bannerbannerbanner
Венская прелюдия

Сергей Богачев
Венская прелюдия

Полная версия

– Да я ж просто ищу кого-нибудь, – стушевался офицер.

– Говорю же, хозяйка в опочивальне, Леонид Павлович с мужиками в ночное пошёл. Волк появился у нас. Если повезёт, с рассветом, может, и вернутся. На болотах они. – Тон Агафьи не подразумевал каких-то дальнейших объяснений, тем более что через закрытую дверь детской комнаты отчётливо слышался надрывный детский плач. – Эх, Александр Александрович! Обождите в зале! Сейчас уложу и выйду!

Няня в сердцах махнула рукой и указала на дверь в гостиную, куда сей же момент обязан был проследовать нежданный гость. Сейчас она была в доме хозяйкой, и её не важно, что перед ней дворянин и морской офицер.

– Я понял, понял… Приношу свои извинения… – Завадский, державший в правой руке фуражку, настолько смутился, что Агафья была вынуждена сдержать улыбку – она лишний раз убедилась, что имеет вес и авторитет в этом доме.

– Не жури его, Агафья… Ты же знаешь, за всей шумностью нашего дорогого Александэ́ра скрывается добрая и справедливая душа. Проходите в гостиную, Саша, няню лучше не сердить… – Татьяна Борисовна, накинувшая на плечи шаль, спустилась со второго этажа на шум прибывшего экипажа.

Завадский по-военному чётко, но удивительно тихо щёлкнул каблуками в знак полного повиновения. Агафья, удовлетворённая результатом, отправилась заниматься маленькой Софьей Леонидовной. Татьяна Борисовна, поёживаясь от прохлады, пригласила гостя присесть на диван, что занимал всё свободное место справа от большого чёрного рояля.

– Я готов сквозь землю провалиться, Татьяна Борисовна, – виновато пробормотал Завадский. – Никак не могу свыкнуться, что в вашем доме теперь уставные манеры не в почёте.

– Кофе желаете, друг мой? Или чарочку с дороги? Агафья чудную настоечку на травах намедни откупорила… – Хозяйка говорила тихо, с некоторой прохладой в голосе. Слова эти скорее можно было рассматривать как обязательное проявление вежливости и гостеприимства.

Ничего хорошего от столь внезапного визита Завадского она не ожидала. Капитан до сих пор всегда прибывал исключительно по какому-нибудь поводу, всегда с супругой, с корзинами, полными провизии, имея в своём багаже не один ящик хорошего шампанского. Сейчас Татьяна Борисовна видела перед собой не друга семьи Сашу, а озабоченного и явно куда-то торопящегося морского офицера.

Своим ласковым Лео Татьяна дорожила с первого дня. Даже тогда, когда и не смела помышлять оказаться в его объятиях. Сердце барышни из Смольного стало отбивать непривычно учащённые ритмы, как только она его увидела.

Обстоятельства этой встречи имели некоторую пикантность. Лузгин, пребывая по службе в постоянном напряжении, искал некоторую отдушину в модной ресторации, где всего лишь парой ударов нейтрализовал её назойливого поклонника, посмевшего тогда некорректно высказаться. И вот с того вечера Татьяна и потеряла покой, а уж когда прослышала, что между господами состоится дуэль, то, ни секунды не колеблясь, помчалась на опушку. Успела к самому трагическому моменту, как положено в сюжетах лучших сердечных романов. Леонид Павлович, к её величайшему счастью, тогда взял верх, и честь барышни Данзас была не только отомщена, но и сама барышня нашла свою настоящую и долгую любовь.

Все её однокурсницы, воспитанные для того, чтобы соответствовать светским манерам и, как следствие, найти достойную партию, относились к вопросу продолжения рода крайне серьёзно. Первым и главным критерием выбора был чин соискателя и его служебные перспективы. Романтика рассматривалась как неприличное приключение, но ни в коем случае нельзя было перейти грань дозволенного, иначе сама выпускница станет товаром порченным, никому не нужным. Тогда – пиши пропало. Двенадцать лет каторжного обучения и почти тюремного образа жизни насмарку, батюшка в приступе ярости наверняка лишит приданого, и тогда – судьба старой девы до самой кончины. При дворе Татьяна Борисовна знавала несколько таких судеб, когда одинокие фрейлины в возрасте дряхлых старух, полуслепые и глуховатые, состояли при императрице совершенно из-за её великодушия.

«Смирится – слюбится» – любимая фраза каждого заботливого родителя, отдавшего свою девочку, а порой – и нескольких, в Смольный институт. О любви юные создания могли в большинстве своём только мечтать. Да и предаваться нескромным фантазиям можно было после отбоя, тихонько, так, чтобы не заметил никто из педагогов, перечитывая после отбоя слёзные французские романы.

Со всего курса выйти замуж по любви удалось только ей и Кате, носившей сейчас фамилию Завадская. А если учесть, что Таня осталась без отца очень рано, то можно было считать победу Лузгина в той дуэли Божьим провидением.

Потому Таня и боялась своего счастья. Привыкшая жить в стеснённых условиях, она всё время ждала, что судьба, милостиво давшая ей любимого и любящего мужа, а теперь и дочь, с такой же лёгкостью положит на противоположную чашу весов пуд горя. Обострилось это предчувствие, когда Лео вернулся из своей заграничной экспедиции обритый наголо, словно каторжанин, с длинным свежим шрамом на голове. Всё, что ей удалось тогда узнать – так это то, что операция закончилась успешно и её муж – настоящий герой, но узнала она об этом не от супруга, а от Великого князя Константина Николаевича, внезапно нагрянувшего к ним в усадьбу с подарками и орденом Георгия II I степени. Четвёртая у адъютанта уже была.

И вот теперь этот Завадский…

– Нет, нет, Танечка… Не до кофе сейчас. Мне бы Леонида повидать срочно. Где его искать? Агафья сказала, что с мужиками в лес ушёл?

Татьяна Борисовна предпочла отвернуться. Поправив шаль на плечах, она выглянула в окно, чтобы скрыть свою тревогу и раздражённое выражение лица:

– Волк появился в окрестностях. Вчера двух коров задрал. Мужики говорят – взбесился. Взяли собак и с рассветом ушли.

– Я бы их нагнал, мне бы коня и направление. Там найду.

– Пока доберёшься, Саша, стемнеет уже. Заблудишься – как бы беда не случилась. – Татьяна Борисовна всячески пыталась оттянуть время, будто чувствовала, что Завадский пришёл забрать у неё мужа. – Что стряслось-то? Кому Леонид Павлович так неожиданно понадобился?

Завадский почувствовал настороженность хозяйки и предпочёл её не расстраивать раньше времени:

– Дело копеечное, нужно совет держать.

Татьяна Борисовна, нервно перебирая тонкими и бледными пальцами уголок шали, резко повернулась, будто желая произнести что-то резкое, но тут же сдержала себя:

– Ради копеечного дела не мчатся за тридевять земель, тем более в субботу. У вас, Саша, никогда не получалось убедительно врать…

Завадский встал с дивана, одёрнул мундир, привычным движением мизинца провёл по идеальной линии усов и ответил:

– Да. Пожалуй, вы правы, Татьяна Борисовна. Но это всё, что я могу сказать. Очень нужно Леонида найти поскорее. Мне предписано вернуться в Петербург как можно быстрее.

– Опять дело государственной важности? – с лёгкой усмешкой заметила женщина. – У вас с Лёней же других не случается…

Завадский позволил себе лишь едва заметно кивнуть в ответ.

– В конюшне Прохора возьмёте, Александр Александрович, и двух коней. Он на Рождество ваши сани в порядок приводил, вы его должны помнить. Скажете, я просила, он покажет куда скакать. И не врите мне больше. Очень прошу.

Капитан резко кивнул, принял стойку «смирно», чего он в этом доме никогда до сих пор не делал, и обратился к хозяйке, готовой вот-вот расплакаться:

– Танечка… ну ты же видишь, как он тут чахнет. Но даже не в этом причина моего визита. Его требуют лично. Лично, понимаешь? Я не вправе подробностей раскрывать, но это конец опале. Он снова сможет быть полезным.

Офицер взял холодную кисть руки хозяйки и склонился перед ней в почтении.

– Все мои слова будут лишними, Саша. Он всё равно сделает по-своему. Иди в конюшню. Прошка покажет дорогу.

