Сергей Борисович Ковалев
По заросшим тропинкам нашей истории. Часть 4
Военный совет в Муотенской долине – самый драматичный момент Швейцарского похода. Первым в трапезную монастыря сестёр-францисканок Святого Иосифа, в которой было назначено это совещание, заходит князь Багратион. Он прибывает несколько ранее обусловленного времени и видит Суворова – в фельдмаршальском мундире и при всех орденах – быстро шагающего по комнате, ничего вокруг себя не замечающего и бросающего отрывистые фразы: «/…/ помилуй, Господи! … да, и это нужно, – да, вовремя; … а нужнее-то – знать [как] вести войну; знать местность; уместь расчесть, не дать [заманить] себя в обман, уметь бить… А битому быть – немудрено! … погубить столько тысяч! … и каких! … в один день! помилуй, Господи! …»[318]. Багратион тихо выходит.
Вскоре собрались все приглашённые и вошли в трапезную. Среди них был и великий князь Константин. Фельдмаршал остановился, поклонился, потом закрыл глаза, как бы собираясь с мыслями. Через несколько мгновений, окинув всех быстрым горящим взглядом, он начинает говорить – громко, эмоционально, уверенно. «Корсаков разбит и прогнан за Рейн. Готце пропал без вести, и корпус его рассеян! /…/ весь план наш – расстроен!»[319]. Дальше он вспоминает все интриги против него со стороны австрийского правительства, преждевременный уход из Швейцарии эрцгерцога Карла, что во многом привело к поражению под Цюрихом, отсутствие мулов в Таверне и вызванную этим задержку (но, кстати, не винит австрийцев за неверную информацию о дороге вдоль Люцернского озера!). Он прямо называет это предательством, напоминает, что со времени Прутского похода Петра Великого в 1711 году наша армия не находилась в таком отчаянном положении. «Теперь мы среди гор, окружены неприятелем превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад – постыдно; никогда ещё не отступал я. Идти вперёд к Швицу – невозможно: у Массены свыше 60.000: у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии… Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели!»[320] Присутствующие видят, что фельдмаршал просто растерзан предательством, негодованием и волнением. «Теперь одна остаётся надежда на всемогущего Бога, – продолжает он, – да на храбрость и самоотвержение моих войск! Мы русские! С нами Бог!»[321]
Всех как будто током бьёт. А Суворов падает к ногам великого князя Константина и, расплакавшись, восклицает: «Спасите честь России и Государя! Спасите сына нашего Императора!»[322] Абсолютно растерявшийся от этого Константин бросается поднимать старика, тоже начинает рыдать, целует его, но не может произнести ни слова. А видящие всё это потрясены: семидесятилетний полководец, за свою долгую жизнь не потерпевший ни одного поражения, славящийся своей железной волей и неустрашимостью в бою, – плачет. Плачет от горя.
Первым берёт слово самый старший по званию – и, кстати, по возрасту и по опыту – 64-летний генерал-аншеф Дерфельден. Он говорит от имени всех. Дерфельден ручается за боевой дух, преданность и дисциплину русского солдата, готового выполнить любой приказ своего прославленного главнокомандующего.
Начинается обсуждение различных вариантов дальнейших действий. Австрийцы предлагают наступление на Швиц, то есть попытку вырваться из Муотенской долины и выйти, так сказать, на оперативный простор. Великий князь Константин, а также ряд русских офицеров возражают: в том направлении нет ни одного союзного солдата, ни русского, ни австрийского, – все ушли за пределы Швейцарии. Зато если идти на восток, через перевал Прагель, есть надежда соединиться с австрийским корпусом под командованием фельдмаршал-лейтенанта Фридриха фон Ли́нкена[323], который был потрёпан и оттеснён Молитором, но не разбит. И – главный аргумент – у австрийцев есть продовольствие. Суворов поддерживает движение через Прагель. Все понимают, что это будет тяжелейший манёвр – с почти непрерывными боями. Но есть надежда прорваться: у французов здесь всего 5.000 человек[324].
