. Настолько, что вот буквально в эти дни в Казани идет съемка полнометражного художественного фильма «Сокровища озера Кабан». Но пока он не вышел на экраны, давайте рассмотрим самые распространенные легенды об этом озере.

Почему – Кабан?

«Когда-то на месте нынешней Казани расстилались просторные болота, поросшие мощными зарослями высоких камышей. А те, в свою очередь, были скрыты дремучими лесными дебрями, полные дикими зверями. Первых людей на место будущей Казани привел, как гласит предание, святой старец по имени Касым-шейх.

Вокруг были лишь заросшие камышом и осокой болота, кустарник и непроходимая урема. И возроптали люди: «Зачем ты привел нас туда, где много комаров и нет чистой воды?»

И тогда святой старец, расстелив свой бешмет, помолился Аллаху, взялся за край бешмета и поволок его за собой. И там, где он протащил бешмет, возникло благодатное озеро с чистой и целебной водой. Позднее это озеро стали называть Кабан из-за несметных стад диких кабанов, обитавших в его окрестностях.»

Это одна легенда о происхождении названии озера Кабан.

А вот другая.

«Много веков назад, когда и слова «татары» еще не существовало, все татары назывались булгарами и жили в окрестностях славного и великого города Булгара. Но вот сюда пришел с несметным войском кровожадный завоеватель Аксак Тимур – Железный Хромой. Он взял город приступом. Жителей перебил, не пощадив ни женщин, ни стариков, ни младенцев, а имущество – разграбил. Спастись удалось немногим. В их числе был и сын последнего булгарского хана Абдуллаха по имени Кабан. Поскольку он был беком, т. е. князем, его называли Кабанбек.

Спасаясь от преследователей, весь израненный, истекающий кровью Кабанбек бежал на север. Переправился через полноводную Чулман (Каму), пробирался через непроходимые леса, болота и топи. И, наконец, вышел на берег большого и прекрасного озера.

Омыл князь озерной водой раны, и они тут же зажили. Напился воды из озера, и у него прибавилось сил. А в сердце поселилась надежда на лучшее будущее и любовь к этому, тогда еще дикому краю.

Пришедшие с Кабанбеком люди стали вырубать лес, строить жилища, сеять хлеб, ловить рыбу, собирать мед диких пчел. И вскоре возле озера возник княжеский дворец, вокруг него раскинулось селение. А озеро по имени Кабанбека стало называться Кабаном.

Впоследствии город, основанный Кабанбеком, после покорения Казани опустился на дно озера вместе со всеми мечетями, златоверхим дворцом, садом и каменными постройками. И если в очень ясную и тихую погоду выплыть на середину озера, можно увидеть в глубине прекрасные строения и услышать азан – призыв к вечерней молитве – с подводного минарета».

Ханская казна

Вековые предания свидетельствуют: на дне казанского озера Кабан находятся несметные ханские сокровища, сокрытые от людских глаз слоем воды и донного ила. Незадолго до того момента, когда войска Ивана Грозного подошли к стенам Казани, ханская казна была вывезена на озеро и затоплена в потаенном месте.

Чтобы найти его, согласно преданию, надо встать у ручья, впадавшего в Кабан неподалеку от истока Булака. Отмерить расстояние в один или два лучных выстрела (точнее никто не знает), найти приметное место на берегу. Затем взять ориентир на другое приметное место на противоположном берегу. И тут-то, на расстоянии в несколько связанных вожжей и находятся сокровища. Причем на такой глубине, чтобы, даже зная место, но не зная еще одного секрета, их невозможно было бы поднять.

По верным сведениям, казна состояла из трех частей. Во-первых, содержимое монетного двора: золотые и серебряные слитки, бруски из драгоценного металла и сами монеты. Во-вторых, денежная часть казны. Это были золотые и серебряные монеты самого разнообразного происхождения: турецкие, арабские, персидские, египетские, западно-европейские, русские…

И, наконец, – собственно сокровищница. Она складывалась из военной добычи, подарков и подношений ханам, изделий ювелиров. Были там и изумруды величиной с грецкий орех, и редчайшие восточные бриллианты, и кальяны из чистого золота, и много чего еще. Некоторые из особо ценных камней имели даже собственные имена и хранились в специальных футлярах и шкатулках.

Многие смельчаки пытались найти ханские сокровища, но все было бесполезно. Так они и покоятся на дне Кабана глубоко в иле, где даже рыбы их не видят…

Большой красивый начальник

Случилось это в сороковые годы прошлого века в тунгусском поселке Чиринда. Где-то далеко-далеко гремела война, а здесь, на границе тунгусской тайги и лесотундры, шла тихая размеренная жизнь. Эвенки месяцами пропадали в заснеженных лесах, на реках и озерах, добывая для нужд фронта пушнину, мясо дикого северного оленя, рыбу. Изредка появляясь в поселке, чтобы сдать трофеи и запастись необходимыми припасами для дальнейшего автономного существования в своих стойбищах и зимовьях, они тут же попадали в сферу массово-политического воздействия на их умы. Работу эту вели немногочисленные местные, а порой и заезжие агитаторы, пропагандисты, прочие политкультмассовые работники.