* * *

Чёрная карета среди редкого леса. На пригорке стоят двое на расстоянии нескольких десятков шагов друг от друга. Секунданты в напряжении. Они стоят в стороне. Один из них даёт команду сходиться. Дуэлянты делают каждый шаг синхронно. Расстояние неумолимо уменьшается. Пистолеты направлены на соперника. Выстрелы раздаются практически одновременно. Один из дуэлянтов падает. Она бежит к тому, что остался стоять и кричит, кричит постоянно. Лай собак. Откуда здесь собаки? Почему их так много? Стая набрасывается на неё сзади, рвёт новое широкое платье в клочья, ещё немного – и острые зубы вцепятся ей в ноги. Тот из дуэлянтов, что выжил, стоит на месте и опять поднимает пистолет. Выстрел. Собаки скулят и падают у её ног. Все сразу, одновременно. Спасена. Как он так смог? Одним выстрелом всю стаю…

– Таня! Танечка! Господь с тобой! Да что ж ты так кричишь? – Агафья с канделябром под три свечи нагнулась над своей, уже взрослой, воспитанницей, тревожно вглядываясь в её побледневшее лицо. – Аль приснилось чего? Что ж ты, моя золотая, так кричала? Забудь! Забудь эту ересь, что в голову к тебе пришла!

Татьяна Борисовна нехотя опустила ноги на толстый ковёр и обнаружила, что так и заснула в гостиной на диване, обернувшись в тёплую шаль:

– Собаки проклятые… не к добру это…

Свора приближалась. За окном действительно был слышен их звонкий лай.

– Не иначе, Леонид Павлович с Тимофеем возвертаются… Как они там… совладали с этим волком, аль нет? – Агафья подошла к окну, но свет свечей, отражённый в старых толстых оконных стёклах, не позволил рассмотреть происходящее снаружи. – Что-то быстро они мчат… Пойду встречу.

Только Агафья отперла засов (привычка запираться осталась у неё с Петербурга, и Танечка постоянно бранила няню за излишнюю подозрительность, не принятую в этих тихих краях), как ко входу галопом, поднимая в темноте клубы пыли, прискакал хозяин. Следом, с грохотом и шумом на подводе примчались Тимофей и Прошка. Два коня были привязаны сзади к телеге на длинной узде.

– Агафья! Ставь воду греть быстро! Где Таня?! Беги к ней, пусть рвёт простыни на повязки! – скомандовал Лузгин, быстро привязывая своего коня.

 

– О, божечки! Да что стряслось-то? – Когда Агафья волновалась, у неё появлялась одышка, и приходилось класть руку на свою большую грудь, чтобы успокоить сердцебиение.

– Диван готовь! У нас раненый! Быстро воду, быстро повязки! Да где же Таня?! А ну, тихо! – Командный голос капитана заставил собак поджать хвосты и сбиться в кучу. – Прошка! Давай сюда! Тимофей за ноги, мы с тобой под плечи!

Задержавшись на несколько секунд, Агафья всё же рассмотрела на сене в подводе громадного мёртвого волка, замершего в оскале, и стонущего Завадского.

– Эх, раструсили, чертяки! Да головой! Головой заносите, что ж вы ногами вперёд тащите? – Бас Завадского утвердил Агафью во мнении, что она не ошиблась в своих предположениях. – Ну Лёнька, ну чертяка! Вот это гостеприимство!

Агафья бежала с подсвечником впереди настолько быстро, насколько ей позволял возраст. Татьяна Борисовна, ещё толком не проснувшись, с трудом отделяла свой страшный сон с дуэлью и собаками от происходящего в реальности. В зал втащили под руки Завадского, который, стиснув зубы, пытался в присутствии дам не издать ни единого звука.

– Говорил я тебе, Палыч, уж лучше бы я цепью его задавил, или рогатиной! – сказал кузнец, едва сдерживая злость.

Здоровенный Тимофей сейчас походил больше на провинившегося семинариста, чем на молотобойца, которому не было равных в округе в кулачных боях.

– Меня?! Цепью давить? Да за что? – искренне возмутился Завадский.

– Эх, барин… да откуда ты свалился на мою голову! – прорычал Тимофей сквозь зубы. – Я ж не за тебя, я ж за того волка…

– Откуда свалился? Да с коня свалился! Которого ваш Прохор подстрелил! Столько трофеев с трёх выстрелов… волк, я и конь… Это же надо так, залпом! В лучших традициях русской армии! Как учили! Как Суворов велел! Прямо удача у вас сегодня… кстати, Лёня… кто за коня будет платить? Я или твой этот боцман? – Капитан Завадский, без сомнения, пытался приободрить своих спасителей, кивнул в сторону кузнеца.

– Вот сейчас, барин, зубы зажми! Тебе лежать надо! – Тимофей моргнул Прошке, и тот в такт закинул стонущего Завадского на диван. Лузгин только и успел, что подсобить.

Тимофей удовлетворённо крякнул, вытер пот со лба и отошёл на несколько шагов назад, оценивая, как хороший художник, сложившуюся композицию. Раненый гость Палыча лежал на диване, стиснув зубы. Справедливости ради следует заметить, что Завадский понимал всю нелепость ситуации и теперь не издавал ни звука. Он винил в случившемся исключительно себя – вышел прямо на волка, которого собаки загнали в сектор обстрела.

Татьяна Борисовна успела уже прийти в себя и вернулась из спальни, откуда прихватила громадную простыню, которую тут же принялась рвать на полосы.

– Раздевайте его. Агафья! Долго там ещё? Неси таз с водой. Леонид Павлович, настойку доставайте из подвала.

Завадский приподнял голову, чтобы рассмотреть кровоточащую рану на наружной стороне правого бедра:

– Ну надо ж такое! Столько лет безупречной службы, а пострадал от дружеской пули…

Кузнец, стоявший с виноватым видом ближе к окну, тут же пробасил:

– А я говорил Палычу, негоже палить из незнакомого ружья… Этот его новый Бердан…

– Бердан номер два! Скажи, как палит, Тимофей! А отдача какая! Вот это сила! – Прошка первый раз за всё время подал голос. – Мне б такое ружьё, да с патронами… Ммм… и шкурами потом займусь. Много ты своей рогатиной добудешь?

– Так, друзья мои… попрошу во двор, – Татьяна Борисовна взяла власть в свои руки, тем более что Агафья уже нагрела воду. – Вы, капитан Лузгин, можете остаться. Будете подавать повязки.

Рана оказалась неглубокой. Пуля прошла под кожей навылет, но крови всё же пустила достаточно. После дезинфекции раны и последующей перевязки Завадский почувствовал себя гораздо уверенней.

– Не думал, что наша долгожданная встреча произойдёт при таких обстоятельствах, – громко сказал Лузгин, наливая раненому половину стакана дезинфицирующей жидкости собственного производства. Себе адъютант налил полный. – Давай, за твоё здоровье, друг Завадский! Жить тебе сто лет.

Не дожидаясь, пока раненый примет удобное положение, адъютант в несколько больших глотков выпил содержимое стакана и напоследок только поднёс к носу рукав.

– Ого… – Завадский оценил крепость мутноватой настойки, но полностью всё не осилил.

Его удивлённый взгляд перехватила Татьяна Борисовна:

– Да, мой друг. Леонид Павлович теперь не брезгует. Свежий воздух, видите ли…

Закончив перевязку, Татьяна Борисовна предпочла откланяться, чтобы оставить друзей наедине и, наконец-то, выспаться.

– За всей этой суматохой даже не спросил, а в чём причина столь неожиданного визита? Для чего я так срочно понадобился, и почему ты оказался в секторе обстрела вместе с волком? – спросил адъютант, наливая из графина следующий стакан себе и Завадскому.

– Нет, нет, с меня хватит!.. крепкая, чертовка… – Завадский решительно махнул рукой.

– Ну? Так всё же? Ты год почти не появлялся, и тут – такая спешка. Рассказывай.

– Не скрою, вчера я даже не догадывался, что окажусь здесь. Всему причиной – обстоятельства непреодолимой силы. И даже не пытайся со мной спорить. Ты теперь мой должник, и отказаться ни под каким предлогом не можешь. – Завадский указал на перевязанную ногу. – Мы должны ехать. У нас поручение от министра иностранных дел. Все тонкости узнаешь в дороге. Прежняя жизнь вернулась, мой дорогой друг!

