Сергей Бакшеев
Проигравший выбирает смерть
Глава 7
– Вась, ты чего? – Елизавета Кондратьевна толкнула локтем мужа. – Никак наш поезд объявили?
Василий Николаевич с трудом разлепил веки. Холод наступающей ночи и кусачие комары разом вернули его из дремы. Поезд! – сверкнуло в голове. Он резко встал с привокзальной скамьи и выкрикнул:
– Чего сидишь, бестолковая? – В груди кольнуло, голос сорвался и перешел в недовольный хрип: – По-езд!
– Так я же тебя бужу! – Старушка одной рукой подхватила сумку, другой поддержала мужа: – Пойдем, Вася.
– Иду, – хрипел недовольный старик. – Вагон какой?
– Одиннадцатый.
– Сам знаю! – грубо огорошил Василий Николаевич.
Елизавета Кондратьевна промолчала. За долгие годы она успела усвоить: когда мужу плохо, он волнуется и кипятится больше обычного. Надо стерпеть.
На перрон, устало постукивая колесами, выкатывалась зеленая вереница вагонов с тусклым светом в окнах. Колесные тележки звучно вжикнули, кулаки сцепок звякнули, ткнувшись друг в друга, поезд сжался и остановился.
– Вот наш вагон, – старик семенил к раскрытой двери, где грозно возвышался проводник. – Лиз, доставай билеты.
– Чего? – проводник ковырнул ногтем меж зубами, посмотрел на палец и звучно сплюнул.
– У нас билеты в ваш вагон.
– Какие, к чертям, билеты! Мест нет, все занято! Вали отсюда, – повышая голос, гудел проводник.
Снизу старику казалось, что пухлые щеки проводника торчат сразу над большим животом.
– Вот, посмотрите! – Василий Николаевич тыкал пальцем в розовые полоски билетов.
– Ничего не знаю! Мест нет, иди разбирайся в кассу. Что они там, с ума посходили? Иди, иди!
Проводник повернулся, намереваясь прикрыть дверь. За спиной в тамбуре курил пассажир в костюме.
– Вы бы хоть в вагон их пустили, – прищурившись, сказал пассажир. – Люди пожилые.
– Еще мне указывать! Раскурились тут, – умерил пыл проводник, оценивая солидный вид пассажира. Обернулся, посмотрел на кольчугу из медалей на груди старика и протянул руку: – Чего там у тебя?
Василий Николаевич с готовностью подал билеты.
– Им бумажку напечатать, – пара пустяков. Бумажка не диван, на ней не выспишься! Мой вагон вписали. Он что, безразмерный? – бурчал проводник, разглядывая билеты. – Проходите, но предупреждаю, мест нет! Будете всю дорогу в коридоре куковать!
Елизавета Кондратьевна, пугливо рассыпаясь в благодарностях, полезла в вагон. Василий Николаевич с выхваченной у жены сумкой поднимался тяжело. Плюхнувшись на откидное сиденье в узком коридоре, он дрожащей рукой вынул две таблетки и положил под язык. Седая голова с закрытыми глазами запрокинулась на стенку тронувшегося вагона.
– Надо было в плацкартный брать, – тихо говорила старушка. – Там мест больше и люди добрее.
– Ничего, Лизонька, ничего. – Старик приоткрыл глаза, но его лицо еще сохраняло матовую бледность. – Сейчас я пойду к бригадиру поезда и все улажу. Если здесь мест нет, пусть в другом вагоне дают. Обязаны.
Он встал и постучал в дверь к проводнику. Тот приоткрыл. Жующая физиономия пыталась заслонить столик с бутылкой.
– Чего еще? До Кзыл-Орды мест не будет!
– В каком вагоне у вас находится бригадир? – сухо поинтересовался Василий Николаевич.
– Не поможет тебе никакой бригадир. Не знаю, где он! – отрезал проводник, и дверь с шумом захлопнулась.
