Сергей Фоменко
Подлётки или байки Усталого пилота
Вася белорус
– Вася, крикни Урааа!!! – просил кто-нибудь из курсантов и Вася, улыбнувшись, орал, как деревенский петух на насесте, громко и голосисто. При этом жилы на его шее надувались, а левое яичко подтягивалось вверх, хотя правое оставалось на месте. Весь взвод взрывался хохотом, который усиливался акустикой большого помещения бани, где так развлекались курсанты раз в неделю.
Все уже забыли, кто впервые обнаружил эту особенность Васиного организма, но почему-то это очень забавляло и веселило этих, по сути, мальчишек, совсем недавно надевших военную форму. Орать в бане пробовали и многие другие, но такого оригинального явления больше не у кого не наблюдалось.
Вася родом был из Белоруссии из простой деревенской семьи. Довольно рослый, белобрысый парень с весёлым нравом и зычным голосом. Из-за этого голоса, абсолютно не имея музыкального слуха, он был сразу назначен взводным запевалой. В армии ведь не обязательно петь правильно, как знаменитый хор Советской армии имени Александрова. Главное, чтобы понравиться комбату, надо было петь громко, иначе из-за топота яловых, начищенных до зеркального блеска, сапог, идущего строевым шагом взвода, он не услышит песню.
Говорил, да и пел Вася с характерным белорусским акцентом, который не с каким другим не перепутаешь, но это только придавало шарму его пению, ведь в это время по всему Союзу гремел вокально-инструментальный ансамбль «Песняры» – Васины земляки.
Песня, в утренней тишине, далеко неслась по всей округе, долетала до Пятихаток, пригородного посёлка, что рядом с училищем, где от этих молодецких голосов, томно потягиваясь, просыпались местные девчонки и, слушая, улыбались, думая о чём-то своём, девичьем…
Стать женой офицера, а тем более лётчика, было мечтой почти всех окрестных девчонок, которые каждую субботу бегали в дом офицеров на танцы, знакомились с курсантами, дружили, а некоторые выходили замуж уже за лйтенантов, после выпуска из училища.
По утрам при разводе на занятия, как только помкомзвода командовал: – Взвоод, запе-вай!!!, – Васе нужно было громко заорать: – В поле за околицей… – И тогда уже весь взвод подхватывал дружным, стройным хором: – На – кра -ю – села, бе – ла – я черё – му – ха пыш – но рас – цве – ла…
Любил Вася и потрепаться, часто рассказывал, что охотиться он начал ещё пацаном, вместе со своим дедом – заядлым охотником. Хвастался, что однажды он даже спас ему жизнь на охоте, а дело было так…
Как-то раз дед подстрелил кабана, такого здорового, лохматого секача, с большими клыками, которыми он мог порвать, как говорили опытные охотники, даже медведя. А кабанам, как заливал Вася, сразу надо отрезать главный признак мужского достоинства, болтающегося между задних ног, чтобы мясо было пригодным в пищу. А если не сделать этого, оно будет иметь неприятный запах и вкус.
Дед, следуя этому правилу, подскочив к лежащему секачу, сжал одной рукой солидное кабанье «хозяйство» и одним махом охотничьим ножом кастрировал бедолагу. Даже в предсмертном состоянии такой дерзости не потерпит ни один мужчина, тем более вожак и отец большого кабаньего семейства.
То ли от боли, то ли от такого непотребного с собой обращения, кабан попытался вскочить. Но рана уже ослабила его силы, он смог только сесть на задницу и повернуть своё оскаленное клыкастое рыло в стороны обидчика, явно намереваясь пойти в атаку.
Дед не заметил, как повис на достаточно высоком суку рядом стоящей берёзы с отрезанными и кровоточащими кабаньими яйцами в руке, кровь с которых стекала на его испуганную физиономию и дальше под ворот рубашки. И тут подбежал запыхавшийся Вася и выстрелом в голову добил секача.
– Вот так и, ё…понский городовой, охотимся, – утираясь от кабаньей крови, только и сказал дед, спрыгнув с дерева.