Первым, в тот же день, приказывается выступить генералу Ауфенбергу. Ему и его корпусу (2.000 человек[325]) уготована роль авангарда суворовской армии. Поначалу всё идёт неплохо: австрийцы сбивают немногочисленный неприятельский пост на перевале, спускаются в долину Клёнта́льского озера и тут останавливаются на ночлег. На другой день рано утром по его следам выступает князь Багратион с шестью тысячами бойцов. Ночью с перевала Кинциг спустились, наконец, последние вьюки с продовольствием, так что наши солдаты получили немного сухарей. Надо сказать, что в отличие от Кинцига, Прагель был проходимым для войск, и в ходе этой войны его не раз преодолевали и австрийцы, и французы. Нашим же солдатам он вообще показался нестрашным, хотя подъём был достаточно тяжёл. В долину Багратион спускается где-то к трём часам дня 19 сентября и успевает как раз вовремя: Ауфенберг уже вступил с Молитором в переговоры о сдаче в плен. Дело в том, что, увидев на рассвете немногочисленность австрийского корпуса, французский генерал тут же его атаковал, смял и направил парламентёра с требованием о прекращении сопротивления. Он не сомневался, что Суворов будет раздавлен армией Массена́, о чём и велел объявить Ауфенбергу. Тот, похоже, был аналогичного мнения, потому что начинает обсуждать условия своей капитуляции. И в этот момент появляется Багратион (между прочим, с ним вновь великий князь Константин). Ситуация меняется мгновенно – и не в пользу французов. Русские быстро строятся в боевые порядки, Константин выезжает на коне перед ними и восклицает: «Мы со всех сторон окружены, но вспомните, что завтра день радостный для целой России – день рождения нашего Государя и моего Родителя; мы должны прославить этот день победою или умереть со славою!»[326] Солдаты ринулись вперёд. Противник подвергся атаке почти одновременно со своего правого фланга, прямо с горных круч, а также с фронта, причём в этом случае русские гренадёры под барабанную дробь ударили в штыки (патронов-то у них почти не осталось). Багратион с австрийцами оттесняет неприятеля на узкую дорогу, зажатую между небольшим озером Ру́тен[327] и отвесной скалой, атакует их ещё раз, и возникает страшная давка. Французы бросаются в озеро, около двухсот человек тонут в ледяной воде, 70 перекалывают штыками, 165 человек попадают в плен[328]. Бой здесь идёт до позднего вечера.
Но это, как говорится, лишь отголоски сражения, развернувшегося в этот день в Муотенской долине. Дело в том, что для прикрытия отхода основного контингента русской армии Суворов оставляет в ней почти треть её сил во главе с генералом Розенбергом, приказав ему во что бы то ни стало сдерживать неизбежную атаку французов до тех пор, пока армия полностью не уйдёт за Прагель.
Андрею Григорьевичу Розенбергу исполнилось 60 лет. Он происходил из прибалтийских немцев и родился в Риге. За свою долгую жизнь этот человек многое повидал и многое испытал. В 14 лет его зачисляют на военную службу солдатом гвардии, через три года семнадцатилетний Розенберг участвует в Семилетней войне[329], вскоре получает первый офицерский чин – прапорщика, а затем (в 1758 году) тяжёлое ранение[330]. В ходе русско-турецкой войны 1768–1774 годов он состоит при графе Алексее Орлове[331] (младшем брате любимца императрицы Екатерины II Григория Орлова), становится свидетелем знаменитого и победоносного для России Чесменского морского сражения[332] с турками, воюет в Крыму и получает звание полковника. В 1798 году Розенберг становится инспектором Смоленской дивизии[333] или, другими словами, ответственным за её боевую готовность. К этому времени он уже генерал от инфантерии[334]. С данного поста Андрей Григорьевич направляется Павлом I в Священную Римскую империю. Русский император опасается, что в случае нападения французов на Австрию Пруссия примет сторону революционеров, и предлагает Францу II расположить русский корпус недалеко от австрийско-прусской границы[335] – чтобы прусский король принял нужное для России и Австрии решение. Австрийский император с восторгом соглашается.