– Я ещё в нынешней своей жизни порядок не навёл, – задумчиво ответил адъютант, вытерев рукавом мокрые губы, как это делает Трофим после первого стакана. – Оказывается, у людей есть заботы и другого рода, кроме как анализировать, выслеживать, стрелять и гонять на каретах с плотно занавешенными окнами. Я вот машину паровую приобрёл… В долги влез. Мне летом забот будет – по самое горло.

Захмелевший Леонид Павлович утвердительно несколько раз кивнул, будто соглашался сам с собой, но затем неожиданно поднялся, дружески похлопал Завадского по плечу:

– Приехал бы кто другой – послал бы к чёрту. Тебя – не могу. У меня два условия. К концу июня я должен быть дома, и ты в этом предприятии участвуешь вместе со мной. Сноровка не та уже, да и отвык я сольные партии исполнять. Всё больше к людям тянет. Да, мой хромой дружище?

Глава V. Скрипач

Ретроспектива. 1854 год.

После своего чудесного спасения Джованни дал себе слово, что удивляться больше ничему не будет. Значит так угодно Господу, значит так угодно Деве Марии. А удивляться было чему.

Первую ночь своей новой жизни юный скрипач провёл в подвале церкви иезуитов. Руки перестали дрожать только ближе к полуночи. Время Джованни определил интуитивно – его стало клонить в сон, дома он всегда засыпал в это время.

Стены, сложенные из громадных неотёсанных каменных глыб, мощёный брусчаткой пол, кровать из грубо струганной доски, накрытая соломенным тюфяком, стол и низкий расшатанный табурет. Обстановка его убежища больше напоминала тюремную камеру, за тем лишь исключением, что в ней не было решёток. Их просто некуда было ставить – подвал находился много ниже уровня площади, где-то в чреве храма. На столе трёхголовый подсвечник, густо покрытый потёками воска. Оттенки слоёв различались от чистого белого до грязно-жёлтого, создавая эффект пирога.

Джованни долго разглядывал это чудо, погрузившись в размышления. Отломив большой ломоть воска, скрипач принялся его крутить в руках. Первый и самый толстый слой был белым как платье невесты. Дальше он перемежался с желтоватым, но слои лежали тонкими ровными пластами. Белый воск всё же преобладал.

Если представить себе, что в этом подвале люди жили не регулярно, а только по мере какой-то крайней необходимости, и свечи использовались редко, то становилось понятно, что со временем в этот подсвечник ставили свечи всё дешевле. Для церкви это странно. Церковь никогда не страдала от отсутствия пожертвований – это ещё со времён, когда индульгенции продавали. Письменное прощение грехов уже давным-давно не выписывают, но грешники и просто мнительные, но состоятельные прихожане продолжают нести дары и жертвовать ценности. Здесь, похоже, последнее время дела с этим обстоят не лучшим образом. Верхний, самый толстый слой воска имел коричневый оттенок.

«Что за храм необычный… людей нет, священников нет, денег нет…» – подумал Джованни, но мысль его неожиданно была прервана негромким скрипом деревянной двери, висевшей на двух громадных петлях. От этого звука юноша вздрогнул и сделал инстинктивно шаг в угол.

В дрожащем свете показался человек с надвинутым на лоб капюшоном. Лицо его в тени не просматривалось. Старческие руки, покрытые глубокими морщинами, держали деревянную доску, на которой лежала порезанная на несколько больших кусков чиабатта[14]. Рядом стояли глиняный кувшин и кружка.

В перипетиях сегодняшнего дня молодой человек совершенно забыл, что не видел пищу со вчерашнего вечера. В животе что-то предательски заурчало, но Джованни продолжал наблюдать за своим кормильцем.

– У тебя есть два часа, сын мой. – Низкий глухой голос подтвердил, что перед скрипачом стоял старец.

– И что потом? Где падре? – с некоторым отчаянием в голосе спросил юноша.