Лицо старика вспыхнуло, будто после сильной пощечины. Он хотел было вновь постучать, но передумал и, держась за стенку, двинулся в соседний вагон. Там с ним тоже не стали разговаривать. На вопрос о бригадире взлохмаченная проводница лишь махнула рукой: «Дальше, дальше».
Но следующим оказался вагон-ресторан. Дверь в него была закрыта, а за мутным стеклом уборщица мыла пол. Старик постучал. Уборщица, словно видела его в десятый раз, устало вздохнула и без умолку затараторила:
– Закрыто уже все, закрыто! Нет никакой водки. Иди спать. Голова седая, а все туда же. Сил на вас нет, алкоголики несчастные! Иди, все равно ничего не дождешься. В конец меня измучили, подтирай тут за вами! И медали твои не помогут, не тряси! Чего стучишь? Ну чё колошматишь? Щас вот как дам шваброй, отстучишься.
– Да вы… Да вы хоть послушайте, – старался вставить слово Василий Николаевич. Ему приходилось кричать, неприкрытый грохот колес рвался из-под ног. – Мне к бригадиру пройти!
– И слухать не буду! Знаю я вас, алкоголиков. И не таких видала. Брехать вы умеете. Ты что, не набрался еще? Или хочешь все деньги разом спустить? Вон, на ногах уж не стоишь, качаешься.
– Мне к бригадиру, поверьте. С местами разобраться, – Василий Николаевич потряс перед стеклом билетами.
– Спят давно уж все, – устало ответила уборщица. – Тебе откроешь – все попрут. Утром приходи.
Она подхватила ведро и швабру. Согбенная фигура в синем халате скрылась за второй дверью.
Старик стоял на трясущихся железках между вагонами. Холодный ветер под аккомпанемент грохочущего металла врывался в лязгающие щели. Привычный запах железной дороги отдавал во рту неприятной кислинкой. Казалось, что под язык набилась толченая ржавчина.
Василий Николаевич неуклюже развернулся на стыке вагонов. Внезапно глаза затуманились, к горлу подступила противная тошнота, кадык дернулся, пытаясь вытолкнуть гадкую ржавчину. Внутри на мгновение все похолодело, а затем резкая режущая боль пронзила сердце. Оно сжалось и не хотело разжиматься.
Старик пошатнулся, руки скользнули по закопченной стенке, из раскрывшихся заскорузлых пальцев выскользнули листочки проездных билетов. На секунду они залепили чавкающую щель между вагонами, затем поток воздуха, причмокнув, утянул их под колеса. Старик рухнул, зацепив головой дверную ручку. Дверца распахнулась, седая голова вывалилась на замусоренный пол. В белых волосах проступила красная маслянистая влага.
В полутемном тамбуре скрипящая дверца равномерно билась о плечо лежащего ничком старика. На смявшемся пиджаке в такт вагонным колесам испуганно вздрагивали медали.
Глава 8
В спину давит булыжник, будто им кто-то тычет, от локтя расползается ноющая боль, нога распластана по земле коленом внутрь, тело чем-то придавлено. Но живой и, похоже, целый.
Заколов открыл глаза. Каштановые волосы Нины в ночной темноте выглядят черными. Круглый шарик ее головы прямо у него под подбородком. Аромат цветочных духов вытеснил вонь железной дороги. Девушка лежит сверху. Ее дыхание влажным теплом согревает грудь Тихона, рубашка у него порвана.
Нина зашевелилась, подняла лицо. Кроме отблеска мокрых глаз ничего не видно.
– А у тебя волосы, – говорит она.
– Что?
– У тебя волосы на груди. Они мягкие. Щекотят.
– Что щекотят?
– Губы.
– Это логично.
Тихон не видит ее лица, но чувствует, что она улыбается. И еще он чувствует, как грудь девушки теплыми комочками мягко давит на живот. Оба дышат в такт. И в момент взаимного вдоха упругая теплота давит сильнее. Ну да, женщины дышат грудью, а мужчины животом. А когда оба выдыхают, контакт ослабевает и почему-то становится щекотно. И хочется, чтобы этот цикл приятных ощущений повторялся.
