Сергей Белогорцев
Веселые байки из тюрьмы. Полный сборник

При словах о бизнесе, Профессор усмехнулся, а Колесо, с серьезным видом поинтересовался, – А бизнес какой? Свиной или тракторный?

– Да помолчи ты, язык без костей, – не выдержал Пика, – пусть расскажет.

И вот в обед, когда какое-то собрание у них в конторе было, мы в дом и залезли, с обратной стороны через окно, Юрка же там бывал уже. Он еще и ломик прихватил. Замок хлипкий на сейфе, сковырнули быстро, а там денег – тьма тьмущая, да почти все не наши, доллары, прям в пачках. И рубли еще были. Давай мы сумку по дому искать, наши спортивную и начали туда складывать, почти половина сумки вышло. А в сейфе еще ружье лежало разобранное и патроны, я его тоже прихватил, ну и патронов штук двадцать, если что, то в Москве продадим, там, говорят, все можно продать. Юрка еще в шкафу рубашки новые нашел, прям в этом, целлофане. Фирма крутая – "Табаки".

– "Табани", – на автомате поправил Профессор, которые тоже уже сидел за столом и курил с задумчивым видом.

– Ну да, – согласился Генка, – да, еще две бутылки коньяка, как его? Во, "Метаска".

–"Метакса", – опять поправил Профессор.

Генка глянул на него, помолчал, о чем-то задумался и продолжил. Ну вылезли мы обратно через окно и решили домой не заходить, а сразу в Москву ехать. Матери, думал, телеграмму дать из N., чтобы не волновалась, вещи уже в Москве купим, ведь мы теперь богатые, как эти, как они, ну, Ротвейлеры.

– Рокфеллеры, не удержался Профессор.

Генка не обратил внимание на замечание и рассказывал дальше – миллиардеры. Вышли мы на трассу, что на Лебедево ведет и давай попутку ловить. Попался мужик на "Зиле", за бутылку коньяка согласился довезти. Только он с другой стороны заезжал в Лебедево, с той, где элеватор, знаете?

– Конечно, – не смог смолчать Колесо, – мы же каждый день в Лебедево на элеватор мотаемся, жить без этого не можем, скажи Труба? Вон, берем Студента с собой, Шрама за водилу и поехали… В Лебедево, на элеватор.

Окунь ухмыльнулся, а Пулемет поморщился и обратился к Трактору, – ну и дальше что?

–А что, – сказал Генка, – ничего. Привез он нас, высадил. Ну и пошли мы пешком на автовокзал. Я же в Лебедево всего раз пять был, когда суд был, когда паспорт получал, да и с матерью на базар ездил, но мы с другой стороны заезжали. А Юрка, так вообще, кроме автовокзала нигде не был, он же учился в Марьяново, зачем ему Лебедево? Он только с автовокзала в училище и ездил. Ну пошли мы. Спрашивать дорогу страшно, такие деньжищи с собой, идем смотрим по сторонам. По дороге ту бутылку коньяка выпили, все-таки в Москву едем. Уже темнеть начало, взяли еще бутылку водки, тоже выпили.

Кое-как нашли автовокзал, а автобус последний в N. уже ушел, а следующий только в 6 утра. Что делать? Ведь в Москву мы только из N. можем уехать. Взяли билеты на утренний автобус и решили на автовокзале ночевать. Сидим, болтаем, думаем, как в Москве хорошо будет, тут менты подходят, ну эти, как их, патруль. Проверили документы, билеты и просят показать, что в сумке. Юрка возмущаться стал, толкнул одного. Ну и пошло-поехало, они нас дубинками по хребтине и в отдел. А там уже сумку открыли и звиздец. Что еще рассказать? Тут же дело сразу завели, хорошо, что матери хоть передачу разрешили на КПЗ привезти. А эти, сволочи, еще и половину огурцов с помидорами забрали.

– Мда…– протянул Профессор.

– Мля… – вслед за ним пробурчал Свеча.

– Твою мать, – вскочил Окунь, – двести пятьдесят штук зелени у колхозника дома.

Сметана и Цыган просто молчали, стоя около стола, и смотря на Генку.

