Сергей Донской
Конь в пальто
4
– Я тут, – шутливо доложил Жека, когда дверь захлопнулась за вошедшим, – в целости и сохранности, как и ваши фамильные драгоценности, сэр. Но, охраняя их, ваш верный страж едва не умер от скуки и жажды.
– Дело поправимое, – откликнулся запыхавшийся и слегка протрезвевший на свежем воздухе Борис. – Вполне даже приличная водочка в магазине обнаружилась.
Ему было неловко, что, уходя, он действительно запер гостя на замок. Такой приличный молодой человек, остроумный даже. Подумав, Борис с неожиданной щедростью предложил гостю угоститься пельменями, которых и ему одному хватало еле-еле. Тот не отказался, благосклонно кивнул. В результате на столе образовалась вполне приличная закуска, под которую было не грех и «отравиться», как привычно предложил гость. Тут же влили в себя по первой.
– Ты почему плащ не снимаешь? – поинтересовался Борис, перемалывая зубами пельмешек, завернутый в подсоленную дольку лимона. – Спешишь?
– Да нет. Время пока есть. Немного, но есть.
– Завидую тебе, – признался Борис. – Ты сравнительно молод, уверен в своих силах, задорен. Не то что я. Как сказано в притчах: «Веселое сердце делает лицо веселым, а при сердечной скорби дух унывает».
– А у меня, значит, лицо веселое?
– Вполне.
– Так ты о плохом не думай, вот и тоже развеселишься. Лично я веселюсь не потому, что на душе радостно, а потому, что некую высшую механику понял. Некому молиться, Боря. И не перед кем отчитываться. Ни добра нет, ни зла. Зверь свежатинку раздобыл – это хорошо, ему хорошо. А кроликам, которых он сожрал, плохо.
– Какие еще кролики? – возмущенно воскликнул Борис, воспитанный на псевдомистической литературе и любивший порассуждать о космической гармонии. – При чем здесь какие-то кролики?
– Когда-нибудь поймешь, – пообещал Жека. – Позже. А пока давай лучше отравимся.
Несколько озадаченный неожиданным красноречием собеседника, Борис попытался присмотреться к нему получше. И, сфокусировав слегка туманный взор, понял, что подсознательно обеспокоило его: отстраненное, даже отчужденное выражение Жекиного лица. Словно он только прикидывался бесшабашным выпивохой, а сам все время что-то обдумывал, что-то не очень хорошее.
Проглотив водку, Борис нанизал на вилку три пельменя, отправил их в рот и хитро посмотрел на гостя:
– О чем задумался, Женя? Только честно.
– Честно? О деньгах. Мне очень нужны деньги, Боря!
Ну разумеется! Деньги! У тех, кто не располагает ими в достаточном количестве, всегда бродят мрачные мысли в голове. Это Борис отлично усвоил на собственной, так сказать, шкуре. Расслабился, загнал за щеку мешающий комок теста с мясцом и подхватил животрепещущую тему. Его страстная, обличительная речь очень напоминала выступление на былых демократических митингах. Жека заскучал. Он не переносил ораторскую патетику и презирал стада баранов, устремляющиеся за каждым, кто блеет громче остальных.
– …э-э… процветает олигархия… э-э… коррупция… в то время, как мы, честные, умные, но совестливые люди, подобно нищим, просим у продажной системы подаяния! – пылко закончил Борис свою невнятную тираду. Переводя дух, проглотил все-таки пельмень, выпил водки, снова закусил, снова наполнил стопку.
«Прожорливый кролик, – подумал Жека. – Глупый, жадный зверек. За окном уже темно, за окном рыскают хищники, а кролик не спит, кролик кушает и попутно обсуждает вопросы государственного устройства».
Сходство с грызуном еще больше усилилось, когда Борис принялся мелко жевать лимонную корочку, скукожив лицо и страдальчески полуприкрыв глаза. Набьет брюхо, по-быстренькому оттрахает свою жирную крольчиху и отправится просить у государства подаяние, робко протянув лапку в окошечко кассы.
– Ты не нищий, Боря, – медленно произнес Жека с непонятной улыбочкой на губах. – Нищий, по своей сути, свободный человек. А ты – раб! Раб обстоятельств. Страстей. Привычек. Всего, от чего ты зависишь.
– А ты, можно подумать, не зависишь? – запальчиво возразил собеседник.