А еще ниже в ее живот упирается его…
Тихона бросает в жар. Хорошо, что в темноте не видно, как краснеют щеки. Он ворочается и приподнимается. Нина садится рядом.
– Вот это мы скатились! Как ты? – спрашивает Тихон, отводя глаза.
– Ничего. Коленку, по-моему, расшибла. – Она слюнявит пальцы и трет коленку.
– Дай посмотрю.
Тихон склоняется над темной ссадиной. Видно плохо, надо щупать. Пальцы ложатся на круглую коленку. Кожа прохладная, на месте ранки – теплее. Он делает круговое движение рукой – легкая царапина немного кровоточит.
– Ерунда, – говорит Тихон. – Прижми платок на пару минут. Даже перевязывать не надо. На воздухе быстрее заживет.
Его пальцы еще на девичьей ноге. Кожа гладкая, особенно на внутренней стороне ноги и выше. Тихон невольно смотрит на белизну над коленкой. Нога расширяется и уходит под юбку, глаза тоже тянутся туда. И рука. Клетчатая ткань юбки смялась, задралась и почти ничего не прикрывает. Тихон отдергивает руку. От пальцев исходит дурманящий запах девушки.
– У тебя юбка, – Тихон с трудом отводит взгляд, – испачкалась. Зря ты ее надела. В поезде лучше в брюках.
– Тебе не нравится?
– При чем тут я? Ты же видела, какие ублюдки в поездах встречаются. Лучше не давать повода!
Последние слова Тихон произнес громко.
Нина встала, оправила складки на юбке, разгладила ромашку на кофте. В лунном свете хорошо виднелся белый ареол лепестков вокруг желтого круга.
Рядом криво раззявил пасть чемодан. От удара он раскрылся. Из рассыпавшихся вещей торчала мордочка плюшевого медвежонка. Жалобно блестел черный пластмассовый нос, стеклянные глазки испуганно таращились в звездное небо.
Девушка жадно выхватила игрушку, нежно прижала мягкого мохнатика к щеке:
– Это для сестры, – пояснила она. – Я назвала его Нюся.
– Почему Нюся? – удивился Тихон.
– Потому что он хороший! – Девушка посмотрела на добродушную мордочку и засюсюкала, как с ребенком: – Ты не ударился, Нюся? Не испугался? Я тоже испугалась. Но ничего, сейчас я тебя уложу, тебе хорошо будет.
Она безуспешно попыталась примять рассыпавшиеся вещи и прикрыть крышкой. Молния на матерчатом чемодане разорвалась.
Тихон присел рядом:
– Порвано капитально, не восстановишь. – Он вновь близко увидел ее ноги. – Ты бы лучше джинсы надела. Холодно.
После этих слов Нине и впрямь как-то сразу стало прохладно.
– Холодно… Как же мы теперь без поезда? – спросила она и поежилась.
– Надевай джинсы, пойдем на станцию. Тут недалеко должна быть. Поезд совсем недавно останавливался.
Нина скинула туфли, расправила джинсы, кокетливо покосилась на Тихона:
– Отвернись.
– И обувь лучше другую, мягкую, – посоветовал Заколов и отвернулся.
Вдалеке неприметным огоньком светилось окошко станционной постройки. От уставших натруженных рельс исходил въедливый запах гари.
– Ну и черт с ним, с этим почтово-багажным, – тихо произнес Заколов.
– Что?
– Я говорю, – Тихон невольно обернулся и замолк на полуслове.
Нина интенсивно двигала попкой, влезая в тесные джинсы. Белый треугольник трусов колыхался, пока нижний уголок не затянулся занавесом брюк. Нина дернула джинсы вверх, повернулась и вжикнула молнией.