Розенберг выступает из Бреста 13 октября 1778 года[336]. Под ружьём у него около 20.000 человек[337]. 5 декабря его корпус появляется недалеко от столицы Священной Римской империи Вены, а через одиннадцать дней Франц II устраивает ему смотр – русские солдаты и казаки проходят парадным маршем мимо загородной резиденции австрийских императоров Шёнбрунн[338], а сам он с супругой и свитой наблюдают за ними с балкона дворца[339]. Через несколько дней Франц II направляет Павлу I письмо, в котором отмечает превосходное состояние наших войск[340]. А Розенберг останавливается пока примерно в 80 километрах северо-западнее Вены на зимние квартиры[341]. Пауза затянется на два месяца.
Иногда можно встретить мнение, что Андрей Григорьевич был направлен в Европу в помощь Суворову, но, как видим, это не так. Павел узнал о просьбе Франца Второго «дать» ему Суворова из сообщения своего посла графа Андрея Разумовского[342], датированного 20 января 1799 года[343]. К этому времени Розенберг уже около месяца находился в Австрии. 13 февраля русский император приказывает Александру Васильевичу направиться в Северную Италию[344], 1 марта подчиняет ему Розенберга[345], вечером 14 марта Суворов прибывает в Вену[346], и вскоре они встречаются в том же Шёнбрунне[347]. До этого оба военачальника имели друг с другом, так сказать, шапочное знакомство.
Генерал от инфантерии Дидерих Аренд (Андрей Григорьевич) фон Розенберг (1739–1813)
Отношения с новым командиром складываются у Андрея Григорьевича непросто. Приехав вечером 3 апреля в итальянскую Верону[348], фельдмаршал просит Розенберга представить ему русских и австрийских генералов, что тот и делает. Суворов стоит с зажмуренными глазами, слыша незнакомое имя, наклонившись, говорит, не открывая глаз: «Помилуй Бог, не слыхал; познакомимся»[349]. Когда же произносится имя ему известное, он глаза открывает и ласково заговаривает со знакомым ему человеком, вспоминая совместные военные дела. Особенно приветлив он к молодому генерал-майору князю Петру Багратиону и к ещё более юному генерал-майору Михаилу Милорадовичу. В конце церемонии он вдруг поворачивается к Розенбергу и говорит ему: «Ваше превосходительство! Пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казаков!» – «По воле Вашего Сиятельства, – отвечает генерал, – которых прикажете?»[350] Суворову ответ не нравится. Он задаёт ему ещё несколько своих знаменитых причудливых вопросов, вновь получает не устроившие его ответы, отворачивается, морщит лоб, бормочет что-то про немогузнаек и выходит из комнаты.
Второй случай, намного более серьёзный, происходит в начале мая. При переправе через реку По авангард Розенберга перебирается на другой берег и вскоре вступает в бой с превосходящими силами французов. Увидевший это великий князь Константин, который только что, 26 апреля[351], прибыл к Суворову и наблюдает чуть ли не первое реальное сражение в своей жизни, начинает рваться в бой и постоянно твердит, что нашим солдатам нужно срочно оказать помощь. Опытный военачальник не торопится, поджидая, когда к нему подойдут бо́льшие силы, а тут ещё приходит приказ нашего главнокомандующего вообще прекратить переправу и двигаться к нему, причём за первым сразу же следует второй. Но не знающий об этом Константин бросает Розенбергу в лицо при всех: «Я вижу, ваше превосходительство, что вы привыкли служить в Крыму; там было покойнее, и неприятеля в глаза не видали»[352]. Поседевший в сражениях шестидесятилетний генерал вспыхивает и отвечает: «Я докажу, что я не трус», потом командует своим солдатам: «За мной!» и первым идёт вброд[353]. Константин – за ним. Заканчивается этот эмоциональный манёвр печально: русские силы оказываются припёртыми к берегу и после упорного боя вынуждены отступить обратно за реку, потеряв около двух третей бойцов. Суворов крайне недоволен: мало того, что его подчинённый не выполнил несколько его приказов, допустил неоправданные потери, он ещё и подверг опасности жизнь императорского сына. Розенбергу направляется резкое указание объяснить свои действия, а также угроза предать его военному суду. Достаётся и Константину. Сначала Александр Васильевич пишет соответствующий рапорт Павлу I, но потом рвёт его, вызывает великого князя к себе, закрывает дверь на ключ, и через полчаса тот выходит с красными от слёз глазами[354]. Надо сказать, что Константин вообще-то человеком был грубым, резким и даже буйным[355], но своего отца боялся как огня. Не исключено, что Суворов, делая ему втык, про свой рапорт упомянул…