Жека посмотрел ему прямо в глаза, расширившиеся за линзами очков, и отчеканил:
– Почти нет. Я мало от кого и от чего завишу в последнее время. Скажу тебе больше, как человеку симпатичному и случайному. Я полностью освободился от всяких предрассудков. Если мне попадется старая жирная баба, скажем, базарная торговка, прячущая деньги в чулке, я убью ее и возьму эти деньги. А ты?
В наступившей тишине можно было расслышать, как булькнули две порции водки, почти одновременно отправившиеся в пищеводы обоих мужчин. С кажущимся безразличием Жека лениво гонял пельмень по промасленной тарелке, а сам напряженно ожидал ответной реакции хозяина квартиры. Тот не встал и не указал гостю на дверь, не возмутился, что было уже неплохо. Борис лишь облизывал влажные губы и шумно дышал. Но это, возможно, было вызвано незакушенной водкой, проглоченной одновременно с наживкой. Клюнет? Если да, то останется поводить его немного за нос и подсечь.
– Ты на что намекаешь? – почему-то шепотом спросил Борис.
Сколько бессонных ночных часов провел он в постели, обдумывая, как бы половчее изменить свою судьбу! Он не мечтал о сказочном богатстве. Для полного счастья ему требовалось не так уж и много: вкусненькие нарезки, выдержанный коньячок, тугенькие девочки раз в месяц. И книги, книги – сейчас так много интереснейших изданий. Долгими одинокими вечерами он листал бы дорогие фолианты, впитывая в себя мудрость веков, а над ухом не зудел бы раздраженный голос супруги, который временами становился таким невыносимо пронзительным!
В своих грезах Борис никогда не доходил до убийства. Ирина погибала сама. Например, ее сбивала машина. Или лучше трамвай, чтобы наверняка. Он одевался в траур, плакал над могилой, а потом, сантиметр за сантиметром, обшаривал квартиру и находил спрятанные деньги. Честно говоря, при живой супруге его поискам не доставало целеустремленности. Она все равно не позволила бы Борису воспользоваться этими деньгами по его усмотрению. А вот в случае ее отсутствия, в случае безвременного исчезновения…
– Так на что ты намекаешь? – повторил он свой зависший в воздухе вопрос. – Что за старая жирная баба?
– Да ты все прекрасно понял. А что? Прогонишь? Или все же допьем водочку?
– Сиди-сиди! – всполошился Борис. – Погоди. Дело в том, что…
В припадке пьяной откровенности Борис признался гостю, что завидует его решимости и сожалеет, что сам не способен на радикальные меры. Ирина – ошибка его молодости. Вздорная баба. Именно старая, именно жирная.
Описывая свое отношение к ней, Борис говорил все более путано, приводя зачем-то перевранные цитаты из Ницше, выворачивая душу наизнанку, как будто не малознакомый парень перед ним сидел, а Зигмунд Фрейд собственной персоной. Припомнил, кстати, как однажды взял фотографию жены да и выколол ей ножницами глаза, а потом еще пририсовал фломастером клюв вместо носа.
– Клюв? – изумился Жека. – Зачем клюв?
– Сам не знаю, – признался Борис. – Она мне гусыню напоминает. Глупую, самодовольную птицу. Ходит по дому вразвалочку и командует: «Борюсик – туда! Борюсик – сюда!»
– Борюсик? – восхищенно переспросил Жека. – И ты отзываешься? Терпишь?
Чем сильнее задеть человека за живое, тем легче повести его в нужном направлении, заставить лезть в воду там, где нет никакого броду.
– Я терплю ее вот уже двадцать три года! – трагически объявил Борис.
– Ну и дурак. Вместо того, чтобы шаманствовать над фотографией, давно бы избавился от нее, и всех делов!
– Идеальные убийства бывают только в детективах, – горько вздохнул Борис, поставил на стол поднятую рюмку и преувеличенно твердой походкой направился к ожившему телефону.
Наблюдая за ним, Жека прикидывал: не перебрал ли господин психоаналитик, не назюзюкался ли сверх меры? Нет, решил он, в самый раз. Воспринимает действительность адекватно, а пьяный кураж помогает ему преодолеть излишнюю щепетильность.
– Понятно, – бубнил Борис в телефонную трубку. – Да я не скучаю… Выпили немного… Эй! Ира! Ира!.. Стерва!.. Чтоб ты сдохла!
И хотя последние слова Борюсик бросил явно в пустоту, было ясно, что гипнотический сеанс по превращению кролика в кровожадного зверька закончился успешно.
5
– Их величество задерживаются! – саркастически доложил Борис, возвращаясь к наполненной рюмке.
Потом он снова завел свою тягомотину про нелегкое житье-бытье, а Жека, пропуская бесполезную информацию мимо ушей, думал.
Было бы крайне глупо попытаться оглушить хозяина и броситься рыться по сусекам. Если не удастся свалить его с первого удара, то потом будет очень трудно совладать со здоровым пьяным мужиком, который способен если не дать решительный отпор, то сопротивляться, ронять на пол различные предметы и истошно голосить.
Не глушить, а подпоить посильнее и предложить поискать тайник вместе? Только на кой хрен Борюсику нужен для этого посторонний? Из христианского желания поделиться с ближним? Смешно. Посторонний требовался этому эрудированному борову только в том случае, если он действительно хотел избавиться от жены – чужими руками. А он хотел, он уже внутренне был готов к этому.
До появления на горизонте Жеки супруги Славины годами упирались лбами, но абсолютного перевеса не имел ни один, ни другой. При этом каждый из них сохранял наиболее удобную для себя позицию. Ирина зарабатывала хорошие деньги, некоторую часть их тратила на Борюсика, а за это получала право попрекать его куском хлеба и жить в свое полное удовольствие, не слишком заботясь о конспирации своих шашней. Борюсик при этом морально страдал, но сытно ел, сладко спал и искать какую-нибудь старшего научного сотрудника не порывался.
Ирина не воспринимала мужа всерьез. Она полагала, что достаточно скрывать от него свои кровные тысячи, а больше никакой другой угрозы Борюсик собой не представляет. Разве догадывалась она, что пропажа одной-двух бумажек из долларовой пачки – не самая большая беда? Борюсик никогда бы не осмелился взять больше, а уличенный, ползал бы на коленях, вымаливая прощение. Но, лишенный возможности пощупать, понюхать и полизать воплощение семейного благополучия, он оказался по другую сторону баррикады. По ту сторону, где униженные и оскорбленные вынашивают планы о справедливом перераспределении собственности. Ирина даже не подозревала, какой опасный враг завелся рядом. Отзывается на забавную кличку Борюсик, выпрашивает вкусненькое, изредка ластится. А теперь вот привел в ее дом подозрительного незнакомца, выбалтывает ему семейные тайны, и язык у него – как помело…
– Я ее ненавижу, – глухо вещал Борюсик, с хрустом перебирая суставы волосатых пальцев. – За лживость ненавижу, за подлость, за скупость. Все лучшее, что было заложено во мне природой, растоптала эта тварь. Это моя трагедия, Женя, не надо улыбаться…
– Ты сам придумал трагедию, – спокойно ответил гость, не до конца сгоняя ухмылку с лица. – Все можно решить одним махом. Стоит лишь еще разок сыграть со своей женушкой в вашу любимую игру под названием «Я-Изнасилую-Тебя-Дорогая». Начало стандартное: стульчик, веревочка… Победитель получает все!
Борюсик поперхнулся водкой, натужно закашлялся и бросил быстрый взгляд на тумбочку с видеотекой. В считанные секунды его глаза преисполнились страшной догадкой, затем – обличительным гневом, молча выплеснутым на Жеку, который, впрочем, встретил яростный взгляд с самым непринужденным видом:
– Я не нарочно, честное слово. И сразу выключил.
– Зачем? Ты? Взял? Эту? Кассету? – драматически вскричал Борюсик, все сильнее раздуваясь с каждым произнесенным словом. – Как ты посмел?!
Жека зевнул, прежде чем сказать:
– Тебя волнуют деньги или кассета? Получишь и то, и другое, только не мельтеши!.. Да сядь ты, сядь! И послушай меня. Твои причуды – твое личное дело, у каждого свои отклонения. Но это – прекрасный повод затеять финальную игру. С суперпризом… Итак…
По мере того, как Жекины рассуждения выстраивались в логическую цепочку, холодная враждебность в стеклянных глазах Борюсика постепенно таяла, уступая место здоровому человеческому любопытству. Звучал детективный сюжет очень даже убедительно.
Приступ неуемной утренней похоти. Шелковый шнур. Перчатки, желательно резиновые. А еще кляп, лучше даже скотч. Мычать и дергаться жертва начнет только потом. Сначала она решит, что партнер просто немножечко заигрался, увлекся.
Рабочий день начинается у Бориса в девять? А если он опоздает на час-полтора, ничего страшного? Ничего. Отлично. Связав супругу, он, вместо того, чтобы заниматься с ней всякими глупостями, собирается и чинно шествует в институт. В спальне перед уходом включается уютное бра – днем его свет с улицы незаметен, а вечером эта деталь пригодится. Ключи от входной двери забываются дома, а сама дверь на замок не захлопывается – Жека сделает это позже. Почему? А потому, что он нанесет покинутой супруге Бориса краткий неофициальный визит. Скажем, минут через сорок после ухода Бориса, когда тот доберется до НИИ и вольется в свой дружный трудовой коллектив. С этого момента он должен постоянно находиться на глазах у сотрудников, даже у писсуара. Потому что в это время развернутся главные события, а позже судебно-медицинская экспертиза легко установит момент наступления смерти гражданки Славиной…
– Смерти! – не произнес, а выдохнул обреченно Борюсик.
– Ты не бледней, это лишнее. Пока что все живы-здоровы. Да и завтра ты останешься в стороне.
Борюсик проглотил сорокаградусную, как воду, откликнулся унылым эхом:
– Завтра…
– Завтра или никогда! – усилил нажим Жека. – Принцип всех победителей. А вариант беспроигрышный, сам посуди. У тебя будет алиби, самое настоящее, не фальсифицированное. Когда я войду сюда, ты будешь находиться среди своих сотрудников чистенький и невинный, как дитя. В это время я… Ну ладно, ты человек впечатлительный, так что подробности я опускаю… В общем, место преступления будет выглядеть так, словно на квартиру совершили налет. Дело житейское, как говорил Карлсон. Вот пусть менты и ищут грабителей. – Заметив, как морщины на высоком челе Борюсика переплетаются в причудливый знак нежелания объясняться с милицией, Жека твердо добавил: – Ну, без этого никак не обойтись. Допросят, а как же без этого? Но у тебя будет железное алиби? Я, уходя, дверь захлопну. Ты возвращайся вечерком, трезвонь, стучи! В окошке-то свет горит! Или жена любовника прячет, или что-то нехорошее с ней приключилось, верно? Она тебе открыть, как ты понимаешь, не сможет. Зови на подмогу соседей, ломайте дверь…
– Соседи зачем?
– Чтобы были. Пусть собственными глазами увидят и запомнят потрясенного горем мужа. Лишние свидетели не помешают. Они же и милицию вызовут – у них это естественнее получится, не находишь? Ты, главное, не дрейфь. Ведь ты действительно не грабил, не убивал. В момент совершения преступления чаи с сотрудниками гонял или анекдоты травил. В общем, когда уходил на работу, супруга, цветущая и здоровая, порхала по квартире. А когда вернулся, она, бледная и холодная, сидела на стуле. На все вопросы тверди: нет, не знаю, не имею представления. Побольше надрыва – это у вас, людей творческих профессий, хорошо получается. Изображай убитого несчастьем супруга, слезу подпусти. Как только следователь окажется на расстоянии вытянутой руки, цепляйся за него и пускай сопли прямо ему на костюм. Ему это быстро надоест, и через пару дней он сам начнет от тебя бегать. Только не забывай потом раз в неделю выступать с требованиями найти и покарать преступников. Чем сильнее ментов достанешь, тем скорее дело закроют, навесят на кого-нибудь.
Жека слушал свою речь как бы со стороны и дивился тому, как убедительно звучит его голос. Словно он годами только тем и занимался, что инсценировал ограбления. И Борюсик, похоже, твердо уверовал в это после того, как инструкция с новыми подробностями была продиктована по второму разу.
– Допустим, я согласен… допустим, – медленно заговорил он, поднимая на Жеку воспаленные спиртным и нравственными муками глаза. – А деньги?
– Вот это вопрос не мальчика, но мужа! Если только они существуют в природе, то ты их отыщешь. Делить станем фифти-фифти. Разумеется, не в первый же день, когда по квартире будут шастать посторонние. Для них не было никаких сбережений, не было и все тут! Иначе всплывет совершенно ненужный корыстный мотив, из-за которого менты станут землю рыть. Согласен?
Борюсик упрямо наклонил голову, смотрел уже поверх очков, исподлобья.
– А вдруг ты сам полезешь искать? Найдешь деньги и сбежишь с ними! Почему я должен тебе верить?
Жека как можно равнодушнее сказал:
– На то есть две причины. Первая: поскольку ты до сих пор не знаешь, где хранятся капиталы супруги, найти их не так-то просто, а я не собираюсь в квартире с трупом задерживаться надолго. Теперь вторая: если бы я надеялся справиться самостоятельно, я бы так и поступил. Обрати внимание, мы просидели с тобой за одним столом целый вечер, а я не проломил тебе голову бутылкой. И знаешь почему? Потому что у тебя гораздо больше шансов отыскать деньги. Кстати, на сколько тысчонок мы можем рассчитывать, по твоим прикидкам?
Растерянный Борюсик посмотрел на массивную бутылку из-под шампанского, машинально потрогал голову: цела. Убрал пустую емкость со стола, от греха подальше. Неприветливо буркнул:
– Не меньше десяти. Но, наверное, раза в два-три больше.
Жека удовлетворенно кивнул: «годится», и встал, сунув руки в карманы плаща. Борюсик последовал его примеру. Переговоры вступили в завершающую фазу.
– Смотри не ошибись, когда станешь мою долю отсчитывать, – будничным тоном напомнил Жека. – Мне остается лишь полагаться на твою порядочность.
– А я? Ты предлагаешь мне довериться первому встречному…
– Правильно. Риск существует. Ты мог ошибиться, и никаких денег нет. Или лежат они не дома, а на каком-нибудь банковском счету. Где гарантии того, что это не так, Боря? И где гарантии, что ты не вздумаешь меня сдать, чтобы остаться единственным претендентом на кубышку убиенной мной Ирины… Как ее по батюшке?
– Дмитриевна, – буркнул Борюсик.
– …Ирины Дмитриевны. Так что рискую в основном один я. Но я готов рискнуть. Человек ты умный, понятливый, вряд ли решишься меня подставить. Мы ведь в одной связке, Боря, в одной опасной связке. В Уголовном кодексе это называется преступный сговор, за который сроки набавляют чуть ли не вдвое. Вывод: самое лучшее – обоим держать слово и язык за зубами. Поделили и разбежались. Ну? По рукам? Или выпьем водочки на посошок и попрощаемся навсегда?
– Когда я увижу тебя снова? – вопросом на вопрос откликнулся Борюсик, заметно осунувшийся за минувший час.
– Если завтра утром дверь окажется гостеприимно открытой, то дня через три, когда шум поуляжется. Думаю, ты к этому времени со своей задачей справишься.
Борюсик кивнул:
– Ладно, я согласен. Но учти, если что не так – я неожиданно вспомню, что напросился ко мне в гости любопытный мужчина запоминающейся внешности. И сообщу о своих подозрениях следствию. Никакого преступного сговора не было. Потом не обессудь.
– А ты еще тот жук! – восхитился Жека.
На что Борюсик с достоинством наклонил голову. Хотя, возможно, он просто спрятал от собеседника глаза, прежде чем сказать:
– Тебе пора, Женя. Но удачи я тебе желать не стану.
На том и расстались.
6
Приговоренную к смерти Ирину Дмитриевну не охватила беспричинная тоска, ее грудь не сдавил тяжкий обруч предчувствия беды, внутренний голос не заверещал в панике: «Караул! Убивают!» Более того, женщина, входившая в чужие планы только мертвой, выглядела накануне трагических событий как раз очень оживленной и энергичной.
Бросив телефонную трубку, она тут же постаралась забыть о муже, оставшемся на другом конце провода. И уж совсем забылась она, когда в кабинете возникли сыны гор, мягко, почти бесшумно ступая по полу подошвами своих кожаных мокасин. Все трое носили черные немнущиеся штаны из переливающейся ткани, замшевые тулупчики и золотые коронки на зубах. Натуральные же зубы, если и не были белоснежными, то казались таковыми, проглядывая сквозь заросли проросшей щетины.
Ласкательно-уменьшительное «Ирочка» они по-прежнему произносили как «дырочка» – через букву «ы», и это приятно будоражило. Гомоня, гости обступили стол, на который был выложен пакет с деньгами. Содержимое было молниеносно распотрошено в шесть рук и превращено в три пропорциональные денежные кучи. От сладостной истомы и мелькания пересчитываемых купюр у Ирины Дмитриевны голова пошла кругом. Несколько горячих мужчин и много-много денег! И то был не сон!
Когда наличность опять перекочевала в пакет, головокружение у нее прекратилось так резко, словно кто-то остановил веселую карусель, жульническим образом прервав аттракцион на середине. Сыны гор, неся возбужденную тарабарщину на своем наречии, направлялись к двери, явно рассчитывая отделаться от Ирины Дмитриевны цветистыми заверениями в вечной любви и дружбе.
– Эй! – возмутилась она. – С вас причитается!
– Что ты гаварышь, женьчина? Твой ынтерес был в цену заложен, зачем абижаишь?
