Сергей Трахимёнок
Игры капризной дамы
Узякин чувствовал себя хозяином положения и кабинета, так как в подобных случаях он становился старшим оперативным начальником.
– Раздевайся, думать будем, – сказал он.
– Мыслители собрались, – буркнул комбат и выругался.
Ругательство вызвало кривую улыбку у Внучека, на что Узякин мгновенно отреагировал:
– Он у нас интеллигент, не ругается… и правильно делает, а то Боженька язык отбоярит… гы-гы…
В кабинете появился начальник изолятора – пятидесятилетний мужик, седой, аккуратный, звали его Михал Михалычем, подчиненные называли Михалычем, а хохмач Узякин – начтюрьмом. Михалыч появился с кофейником в руках. Кофейник был тут же поставлен на подоконник, включен в сеть, а начальник изолятора полез в стол за чаем.
Чай – первое дело в тюрьме. Пришел к тебе по делу человек со стороны – поставь ему чай, если ты, конечно, уважаешь его и хочешь сдвинуть дело с мертвой точки, хочешь поощрить или поддержать осужденного или подследственного – напои его чаем. Чай – тюремная валюта, в ней, если вспомнить Маркса, все вещи и услуги отражают свои стоимости.
Раньше тюремные правила не позволяли подследственным и осужденным иметь и заваривать чай в камерах, но все уважающие себя «сиденцы» его имели. Сейчас времена изменились, заваривать и пить чай разрешено, но возникла другая проблема – чая нет… Исчез он из магазинов на воле. Об этом все знают, но тем, кто попал в тюрьму до перестройки, этого не объяснишь, не верят они, что такое может случиться. Они считают, что администрация их накалывает, зажимает чай, и, конечно, бузят и дергают Михалыча и его ребят, требуя чая.
Забулькал кофейник. Михалыч бросил в него заварку, выдернул штепсель из розетки, замотал кофейник полотенцем и удул куда-то по своим делам: что ему чужие заложники, не в его же тюрьме их захватили.
Михалыч пришел работать в изолятор четыре года назад в надежде получить здесь звание подполковника. Должность «начтюрьма» была «вилочной» и при определенном наполнении изолятора спецконтингентом можно было надеяться на вторую большую звезду.
Однако почти в то же время началась кампания по борьбе с пьянством, и, что удивительно, количество спецконтингента в первые ее месяцы сократилось чуть ли не вдвое.
Большое уитэушное начальство из Н-ска обрадовалось такой «тенденции». В управлении ИТУ кто-то написал служебную записку, что изолятор в Каминске со временем придется закрыть. Но потом все вернулось на круги своя. Шок прошел, и изолятор стал набирать спецконтингент в полтора раза больше, чем раньше, то есть до кампании. Однако в головах начальников «тенденция» снижения так и осталась, и Михалыч до сих пор ходит в майорах, тогда как его бывший начальник по горотделу милиции Узякин, человек относительно молодой, получил звание подполковника.
– Итак, господа офицера, – начал начмил, – что мы имеем… Трое осужденных из Тараканинской тюрьмы, тьфу, колонии, захватили трех заложников. Докатилась и до нас эта зараза…
Внучек хотел сказать, что эта зараза докатилась давно, но вспомнил, что Узякин говорит только за свой район, и сдержался.
– Кому приходилось работать по освобождению заложников? Ага, никому… Значит, будем исходить из здравого смысла, тем более что сейчас все к этому призывают. Так?
– Так, – ответил Внучек, – но не грех вспомнить и то, чему нас в бурсе учили.
– А в бурсе нас этому не учили, – обозлился Узякин, – в бурсе нам говорили, что организованная преступность, терроризм, захваты заложников совершаются только там, это их явления и нам они не присущи…
– Да хватит вам, – вмешался Собинов. Он был человеком военным, много говорить не привык, однако положение члена «тройки» обязывало что-то говорить, и он был рад, что это «что-то» было попыткой примирить двух других членов «тройки».
– Ну ладно, так ладно, – сказал Узякин и выругался, – что-то нервы стали сдавать. Из чего будем исходить?