А Андрей Григорьевич вскоре показал, что не зря носит генеральские эполеты. 6–8 июня в битве при реке Тре́ббия[356] он сражается отважно (под ним ранят трёх лошадей[357]), командует умело, вовремя приходит на помощь князю Багратиону, берёт в плен отступающий арьергард[358] французского главнокомандующего генерала Этьена Макдональда[359] и по итогам боя по указу Павла I награждается орденом Святого Иоанна Иерусали́мского и ежегодной выплатой в 1.000 рублей[360]. Его же полки за проявленный героизм получают право играть марш гренадеров[361] – награду в те времена исключительно почётную. А вот в самом кровопролитном сражении Итальянской кампании Суворова – 4 августа при городке Но́ви[362] – Розенберг не участвовал[363], прикрывая фланг нашей армии от возможного подхода вспомогательного корпуса французов. После окончания битвы он всю ночь шёл на соединение с нашими основными силами[364]. Ну, а о его действиях в ходе Швейцарского похода я уже рассказывал.
А мы вернёмся в Муотенскую долину.
На рассвете 19 сентября передовые отряды французов, шедшие со стороны Швица, натыкаются на русские посты. Происходит перестрелка, но в целом войска остаются на своих местах. В этот же день в город прибывает Массена́. У него примерно 8.000 человек, и около двух часов дня он командует атаку[365]. Французы наступают уверенно, маршем, словно на параде – с барабанным боем и с музыкой. Наш авангард делает ружейный и картечный залп и ударяет в штыки. Контратака повторяется шесть раз, но у неприятеля большое численное преимущество, и русские начинают медленно и организованно отступать. Упорный бой длится уже более двух часов, когда примерно в пять вечера им на помощь подходят три полка под командованием Милорадовича. Бесстрашный генерал организовывает новую штыковую контратаку, сам держится на острие её, и ситуация тут же меняется. Французы отходят назад почти на четыре километра. При выходе они вынуждены перестроиться в одну колонну, поскольку в этом месте ущелье сужается, да и дорога переходит с правого берега реки Муота на левый по узкому мосту. Возникает заминка, и тут наши казаки бросаются в реку, переплывают её, забираются к противнику в тыл и разгоняют его по горным отрогам. Наступившая темнота военные действия прерывает. Первый день сражения оказывается за нашей армией: французы, имевшие почти двукратное преимущество, отступают, к нам в плен попадают около 70 человек, захвачено одно орудие[366]. Героями дня были, конечно же, Милорадович, а также генерал Максим Владимирович Реби́ндер[367], солдаты которого то самое орудие и захватили[368].
Оставив в авангарде сотню конных казаков, русские на ночь отходят на прежние позиции. Розенберг переносит свой штаб в тот самый женский монастырь, где за день до этого Суворов проводил военный совет. А уставшим и не евшим весь день солдатам подкрепить свои силы почти нечем – разве только едой, взятой из ранцев убитых французов. Но, с другой стороны, в долину вместе с обозом наконец-то спускаются последние части русской армии, и силы нашего генерала возрастают до 7.000 человек[369]. Однако Розенбергу нужно продержаться как минимум ещё один день, чтобы обоз полностью ушёл вслед за основной частью армии за перевал Прагель.
В ночь с 19 на 20 сентября к французскому командующему тоже подходит подкрепление. Среди прочих в его подчинении находится Эдуар Мортье[370]. В 1812 году он будет назначен Наполеоном губернатором Москвы[371], а пока носит звание дивизионного генерала, полученное только что – 14 сентября[372], в день начала Второй битвы при Цюрихе.