Обычно население собирали в «красном чуме» (сиречь «красном уголке»), читали ему здесь сводки Совинформбюро, лекции, политинформации. «Красный чум» в Чиринде специального помещения не имел. Его разместили в бывшей церкви. Она была построена для обращенных в христианство тунгусов незадолго до революции из лиственничных бревен, которым, как известно, практически нет износу, и представляла собой еще довольно прочное и просторное помещение. Заведующим «красным чумом» назначили деятеля из местных кадров с распространенной здесь фамилией (ну, скажем, Ёлдогир) и несколькими классами образования. Впрочем, недостаток образования у Ёлдогира с лихвой компенсировался рвением и святой верой в неизбежную победу социализма, а там и коммунизма.

И вот накануне очередной, не то 25-й, не то-26-й годовщины Великого Октября, в октябре в Чиринду из Туры пришла радиограмма с распоряжением как можно лучше украсить «красный чум» всеми имеющимися средствами наглядной агитации, так как на празднование 7 ноября сюда первым же оленным обозом прибудут инструктор крайкома партии в сопровождении секретаря окружкома.

 

Парторг прочитал эту радиограмму «красночумовцу» Ёлдогиру, и с легким сердцем отправился объезжать близлежащие стойбища и зимовья с целью вытащить на торжественный митинг как можно больше промысловиков. Ёлдогир же с присущим ему рвением принялся украшать «красный чум» всеми имеющимися ресурсами. И когда 6 ноября в Чиринду втянулся, весь заснеженный, оленный обоз из Туры, Ёлдогир, приплясывая от нетерпения, потащил за рукав иззябшего и смертельно уставшего секретаря окружкома в «красный чум»: «Пойдем, бойе, там тепло и очень красиво! Все сделал, однако, как ты велел!»

– Хорошо, хорошо! – благосклонно кивал постепенно оттаивающий секретарь, осматривая разукрашенные стены. – Молодец, постарался.

Но, подойдя ближе к сцене, впился глазами в самый яркий и большой портрет в золоченой раме, по бокам которого пристроились красочные картины поменьше и вовсе невзрачные картонки с фотографиями партийных вождей Ленина, Сталина, Маркса и стал медленно наливаться краской.

– Ты где это взял, контра?! – наконец прохрипел секретарь, тыча пальцем в центр композиции.

– Которую? Вот эту? В чулане нашел, – весело сказал Ёлдогир. – Там еще много чего лежит. Только уже некуда вешать!

– Это тебя надо повесить! – заревел секретарь. – Ты хоть знаешь, кто это?

– Я думал, самый большой начальник, однако, – простодушно, и в то же время уже испуганно сказал Ёлдогир. – Вона какой красивый, медаля много. Тяжелый, еле-еле прибил к стене.

Секретарь и крайкомовский инструктор, похоже, окончательно лишились дара речи и молча пучили глаза на портрет «самого большого начальника» и его окружение. На них во всем своем великолепии отечески взирал император Всея Руси Николай II, рядом с которым пристроились еще какие-то царедворцы, золоченые церковные образа, непонятно как уцелевшие в этой глуши и теперь вот торжественно водруженные на стены «красного чума» в честь приближающейся годовщины Великого Октября…

Спрашивается, откуда все это здесь взялось? Когда на тунгусскую землю пришла советская власть, она устанавливалась здесь мягко, практически бесконфликтно. И вся присутствующая в Чиринде атрибутика царского времени (здесь нес свою службу волостной старшина из местных князьков) была просто собрана и спрятана в один из закутков церкви.

Десятилетия назад, когда портрет Николая II законно висел на своем месте, будущий «красночумовец» Ёлдогир был еще маленький и не видел его. А когда заканчивал «четырехлетку», там портретов царя «не проходили». Так что ничего удивительного в том, что простодушный культработник принял императора за большого начальника и повесил его на главное место в «красном чуме», не было.

Но это для нас с вами. А вот руководство Эвенкии того времени так не считало. И влепило Ёлдогиру строгий выговор с формулировкой «За политическую безграмотность и близорукость». Оказывается, он к тому же еще был и партийным! И это было еще одним чудом: в любом другом месте СССР любого другого партийного культработника за такое преступное простодушие просто бы сгноили в лагерях, а то и расстреляли. А Ёлдогир вот отделался выговором, что лишний раз свидетельствовало о бережном отношении советской власти к малочисленным коренным народам Севера…


Как Куприн хотел Балаклаву республикой сделать

В 2015-м году я – кстати, за всю свою уже немаленькую жизнь, – впервые побывал на вернувшемся в Россию Крыме (нынче же, даст Бог, поеду туда уже в пятый раз!) и влюбился в него, можно сказать, с первого взгляда, так был очарован его сказочными видами, красивыми приморскими городами, самим Черным морем, вовсе не черным.