– Из главной задачи, – ответил Внучек и хотел добавить из какой, но в последний момент сдержался и дал возможность высказаться главному оперативному начальнику.
– Спасти людей, – произнес Узякин, – спасти людей, а что для этого нужно?
– Для этого нужны люди, – вставил свое слово Собинов…
– Конечно, – согласился Внучек, – но для того чтобы подключить людей, нужно располагать информацией о тех, кто захватил, и о тех, кого захватили.
– Устами молодежи, – сказал Узякин, объединяясь этой фразой с Собиновым, которому тоже было под сорок, в отличие от тридцатитрехлетнего Внучека, – а что мы знаем о тех и других?
– Ничего, – съехидничал Собинов и улыбнулся, видимо, радуясь тому, что так ловко участвует в беседе.
– Правильно, – поддержал Узякин, поэтому я сейчас позвоню в управление…
– Есть лучший вариант, – перебил его Внучек. – В корпусе три телефона: здесь, в спецчасти и оперчасти. Расходимся по кабинетам и каждый через своих коллег постарается урвать часть информации о захватчиках и заложниках. Мы звоним в Н-ск, а Дмитрий Иванович в Тараканино: одна из его рот несет там охрану. Разбегаемся?
– Разбегайтесь, – скомандовал Узякин, – я как старший оперативный начальник останусь здесь.
– Арбузов! – кричал начальник колонии в окно кабинета врача санчасти. – Повезло вам: прокурор области был в командировке в Каминске и теперь вылетел к нам на вертолете. Отпусти женщин хотя бы, все выглядеть лучше будешь перед прокурором.
– Мне с прокурором детей не крестить… прилетит, поговорим, – сказал Буза даже не отдернув шторку окна.
Буза был занят. Он в очередной раз проводил «работу» с заложниками. Делал он это так, как когда-то делал один из «воспетов»[9] в ВТК, где Буза отбывал первый срок. Он ходил туда-сюда рядом со скамейкой, на которой сидели женщины и прикованный к батарее водяного отопления Виктор.
– Еще раз повторяю, – говорил Буза тоном учителя начальных классов, – вам ничего не сделают, если вы не начнете геройствовать. Это относится к вам, гражданин начальник. Сидите спокойно, все, что вам нужно, дадим, надо пить – пожалуйста, надо есть – ноу проблэм, в туалет – Шнырь проводит, станет поспокойнее – руки развяжем. У нас к вам ничего нет. И у вас к нам ничего быть не должно. Ты на Хряка зла не держи, ты вон какой здоровый (Буза был тонким психологом и знал, на каких струнах мужского самолюбия можно сыграть в присутствии женщин), Хряк не стал бы тебя бить, но, сам понимаешь, у нас правило: ты нам не мешаешь – мы тебя не трогаем.
Хряк и Шнырь стояли в коридоре и смотрели на беседу через проем открытой двери. На подвижном лице Шныря была написала полная поддержка всего, о чем говорит Буза. Хряк же чуть кривился: он был человеком, о котором в зоне говорят «живет на кулаках», и к болтовне относился с презрением.
– Шнырь, – сказал Буза своему подручному, закончив воспитательное мероприятие, – дуй к дверям, менты там пост установили, скажи, чтобы пожрать принесли.
– Понеслись, как душа в рай, – сообщил Шнырь, вернувшись через минуту.
– Заберешь шамовку, – инструктировал его Буза через несколько минут, – скажешь, чтобы поставили и отошли, скажешь, что первое движение в сторону двери, и заточки у них в горле.
Спустя четверть часа заложники были отгорожены от захватчиков ширмой, за которой в обычное время осматривали больных, а посредине кабинета сооружен стол, в центре которого стоял бачок с кашей, в которой плавали кусочки мяса, рядом лежали алюминиевые ложки и булка черного ждала своей участи.
Шнырь затащил из коридора скамейку и спросил Бузу:
– Начнем?
Буза словно не слышал его. Он долго держал паузу, в ходе которой Шнырь почувствовал себя полным ничтожеством, а потом произнес:
– Ты что – зачуханец? Смотайся еще раз, скажи, что нужны ложки и вилки из ментовской столовой и тарелки тоже, и пусть кончат шутить, козлы, и чай пусть принесут, да не в отрядах возьмут, а у себя пошарят.
С чаем, вилками и тарелками дело шло не так споро, и Шнырь и Хряк чуть было не изошли слюной. Шнырь даже стал побаиваться, что Бузе вздумается выбросить холодную кашу и потребовать новой.
Но вот все, что требовалось, оказалось на столе. Однако Буза опять не торопился. Он сходил к входным дверям, проверил, надежно ли приперты они столом и шкафом. Даже если их вышибут тараном, на это уйдет секунда-другая, да еще десять метров по коридору, за это время заложники будут трижды мертвы: Буза слов на ветер не бросает…
Потом он вернулся в кабинет, но не сел на скамейку, а кивнул Шнырю. Шнырь понял его и пошел за ширму. Никто из заложников есть не согласился, только после этого, поощренный взглядом Бузы, Шнырь двумя сложенными ложками разложил кашу и мясо по тарелкам, дождался, пока ложку возьмет Буза, и начал метать, Хряк поглощал пищу, как рвал, два жевка – и ложка снова устремлялась в тарелку.
Один Буза ел неторопливо, словно не отбыл восемь суток в ШИЗО, а был пресыщен пищей, прежде чем поднести ложку ко рту, он медлил, будто раздумывая, делать ему это или не делать. И здесь становилось ясно, почему на воле Бузу принимали за сына большого начальника. И не только принимали, но Буза и сам нередко представлялся таковым.
– Папа у меня член ЦК, – говорил он, – а мама простой врач.
Он не был мошенником, но вполне мог стать, ибо в нем был талант артиста и то, что помогает не только выжить в зоне, но и управлять другими, – воля, которая непонятным образом размещалась в его тщедушном теле.
После еды Буза и Хряк закурили по сигарете. Шнырь, решивший было сбросить грязные тарелки в угол кабинета, в последний момент передумал, потому что натолкнулся на взгляд Бузы и понял, что тому это не понравится.
Он унес тарелки и вилки из комнаты и вернулся с кипой «Медицинской газеты», которую выписывал на санчасть находящийся в отпуске начальник медслужбы колонии.
Шнырь ловко скрутил из газет несколько фитилей, замотал руку халатом Валентины, взял этой рукой кружку с водой, зажег один из фитилей и поднес ко дну кружки. Меняя фитили, Шнырь быстро довел воду до кипения, бросил туда пачку чая и опять поднес фитиль к кружке. Пенная шапка вспучилась и чуть было не выплеснулась на пол, но Шнырь убрал огонь, а затем еще несколько раз подносил его ко дну кружки, заставляя шапку то появляться, то исчезать.
Затоптав последний фитиль, Шнырь поставил кружку на стол, закурил сигарету, сдул с чая коричневую пену, сделал небольшой глоток и передвинул кружку Бузе. Тот выждал некоторое время, сделал свой глоток, после чего подвинул кружку Хряку и затянулся «Примой».
– Кайф, – сказал Шнырь, когда кружка вновь пришла к нему.
Буза и Хряк ничего не ответили, но по их лицам было видно, что они с этим согласны.
– Ну, чем богаты? – спросил Узякин Внучека и Собинова, когда те возвратились в кабинет начальника изолятора.
– Чем богаты, тем и рады, – ответил один Внучек не слишком любезно, потому что ничего интересного и нового он в информационную копилку «тройки» не внес. Он только что связался с начальником отделения, тот позвонил по оперсвязи в Н-ск, а там сообщили то, что уже было известно: «какие-то осужденные, захватили каких-то заложников». Кто они? Что представляют собой заложники? Что толкнуло на этот шаг первых и в каком состоянии вторые? Не ответив на эти вопросы, нельзя было планировать мероприятия по освобождению.
Но Внучек напрасно злился на своих коллег. Коллеги Узякина и Собинова тоже ничем не помогли.
– Слушай, Кутузов, – бесцеремонно обратился к Собинову Узякин, – а ты куда звонил? В Н-ск, что ли?
– Да, – чистосердечно сознался Собинов.
– Ну ты даешь, что они в Н-ске за триста верст от Тараканино могут знать, тебе же советовали позвонить в Тараканино.
– Я звонил, но там все время сбрасывает, и идут короткие гудки.
– Короткие гудки, короткие гудки, – передразнил его Узякин, – ну КГБ, помогай коллеге. Я знаю, у тебя везде свои люди.
– Пиши номер на бумаге, – сказал Внучек Собинову.
Пока комбат искал ручку, Внучек набрал 07 и связался со старшей телефонисткой.
– Марина Владимировна, помочь надо спецслужбам, срочненько номер в Тараканино. Давай телефон… Разговор на наш счет.
Собинов занимал телефон добрых двадцать минут. Он что-то записывал на листке бумаги, переспрашивал командира роты охраны, опять что-то записывал. К концу разговора он основательно взмок от такой непривычной «интеллектуальной» работы.
– Ну? – спросил его Узякин, когда тот положил трубку телефона на рычаг.
– Наливай, – словно не слыша Узякина, произнес комбат. Ему было приятно, что Узякин хоть как-то зависит от него, и он хотел оттянуть момент, когда утратит преимущество в информированности.
Михалыч поставил чашки на стол и разлил остывший чай.
– К чаю, к сожалению, дать ничего не могу, – сказал Михалыч, – даже «дунькина радость» сейчас дефицит, на отоварку не хватает.
– Да-а, – подколол его Узякин, – времена настали, даже в тюрьме стало плохо жить, докатились…
– А что вы имеете против тюрьмы, – обиделся Михалыч, – тюрьма как тюрьма, не хуже многих.
– Ну что ты, – продолжал язвить Узякин, поддразнивая своего бывшего заместителя, – она одна из лучших.
– Так оно и есть, – вмешался Внучек, защищая Михалыча, с которым ему приходилось часто работать и одновременно стараясь не задеть самолюбие Узякина, – я в своей жизни много тюрем видел и прямо скажу, у Михалыча здесь порядок, во всяком случае, никто не голодает и вшивости нет.
Узякин и сам понимал, что говорил ерунду, зашел слишком далеко и был благодарен Внучеку за вмешательство.
– Ладно, – буркнул он, отодвигая чашку от себя, – Каминская тюрьма – лучшая тюрьма в мире. Так что нам скажет командир батальона?
Собинов взял в руки лист с записями и начал:
– Двое осужденных…
– Как двое? – перебил его Узякин.
Комбат бросил на начмила взгляд, укоризненный и терпеливый одновременно, и повторил:
– Двое осужденных: Сафонов, пятьдесят восьмого года рождения, статья 145-я, семь лет, и Клевало, шестидесятого года рождения, 144-я, пять лет, утром пришли в санчасть и захватили в качестве заложников фельдшера, женщину, которая пришла на прием, и сотрудника колонии…
– Должность и звание, – переспросил его Узякин, как будто это имело какое-то значение.
– Лейтенант, – ответил Собинов, – начальник производства. Захватчики забаррикадировались в санчасти и потребовали, чтобы им привели некоего Бузу, который сидел в ШИЗО.
– За что сел в ШИЗО Буза? – спросил Внучек. – Это может быть важно.
– Буза заварил большую кашу, стал бодаться со старым вором – Чубатым. Хозяин, конечно, знал об этом, ему два медведя в одной берлоге не нужны, и он посадил за какую-то провинность Бузу в ШИЗО. Хозяину спокойней с Чубатым, тот не такой молодой и шустрый, как Буза.
– Во, – сказал Узякин и потер рукой об руку, – становится теплее.
– Теплее, но не совсем, – ответил комбат, – на освобождении Бузы они не остановились, а заявили, что хотят говорить с прокурором области.
– Не ниже, – съязвил Узякин.
– Да, – подтвердил комбат, – на счастье начальника колонии в Каминске в командировке был заместитель прокурора области. Он вылетел вертолетом в Тараканино. Но там захватчики заявили, что прокурор им был нужен для того, чтобы ночью не перестреляли, и потребовали перевода в другую колонию либо в ближайший изолятор.
– Ага, – сказал Узякин, – совсем тепло, значит, к нам. Значит, недаром собрались…
– В общих чертах понятно, – перебил Узякина Внучек, – теперь надо разобраться с распределением ролей в этой троице.
– Распределение обычное, – ответил комбат, посмотрев в свои записи, – Буза – голова, я даже думаю, что все это организовал он, а не Сафонов и Клевало. Сафонов-Хряк – солдат, бык. Клевало-Шнырь – парняга на побегушках, хотя тоже опасен: ткнуть заточкой ни ума, ни авторитета не надо.
– Арбузов, Арбузов, с вами будет говорить прокурор области, – хрипло кричал начальник колонии. Он был уже в шинели и шапке, из-под которой торчали седые виски, еще утром цвет их был совершенно иной: начальник крепко переживал случившееся.
Буза отодвинул край шторки и посмотрел вниз: рядом с начальником стоял мужчина лет пятидесяти в норковой шапке и короткой дубленке. Сзади него были двое смуглых бойцов из роты охраны, которые, в нарушении всех инструкций, запрещающих появление в зоне с оружием, были вооружены автоматами.
– Мне нужны доказательства, – проорал Буза в разбитую форточку.
– Я хочу с вами поговорить, – сказал мужчина в дубленке, – возможно, один на один…
– Мне нужны доказательства…
– Доказательства чего? – не понял прокурор и обратился к начальнику колонии.
– Они не верят, что вы – прокурор области.
– Я – заместитель прокурора, – ответил мужчина в дубленке.
– Я не могу отпустить вас одного, – произнес начальник, а про себя подумал: «Если они и тебя захватят – мне конец».
– Ну почему же, – сказал зампрокурора области, – если они дадут гарантии…
«Какие гарантии», – чуть было не вырвалось у начальника, и только сознание высокого положения мужчины в дубленке остановило его от крутого ругательства.
– Как будем выходить из сложившейся ситуации? – спросил мужчина.
– Нужно встретиться на нейтральной территории.
Договорились неожиданно быстро. Буза предупредил, что во время переговоров заточки будут на глотках у заложников и что, если он через пять минут не вернется в санчасть, заложников зарежут.
Через некоторое время в коридоре возле санчасти Буза встретился с представителем прокуратуры.
Мужчина в дубленке предъявил ему свое удостоверение. Буза проверил его и не стал ломаться, говорить, что они требовали прокурора, а им предоставили только зама, хотя такой вариант прогнозировался.
– Мы пригласили вас, – начал Буза торжественно и настолько уверенно, что прокурору показалось, что они либо сто лет знакомы, либо зам у Бузы на посылках, – для того чтобы оскорбленные начальники не расстреляли нас ночью вместе с заложниками. Теперь мы уверены, что они этого не сделают, и выдвигаем последнее требование: наш разговор продолжится в другой колонии. Туда мы поедем с заложниками и в вашем сопровождении. Даем полчаса на приготовления… полчаса… Если через тридцать минут будет готов автомобиль – освобождаем одного из заложников, и так далее.
Буза повернулся и пошел прочь к дверям санчасти, за которыми его ждал Шнырь. Прокурор не успел сказать ни слова, хотя перед встречей мысленно прокрутил в голове речь, где много внимания уделил последствиям, которые могут наступить для захватчиков, если они…
Вернувшись в административный корпус, прокурор изложил все, что сказал ему Буза.
Начальник колонии был против такого варианта событий.
– А вдруг по дороге что-нибудь случится, они подумают, что это попытка освободить заложников, и покончат с ними? – произнес он, думая про себя, что если заложников освободят здесь, то он будет начальником колонии, у которого захватили заложников, но тут же освободили. Если же осужденные вместе с заложниками уедут – он будет просто начальником колонии, у которого зэки захватили заложников.