Теперь у Массена́ около 15.000 штыков[373], то есть в два раза больше, чем у нас (а об обмундировании, патронах да пушках и говорить нечего!), и в одиннадцатом часу утра следует вторая атака, на этот раз намного более мощная. Французы наступают тремя колоннами, а по склонам ущелья, справа и слева движутся застрельщики или, как бы мы сегодня сказали, снайперы. Русские, в соответствии с приказом Розенберга, в прямой бой не ввязываются, а медленно, отстреливаясь, пятятся назад, завлекая противника вглубь долины, к затаившимся там основным своим силам, построенным в две линии. Андрей Григорьевич разъезжает на коне перед ними, напоминая о том, что драться нужно по-суворовски – штыком. Вскоре вперёд устремляется Милорадович и передаёт командирам отступающих частей приказ генерала: по команде быстро разойтись по флангам.
Когда этот манёвр завершается, ритмично наступающие французы – вновь с барабанным боем и музыкой – оказываются лицом к лицу с нашими главными силами. Происходит быстрое перестроение, их артиллерия делает залп, но тут немногие оставшиеся русские орудия, скрытые от них, внезапно открывают ответный огонь, а солдаты с криками «Ура!» бросаются в штыковую контратаку. Ошеломлённые французы останавливаются, начинают было ружейную стрельбу, но не выдерживают страшного вида приближающихся к ним заросших, оборванных, босых, но отчаянных людей и просто бегут. Бегут, даже не дождавшись столкновения, причём целых три километра! Наши преследуют неприятеля до выхода из Муотенской долины, но вчерашний урок не прошёл зря: их встречают возведённые ночью укрепления, а также артиллерийская батарея из пяти орудий. И тем не менее с ходу следует фронтальная атака и обход французских позиций справа прямо по кручам с заходом им в тыл. Все пять орудий довольно быстро захватываются, и отступление превращается в бегство. Снова начинается давка на мосту через Муоту, он несколько раз переходит из рук в руки, но русские захватывают ещё две пушки, разворачивают их в сторону противника, открывают по нему стрельбу и прорываются на другой берег. Дальше уже начинается преследование. По выражению Розенберга, «неприятель более 8 вёрст до самого Швица гнан был до того, что у преследующих не достало сил бежать за ним и бить его /…/»[374]. Остановились французы даже не перед Швицем и не в нём, а позади него, а до него от Муототаля, между прочим, почти 13 километров! Основные наши силы прекратили преследование при выходе из долины, казаки гнали противника до города, но к вечеру вернулись: приказ Суворова строго-настрого запрещал удаляться дальше.
Итогом дня становится потеря у французов от 1.000 до 3.000 человек убитыми, от 1.000 до 1.200 пленными, от 200 до 300 человек утонувшими, около двухсот разбившимися при падении с утёсов, пяти орудий[375], большого количество снарядов к ним и – самое важное для изголодавшихся русских солдат! – обоз с продовольствием[376]. Победа полнейшая!
Французские пушки Андрей Григорьевич приказывает заклепать, то есть забить стволы так, чтобы их невозможно было использовать, а снаряды побросать в реку: с собой через перевал тащить всё это просто немыслимо. А вот пленных он берёт с собой. Среди них 16 офицеров[377], в том числе генерал-адъютант Эдуара Мортье Николя де Лаку́р[378].
В рапорте Розенберга Суворову де Лакур, правда, превращается в Лакурга, да ещё и в генерала[379], хотя во французской армии того времени генерал-адъютант был старшим помощником генерала и носил звание полковника[380]. В донесении же Суворова Павлу I де Лакур вообще назван Лекурбом[381], то есть не только дивизионным генералом, но и командующим всеми французскими силами в южной Швейцарии! Оттуда эта «ошибка» (назовём её так) довольно быстро перекочевала в литературу[382], и продолжает гулять по историческим трудам до сих пор[383].
Есть занятный рассказ об этом дне, не подтверждённый, правда, официальными документами. Массена́, как и положено командиру, был среди атакующих, и вот когда ряды французов смешались и в конце концов началась рукопашная схватка, один из наших унтер-офицеров по фамилии Махотин заметил недалеко от себя какого-то французского генерала. Махотин с несколькими товарищами пробился к нему, стянул с лошади, схватил за плечо и взял было в плен, но сам получил сзади удар саблей по плечу от неприятельского офицера. Он повернулся к нему, и в этот момент генерал вырвался, вскочил на коня и ускакал. Но у Махотина остался в руках его эполет. Он положил его в свой ранец и потом показал Суворову. Наш фельдмаршал пригласил пленного де Лакура, и тот подтвердил, что это эполет французского командующего. За это наш отважный боец был повышен в звании. В указе Павла I по итогам Муотенской битвы действительно упомянут унтер-офицер Махотин, который за храбрость произведён в подпоручики, но вот за какой именно подвиг, в нём не сказано[384].