– А банкет? – обиженно напомнила она.
Троица нетерпеливо загарцевала у выхода:
– В другой раз, слушай, да? Оч-чинь спешим. Ызвини, Ырочка.
– Другого раза не будет! – отчеканила она, оскорбленно воротя лицом. – В другой раз будете сами жрать свои гнилые мандарины. На рынок больше и не суйтесь даже!
С этими словами Ирина Дмитриевна подошла к зарешеченному окошку, кожей ощущая замешательство в рядах джигитов за своей спиной. Как она и надеялась, они капитулировали.
– Ырочка, красавыца, – окликнули ее после трехминутного клекотания залетные орлы. – Адын только астанэтся, да? Дэл еще много, мамой клянемся!
Она обернулась и наградила гостей взглядом смилостивившейся императрицы. Подталкиваемый собратьями, Гурам-Гиви покорно плыл ей в руки, улыбаясь с такой же отчаянной решимостью, как его далекий пращур в тигровой шкуре, собирающийся вступить врукопашную с барсом.
– Годится, – согласилась Ирина Дмитриевна. – Вы, я вижу, без шампанского заявились, но я баба запасливая. И выпить найдется, и закусить… До свиданья, мальчики. Заглядывайте, если что… А ты присаживайся, Гурамчик, не стесняйся…
– Я Гиви! – гордо поправил он, но приглашением воспользовался и стал наблюдать, как оживившаяся хозяйка мечет на стол консервированные деликатесы.
Спиртное распивали под такие умопомрачительные тосты, что у Ирины Дмитриевны снова закружилась голова, приводя мысли и страсти в подобие бурлящего водоворота. Разомлела она, истаяла прямо-таки до молоденькой Ирочки, благосклонности которой домогается страс-с-стный южный ухажер. Ей мнилось, что темно-ореховые глаза Гиви глядят на нее с грустным вожделением голодного Кикабидзе. Или Шеварднадзе. Может быть, даже Валерия Меладзе, чье гладкое лицо бериевского потомка она всегда выделяла в общем телехороводе. «Девушка из вы-ы-сшего об-щест-ва…» Ах, ах! Хотелось быть очаровательной, дерзкой, игривой!
– Царица Тамара красивая? – допытывалась Ирочка со все возрастающей хмельной настойчивостью. – Красивее принцессы Дианы?
Гиви напряженно улыбнулся и произнес тост за хозяйку кабинета, самую красивую из всех встречавшихся ему женщин.
– Ты тоже ничего, видный мужчина, – одобрила Ирочка. – И не носатый совсем… Ты черкес или осетин? Или арык… нет, абрек?
В этих немногих известных ей экзотических словах чудилась чарующая музыка гор, и она никак не могла понять, отчего Гиви все морщится, словно от приступа большой или малой нужды. Пришло время расшевелить его немного. Ирочка перебралась поближе к гостю, устроилась рядышком на диване.
– А что мы курим, ну-ка? «Кэмел»? А я думала, что все урюки… абреки курят «Казбек». Скачут, жеребцы такие, в бурках, объезжая свои гаремы… У тебя сколько жен?
– Адна!
Гиви величаво изогнул бровь, напыжился.
– Смотри, обидчивый какой! – умилилась Ирочка. – Джугашвили какой! Вылитый абрек! Скажи: зарэжу – абреки так всегда говорят. Скажи! И пронзи меня кинжалом прямо в сердце!
В театральном порыве она рванула платье, и кнопки послушно разошлись в стороны, приглашая кавалера немедленно заняться поисками Ирочкиного сердечка, бешено колотящегося под одной из обнажившихся грудей.
И… Наступила внезапная тишина. Заливаясь удушливым багрянцем, администратор рынка Ирина Дмитриевна Славина принялась неуклюже натягивать полы платья на вяло провисший бюст, взывающий к состраданию сразу всеми своими прожилками. Она все поняла по расширившимся глазам Гиви. Так не смотрят на полуобнаженных дам. Так смотрят на дохлую лягушку, подложенную на блюдо вместо обещанного десерта.
Праздника для души и тела не получилось, сплошной стыд и срам.
Вот почему Ирина Дмитриевна возвратилась домой не так поздно, как предполагала. Вот почему на следующее утро она очутилась у зеркала, пытаясь взглянуть на себя чужими глазами. Взглянула. И ужаснулась.
Очень скоро, ужасаясь неизмеримо сильнее, она оказалась на проклятом стуле, связанная по рукам и ногам.