– Что? – еще раз спросила она, застегивая ремень.
– Я говорю, если на скорый пересядем, то ничего не потеряем. – Он все еще смотрел на то место, где под молнией скрылись белые трусики. Потом перевел смущенный взгляд вниз. – Это правильно, что ты обула кроссовки. По щебню на каблуках неудобно.
– Так лучше? – Нина пригладила джинсы на бедрах, пытаясь перехватить взгляд Тихона. – Или в юбке?
– Юбка – это для другого случая.
Они направились к станции. Заколов тащил под мышкой чемодан, перевязанный колготками. Нина несла медвежонка.
– А моя сумка в поезде осталась, – вспомнил Тихон.
– Как же ты теперь?
– Да ладно, обойдусь. – Тихон мельком взглянул на Нину. В темноте она казалась интереснее. Или он просто раньше к ней не приглядывался. – Знаешь, Нин. Там, в поезде, он с ножом на меня пер. Прямо в лицо тыкал. Я все ждал момента… чтобы тебе помочь.
– Я знаю, ты сильный.
– Правда, Нин, не смейся.
– Я серьезно!
– Понимаешь, я только сначала растерялся, а потом уже почти собрался… Но… Хорошо, что военные подоспели.
– А я видела, как ты в городских соревнованиях по боксу выступал, – неожиданно сказала Нина. – Ты в десятом классе учился, а я в восьмом. Ты еще всех побеждал.
– Не всех, – честно признался Тихон. – В финале Прохорову проиграл. Он КМС – кандидат в мастера спорта, а у меня только первый разряд.
– А мне казалось, что ты лучше всех был. Я видела, как ты на перекладине в школе солнышко крутил.
– А я тебя по школе не помню, – честно признался Тихон.
– Конечно, ты выпускник был, а я кто? Даже лифчик еще не носила. Помню, мама мне его уже купила, и я, как помоюсь, в ванной примеряла. А он все велик и велик.
Нина рассмеялась. Тихон улыбнулся, вспомнив, что взрослость отмерял пушком над губами, и был страшно горд, когда впервые побрился.
– Колено не болит? – поинтересовался Тихон.
– Нет, нисколечко. – Нина бодро пнула камешек. – Вот приедем домой и будем вспоминать, в какое приключение мы попали. Да?
– Особенно этого, со стихами. Есенина.
– А второй все за бутылками бегал. На ногах не стоит, а все за вином!
– А проводник-то какой пьяный!
– И пускать нас не хотел. Даже по билетам.
– Это он тебя толкнул. Я уже поезд догнал, на ступеньках был.
– А здорово мы скатились! Я и испугаться не успела.
Нина искренне смеялась. Тихон, обхватив чемодан, дурашливо показывал, как они падали. Теперь невольное приключение представлялось веселым и совсем неопасным.
Железная дорога вывела к небольшой станционной постройке. Мелкие буквы названия ютились на небольшой табличке в углу здания. В темноте надпись не читалась. Вместо платформы вдоль путей лежало несколько бетонных плит.
– Боюсь, что здесь скорые поезда не останавливаются, – Тихон кисло огляделся. – Пойдем, узнаем.
Он направился к коричневой двустворчатой двери в центре здания, справа от которой бледно светилось единственное окно. Сзади послышался нарастающий шум приближающегося поезда. Тихон и Нина обернулись.
Мощный луч света бодро прорезал темноту, за ним устало гнался насупленный локомотив и никак не мог догнать. Поравнявшись со станцией, локомотив окончательно сдох, испустил пар, железные колеса отказались нестись дальше, визгливо и упрямо потребовали передышки. Мимо станции, теряя скорость катились платформы, нагруженные разномастными железными конструкциями. Состав остановился.
– Товарняк, – разочарованно изрек Заколов. – Пойдем, поищем расписание.
Он потянул подпружиненную дверь. За ней открылся маленький проходной холл с двумя скамейками. Противоположная дверь пугливо скрипнула и зашаталась, приоткрытая. Скомканная газета на скамье шевельнулась под сквозняком и скатилась на кафельный пол неопределенного грязного цвета. Под потолком щелкала и мерцала одинокая трубка люминесцентной лампы. Единственным ярким пятном в помещении был новый кроваво-красный плакат, где на фоне алого стяга злой боец со штыком наперевес устремлялся, как на врага, на каждого вошедшего. «1941–1945» – поясняла надпись.
– Пусто, – оглядел помещение Заколов.
Они вошли внутрь. Дверь хлопнула. Снаружи недовольно закаркали встревоженные вороны.
– И мрачно, – добавила Нина, прижимаясь к Тихону. Почему-то здесь, в помещении, ей было неуютнее, чем в открытом пространстве ночной степи.
Заколов подошел к закрытому окошку кассы, пошарил взглядом по наклеенным бумажкам.
– Да где у них тут расписание? – Он придвинулся к стеклу, пытаясь протиснуться взглядом в щели зашторенного окошка. – По-моему, там кто-то есть. Эй! Откройте! – Он постучал. Внутри явно виднелась склоненное на стол плечо. – Спит, что ли?
Тихон шагнул к двери сбоку от окошка и толкнул ее. Дверь поддалась. За столиком, уткнувшись головой в бумаги, лежал человек в железнодорожной форме.
– Ну, точно спит! – Заколов вошел внутрь. – Эй, уважаемый. Нам бы узнать, когда ближайший поезд в южном направлении?
Студент потряс плечо спящего. Человек не реагировал.
– Да что он, напился, что ли?
Заколов потряс сильнее и попытался повернуть кассира, чтобы разбудить.
– Тихон! – Нина стояла в дверях и испуганно показывала вниз.
На пол из-под груди уснувшего человека капало что-то красное. Тихон потянул за плечо, тело кассира стало валиться со стула. Тихон подхватил его под руки, не давая упасть, прижал к себе. Что-то уперлось ему в грудь. Он дернул рукой.
Ладонь обхватила липкую удобную рукоять. Липкость была неприятной. Тихон отпрянул, поднес ладонь к глазам. По пальцам сочилась густая темная кровь.
Стул с грохотом перевернулся. Мимо лица Заколова проплыли холодные остекленевшие глаза, искаженный рот, застывший в немом крике. Тело кассира рухнуло на пол. Из груди торчала окровавленная ручка ножа.
Нина закричала и выбежала прочь. Тихон нервно протер руки об какие-то бумаги и только тут заметил, что ящики стола выдвинуты, на полу валяется ворох документов. Он бросился за кричащей девушкой.
Нина выскочила к поезду. Он подбежал к ней. Девушка метала взгляд вдоль состава. Тихон обхватил ее за плечи.
– Уедем, уедем отсюда, – твердила она, – быстрее!
Со стороны локомотива раздался длинный гудок.
– Давай, сюда! – Тихон, стал подсаживать девушку на платформу поезда.
Когда он залез вслед за ней, громоздкие сцепки последовательно вздрогнули. Поезд трогался, экономя силы, сдергивая вагон за вагоном, и вскоре дружно застучал сотнями колес. Тихон и Нина примостились в конце платформы на квадратный металлический кожух. Высокая стена прямоугольной конструкции защищала их от ветра.
Нина плакала, по-детски уткнувшись в мохнатого медвежонка. Тихон пытался ее успокоить, но мешала тревожная мысль. На окровавленной рукоятке ножа в груди убитого кассира остались его отпечатки пальцев.
О том, куда мог скрыться настоящий убийца, Заколов в тот момент совершенно не думал. Тем более он не заметил, что на ночном товарняке они оказались не одни.
Глава 9
На соседней платформе состава внутри большой П-образной конструкции нервно вышагивал Ныш. Периодически он бил кулаком в ладонь и, оскалив желтозубый рот, с силой сдавливал руки.