Битва в Муотенской долине стала венцом военной карьеры Розенберга. 29 октября, уже после завершения Швейцарского похода, он будет награждён за эту победу орденом Святого апостола Андрея Первозванного[385] – высшей наградой Российской империи. А пока, получив 20 сентября приказ Суворова уходить ночью через перевал Прагель, наш генерал применяет хитрость. Вечером он направляет указание жителям Швица заготовить продовольствие для 12.000 человек[386]. Массена́ на эту удочку попадается: он знает, что часть русской армии двинулась через Прагель, но считает это отвлекающим манёвром, думает, что сражался с основными силами Суворова, и полагает, что теперь последует наступление на Швиц и далее на Цюрих. А Розенберг рано утром 21 сентября скрытно Муотенскую долину покидает. Массена́ ждёт атаки чуть ли не весь день, потом, заподозрив неладное, посылает разведчиков узнать, в чём дело, и те приносят неприятную новость: русских в долине нет. Увидев, что его одурачили, французский генерал намеревается было рвануться вдогонку, но быстро понимает, что между ним и Розенбергом добрых 12 часов пути[387]: поздно! В этот момент он, может быть с горечью вспоминает, что на французском этот элегантный ход русского генерала называется la cerise sur le gâteau – вишенкой на торте, то есть эффектным завершением и без того успешного дела. Кто знает?
А служба Андрея Григорьевича, естественно, продолжится. Вместе с Суворовым он вырвется из швейцарской ловушки в Австрию, после отъезда Александра Васильевича в марте 1800 года в Санкт-Петербург примет командование над его армией, в июне будет назначен военным губернатором города Камене́ц-Подольске (примерно в 430 километрах к юго-западу от Киева), с 1803 года будет управлять Минской, Волынской и Подольской губерниями, в октябре того же года станет военным губернатором Херсона и через два года подаст прошение об отставке по состоянию здоровья. Умрёт Розенберг в своём имении недалеко от Каменец-Подольского в возрасте 74 лет[388].
Муотенская долина – красивейшее место. Мы въехали в неё со стороны Швица. От этого города (Schwyz), кстати говоря, пошло название всей страны (по-немецки – Schweiz). И это неспроста: именно здесь 1 августа 1291 года представителями трёх альпийских кантонов – Швица, уже упоминавшегося Ури и Унтервальдена – был подписан Союзный договор[389], на базе которого постепенно и образовалась Швейцария. С тех пор здесь хранится его вариант на латинском языке, а швейцарский флаг является почти точной копией флага кантона Швиц.
Городок Муотаталь живописно раскинулся в самом конце долины по обоим берегам реки Муоты. Но чем ближе мы приближались к нему, тем явственнее становилось, что суворовские солдаты, их офицеры и генералы едва ли восхищались её прелестями. Горы справа и слева подбирались всё ближе и ближе, а впереди вообще, казалось, был тупик. Живут в нём где-то 3,5 тысячи человек, есть две гостиницы, в одной из которых – «Отель Гастхаус Пост» («Hotel Gasthaus Post») – мы и остановились. Он располагался по адресу Хауптштрассе (Hauptstrasse), дом 29, слева по ходу движения, и оказался, так сказать, семейным предприятием. Хозяйка Клаудиа сносно говорила по-английски и, узнав, что мы идём по пути нашего прославленного полководца, тут же повела нас на второй этаж. Поднявшись туда, мы застыли от удивления: перед нами был самый настоящий музей Суворова! Уже в начале лестницы, на стене справа мы увидели его портрет, отпечатанный в типографии министерства обороны СССР (!), с перечислением его жизненного пути – естественно, на русском языке! Тут же висели казацкие пики. Наверху в особом зале находились карты суворовского похода, старинные гравюры, изображающие нашего фельдмаршала (совсем не похож!), а также его солдат, в том числе греющимися у костра из тех же пик, старинные предметы обихода. Ошеломлённые и никак не в состоянии привыкнуть к такому прямо-таки трепетному отношению к его памяти, мы спросили, откуда всё это? «Наши родители собирали, мы продолжили, кое-что покупали, кое-что нам дал в аренду музей в Швице», – с гордостью сказала Клаудиа. (Потом выяснилось, что пики на стене как раз из музея.) Потом был ужин, разговоры (гостиница оказалась практически пустой), и её бесценные подсказки-наводки, без которых некоторых мест мы бы ни в жизнь не обнаружили.
Наутро мы пошли по суворовским местам. Первое – место, где находился его штаб. Это дом недалеко от школы, между окнами первого этажа табличка с надписью на немецком: «В память о пребывании генералиссимуса Суворова в Муотатале осенью 1799 года». Вообще-то стоявшее здесь в те времена «настоящее» здание не сохранилось, вместо него в конце XIX века было построено новое[390], но, как видите, память живёт. Потом мы поехали к монастырю. Он стоит на правом берегу реки, несколько на отшибе, возвышаясь над городком. Перед въездом к нему – «кирпич», но мы всё равно поехали. На фасаде главного здания, между окнами второго и третьего этажей, на белой стене надпись по-немецки: «Генералиссимус Суворов. 28–30 сентября 1799 года». Мы знали, что в монастыре сохранилась комната, где спал наш военачальник – узкое помещение, две кровати, его портрет в полный рост, русское знамя. Сохранились записи в домовой книге о пребывании здесь и его, и французов. Знали мы и то, что монастырь можно посетить и даже оставить в домовой книге свою собственную запись, но решили не отвлекать монахинь впустую.
Дальше по совету Клаудии мы поехали по направлению к Швицу, к тому самому мосту через реку Муота, за который 19 и 20 сентября 1799 года кипели такие упорные бои. Она предупреждала, что с дороги он не виден и соответствующий поворот легко проскочить. Так и получилось. Пришлось разворачиваться и ехать назад буквально с черепашьей скоростью. Сразу же после располагавшейся по правую руку фуникулёрной станции, перед въездом в Муотаталь со стороны Швица, следует свернуть резко вправо, вниз и назад на грунтовую дорогу. Указателей никаких нет. Тут же попадаешь под кроны деревьев, но довольно быстро подъезжаешь к реке Муота и к мосту, перекинутому через неё. Деревянный, проходимый для легкового автомобиля, на перекрытиях деревянной же двухскатной крыши надпись на немецком: «Суворовский мост. В память о победе русских войск генерала Суворова 31 сентября – 1 октября 1799 года» (даты, естественно, даны «по-швейцарски», то есть по новому стилю). Тогда отступавшие французы успели его взорвать. Восстановлен он был лишь через одиннадцать лет, в 1810 году и, говорят, очень похож на прежний[391] (есть, правда, данные, что новый мост стоит на другом месте[392]).
В 1902 году русский дворянин, учёный и общественный деятель Василий Павлович Энгельгардт поставил в Муотенской долине простой железный крест с табличкой на немецком языке: «Здесь покоится русский офицер, павший в долине Муотаталь осенью 1799 года». Много лет стоял этот крест у дороги, а потом исчез. В августе 2011 года его случайно обнаружил местный житель в собственном подвале и сообщил об этом властям. И они решили его отреставрировать и поставить вновь! 27 сентября 2012 года работа, благодаря частным пожертвованиям, была завершена, и крест торжественно водружён в Муотатале, на берегу Муоты, на специально созданной полукруглой площадке, устланной гравием, привезённым с перевала Сен-Готард. Его окружают гранитные блоки со всех четырёх перевалов, которые преодолела русская армия[393]. В нашу первую поездку этого креста просто-напросто ещё не было, а во второй раз мы о нём, к сожалению, не знали.
Но вернёмся к Швейцарскому походу.
Ночь на 21 сентября прошла в Муотенской долине тихо. Наши солдаты и местные жители хоронили убитых в братской могиле на окраине деревни, а раненых сносили в большой каменный дом. С собой их не возьмут и – по законам военной чести тех времён, а также по приказу Суворова – оставят на попечении французов.