Когда весной, после теоретического курса с его бесконечными занятиями, самоподготовками, нарядами, разводами, начались полёты, Вася очень быстро начал осваивать лётную программу. Вылетел самостоятельно одним из первых. Дело в том, что он легко сдружился со своим инструктором, который был не намного старше курсантов, на почве охоты. Как оказалось, инструктор тоже был заядлым охотником и, наверное, как и все охотники, тоже был мастером разговорного жанра и не только на тему охоты.
Отлетав положенное количество полётов «по кругу», Вася самым первым был запланирован на ознакомительный полёт с инструктором на сложный пилотаж. Все курсанты ему завидовали, ведь полёты на сложный пилотаж были особым отличием лётчика-истребителя от всех остальных пилотов. Многие из них, например, пилоты гражданской или транспортной авиации, никогда не выполняли фигуры сложного пилотажа. В своё время в гражданскую авиацию даже не брали, ушедших в запас истребителей, видимо боялись, что они и на пассажирском лайнере могут скрутить что-нибудь этакое.
Ну а для курсантов первого курса эти полёты были пределом мечтаний, поэтому Вася ходил гоголем до самого вылета, поглядывая на всех свысока.
Когда «Элка» (так называли учебный самолёт Л-29 чехословацкого производства), с Васей и инструктором порулила на взлётную полосу, все, свободные от полётов курсанты, провожали её завистливыми взглядами, пока она, подобрав шасси после взлёта, не скрылась из виду.
Также с нетерпением все ждали и возвращения самолёта из полёта, чтобы узнать об ощущениях Васи от сложного пилотажа.
Красиво приземлившись точно у посадочного «Т»*, «элка» лихо зарулила на стоянку, зародив у ожидавших неприятные сомнения – по всему было видно, что самолётом управляла опытная рука инструктора, а не курсанта первогодка. Подозрения ещё больше усилились, когда инструктор выскочил из кабины и быстрым шагом направился в «квадрат»**, закуривая на ходу «беломорину»***.
Когда из кабины, с виноватой улыбкой на лице, стал выбираться Вася, все подозрения окружающих подтвердились. Двумя руками, осторожно, как драгоценный сосуд, он держал свою пилотку, чтобы не расплескать то, что в ней находилось. А там находился, уже начавший перевариваться в Васином желудке, стартовый завтрак, состоящий из двух варёных яиц, булочки с маслом и стаканом кофе с молоком. Возле самолёта уже стоял техник с ведром и тряпкой. Васе предстояла генеральная уборка кабины.
После окончания полётов, курсанты из лагерей возвращаются в стены родного училища. Там уже занимались вновь набранные первокурсники ещё не нюхавшие неба.
И часто можно было видеть, как эти новобранцы, раскрыв рот, где-нибудь в курилке, слушали закончившего первый курс «пилотягу», с гордым видом рассказывающего о том, как он лихо выполнял все эти «мёртвые петли», «бочки», «полубочки» и прочие фигуры сложного пилотажа. Вася, правда, не был замечен за этим занятием. Парень он был скромный, совестливый и лишнего болтать не любил.
* посадочное «Т» – место, куда должен приземлиться самолёт при правильном расчёте на посадку, которое обозначали двумя белыми полотнищами в виде буквы Т.
** «квадрат» – место на аэродроме, где отдыхают лётчики между полётами. На полевых аэродромах обычно лавочки под навесом и столиком с телефоном, где сидит дежурный.
*** «беломорина» – популярные в то время папиросы «Беломор».
Сержант Маринина и Метла
Первой авиационной дисциплиной после поступления у нас было парашютно-десантная подготовка (ПДП). Мы изучали парашют, учились его укладывать, учились правильно покидать самолёт, правильно призёмляться на парашюте и всё прочее. И вот наступил день прыжков. Мандраж, как сейчас говорят, был у всех, но мы старались не подавать виду. Подкалывали друг друга, смеялись, дурачились, но когда на нас надели парашюты, примолкли.
И здесь на стартовую площадку подъезжает автобус и из него выходит группа девушек в спортивной форме и тоже с парашютами. Оказывается наши отцы командиры, не знаю специально или нет, решили вместе с нами провести тренировочные прыжки женской сборной училища по парашютному спорту. В каждый вылет с курсантами сажали четырёх девушек, а по правилам безопасности выброска парашютистов производилась по весу, сначала самые тяжёлые. Девушки, конечно же, были легче нас, да и парашюты спортивные были тоже намного легче наших учебных «дубов».