Тихий, едва слышный ответ последовал, лишь когда старик в капюшоне уже почти вышел за дверь: «На всё воля Божья…»

В кувшине оказалось вино. Густой и насыщенный вкус красной жидкости со слегка терпким запахом вернул Джованни оптимизм и веру в себя. Если его сегодня не убили, то этим он обязан провидению. Теперь нужно подчиниться его воле и молча следовать дальше. Всё равно назад дороги нет. Там никого из родных не осталось. Даже глухо щёлкнувший с той стороны засов не заставил скрипача усомниться в том, что всё будет хорошо.

Два часа пролетели как один миг. Первым закончилось вино. Хлеб Джованни доедал всухомятку.

– Пойдём, сын мой, тебя ожидают… – Старик появился неожиданно и разговаривал чуть ли не шёпотом. Он сложил руки на груди, будто страж, не терпящий противления, но лица его из-под капюшона было по-прежнему не видно.

Путь наверх был недолог. Не более минуты по узким коридорам и крутой винтовой лестнице. Джованни глубоко вдохнул прохладный ночной воздух и посмотрел на звёзды, поймав себя на мысли, что ведёт себя как арестант – он держал руки за спиной, хотя никто его об этом не просил.

«Несколько часов в сыром подвале с дверью, закрытой на засов, и вот я уже изменился. Нет, нет… Я свободный человек, я…» – подумал Джованни, но ход его мыслей прервал старец, открывший багажный ящик кареты, стоявшей рядом с чёрным входом.

– Ты спрашивал, что дальше? – Старец действовал проворно, будто всю свою жизнь работал на каретном дворе. – Дальше ящик. Полезай.

Недоумённый взгляд Джованни старик в темноте не рассмотрел.

– Я сказал – в ящик… Ты жить хочешь?

Хмель выветрился моментально вместе с лёгким движением тёплого ночного ветра. Было бы глупо погибнуть через пару часов после спасения.

Крышка захлопнулась с глухим звуком. Юноша отчётливо услышал, как старик повесил на щеколду навесной замок и провернул в нём ключ. Всё, что успел скрипач разглядеть в темноте – это солому, которой было устлано дно ящика, и небольшой бурдюк с водой.

Подумать о жизни у Джованни времени было достаточно. Ровно восемнадцать часов. «Неужели священник решил отдать меня семье графа? Тогда почему было это не сделать сразу?» – вихрь мыслей носился в голове скрипача, но это были исключительно вопросы. Ни одного ответа.

«Может быть, падре, узнав о моём устремлении отомстить, выстроил хитрый план и теперь продаст мою душу подороже? Дела у святого отца не очень, почему бы и нет? Обменяет меня на большое пожертвование, и всё… И нет Джованни… Как и не было… И никто не хватится…» Несколько ударов коленом по закрытой на замок крышке не принесли никаких результатов. Ящик был металлическим. Интересно, зачем, и как часто в нём возят людей?

«Да нет же… Такого не может быть… К чему все эти сложности? Падре и так запер меня в келье. Я в его власти с того момента, как конюхи графа покинули храм». Очередной камень, попавшийся под большое заднее колесо кареты, заставил ось подпрыгнуть, и всю конструкцию сильно подбросило. Солома не смягчила удар, и Джованни, громко вскрикнув, был вынужден отвлечься от своих рассуждений.

 

О пытках инквизиции юноша слышал от покойного отца, но он не мог поверить, что испытает их на себе. Экипаж нещадно трясло на кочках, и любой удар скрипач воспринимал каждой клеткой кожи, каждой косточкой. Ему удалось несколько раз перевернуться на другой бок. Правда, стоило это неимоверных усилий – юноша боялся раздавить бесценный бурдюк с водой.

Джованни первые минуты своего путешествия пытался понять, в какую сторону двинулась карета, но его познания в географии Рима были настолько скудны, что он сбился на четвёртом повороте.

Когда крышка багажного ящика внезапно поднялась, Джованни крепко спал. Он был настолько измотан, истерзан этим путешествием, что потерял счет времени и мудрая природа посчитала необходимым выключить его сознание.

– Ты ещё жив? – Старик тронул своими костлявыми пальцами плечо скрипача, и тысячи мелких, тонких как жало комара иголок пронзили его затёкшее тело.