В Балаклаве после морской прогулки у нас разыгрался аппетит, и как только нашу группу туристов высадили с прогулочной яхты, мы тут же поспешили в одно из портовых кафешек, где я и отведал впервые самую настоящую жареную акулу. Правда, небольшую, катран называется. После ужина, уже в ночь вышли на неярко освещенную набережную. И вот тут-то я и увидел памятник Александру Куприну.

Александр Иванович, задумавшийся и устремивший свой взор на бухту, стоял на брусчатке, коей были вымощены улицы Балаклавы еще тех лет. Куприн, тоже как будто только вышедший из кафе и остановившийся на минутку на набережной, был здесь такой свойский, не забронзовевший, несмотря на материал, из которого был отлит, что я не удержался и во время фотографирования с любимым писателем (в молодости читал его запоем) чуточку приобнял. И Александр Иванович простил мне такую вольность, поскольку и сам в это время обнял меня…

Конечно же, позже я обшарил интернет в поисках сведений, относящихся к времени пребывания Куприна в Балаклаве. И о, слава тебе, всезнающая сеть! – уже через несколько минут выведал то, что постараюсь изложить здесь в сжатом виде.

Александр Иванович впервые посетил Балаклаву в сентябре 1904 года. Сюда он приехал из Петербурга, будучи заинтригованный рассказами об этом портовом городке знакомого крымского грека Денакса. Куприн, кстати, давно уже мечтал переехать из сырого, холодного Петербурга куда-нибудь на юг, желательно на морское побережье. И вот выбор его пал на Балаклаву.

Пожив некоторое время в гостинице, писатель переезжает на Третью улицу, на дачу Ремезова (ныне это ул. Куприна, дом №1). Стараясь сблизиться с местным населением, Куприн неоднократно выходит с рыбаками в море, учится их непростому ремеслу и его, в конце концов, принимают в рыбацкую артель!

И однажды случилось то, что случилось: Куприн настолько пропитывается бесшабашностью, независимостью балаклавских рыбаков, что как-то, будучи подшофе после удачного лова, отправился с компанией своих товарищей из таверны прямиком на телеграф. И оттуда на имя российского императора была отправлена знаменитая дерзкая телеграмма: «Балаклава объявляет себя свободной республикой греческих рыбаковъ. Куприн».

Ответ пришёл практически тут же, но не от Николая II, а от премьер-министра царского правительства: «Когда пьешь – закусывай. Столыпин».

Конечно же, Александр Иванович в этой сумбурной круговерти балаклавской жизни не забывал о главном своем предназначении – литературе. Здесь он создал серию пронзительных, достоверных очерков «Листригоны», точно описывающих тяжелую работу и жизнь настоящих морских рыбаков. Это реальные люди, черноморские греки Юра Паратино, Христо Амбарзаки, Ваня Андруцаки, Коля Констанди и другие, годами рыбачащие в Черном море и принявшие в свое брутальное братство ни черта не боящегося и ставшего своим в доску столичного интеллигента.

Собираясь обосноваться в Балаклаве всерьез и надолго, Куприн даже приобретает участок земли в балке Кефало-Врис. Он уже составил и план дома и сада, раздобыл саженцы плодовых деревьев, уже и нанятые им рабочие готовы были приступить к работам в имении Куприна «Кефало-Вриси», но…

15 ноября 1905 года писатель становится свидетелем жестокой расправы над революционным крейсером «Очаков». В шоке от происшедшего, Куприн пишет очерк «События в Севастополе», в котором осуждает расстрел и сожжение мятежного боевого корабля с сотнями матросов на борту. Он же принимает самое активное участие в сокрытии десяти матросов с «Очакова», спасшихся в Балаклаве: достаёт им гражданскую одежду и уводит на виноградники композитора П. И. Бларамберга (эти события впоследствии были описаны Куприным в рассказе «Гусеница).

Адмирал Чужнин, обвиненный Куприным в убийстве очаковцев в газете «Наша жизнь», в гневе приказывает в течение одних суток выслать писателя из Севастопольского градоначальства, к которому относится Балаклава. Вынужденный подчиниться – за ним приходит полицейский пристав, – Куприн с большим сожалением покидает полюбившийся ему город.

Он не хочет мириться с решением властей и спустя несколько месяцев возвращается в Балаклаву. Но предпринимает попытку снова обосноваться в Балаклаве, его вновь немедленно выселяют из городка. Александру Ивановичу лишь благодаря взятке удаётся задержаться на два часа. Он наскоро обедает в плавучем кафе «Гранд-отеля», эту трапезу Куприн описывает в ироничном стихотворении «В Балаклаву – точно в щёлку в середине сентября…».

Писатель вынужден снова покинуть Балаклаву, как оказывается, уже навсегда.

Но балаклавцы о нем не забыли. В 1994 году балаклавская библиотека №21, что на набережной, была названа библиотекой им. А. И. Куприна. Спустя шесть лет в самом начале улицы Куприна в его честь была открыта мемориальная доска.

А в мае 2009 года и сам Александр Иванович вернулся в любимый город, правда, уже в виде памятника. И навсегда застыл на том месте, где он любил прогуливаться 113 лет назад.


1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru