Сергей Брилёв
Разведка. «Иван» наоборот: взаимодействие спецслужб Москвы и Лондона в 1942—1944 гг.
Гомес от НКВД в Англии?
Почему же в самый разгар войны Агустин Гомес перешел из выпускников спецшколы Коминтерна в студенты-энергетики и массовики-затейники? Этот факт одновременно и объясняет, и делает еще более странным справка, подготовленная о нём в августе 1943 г.: «У него большие возможности для военного дела, но он больше выделяется как политизированный молодой человек […] Он хороший спортсмен и у него очень хорошая физическая подготовка»[187].
Другие – такие же, как он, – действительно были востребованы. Например, футболист-«совиспанец» Руперто Сагасти рассказывал, что воевал в составе знаменитого интернационального отряда Отдельной мотострелковой бригады НКВД, которую в основном составляли спортсмены[188]. А 3 октября 1942 г. Русская секция SOE получила из Москвы сообщение о том, что НКВД отправляет через Британию группу из трёх испанцев. В Британию эта группа прибыла 17 июня 1943 г.[189]
Был ли в этой группе Гомес? Нетерпеливый читатель может сразу перелистать эту книгу и прочесть последнюю главу. Для остальных пока сохраним интригу.
Глава III
Операция «Кнуты»
За исключением загадочного агента «Кедрова», который в 1942 г. летел в Британию вместе с руководителем миссии связи SOE в СССР Джорджем А. Хиллом через Ближний Восток[190], все остальные известные «ледорубы» переправлялись из Советского Союза в Соединённое Королевство морем, возвратными рейсами Северных конвоев (в Англии говорят «Арктических»). Ранее мы называли такие рейсы «порожними», но в этой главе самих себя поправим: ведь помимо «ледорубов», из СССР к союзникам шли и так называемые «насыпные грузы». То были хром, марганец, золото, платина[191] и, конечно, лес.
«Ледорубам», прибывшим в Архангельск в августе-сентябре 1942 г., Дж. Хилл дал коллективное название… «кнуты». Цитата: «Я полагаю вполне вероятным, что [они] были использованы обеими сторонами, как своего рода кнуты»[192]. Что за странная формулировка? Кнуты, чтобы хлестать кого?
До сих в контексте операции «Ледоруб» об этом конфликте упоминалось лишь вскользь: мол, представитель Наркомата иностранных дел СССР в Архангельске Красильников что-то там такое не поделил с британским Королевским флотом, из-за чего под вопросом оказались выгрузка в СССР британского военно-медицинского персонала и отправка в Британию советских разведчиков[193]. Однако на самом деле то была целая сага, строфы в которую дописывали сочинители с обеих сторон!
В анналах SOE операции «Кнуты» нет. Но она – была.
«Ядовито ненавидел»
…Находясь в августе 1942 г. в краткосрочной командировке в Лондоне, Хилл получил от своего начальства в SOE заверения в том, что отныне советским коллегам будет предоставлено «лучшее обслуживание»[194] – после всех проблем, которые сопровождали взаимодействие с НКВД на начальном этапе (о чём мы писали в предыдущей книге). Но не всё зависело от самих спецслужб. Свою роль в событиях 1942 г. сыграли военные и дипломаты.
Начнём с британских. При посещении Архангельска в конце 1942 г. Хилл, по его словам, имел непростую беседу со своим родственником капитаном Маундом, который пришёл туда на одном из кораблей Королевского флота:
«Ему не нравились русские, он ядовито ненавидел Архангельск и не желал сотрудничать с советским ВМФ.
– Не нужны нам в Англии эти коммунистические бастарды, – жёстко сказал он мне.
– Смотри, Маунд, – сказал я. – В этом вопросе я чувствую то же, что ты. Но ты, похоже, забыл, что Черчилль обещал помочь всем, кто против Гитлера. Ты против этого?
– Нет. Конечно, нет.
– Тогда займись отправкой этой и следующих групп»[195].
Самокритичный отрывок из бумаги, которую 23 августа 1942 г. подготовило Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП (б): «Большую партию моряков с потопленных кораблей в самом начале поместили в [советский] госпиталь. Отобрали у них одежду и обещали вернуть через 2 дня. Одежду им вернули через две недели вместо 2 дней. Моряки разгуливали по городу две недели в нижнем белье и халатах. В результате пошли сравнения с приемом советских моряков в Англии, где наших моряков поместили в отдельные комнаты и одели в хорошие костюмы»[196].