Народ как-то зашевелился, кто-то тихо матерился, но все были ошарашены такой нелепой концовкой. Это же надо… Умудриться "увести" четверть миллиона долларов и так глупо "погореть". Вот уж точно, фарт воровской есть, а простого человеческого везения – ноль.

Генка попросил еще чая и пока Цыган ставил кипятить кружку, о чем-то и сам задумался.

Тут Студент, не до конца отошедший от финала истории, для которого Москва была хрустальной мечтой жизни, поинтересовался, – А чего вы тачку не взяли? За трешку штук зелени вас бы любой таксер прям до вашего дядьки в Москве довез, до самой квартиры, хоть на девятом этаже, да в дороге бы еще целовал бы вас во все места и облизывал.

Генка, не задумываясь, ответил, что таксисты все бандиты и у них своя мафия, могут убить по дороге или деньги забрать.

Тут встрял Шрам, – Так у вас же ружье было с патронами.

Генка посмотрел на него выпученными глазами и почти прошептал, – И что? Стрелять? Это грех.

– Грех, мать твою, – чуть ли не заорал Окунь, – да я за такие бабки всех таксистов в Москве положу, да еще твою Котяховку, Ольховку, тебя с твоим Юркой, Кирюхой, Илюхой и Валькой-шалавой.

– Ладно – ладно, – примирительно сказал Пулемет, – что вы на пацана насели? Ну не срослось, бывает же иногда и на ментовской улице праздник, – продолжил, – а скажи-ка мне, милок, вот ты полдня был богачом, вы хоть что-то сделали такого, чтобы теперь весь срок вспоминать? Хоть проститутку классную трахнули, менту в рожу плюнули и хавальник штукой баксов прикрыли, чтобы утерся и заткнулся или только вокруг элеватора бухие шарились?

– Конечно, сделали – сразу откликнулся Генка, – в ресторане были.

– О, – удивился Пулемет, – ну и как?

И каждый в хате стал представлять себе ресторан, как он его знает и помнит. Профессор представил московский "Метрополь", где они своей бригадой обмывали каждое удачное дело. Местные стали представлять "Жемчужину" города N., то есть самый крутой ресторан областного центра, в котором, как поется в одной песне "братва гуляет и не мешают мусора" и фирменным блюдом является фаршированная щука с местной водкой "Туесская". Свеча и Пика ничего представить не смогли, так как всю жизнь провели в тюрьме и о ресторанах только слышали в тюремных разговорах, застолье на "малине" им было ближе по духу.

Чип и Дейл в ресторанах не бывали и вспоминать им было нечего.

Палец представил, как он поглощает в "Арагви" шашлык, запивая армянским коньяком, а рядом с ним жопастая и сисястая блондинка.

Басмач тоже представил "Арагви", но в его мыслях была такая картина – он выкупает весь ресторан на вечер, сидит за богато накрытым столом один в зале и заставляет танцевать официанток стриптиз, кидая им купюры на подносы.

– Ну и что в ресторане, – спросил Пулемет, – что ели, что пили?

Все как-то напряглись, готовясь услышать нечто дорогое, необычное и экзотическое, где лангусты, крабы, красная икра и шампанское "Вдова Клико" даже "не всплывали", а были отданы халдеям "на чай". Все ждали…

– Ели пирожки со сметаной, а пили лимонад, – ответил Трактор.

Наступила абсолютная тишина… Угрюмый перевернулся на другой бок и снова засопел. Этот шорох показался громом, все аж вздрогнули.

Тут уже не выдержал всегда спокойный Профессор, он вскочил и начал орать – Какие на хрен пирожки со сметаной? Ты дурак? Дебил? Имбецил? Даун? У тебя бабок было столько, что ты мог половину Москвы купить, а ты… Пирожки со сметаной – передразнил он Трактора, – сука, – не мог успокоиться Профессор, таким взволнованным его в хате никто и никогда не видел, – четверть ляма зелени, Ротвейлер гребаный, мля, Окунь, как я тебя понимаю. Мы бригадой такие деньги поднимаем месяца за три, так нас семь человек. СЕМЬ!!!! – это он уже крикнул Трактору, – а тут.... Профессор махнул рукой и сел, когда он закуривал, то руки у него тряслись, как с сильного перепоя.