– У нас нет другого выхода, – сказал прокурор, – это долгий путь, но бескровный…
– Надо попробовать уговорить их не брать с собой заложников, – предложил начальник колонии прокурору, – они вам поверят.
На этот раз переговоры прокурора с Бузой проходили через двери санчасти.
Буза был непреклонен и, сколько ни уговаривал его прокурор оставить заложников, сколько ни гарантировал перевозку захватчиков в Каминский изолятор, стоял на своем. И чтобы поставить все на свои места и еще раз напомнить, кто у кого в руках, сказал:
– Осталось пятнадцать минут.
Это подействовало, и уже через десять минут перед окнами санчасти стоял автозак.
– Отпусти литера, – попросил Буза Шныря. Тот пошел в кабинет, но тут же вернулся.
– Он не хочет бросать женщин.
Хряк, услышав это, поднялся со скамейки, чтобы сделать так, как сказал Буза, но тот остановил его движением руки. Он сам сходил в кабинет, поговорил с Виктором, а потом дал команду Шнырю развязать Семеновну.
Поскольку в зоне все уже знали, что прокурор договорился с Бузой о переброске захватчиков и заложников в Каминск, напряжение и ожидание возможной ошибки со стороны захватчиков прекратились. Пост возле дверей санчасти был снят, и поэтому Семеновну у выхода на улицу никто не встретил. Она немного постояла на крыльце и спустилась по ступенькам вниз.
«А ведь зубы у меня не болят», – подумала она и опустилась на затоптанный сапогами осужденных снег: силы оставили ее…
– Теперь о заложниках, – сказал Внучек…
– Заложники-то нам зачем? – поинтересовался Узякин.
– Он правильно мыслит, – поддержал Внучека комбат, – как они себя ведут и поведут – будет зависеть тактика освобождения.
– Тактика, – скривился Узякин, – грамотные все…
– Парень – человек молодой, ему лет двадцать пять. Он начальник тарного цеха, поэтому его жизнь вне опасности.
– Почему ты так решил? – спросил Узякин комбата.
– Видишь ли, ты имеешь дело с преступниками на свободе, а мы за проволокой. Весь персонал в зоне для зэков делится на чистых ментов и тех, кто носит ментовскую форму, но их функций не выполняет – это мастера, начальники производств, врачи, библиотекари, учителя школ.
– Ну тогда и второй бабе ничего не грозит, – проронил Узякин.
– Дай бог, – ответил не верующий в Бога комбат, – для нее есть иная опасность.
– И эта опасность реальна, если они задумали нечто иное, чем выезд из одной зоны в другую, – поддержал комбата Внучек.
– Ну ты их переоцениваешь, – возразил Узякин, – это обычные зэки, а не представители спецслужб, гы-гы-гы…
– А ты их недооцениваешь, – вмешался комбат, ты посмотри, тут что-то не так, уж очень ловко они действуют, и все у них получается. Старую женщину отпустили, правильно: двух заложников им вполне хватит в дороге. Третий бы только помешал.
– Если они таким образом решили выбраться из колонии, то нам повезло. Но если они, а их поведение это подтверждает, выбравшись из колонии, выдвинут новые требования… Потребуют машину и попытаются оторваться от погони вместе с заложниками, вдруг их сообщники ждут, – сказал Внучек.
– Ну размечтались, фантазеры, – произнес Узякин.
– Все это надо иметь в виду и быть готовым к любым поворотам, – сказал комбат, – аппетит приходит во время еды. Они, даже прибыв сюда, могут заявить, что берут заложников в камеру. Они понимают, пока заложники у них в руках – они хозяева положения – тузы, а мы – шестерки.
– Да ладно вам, пессимисты, – сказал Узякин, – о тех, кто приедет к нам, мы уже знаем, теперь посмотрим, чем сами располагаем, посчитаем силы и средства, а также осмотрим плацдарм, на котором проводить боевые действия.
Буза смотрел на автозак долго, словно был экстрасенсом и пытался проникнуть в его внутренности, в которых могла прятаться их смерть.
Вокруг машины не было ни души, но это не вызывало чувства успокоения, скорее наоборот: автозак с открытыми дверьми напоминал Бузе мышеловку.