Рассеянный свет заката пощадил глаза юноши. Ему даже не пришлось закрывать лицо рукой. Над ним, заслоняя половину узкого прямоугольника неба, висел капюшон старика. Большой и мясистый нос, широкие скулы, покрытые точечными шрамами, будто от оспы, широкий рот, но при этом узкие, прочти незаметные губы. Полное отсутствие причёски, три глубокие горизонтальные морщины, прорезающие лоб над бровями. И маленькие глаза. Почти невидимые под пухлыми веками зрачки, обрамлённые карим, практически чёрным кантом.

Старческая кисть со скрюченными пальцами, внезапно возникшая перед лицом, напоминала скорее руку смерти со старинных гравюр, чем руку помощи:

– Ну? Не заставляй меня ждать! Не люблю этого!

– Игнацио! Есть хоть один человек в этом мире, которого ты ещё не довёл до исступления?! – Знакомый голос падре скрипач услышал в тот момент, когда его измученное теснотой железного ящика тело уже было готово истратить последние остатки сил и напрячься в решающем прыжке на ненавистный капюшон.

Старик сделал шаг назад, смиренно поклонившись, после чего сложил ладони перед грудью, да так и замер.

– Джованни… выбирайся оттуда. Теперь ты точно в безопасности. – Святой отец удовлетворённо щёлкнул пальцами.

Старый Игнацио схватил юношу за одежды, намотав материю на кулаки, и рывком вытащил скрипача из багажного короба. Сделал он это с такой лёгкостью, будто достал оттуда плетёную корзину с хлебом.

Отряхнув для приличия пыль с плеч скрипача, Игнацио окинул взглядом ошарашенного Джованни. Он мог ожидать от старика чего угодно, но не такой феноменальной силы.

– Игнацио только на вид такой пожилой. На самом деле ему тридцать пять, – скептически заметил падре. – Его обезображенное болезнью лицо стало таким в юности. Игнацио выполнял личное поручение генерала ордена иезуитов в Латинской Америке. Там он заразился неизвестной лихорадкой, но молитва и знание спасли юношу от верной смерти.

«Орден! Как я сразу не догадался?!» – Джованни глубоко выдохнул, будто выпил залпом добрый стакан граппы.

Падре по-отечески положил руку на плечо юноши.

– На ближайшие несколько лет моя резиденция станет твоим домом, Джованни. Ты будешь учиться у Игнацио. Учиться всему, что поможет тебе искуснейшим образом утолить свою жажду мести, а мне – сделать тебя человеком. Не таким как все… Идём, сын мой…

Скрипач молча следовал за святым отцом, понурив голову. Голова трещала от боли, коленные суставы ломило так, будто они побывали в кузнечных тисках, а во рту стоял горьковатый привкус воды из бурдюка.

Падре оглянулся, окинул взглядом своего нового воспитанника, после чего вынес вердикт:

– В тебе много жизненной силы, Джованни. Мне это и нужно. Ты должен был уснуть после первого же глотка воды, но ты четыре часа крутился в своём ящике. Сейчас Игнацио покажет тебе твоё новое жилище. У тебя есть один день и одна ночь на то, чтобы отоспаться и прийти в чувство.

* * *

Падре появлялся в том крыле, где жил и учился Джованни, крайне редко. Один раз в неделю, по субботам, святой отец наведывался в келью к скрипачу, где принимал доклад Игнацио и живо интересовался настроением и успехами нового ученика.

Каждый раз глухим голосом монах отчитывался о пройденных псалмах Ветхого Завета, о том, что Джованни показывает весьма умеренные успехи в латыни, но силён в химии. Иногда Игнацио просил у падре какие-то особенные препараты для будущего курса. Учитель делал это в настолько экспрессивной манере, говорил так быстро, что Джованни не успевал уловить общий смысл – почти все диковинные названия были ему неведомы.

В одну из суббот святой отец появился у Джованни с визитом очень поздно – далеко после заката, когда скрипач пребывал в одиночестве.

– Думал, застану тебя спящим, Джованни. – Бекс держал руки за спиной. Юноша сразу заметил этот факт, отчего насторожился.

– Я до сих пор не знаю, как к вам обращаться, падре… Игнацио на мои вопросы не отвечает… Вы приютили меня, дали пищу и приставили Игнацио… Кстати, я до сих пор не понимаю – он мой тюремщик или учитель? Вы сказали – сделаете из меня человека. Не такого как все человека. В чём же будет моё отличие от остальных? Я в растерянности… Кто же вы на самом деле, мой спаситель?