Обезьянье мясо
…Один из самых завиральных мифов о союзных поставках, который гулял на Русском Севере, – то, что под видом консервов с говядиной в СССР ввозилось… обезьянье мясо (пусть даже эти консервы «лихо воровались голодными грузчиками и прямо в трюмах поедались»[197]). Откуда взялась такая идея?
Судя по всему, это просто гипертрофированные слухи. Те, кто их распространял, очевидно, слышали (или подслушивали) приватные рассказы советских таможенников, осматривавших британские и американские суда, на которых иной раз действительно попадалось нечто крайне непривычное для жителей СССР. Работавшая в таможенной службе Юлия Петрова вспоминала: «[В трюмах] обычно корабельные обезьяны жили. Ну а что не боцман, то попугай с ним. Всю живность опечатывали, на берег им нельзя»[198].
Обратимся теперь к тем «кривым зеркалам», в которых отражались по-настоящему большие проблемы, сопровождавшие и Северные конвои вообще и конкретно отправку «ледорубов».
Ещё о еде
Освежим наши знания. 6 сентября 1941 г. в Кремле получили такую телеграмму от Черчилля: «Мы прекрасно сознаем тяжелые потери, понесенные русской промышленностью, и приложим все усилия к тому, чтобы Вам помочь. [Вместе с США] мы приложим все усилия к тому, чтобы начать Вам отправку снабжения немедленно»[199].
В действительности, историю западных поставок в СССР времён Второй мировой войны ещё писать и писать. Например, занимаясь в параллель с написанием этой книги ещё одним исследованием, российский соавтор с удивлением для себя выяснил: многократно поднимавшийся в переписке Сталина, Черчилля и Рузвельта вопрос о поставках в СССР алюминия[200] обернулся тем, что в итоге значительная часть этого алюминия вырабатывалась на основе бокситов из… Суринама[201] – пусть даже сами суринамцы и не догадывались о своём вкладе в победы на Восточном фронте.
Но ещё в августе первым союзным конвоем, добравшимся до Русского Севера, стал британский «Дервиш».
Шёл он с Запада, и потому куда ближе для него был Мурманск (с его незамерзающим портом на «излёте» Гольфстрима), но «Дервиш» тем не менее зашёл в другой порт – в Архангельск. Причина, по которой первые конвои разгружались не на Кольском полуострове, а в Архангельске (и ещё в Молотовске – так тогда назывался Северодвинск), заключалась в том, что Мурманская железная дорога была перерезана агрессором[202], а новую обходную железнодорожную ветку ещё не построили. То есть грузы, доставленные в Мурманск, так бы там и оставались, а из Архангельска их можно было перекинуть в другие районы и на все фронты.
Однако прибытие на Русский Север британских военнослужащих, пусть и дружественно настроенных, совпало с несколькими драматичными событиями.
24 августа 1941 г. Архангельск подвергся первому массированному авианалёту люфтваффе. К счастью, из сорока двух вражеских бомбардировщиков через заградительный огонь советских зениток прорвались лишь чуть более полутора десятков, но и они наделали много бед: были разрушены и сгорели сорок девять жилых домов, тридцать один склад, две фабрики[203]. Правда, корреспондент издававшейся в Москве газеты «Британский союзник» Годфри Уинн писал о состоянии дел в Архангельске довольно жизнеутверждающе: «Несмотря на то, что со всех концов тогда поступали плохие вести, мы за два месяца нашего пребывания […] не видели ни растерянных лиц, ни признаков отчаяния»[204]. Но этот отчёт он сделал «задним числом», а осенью 1941 г. обстановка была куда более напряжённая.
Кроме того, в том же месяце в городе были введены карточки на еду. Как отмечают документы УНКВД, у единственного в Архангельске магазина, торговавшего хлебом по коммерческим ценам, стали выстраиваться очереди до 10 тысяч человек[205].
Свои воспоминания о тогдашней обстановке на тех берегах оставил и вернувшийся в Россию как раз через Поморье глава миссии связи SOE Джордж А. Хилл. Если из Лондона в Шотландию он добирался в удобном спальном вагоне, а в Шотландии к кораблю, который потом вёз его в СССР, ехал на такси[206], то в России он столкнулся с совершенно другим бытом: «Магазины не открываются до 10 утра. [Но] все 24 часа у продовольственных магазинов и булочных стоят длинные терпеливые очереди. […] Трагический вид»[207].