Это так называли парашюты, потому что они имели обозначение Д-1 и ещё потому, что им невозможно было управлять. Получалось, что нам, курсантам, надо было выпрыгивать перед спортсменками, попробуй тут не выпрыгни, засмеют.
Когда нашу команду для посадки в самолёт выстроили для проверки экипировки, к нам пристроились и четыре девушки. «Они, что с нами будут прыгать» – с немым вопросом в глазах переглядывались курсанты. Не знаю специально ли посадили девушек с нами, перворазниками, в один залёт или нет, но понятно, что стыдно трухнуть с прыжком перед девчонками. Когда сели в салон и пошли на взлет на нас пахнуло женскими духами, девушки и на прыжки не забыли надушиться. Выброска парашютистов происходит по весу, сначала самые тяжёлые, потом полегче. Понятно, что девушки сидели в начале салона, а мы в конце, перед дверью.
У меня был не только первый прыжок с парашютом, но и первый полёт на самолёте, так что можно понять моё состояние. У ребят тоже были не очень радостные лица, а девчонки смотрели на нас с интересом и улыбались. Им-то было не впервой, вот и похихикивали, перешептываясь между собой. Пока набирали высоту было ещё ничего, но когда инструктор открыл дверь в бездну и выглянул, чтобы посмотреть где «крест», сделалось как-то не по себе, в голове был какой-то сумбур.
Я сидел напротив двери, смотрел в эту бездну, было страшно и, в то же время понимал, что не выпрыгнуть никак нельзя. Когда заревела сирена, и нам приказали встать, сердце стало биться где-то внизу о каблук яловых сапог. По команде первые ринулись в эту бездну, инструктор успевал только придерживать, чтобы обеспечить интервал. Это как в атаку на пулемёты, лучше сразу, а то потом можно и не встать.
Казалось время остановилось, парашют не раскрывается слишком долго, но когда он раскрылся, наступила такая благодать, что хотелось орать, и мы орали, потом осознав, что ничего страшного не случилось, мозги стали соображать, а руки делать то, что учили. Эйфория продлилась не долго, быстро приближалась земля, и надо было готовиться к встрече с ней. Обхватив лямки руками, развернулся по ветру, сжал ноги вместе и приготовился.
Удар был настолько ощутимый, что аж охнул. Парашют потащил вперёд, упал на бок, как учили, погасил купол, лёг на спину и тут нахлынула вторая волна эйфории. Так бы и лежал и смотрел в небо, а в небе, спускаясь по спирали, летел разноцветный, похожий на матрас, парашют с девушкой в знакомом красном шлеме. Она плавно приземлилась совсем рядом, немного пробежала, устояв на ногах.
– Эй, курсант, чего лежишь, у тебя всё нормально, – подбежала она ко мне.
Я смотрел на неё и улыбался как дурак, захотелось её обнять, да не только её, а весь мир.
– Чего лежишь, вставай, собирай парашют, – увидев мою улыбку, успокоилась она.
К нам уже ехала «санитарка».
– Тебя как зовут, лежебока.
– Гена, а тебя.
– Не тебя, а Вас, товарищ курсант Гена, Сержант Маринина.
Из подъехавшей санитарки выскочил боец-фельдшер из санчасти:
– У вас всё нормально?
– Да нормально, нормально, курсант просто полежать захотел, отдохнуть, – покосилась на меня сержант Маринина.
Я уже собрал в охапку парашют и стоял с ним, глупо улыбаясь.
– Давай в УАЗик, курсант Гена, мне ещё на один залёт успеть надо.
Ну вот хоть подвезут подумал я, глядя из окна санитарки как наши плетутся с парашютами к квадрату.
– А что вы делаете сегодня вечером, товарищ сержант? – осмелился я спросить. Уж очень мне понравилась, эта голубоглазая блондинка, когда сняла свой красный шлем, тряхнув волосами. Она громко засмеялась, так что даже солдат-фельдшер, сидевший на переднем сиденье, обернулся, и ничего не ответила.