А главные силы нашей армии весь день 19 сентября выходят из Муотенской долины через перевал Прагель. Только к ночи они спускаются в долину Клёнтальского озера[394] (Klöntalersee). Объявляется привал, но громкие разговоры запрещаются, а костры разводить позволяется только в местах, скрытых за скалами, иначе их увидят французы. Ночь выдаётся холодной, вскоре начинается проливной дождь, а потом к нему примешивается и снег. Да ещё туман наваливается такой, что в двух шагах ничего не видно. Так и стоят наши голодные, босые и промокшие насквозь солдаты всю ночь в ледяной грязи без сна, дрожа от холода. Суворов с великим князем Константином ночуют в овечьем хлеву.
Когда мы с женой были на перевале Прагель в первый раз, в августе 2011 года, никаких следов нашей армии мы там не нашли, хотя знали, что где-то должна быть мемориальная табличка. Во второй раз, уже с внуками, нам повезло больше. Сначала, правда, мы опять въехали на перевал ни с чем (сейчас, кстати, на него ведёт отличная, хотя и довольно узкая, асфальтированная дорога). Мы развернулись и тихо-тихо поехали обратно. Кругом высокий хвойный лес (черники – полно!), но вновь ничего. Опять разворачиваемся, направляемся вверх и решаем, наконец, спросить о Суворове в небольшом доме, который уже несколько раз проезжали, – то ли ресторане, то ли гостинице. Зайдя туда, видим, что внутри – дым коромыслом: идёт какой-то праздник. Швейцарцы, по нашим наблюдениям, выпить не дураки, так что видим мы лица явно нетрезвые. Но на наш вопрос один из них говорит: «Знаю я это место. С машины вы его не найдёте ни за что. Но мне нужно в долину, так что если вы меня подвезёте, я вам поворот покажу». Какие вопросы? Конечно! Но только мы вышли на улицу, к дому подкатывает автомобиль, из него выходит сердитая женщина и, увидев нашего «проводника», набрасывается на него с упрёками (выпил, что ли, её муж лишнего?). Он ей что-то отвечает, и вдруг она стихает, поворачивается к нам с улыбкой (!) и говорит: «Вы – русские? Суворовское место ищете? Езжайте за моей машиной». Мы двинулись за ней вниз. Не доезжая где-то двух-трёх километров до Муототаля, она останавливается, выходит и показывает на столб с жёлтыми табличками справа от дороги. Их там добрый десяток. «Видите, Гутентальбо́ден? – спрашивает она. – Вам туда». Это название (Gutentalboden) мы находим не сразу и видим за столбом просёлочную дорогу, быстро скрывающуюся за ветвями огромных сосен. Немудрено, что мы её столько раз проскочили! Распрощавшись с этой парой, мы поехали вперёд. Дорога оказалась очень даже приличной, хотя и зажатой между отвесной скалой права и Муотой слева, и вскоре мы оказались на большой поляне, на которой стоял домик коричневого цвета с надписью на немецком и русском (!) языках: «Генералиссимус Суворов». Рядом было запарковано несколько машин с немецкими номерами. Дальше дороги не было. Но табличка-то где? Мы решили подойти поближе к дому. За ним стоял гриль, жарилось мясо, а к нам с некоторым недоумением вышли несколько явно подвыпивших (тоже!) немцев с пивом в руках. Ни малейшего понятия ни о том, кто такой Суворов, ни тем более о табличке они не имели, и мы решили поискать рядом. Хотя где? Мы разбрелись по поляне, и вдруг наш старший внук заверещал: «Нашёл!!!». На отвесной скале впереди и слева, если стоять спиной к тому дому, примерно в ста метрах от него и на высоте около двух метров он, к своему восторгу, обнаружил металлическую табличку с надписью на немецком языке: «В память о переходе русских войск под руководством генералиссимуса Суворова в сентябре 1799 года». А над надписью – православный крест. (Уже потом мы узнали, что асфальтированная дорога была частично проложена в стороне от старой – в этом и оказалась загвоздка.)