Ещё в 1991 г. совместными усилиями Академии наук СССР, архангельских филиала Географического общества и областного отделения Российского фонда мира, а также Ассоциации северных капитанов был подготовлен сборник документов и воспоминаний, где, в частности, говорилось: «25 % тоннажа [союзных поставок] составляло высококалорийное продовольствие. По крайней мере оно было чрезвычайно важно для Архангельска, потерявшего в дни войны только от голода и болезней более 38 тысяч своих жителей; это продовольствие спасло не одну сотню жизней»[208]. Американцы свидетельствовали: «К декабрю 1942 г. продовольствие иногда превосходило поставки стали»[209].
Но это будет потом. А, например, 7 апреля 1942 г., когда на мурманский судоремонтный завод Главсевморпути зашёл на ремонт британский крейсер «Тринидад», на борту которого «залило мазутом некоторое количество спецодежды и мороженого мяса», увидевшие это рабочие стали растаскивать и такую еду…[210] А из 260 портовиков, умерших в 1942 г., 20 человек отравились техническим спиртом метанолом, который принимали за алкоголь…[211] Происходящее вокруг вызывало в людях желание забыться…
Рабский труд?
Уже в 1941 г. иностранцы в Мурманске познакомились с еще одной особенностью сталинской экономики, почему-то считавшейся «социалистической». Например, с 21 по 31 декабря 1941 г. на Кольском полуострове разгружался советский пароход «Декабрист» с грузами от союзников. Десять дней разгружался![212] А за навигацию 1942 г. в порту было повреждено и утоплено 207 мест груза: от алюминия и бронзы до подарков бойцам Красной армии[213].
Откуда такая нерасторопность и неэффективность? Побывавший в Мурманске будущий вице-адмирал ВМС США Олсен ужаснулся «использованием рабского труда»[214]. Американский адмирал одновременно и ошибался, и, к сожалению, не ошибался.
С одной стороны, всем прекрасно известно: весь СССР работал на фронт, на Победу – невзирая на должности и звания. Когда в июне 1942 г. Молотовск принял два судна каравана PQ-16, то тридцать семь железнодорожных вагонов с экспортным насыпным грузом разгрузили работники аппарата порта, включая командный и политсостав[215]. В марте 1943 г. к разгрузке подключались даже архангельские лоцманы во главе с командиром Мартыновым[216]. Такие порыв и мобилизация – одна из основ Победы в войне с мощнейшим врагом.
С другой стороны, всё-таки не весь труд был добровольным. Например, всё та же таможенница Юлия Петрова рассказывала, что от места ее проживания до порта путь лежал мимо зоны для заключённых. И портовики предупреждали девчат: услышав выстрел, им следует тут же ложиться на землю, так как выстрел означал «побег». Бывало и такое…[217]
Однако взорам союзников могли предстать тогда не только заключённые. После массовой мобилизации на фронт молодых портовиков (в одном лишь Молотовске за годы войны в армию было призвано 40 % довоенного населения города[218]) Наркомат обороны СССР провёл в северных и центральных областях России еще одну мобилизацию – в так называемые «рабочие колонны», куда набирали мужчин в возрасте 40–50 лет, не годных к строевой службе[219]. У этих мужиков был 12-часовой рабочий день, и держали их на казарменном положении и весьма скудном пайке[220]. Скорее всего, американский адмирал видел именно их – людей, изначально не имевших никакой квалификации для работы в портах: многие прибыли из глубинных районов страны и прежде и моря-то не видели. Что удивляться тому, что работа у них не очень спорилась?! Удивительно, что (со всеми изъятиями) такая работа вообще была налажена в столь короткие сроки!
Современные северодвинские исследователи отмечают: «Помимо вынужденной необходимости такого режима портовых работ […] политорганы постоянно подчеркивали также важность политической стороны этого вопроса»[221]. Так, заместитель начальника политотдела Архморпорта Зыкин писал в июне 1942 г. секретарю Архангельского обкома партии Буданову: «Четкая работа порта, кроме того, будет показывать нашим союзникам мощь социалистической страны»[222]. Но реакцию союзников мы уже видели…
Соответственно…
Соответственно, в Управлении НКВД по Архангельской области отмечали, что всё это привлекало внимание иностранных моряков с фотоаппаратами[223]. В их объективы как раз и попадал тот самый «трагический вид»: женщины, старики и дети, стоящие в очередях за хлебом, а также заключённые или измученные и не очень-то умелые мужики из «рабочих колонн»…
Таможня получила приказ: запретить иностранным морякам пользоваться на советской территории фотоаппаратами и даже биноклями[224].