Священник некоторое время стоял при входе не двигаясь, а затем сделал несколько шагов навстречу юноше.

– Я знаю, о чём ты мечтал все эти дни, Джованни. Игнацио рассказал мне, что ты иногда шевелишь пальцами, будто перебираешь струны. Мне было тяжело найти скрипку под правую руку, и я решил вернуть тебе твой родной инструмент.

У Джованни перехватило дыхание. Он почувствовал себя как в детстве, когда едва успел вынырнуть из моря, не рассчитав глубину погружения. Но тогда единственной его мыслью было – держаться из последних сил, не бросить добытую раковину и совладать с непреодолимым желанием сделать под водой вдох. Сейчас юноша вынужден был заставить себя вдохнуть. Он попытался резко подняться из-за стола, за которым он штудировал при свечах латынь, но колени предательски задрожали и дали слабину. Со второй попытки Джованни всё-таки встал.

– Должен признать, что вернуть скрипку хозяину – это была непростая затея, – тихо сказал священник. В одной руке он держал инструмент, а в другой – смычок.

Каждую ночь Джованни мечтал об этих родных изгибах. Вместо снов в его голове крутились протяжные плачущие звуки любимых струн, а руки постоянно повторяли заученные движения, даже когда мозг был занят Ветхим Заветом.

– Мне сейчас показалось, что ты боишься взять её в руки, сын мой… – Бекс протянул скрипку опешившему от неожиданности юноше. – Ну же! Она вернулась! Извлеки из неё гармонию звука…

Второй раз в жизни Джованни не совладал с дрожью в руках. Он держал инструмент горизонтально перед глазами на напряжённых пальцах, будто поднос с хрустальными бокалами. В пламени свечей резной завиток с коричневыми колками казался массивным, тяжёлым, но затем он грациозно перетекал в тонкую шейку, над которой в полутьме едва виднелись струны. Старый лак обечайки почти не блестел в тусклом свете, но подчёркивал тёмно-оранжевый цвет клёна.

Скрипка легла на плечо Джованни, у которого в тот же миг неизвестно откуда появилась крепость руки, и струны, тронутые смычком, издали высокий звук.

Падре на минуту закрыл глаза, наслаждаясь идеальными звуками, которые Джованни извлекал из струн:

– Бетховен великолепен… Его современники не сразу оценили этот концерт для скрипки. Понадобилось несколько десятилетий и оркестр, чтобы этот шедевр зазвучал…

Джованни доигрывал Allegro с таким выражением лица, будто мстил этим звуком всему миру за несправедливость, которая приключилась в его судьбе.

– Зови меня падре… Не будем ничего менять. Чем меньше условностей, тем быстрее ты достигнешь поставленной цели. Кто я? Генерал ордена иезуитов.

Джованни опустил инструмент. Его слух с трудом переключился на тихий голос священника, в ушах звенело, глаза скрипача блестели, будто после кувшина хорошего вина, на лице появилась странная отрешённая улыбка.

– Для чего я вам нужен, падре? Из всех, кто мне встречался, вы единственный, кто сделал столько добра. Зачем? – спросил Джованни, почему-то виновато опустив голову.

– Твоя искренность – одна из тех черт, которые помогут тебе в дальнейшем. Ты сможешь легко находить друзей, когда это будет нужно, ты легко заслужишь их доверие, – ответил святой отец.

– Для чего это мне, падре? – Джованни поднял голову, чтобы рассмотреть глаза священника.

– Когда твой друг проникнется доверием, он потеряет бдительность, и ты сможешь нанести смертельный удар. Ты станешь «брави»[15]. За той небольшой разницей, что содержание твоё будет пожизненным, а поручения ты будешь получать только от меня. Игнацио уже не справляется. Он стал неповоротлив, лицо его обезображено болезнью, рука потеряла твёрдость, а эта работа не терпит подобных превращений. Монах научит тебя всему, что знает сам и передаст опыт наших братьев. Лучшего учителя в твоём ремесле не найти.

14Пшеничный хлеб.
15Наёмный убийца.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18 
Рейтинг@Mail.ru