Пулемет просто молчал, даже колоду не тасовал, он просто сидел в каком-то ступоре, упершись взглядом в стену. Чип и Дейл о чем-то шептались в углу. Пика со Свечой, тихо ругнувшись на пару, вернулись к воспоминаниям, а кавказцы к игре, но каждый из них периодически что-то говорил на своем гортанном языке, явно матерясь. Студент, забыв про книгу, смотрел в потолок и что-то шептал про себя.

Остальные просто молчали, пока Шрам не предложил чифирнуть. Колесо с горечью в голосе добавил, – Ага, давай. За здоровье "фартового пацана" Генки Трактора, за его не потраченные бабки и за пирожки со сметаной.

Тут очнулся Пулемет, – Значит так, Генка. Пацан ты веселый, но, пожалуйста, больше нам свои истории не рассказывай. Видишь ли, в чем дело. Еще одна история и Пика со Свечкой инфаркт получат, да и я не молодой уже. Чипу и Дейлу пофиг, у них здоровья много, а вот эти страшные дядьки, он кивнул на всех остальных – Окуня, Трубу, Шрама, Колесо, Басмача, Пальца, Профессора и Студента. Они люди нервные и лучше их лишний раз не доводить. Потом, помолчав, указал на спящего Угрюмого, – А тот.... А тот вообще… Ему человека убить, проще, чем тебе курицу зарезать.

– И еще, – добавил Пулемет, – Сметана у нас уже есть, а ты Генка – не Трактор, какой тут Трактор, ты теперь Генка Пирожок. Как заедешь в хату, так сразу и обзывайся, чтобы, как дурень на решке не орать. Усек? – он строго глянул на вновь испеченного Пирожка.

– Усек, – тихо кивнул Генка…

Вот так и закончился этот весенний вечер в хате два пять централа города N. И только Угрюмый продолжал спать, не зная, какая история с лихо закрученным сюжетом развернулась в хате, сколько эмоций было высказано и сколько нервов сожгли сокамерники. Но мы его будить не будем, пусть спит, ведь никто не знает, что его ждет впереди – "лоб зеленкой намажут" (расстреляют) или поедет он на вторую "пятнашку". Пусть спит пока…

Вроде здесь можно было бы и закончить историю про "пирожки со сметаной", но она была бы не полная, если бы не один интересный момент. "Откатался" Генка Пирожок под следствием два месяца, так как следствие было быстрым, что там расследовать? И получил Генка два с половиной года условно, а подельник его Юрка – три условно, как организатор. Ну а что? Деньги вернули, за разбитое стекло и сломанный замок мать Генки Никанорычу деньги отдала, "фартовые крадунишки" раскаялись, все довольны. И я не знаю, везучие они или нет, но фарт (удача) их все-таки сопровождал по этому делу.

Опер Маничка

Эта история произошла в одном из СИЗО (централов) нашей необъятной Родины в самом начале второго десятилетия текущего века. Когда "малявы" (письма) между сидельцами стали уходить в прошлое, так как в местах, не столь отдаленных появились сотовые телефоны. Да, это не всегда были навороченные смартфоны с кучей функций, но обыкновенные кнопочные звонилки ("фонарики") были во многих хатах (камерах).

Конечно, "малявы" никуда не делись, но это уже были не те записки, которыми обменивались подельники, в которых обсуждались важные вопросы по делюге (уголовному делу), нет. Сейчас "малявы" стали больше средством общения между мужским и женским корпусом, когда он и она играли в "любовь". Ведь, получая такое послание, которое пахнет духами, где в конце, рядом со словом "люблю", помадный отпечаток губ, мужчина начинал действительно верить в то, что она его любит, что они встретятся после освобождения, что у них все серьезно и она на самом деле хочет родить ему двух сыновей и дочь. Ох, мечты и фантазии… Но не будем его судить строго. Вполне вероятно, что эти письма с отпечатками губ помогают ему жить, заставляют верить в будущее и не падать духом. В конце концов, все – взрослые люди и каждый сходит с ума по-своему.

Конечно, иногда пишут и серьезные "малявы", когда что-то нельзя обсудить по телефону, но все равно, такое явление, как переписка стала терять свой первоначальный смысл. Тем более, что любая написанная бумажка – это уже компромат против самого арестанта, а может быть и лишняя улика для следователя.

Да и телефон экономит кучу времени, бумаги и ручек, ведь набрать номер и что-то обговорить – на это уходит три минуты, а писать… Писать это долго, да и не интересно, тем более, по делюге. Проще это время потратить на любовное письмо, какой-нибудь Любке по прозвищу Моника, глядишь и ответит.

Все "малявы" передаются, так называемыми "дорогами" – веревкой, протянутой между камерами. Есть много вариантов дорог – по параше, по вентиляции, но рассказ будет только о той, которая протянута между окнами камер.

Дорога… Это вены тюрьмы, по которым бежит жизнь, но эти "вены" работают только ночью. По дорогам гонят все – чай, сигареты, продукты, документы, одежду, самогон. Все, что пролезет сквозь "решку" (решетку). Если что-то не пролазит, то его так "забандякуют" (упакуют), что пролезет. Если упаковали и "бандяк" (сверток) все равно не лезет, тогда решетку распилят, разогнут, но отправят. Ведь кто-то на другом конце централа ждет именно эту одежду, так как ему завтра на этап. Или ждет именно эти документы, так как завтра суд. Ну или просто ждет бутылку самогона, так как получил свои двадцать лет и ему нужно снять стресс.

На дороге стоят дорожники. Это те люди, которые своим трудом обеспечивают жизнь всей тюрьме. На них лежит огромная ответственность, так как от их умения, быстроты, сообразительности зависит очень многое – вовремя ли получит человек документы, успеет ли собраться на этап, получив "грев" от знакомых и приятелей…

Дорожник должен обладать хорошей реакцией, сообразительностью, умением "построиться" (наладить дорогу), скоростью, чтобы груз не зависал в воздухе, сноровкой быстро и точно "точковать" (записывать), что, куда, кому, откуда прошло через хату. Ведь по этим "точковкам" (записям) можно отследить любой груз, который был отправлен дорогой по тюрьме. Точковки берегут, в руки сотрудников они не должны попасть ни в коем случае. В-общем, дорожник – это серьезно.

Вот о дорожниках, точнее об их роли в данной истории и пойдет речь, но о них в процессе разговора.

И был в том СИЗО опер – капитан внутренней службы Сеньков Александр Михайлович. Лет около тридцати, высокий, статный, светлые волосы, эдакий киношный "сынок папаши Мюллера", хотя, служил то он именно в хозяйстве Мюллера ("Мюллер" – начальник оперативного отдела, по фене). Судя по обручальному кольцу, был женат. Всегда выглядел не просто уверенным в себе, а самоуверенным. Спокойный профессионал, можно сказать, что "правильный мусор". Режим не "наворачивал", беспредела не допускал, руки не распускал. Если кого-то вербовал, то делал это так технично, что бедолага – арестант сам не понимал, как подписал заявление о сотрудничестве. Со всеми был вежлив и корректен, с арестантами всегда на "вы", эдакий идеал офицера внутренней службы. Если бы в СИЗО была доска почета сотрудников, то фото капитана Сенькова висело бы на самом верху и под ним была бы надпись – "Образец сотрудника ФСИН".

Проблем себе лишних не искал, все вопросы старался решать разговорами и убеждениями. Начальство его ценило, а арестанты… А арестанты, наверное, и уважали бы по-своему, но… Был у Сенькова "пунктик" – он не мог терпеть дороги. Он их прям ненавидел всеми своими внутренностями и фибрами души. Капитан их рвал, резал, при шмоне забирал "коней" (веревки), проще говоря, он был грозой дорожников. Точнее, он не мог терпеть не сами дороги, а самогон, который по ним ходил. Если он дежурил на сутках, то можно было даже не пытаться что-то передать, так как половина горячительного не дошла бы до адресатов.

Чем ему так не угодил самогон, никто точно не знал. Правда, когда старый рецидивист Казак поинтересовался у него: "Михалыч, а что ты к самогону цепляешься?", то Сеньков, немного подумав, ответил: "Не положено по режиму". А потом добавил: "Ну гОните вы в хате – гонИте, никто вам слово не говорит, зачем по всему централу разгонять и народ спаивать?" И странно это было слышать от Сенькова, ведь он закрывал глаза на то, что в хате изготавливают самогон. Да что там самогон, по долгу службы и "благодаря" помощи стукачей, он знал – в какой хате какой имеется телефон. И не просто знал модель, но и номер этого телефона и цвет корпуса, но опять же закрывал глаза.

Но дороги с самогоном его раздражали, точнее – бесили. Оборвать дорогу, по которой из хаты в хату "летит" бутылка с огненной водой – это была какая-то страсть, болезнь или даже мания. Из-за этой мании и прилипло ему прозвище – Маничка. Все арестанты и сотрудники знали про это прозвище, знал и Сеньков и кажется, что он даже гордился им. Типа, вот как арестанты оценили его рвение, что даже прозвище дали соответствующее.

И самое интересное, у него был какой-то звериный нюх на бутылки. Груз часто пакуют в "кисет" – эдакий мешок, сшитый из штанины, по форме не всегда можно определить, что внутри – или чай так запакован, спортивные штаны или бутылка. Маничка мог часами стоять под окнами и пропускать грузы, идущие по дороге. Пропускал все – чай, сигареты, продукты, вещи. Но, как только шла бутылка, то все… Дорога сразу же обрывалась, и бутылка оставалась у Манички. Он хватал бутылку и бежал к себе в кабинет. При этом у него был такой радостный вид, как будто на 23 февраля сотрудницы СИЗО ему подарили не пену для бритья, а дом в пригороде Парижа, вместе с гражданством Франции. В кабинете он спокойно распаковывал, нюхал добычу и шел к той камере, куда предназначался самогон. Подходил, открывал кормяк (окошко в двери для раздачи пищи) и звал адресата данной посылки. Когда адресат подходил, то Маничка говорил примерно следующее, – Ну что, Иванов, сегодня Вы будете трезвый, я уж прослежу за этим. И пожелав доброй ночи, уходил, чтобы перехватить следующую бутылку. Если же оказывалась бутылка, например, с подсолнечным маслом, то он тоже шел к адресату, отдавал ее и говорил, примерно следующее, – Извините, Петров, тут Вам подельник масло передавал, пришлось проверить. Я проверил, все чисто, доброй ночи. И уходил.

Года три назад, когда Маничка был еще старшим лейтенантом с ним произошла неприятная история. Встав на стремянку, он рукой схватил "коня" (веревку), которым передавали самогон из хаты в хату на втором этаже и попытался оторвать кисет с бутылкой. Передающий дорожник, увидев эту картину, крикнул в соседнюю принимающему, – Маничка зацепил, тяни. И представьте картину, в двух хатах на помощь дорожникам пришли мужики и практически одновременно дернули веревку вверх. Маничка, вцепившись в коня, завис в воздухе. Стремянка упала и вот он висит на уровне второго этажа. А дорожники, регулируя голосами натяжение веревки, начали его раскачивать. Все закончилось печально для Сенькова – веревка не выдержала, он упал на стремянку и сломал правую руку.

Пока Маничка три месяца был на больничном – это была лафа. Самогон гоняли десятками литров, ничего и никого не опасаясь. Некоторые уже стали забывать, что есть такой Сеньков, но… Всему хорошему (как, впрочем, и плохому) приходит конец. Закончилась лафа и у дорожников – Сеньков вышел на работу. Хотя кто-то и питал призрачную надежду, что сломанная рука будет Маничке уроком, но Сеньков решил не оправдывать ничьих надежд.

Он стал действовать умнее. Завел себе длинный шест, один конец шеста засунул в металлическую трубу, сварщик из хозобслуги приварил к трубе крючок и Маничка теперь старался порвать коня этим приспособлением. Максимум, стоя на табурете, чтобы вторую руку не сломать. Если не удавалось порвать коня, то он просто срывал крючком кисет с бутылкой и был доволен.

К началу этой истории, Маничка достал всех дорожников централа. Особенно досталось дорожникам камеры №155 (хаты один пять пять) Седому и Сынку. Хата один пять пять – это была именно дорожная хата, то есть через нее шли грузы практически на все крыло централа. Сверху, снизу, слева, справа, через коридор по вентиляции в хату напротив, двумя словами – перевалочная база. Хата была большая, сидело в ней человек тридцать, все ранее судимые. Смотрел за хатой Андрей Ява, мужчина лет 42-44, рецидивист со стажем. Погоняло получил за то, что, катаясь в юности на мотоцикле, повредил ногу. Теперь сильно хромал и ходил с палочкой. Об остальных обитателях камеры говорить не будем, речь не о них.

И во время своих суточных дежурств Маничка, как правило, всю ночь "дежурил" под окнами именно этой хаты, несмотря на то, что камера располагалась на третьем этаже. Но с помощью табурета, своего приспособления и высокого роста, он мог дотянуться и до их "коня".

Плюс к этому, в 155 гнали самогон, который потом "разгоняли" по тюрьме. Сколько-то отдавали на общее, сколько-то передавали на "крест" (тюремную больницу") и на "тубанар" для больных туберкулезом. Сколько-то "засылали" в камеру к тем, кто приговорен к пожизненному, то есть "пыжикам". Адресатов хватало, следовательно, работы и у самогонщиков было много.

Всеми этими передвижениями грузов управляли дорожники Седой и Сынок. Седой – парень лет 25, сидел второй раз за кражу. Цвет волос у него был темный, но на темени было пятно седых волос, отсюда и прилипло прозвище. Был он невысокий, коренастый и очень шустрый. Он стоял "на дороге" у окна и успевал управлять четырьмя "конями", во все четыре стороны – вверх, вниз, вправо и влево. При этом одним глазом смотрел за Сынком, чтобы тот не накосячил.

Сынок прозвище получил за то, что обожал Сантино (Санни) Корлеоно из "Крестного отца". Саму книгу Сынок читал раз тридцать, да и сейчас она у него лежала под подушкой. Был он ровесник Седого и тоже сидел второй раз, угнал машину. Сынок "точковал" грузы и занимался переправкой их через вентиляцию в хату напротив. Но все равно, в этой паре старшим был Седой.

Седой и Сынок как-то сдружились за эти несколько месяцев, пока жили в одной хате и занимались общим делом. И все бы у них шло хорошо, если бы не Маничка. Сеньков был для них головной болью. Что они только не думали и не прикидывали, как отучить Маничку от его "охоты", но ничего путного на ум не шло. Опять прошлой ночью, находясь на дежурстве, капитан сорвал шесть литровых бутылок с зельем. Значит раскусил их последнюю задумку и теперь на нее не реагирует.

Признаться, задумка была оригинальная. Смысл был в следующем. Когда набиралось определенное количество "пьяного груза", то Сынок звонил в какую-нибудь хату, находящуюся на другом конце корпуса и говорил всего одно слово, – Начинайте.

В той хате начинал разыгрываться целый спектакль. Один из арестантов изображал болезнь – сердце, аппендицит, почки. Сокамерники через инспектора вызывали врача, крича, что человек умирает. Приходил врач, но "больной" говорил, что не может встать с нары и требовал врача в камеру. По правилам, никто не может зайти в камеру после отбоя. Точнее, зайти можно, но должен присутствовать ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора), либо его зам, дежурный оперативник и несколько человек контролеров. Следовательно, Маничка был там, вместе с доктором и пока врач обследовал и щупал "больного", у дорожников был примерно час, чтобы успеть распихать груз. Но, вот уже второе дежурство Сеньков никуда не ходит, а караулит груз, стоя под окнами. Понял, догадались дорожники, "пасет" за нами.

И, наверное, так бы и продолжалась эта карусель, если бы не случай. Однажды с суда приехал Антон Гелик и рассказал интересную историю. Прозвище Гелик получил за любовь к автомобилям "Гелендваген". Сидел он третий раз и все за махинации с землей. Но на этот раз попал вместе с женой и теперь судили обоих. Гелик всеми способами старался отмазать свою Настю, чтобы она вышла на свободу. По его словам, у него получалось.

Так вот, приехав с суда Гелик начал рассказывать…

– Прикиньте, что Настя моя рассказала. На днях у девок в хате хипиш (скандал) произошел, что-то там две наркоши не поделили и сцепились, прям по-взрослому. Ну и короче, начинается суета – ДПНСИ, куча мусоров и Маничка с ними. Открывают хату, влетают толпой, этих наркош растянули по углам, Тайсоны, мля. А у них же хата старая, убитая, всё ремонт сделать не могут. И по хате у них, как дома у себя тараканы, мыши и крысы бегают. Стоит Маничка и что-то им "лечит" за режим содержания и правила внутреннего распорядка, девки кивают в ответ, типа, понимаем, гражданин начальник. И тут из-под нары вылазит мышка и пробежала по хате. Маничка, как увидел ее, побледнел и из хаты выскочил. А Наташка Сечка, Ява, ну ты знаешь ее, еще вслед кричит, – Гражданин начальник, а как же правила внутреннего распорядка? Девки ржут, оказывается наш Маничка мышей боится. Вот так, пацаны.

Все поулыбались, кто-то позлорадствовал, а у Седого начал зреть план. О чем-то пошептавшись с Сынком, Седой подошел к Яве и сказал, – Андрей! Есть тема.

– Что за тема? – поинтересовался Ява

– Давай Маничку накажем. И рассказал свой план. Смотрящий ухмыльнулся и сказал, что это должно сработать.

– Хата, слушайте, – громко произнес Ява, – тема такая. С сегодняшнего дня ловим мышей всей хатой. Как хотите – на петли, в пустые бутылки, хоть руками, но нужно поймать штук 15-20, и чтобы все были живые. Кошку привязать, чтобы не пугала живность и вперед. И чем быстрей, тем лучше.

Надо заметить, что в камере жила кошка по кличке Стерва, ее прикармливал Сынок, она и мешала мышам разгуливать по хате, как по Арбату. Теперь кошку придется садить на привязь, но кошка – кошкой, а месть Маничке – это святое. Для Стервы сплели ошейник и привязали к ножке нары.

И вот несколько дней практически все обитатели хаты 155 занимались отловом мышей. Наловили штук двадцать пять, начиная от совсем маленьких мышат и заканчивая отцами и матерями мышиных семейств – взрослыми особями. Всех мышей сажали в пустую двухлитровую бутылку. Сделали им дырочки для вентиляции, кормили и даже пытались поить, заливая им внутрь воду. Вся хата ждала день "Х".

И вот этот день наступил. Маничка заступил на свое суточное оперское дежурство. Как обычно, после отбоя, когда дорожники начали "строиться", капитан Сеньков занял свой пост на табурете под окнами хаты 155. Все шло, как обычно. Во все стороны летели "бандяки" с сигаретами, чаем, конфетами и колбасой. Так прошло часа два. Маничка, стоя внизу, уже нетерпеливо перебирал ногами, как боевой конь в ожидании звука трубы, зная, прям "селезенкой чувствуя", что вот-вот полетит серьезный груз.

Седой позвонил дорожнику из соседней хаты 156 и сказал, что сейчас пойдет бутылка, но, чтобы тот не спешил забирать, а затягивал медленно, если что, то все вопросы может прокричать в окно. Итак, операция началась…

– Один пять шесть, – крикнул Седой в окно.

– Говори, – раздалось в ответ.

– Принимай, только не торопись, она полная, – прокричал Седой.

И началось… Маничка внизу напрягся, запрыгнул на табурет, схватил свой "волшебный шест" и как Маугли приготовился к "большой охоте". И вот из окна хаты 155 показался кисет, да не просто кисет, а с бутылкой. Расстояние между окнами 155 и 156 было примерно метров семь. Дождавшись, когда кисет с бутылкой проехал половину расстояния, Манечка с удалью гарпунера-китобоя, схватил его крючком и резко дернул вниз. Веревка выдержала, но кисет с бутылкой сорвался и упал на землю.

Бросив свою "волшебную палочку", забыв про табурет, Маничка с видом жизнерадостного дебила помчался в свой кабинет, который находился в штабе, на втором этаже. Он бежал и чувствовал, что бутылка полная. Особенно радовало Сенькова то, что внутри что-то гремело.

– Значит в самогон корочек от цитрусовых добавили, для вкуса, аристократы" – строил в уме логическую цепочку капитан, – следовательно, груз шел для блатных, вот я их обломал, – радовался Маничка. Пробежав мимо юной сотрудницы, которая сидела в будке пропускного пункта, Сеньков, перепрыгивая через две ступеньки бросился наверх.

Надо пояснить, что на первом этаже штаба располагался контрольно-пропускной пункт (КПП), откуда был выход "за забор". Каждые сутки на дежурство заступала девушка – сотрудница, которая регулировала поток посетителей, открывал и закрывал двери с электрическими замками. Сегодня дежурила Света, юное создание, лет 24. Света работала в СИЗО уже третий год, носила звание младшего сержанта, мечтала выйти замуж за полковника и ненавидела Сенькова за его беготню целыми ночами в кабинет и обратно. Если у них совпадали дежурства, то для Светы это было мученье – Сеньков бегал туда-обратно (эдакий неугомонный Маленький Мук-скороход) всю ночь, она постоянно открывала и закрывала ему двери и капитан своей беготней отрывал девушку от ночных мечтаний о замужестве.

– Опять самогон поймал, подумала сотрудница, глядя в спину капитана и вернулась к своим мечтам, в которых она выходит замуж уже за генерала и живет счастливо. Не успела Света примерить на себя статус генеральской жены, как сверху раздался вскрик, – Мама! Потом что-то нецензурное и следом кто-то стал орать, как будто его режут. Этот крик, – Ааааааа!!!.... Резал уши и нагонял ужас…

Света сразу подумала, что кто-то из "постояльцев" СИЗО выбрался из камеры, пробрался в штаб и теперь убивает Сенькова ложкой с заточенной ручкой, мстя за отъятый самогон. Девушка нажала "тревожную кнопку" и стала кричать в рацию: " ГБР (группа быстрого реагирования) срочно в штаб, Сенькова убивают!"

Где-то в караулке раздалась сирена и ГБР, точнее свободная смена сотрудников, натягивая на бегу бронежилеты и каски, как стадо носорогов помчалась к штабу. Пробежав мимо побледневшей Светы сотрудники толпой влетели на второй этаж и увидели …

Напротив, своего кабинета, дверь которого была закрыта, прислонившись спиной к стене стоял Сеньков. Это был уже не тот капитан, спокойный и уверенный в себе профессионал, каким его привыкли видеть сотрудники. Перед ними стоял перепуганный мальчишка, которому обещали Деда Мороза, а показали "бабайку". Руки у него тряслись, он что-то пытался сказать и показывал на закрытую дверь кабинета. Судя по мимике и каким-то обрывкам фраз Манички, в кабинете находилось несколько человек с не очень добрыми намерениями.

Сотрудники, пожалев, что не взяли с собой щиты, приготовили дубинки, дабы отражать атаки злоумышленников и начали осторожно открывать дверь…

Первое, что увидели ГБРовцы – это лежащий на полу стул. Судя по всему, его уронил капитан, когда выскакивал из кабинета. И больше в кабинете никого не было. Ну, как, никого… Никого из людей.

На столе лежала пустая двухлитровая бутылка, обернутая черным полиэтиленовым пакетом. А по столу бегали мыши. Создавалось впечатление, что мышки внимательно изучают документы с грифом "Для служебного пользования", играют карандашами, другими канцелярскими принадлежностями, ну или просто гуляют по столу. Эдакая мышиная бюрократия, причем на людей они не обращали никакого внимания. Ну какие могут быть люди, если их только что выпустили из их мышиной тюрьмы, в виде бутылки.

История закончилась благополучно для всех. Маничке вызвали врача, тот сделал Сенькову укол и капитан проспал до утра на кушетке в санчасти. Утром в кабинет загнали двух шнырей из хозобслуги и мыши были благополучно изловлены и выгнаны с чужой территории.

Капитан Сеньков умерил свой пыл и больше за самогоном не охотился. Правда недели через две подошел к хате 155 и подозвал Яву к кормяку. Разговор был короткий.