Но с бортов-то всё равно фотографировали!
При этом в первом же обзоре архангелогородских чекистов от 12 ноября 1941 г. происходившее было интерпретировано как нечто большее, чем просто фотографирование. Управление НКВД обращало внимание обкома ВКП (б) на то, что наряду с «примерами искренней симпатии к СССР» «круг лиц из англичан, подозреваемых в разведдеятельности (курсив мой. – Авт.), несомненно, расширяется»[225].
Но действительно ли со стороны британцев был шпионаж?
И шпионаж тоже
После нападения Гитлера на СССР в Лондоне было принято решение о том, чтобы перестать пытаться вскрыть советские радиокоды: мол, теперь мы – союзники.
Однако выполнялось ли это решение? Выдающийся американский исследователь Второй мировой войны Брэдли Ф. Смит ещё до рассекречивания лондонских папок по сотрудничеству SOE и НКВД написал книгу «Делясь секретами со Сталиным». Основываясь на открытых данных, Смит заметил, что британцы не сообщили советским властям об установленной в Полярном аппаратуре слежения за немецким радиоэфиром[226]. Впрочем, в данном случае шпионили всё-таки за врагом. Но ещё на вполне конкретных примерах Смит рассказал, что офицеры британского Королевского флота занимались сбором информации не только о враге, но и о Советском Союзе. И такая работа велась повсюду – и в Заполярье, и на Чёрном море[227].
До холодной войны было ещё далеко. Что же тем не менее заставляло Лондон давать такие приказы своим офицерам? Дело было в том, что в 1941 г. в той же SOE сомневались в способностях Советов удержать фронт и выведывали закрытые сведения в том числе на предмет разработки плана по уничтожению советской инфраструктуры (например, нефтяных месторождений), чтобы этим не завладел Гитлер. Стоит, впрочем, заметить, что для Москвы такие британские приготовления не были секретом, а благодаря героическому сопротивлению Красной армии ничего подобного не потребовалось.
Но, конечно, значительная часть «разведдеятельности» представляла собой наблюдение с близкого расстояния печальных особенностей советского быта (помноженных на ужасы войны).
Важная оговорка
Но не только «западники» дивились на своих союзников. У советских людей тоже вызывали оторопь некоторые «их нравы».
В июле 1942 г. на борт советского парохода «Рошаль» были подняты пять человек с торпедированного американского судна, и единственный среди них белый отказывался столоваться с мулатами и чёрными. Советские товарищи сразу и не поняли, в чём дело, – а дело было в расовой сегрегации, немыслимой для тогдашнего Советского Союза, где гимном был «Интернационал».
Штурман советского парохода «Рошаль» Ю.Д. Жуков о том американском госте-расисте вспоминал: «Он настойчиво просил, чтобы ему разрешили столоваться с комсоставом судна, и нам стоило немалого труда втолковать ему, что для американцев готовят отдельно […] и совсем по другой норме, а поэтому пассажиры столуются после судового комсостава, сидевшего на “баланде”»[228]. Потом-то поняли, что причина – не в качестве еды…
Советскими глазами и ушами
…Во времена коллективизации в Москву из Мурманского окружного отдела ОГПУ ушёл доклад об услышанном в Тюва-Губе. Жители кричали: «Нас грабят, разоряют! Царя прогнали – власть хуже царской. Советская власть грабит крестьян!»[229]. Впрочем, коллективизация происходила на рубеже десятилетий, предшествовавших войне. А что было ближе к сороковым?
Почитаем доклады об умонастроениях советских граждан, которые из мурманского Управления НКВД уходили в Москву осенью 1939 г. – после «пакта» Молотова – Риббентропа и советско-германского «межевания» вчерашних земель Речи Посполитой (газета «Правда» называла ее «Польшей» – именно так, в кавычках[230]). Согласно одним, население Мурманска «с большим подъемом и удовлетворением встретило решение правительства СССР об оказании вооружённой помощи украинскому и белорусскому народу в Польше»[231]. Однако в других донесениях приводились и такие высказывания рядовых жителей советского Заполярья: «Напрасно войну затевают, снова голодный паёк, карточки и прочие прелести», «Советское правительство всё время кричит о мире, а само начало войну с Польшей», «Красная армия разобьет поляков, но нам придётся посидеть без хлеба», «Переходя границу Польши, СССР производит агрессивный акт», «Переход советских войск через границу Польши похож на захват чужой территории» и т. п.[232]
Схожие настроения – и в отношении выборов в местные советы в 1939–1940 гг. «Выберут без нас коммунисты, а наше дело положить бюллетень в ящик», «Выборы в совет пройдут по заранее приготовленному плану, без нас всё сделают» и т. п.[233]
Самый репрезентативный социологический опрос (говоря современным языком) – это, пожалуй, перлюстрация почты. Уже в войну, в августе 1942 г. (то есть как раз тогда, когда в Архангельск выдвинулись «ледорубы»), цензоры проверили 129 197 писем, в которых обнаружили следующее.