– Как я его? Как? – шептал он.
Остановившись напротив большого круглого отверстия, Ныш удивленно воскликнул:
– Есенин, ты погляди, опять они.
– Кто? – вор сосредоточенно курил частыми затяжками, прикрыв сигарету ладонью.
– Студент с девкой. Те, из поезда. На соседнюю платформу залезли.
– Сядь, козел!
– Ты это… блин, Есенин, поосторожней с базаром.
Окурок врезался в грудь Ныша и осыпался мелкими искрами. Есенин схватил Ныша за воротник и, злобно пожирая глазами, зашипел:
– Сядь, паскуда! Увидят. – Он пихнул парня, тот шлепнулся на гремучую жестянку. Поезд дернулся и заглушил металлическим лязгом шум падения. Состав с гулом набирал ход. – Ты на хрена кассира пырнул?
– Я его не колол. Только припугнул.
– А где нож?
Ныш шлепнул себя по карманам, изобразил на лице удивление:
– На столе забыл. Точно, на столе! Когда деньги выгребал.
– Врешь! А кровь на руке?
– Так это я руку ободрал, когда сюда залезал. Вот, посмотри!
– Мог бы без ножа обойтись!
– Так он бабки не давал! Пер на меня.
– Все бы он выложил! Он, поди, и сообразить не успел, что от него требуется.
– Ты чего, Есенин, в натуре? Я ради нас старался, а ты пустой базар разводишь.
– Срисовал он тебя, дурня. Кто так работает? И наследил по полной программе.
Есенин сел и сжал виски ладонями. Голова тупо гудела от выпитого за день, не давая привести мысли в порядок. Нажрался на радостях капитально, корил себя вор. Ни черта не соображал, когда позволил Нышу кассира грабануть. Все с наскоку получилось, без должной подготовки. Есенин так дела не привык делать. Сам он остался снаружи и только слышал испуганный возглас кассира и пьяные угрозы Ныша. А тот, видимо, перестарался. Хорошо, что быстро ушли. Может, и обойдется.
Хотя тревожное чувство, что из темноты давил все тот же тяжелый взгляд, как из окошка колонии, у вора осталось.
– Моих пальчиков еще нет в картотеке, я не успел засветиться, – похвалился Ныш. – И финку я в платочке держал.
– Молокосос! Эх… Сколько хоть бабок срубил? – спросил Есенин. Профессиональный интерес постепенно брал свое.
Ныш пересчитал купюры.
– Полторы сотни! И у студента в вагоне сороковник снял, – гордо улыбнулся Ныш и протянул деньги Есенину: – Держи. Я должен был тебя бабками обеспечить.
– Оставь себе. – Держать в кармане лишнюю улику, когда еще толком от станции не отъехали, опытный вор не хотел. – Бля, из-за этой фигни опять на зону!
– Нас же никто не видел.
– А эти двое? Студенты?
– Ерунда! Ничего они не видели. Это сопляки, их припугнуть – в штаны наложат. Откуда они взялись здесь? Их что, тоже вояки из вагона выперли? – Ныш зарыл пальцы в ворох волос, осторожно потряс головой, прислушиваясь к ощущениям. – Ты бы знал, Есенин, как насвай с портвейном башку срывает.
Он дрожащей рукой достал несколько горошин, сунул под язык. Под ноги периодически зашлепали жирные плевки.
– Есенин, девку-то пощупать успел? Ляжки у Ромашки молочные.
Вор брезгливо отвернулся от плюющей рожи. Холодный ночной ветер немного отрезвил его. До дома не доехал, а денег уже нет. На девку, как последняя сука, позарился и в историю с кассиром вляпался, подводил он итоги. Может, и впрямь сначала к Беку смотаться, узнать, что за дело. Бек человек серьезный, фуфло предлагать не будет. И насчет Ныша вместе решим. Пусть, в случае чего, этот молодой урод берет все на себя.
Так будет по понятиям.