Когда подъехали на место старта, она быстро надела другой парашют и пошла к уже подрулившему самолёту, где строилась следующая группа курсантов для прыжка.
– Чего рот разинул, курсант, давай складывай парашют в сумку и готовься к следующему прыжку, – прикрикнул на меня преподаватель по ПДП, тоже не упустивший случая попрыгать…
На второй прыжок я шёл уже с меньшим волнением. И впоследствии, на всех прыжках, страшнее всего было сделать первый прыжок, а второй уже психологически значительно легче. Может и правда выделяется какой-то гормон радости, как говорят некоторые знатоки, который и помогает преодолеть страх.
После прыжков больше никаких занятий в этот день не было. Мы сдали лётное обмундирование, которое нам выдали только на прыжки, сходили в столовую на обед и отправились на самоподготовку в УЛО (учебно-лётный отдел). На самоподготовке всё живо продолжали обсуждать состоявшиеся прыжки, а у меня из головы не выходила сержант Маринина. Так и промечтал до самого ужина.
А после ужина нас погнали на уборку территории. Та каштановая аллея, которая была украшением территории училища, осенью доставляла немало хлопот курсантам. Опавшие листья лежали сплошным ковром, и обычной уборки по утрам было недостаточно, поэтому убирали и утром, и вечером. Вечером даже было интереснее. Аллея проходила через жилую территорию, где вечерами гуляли люди, девчонки из офицерских семей и курсанты старших курсов. Да и из ближайших к училищу районов иногда проникали девушки, как мы позже узнали, чем нибудь «подкупив» бойцов, дежуривших на КПП. Нас же первокурсников никуда ещё не пускали, по территории или строем, или бегом, поэтому помахать метлой и посмотреть на людей, гуляющих по аллее, было даже приятно.
– Курсант Метла, чего замер, мети Метла, придёт пора… – если бы ещё не эти сержанты, ох и гоняют они нас. Сержанты поступили в училище со срочной службы и их поставили командирами классных отделений, а старшиной роты был старший сержант, который поступил уже после службы. Говорили, что он отслужил два года на Кубе. Ох, и строгий, ему лучше не попадаться и фамилия у него – Мороз. А у меня Метла, Гена Метла. Вот такая простая белорусская фамилия. Я то уже привык, а некоторых веселит.
Мы убирали не только центральную аллею, но и, так называемую, «38 параллель». Это тоже аллея, только поменьше и проходила она под девяносто градусов к центральной. Вела к воротам, которые выходили на то самое поле, на котором мы прыгали с парашютом. Ворота эти были постоянно закрыты, там даже КПП не было, открывали их по необходимости. А так называлась эта аллея, как нам рассказали, потому, что в училище работали на кафедрах или в других местах, уйдя с лётной работы уже по возрасту, бывшие лётчики, которые участвовали в войне в Корее в 50-х годах. Они её так и назвали, так как она разделяла служебную и жилую территории училища, также как настоящая 38 параллель разделяла территории южной и северной Кореи.
Вот на этой самой параллели, я и увидел сержанта Маринину. Она прогуливалась под ручку с курсантом в длинной, как у Дзержинского, шинели, с четырьмя нашивками на рукаве. Она то, конечно, была не в шинели, а в коротком осеннем пальтишке и в красной, как и парашютный шлем, вязаной шапочке. Они дефилировали по аллее, о чём-то мило беседуя. Она часто улыбалась, заглядывая снизу вверх курсанту в глаза. Увидев меня, застывшего с метлой «к ноге», как солдат на посту, стрельнула своими голубыми глазками, всем своим видом показывая, что мы не знакомы.
Конечно, четвертый курс, куда мне, желторотому.
– Курсант Метла, ты чего опять замер? – Рявкнул сержант Петухов, наш командир отделения, подходя сзади и сильно врезал мне кулаком по ягодице.
Вздрогнув от неожиданности, я услышал заливистый смех сержанта Марининой, как тогда в санитарке. Глянул им вслед, но они шли дальше, продолжая беседовать о чём-то своём.