1. Непатриотические высказывания: контрреволюционные – 5; пораженческие – 1; упаднические – 63; в связи с мобилизацией – 2; о тяжести госналогов – 36; провокационные – 2; религиозные – 3 […]
2. Отрицательные высказывания: недоверие к союзникам – 5; панические – 38; о продовольственных затруднениях – 358; об эпидемиологических заболеваниях – 97; о спекуляции – 11.
3. Сведения, не подлежащие разглашению: об арестах – 10; о дезертирстве – 1; о налетах фашистской авиации – 1621 […]
4. Разглашение военной и государственной тайны: о частях армии – 10; о работе оборонных предприятий – 52; о работе Мурманского порта – 13; госучреждения в телеграммах и служебной переписке – 87[234].
Но это – собственные граждане-диссиденты (которых, кстати, как видно из статистики, было всё-таки немного). А вот заезжие критики…
Давние времена
Смешно сказать, но ещё в Средние века, когда интересующие нас земли «администрировались» не из Москвы или Санкт-Петербурга (последнего тогда и не было), а из Великого Новгорода, деятельный боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, прознав от свейских (то есть шведских) торговцев, что в Лондоне свирепствует «моровое поветрие» (чума), запретил въезд английских купцов[235]. Вот как далеко заходит история подозрительного отношения к англичанам!
Века спустя, когда в 1918 г. на Кольском полуострове высадились войска Антанты, официальная нота Мурманского Совета депутатов призывала британского адмирала Кемпа «принять меры к недопущению фотографирования, зарисовки и т. п.» военных объектов[236]. И это в период, когда в Мурманском Совете доминировали вовсе не большевики!
Ради объективности надо отметить, что британские спецслужбы тогда выполняли на Русском Севере и полезные функции. Например, в апреле 1918 г. именно от офицеров британской военной разведки русские узнали о том, что «шесть китайцев, снабженных китайскими и японскими паспортами, были посланы немцами по Мурманской железной дороге. Их целью является убийство русских и союзнических официальных лиц»[237]. Заговор был раскрыт, однако… Однако вскоре уже и антикоммунистические власти в Мурманске стало раздражать, что с февраля 1919 г. британские спецслужбы монополизировали перлюстрацию почты и радиоперехват[238].
Когда большевики взяли в свои руки власть на Русском Севере, британцы начали фигурировать и в докладах погранслужбы ОГПУ. Причём именно в шпионском разрезе. Например, несмотря на соглашения с британскими концессионерами (в которых оговаривалось обязательство не подходить к советским берегам ближе, чем на три мили), тральщик «Дайн» регулярно спускал по ночам шлюпки на берег, где шли торговля и расспросы[239]. Борьба с коммунизмом? Похоже, да. Но, конечно, и нарушение национального суверенитета!
К этому, естественно, надо добавить и взаимную шпиономанию – достаточно вспомнить приснопамятное «Письмо Зиновьева»…
Спустя пару десятилетий, осенью 1941 г., британцы вновь появились на траверсе Архангельска, Молотовска и Мурманска – уже как союзники. И?
И опять стали наблюдать, как посчитали в России, не за тем, за чем следовало. Впрочем, и сами были «хороши». Обратимся ещё раз к воспоминаниям штурмана советского парохода «Рошаль» Ю. Жукова: «Иностранные моряки первых караванов заходили в полупустые магазины, тут же из горлышка пили плодоягодное [вино] или зеленоватую, отдающую керосином водку»[240].
Таким образом, перед советскими властями встала непростая задача: британцев надлежало принять и одновременно поместить в своего рода «кокон». Потому УНКВД и «поддержало инициативу создания комнат для организации культурного времяпрепровождения иноморяков»[241]. Эта своего рода «параллельная реальность» получила название «интерклубы».