Буза вел наблюдение из другого помещения – процедурного кабинета. Хряк был в кабинете начальника с заложниками, а Шнырь стоял сзади, готовый выполнить любое указание Бузы.
– Выверни карманы, – неожиданно потребовал Буза.
Глаза Шныря метнулись в разные стороны. Но тем не менее он вывернул оба кармана робы и положил на подоконник несколько стандартов теофедрина, «конфискованных» им у Валентины.
Буза сгреб их одной рукой и выбросил в форточку. Сделал он это так же ловко, как сбрасывал в отбой лишние карты, и даже опытный в этих делах Шнырь не заметил, как он прижал мизинцем к ладони один стандарт лекарства.
– Выберемся отсюда, – сказал он Шнырю назидательно, – все иметь будем, споткнемся, нас в капусту покрошат. А сейчас крой к машине, проверь все.
В окно было видно, как Шнырь появился на плацу, подошел к машине, с опасной заглянул внутрь будки, так, наверное, смотрит в пасть льва начинающий дрессировщик, потом он запрыгнул внутрь, осмотрел будку, заглянул под лавки, в два боксика, в которых обычно возят лиц, нуждающихся в изоляции от других осужденных, затем выпрыгнул на землю и уже с большей уверенностью и даже некоторой бесшабашностью глянул под будку и в кабину.
Проделав все это, он заложил в рот два пальца и по-разбойничьи свистнул, хотя этого можно было и не делать. Буза внимательно наблюдал за ним из окна.
Буза вошел в кабинет начальника санчасти, где на скамейке сидели Виктор и Валентина, а перед ними стоял Хряк с двумя заточками в руках. Буза снял с Виктора наручники и сказал:
– Сейчас я с дамой пойду в машину, а ты останешься здесь, когда мы скроемся в будке, пойдете вы. Чем быстрее мы отсюда уедем, тем быстрее вы попадете к себе домой. Нам вашей крови не надо, но и… об этом мы уже говорили. Одевайтесь теплее…
Буза лично проследил, чтобы Валентина надела все теплое, что было у нее в кабинете, сказал: «Идем», причем произнес это слово настолько непринужденно, что у всех присутствующих в кабинете на душе стало чуть спокойнее.
У выхода на улицу Буза попросил у Валентины прощения, левой рукой обхватил ей шею, а правой демонстративно приставил заточку к сонной артерии.
– Начальники, – заорал он, – без дураков, я иду.
Когда он был уже на середине пути, из-за дощатого забора, где складировалась и ремонтировалась старая «мебель» жилой зоны, раздался голос:
– Бежишь, Буза?
Но Буза и ухом не повел: не пристало человеку, занимающемуся столь серьезным делом, отвлекаться на такие мелочи.
Шнырь подал Валентине руку, и все трое скрылись в будке.
Настала очередь Хряка.
Он так же, как и Буза, обхватил голову Виктора одной рукой, другой приставил заточку к горлу и двигал заложника впереди себя, как катер двигает впереди себя баржу, разница между ним и Бузой была в том, что делал он это все не так элегантно и плотно прижимал свою голову к голове Виктора, прикрываясь от воображаемого снайпера.
Шнырь так же, как и Валентине, помог Виктору забраться в будку, Хряк влез туда сам, дверь закрылась, и тут же в окно будки показалась голова Бузы.
– Начальник, – заорал он, – разговор есть.
К машине подошел ДПНК, но Буза не стал с ним говорить и дождался начальника колонии. Буза потребовал: принести жратвы в дорогу, часы – непонятно для чего, ведро – для возможных естественных надобностей женщины, три телогрейки, чтобы не так трясло.
ДПНК принес все перечисленное, а начальник попытался еще раз поговорить с Бузой:
– Арбузов, ты своего добился, не стоит испытывать судьбу, отпусти их и езжайте на здоровье.
– Э, нет, начальник, – ответил Буза, – только я их отпущу, мое путешествие тут же закончится, а я этого не хочу.
– Да брось ты, – говорил начальник, придавая своему голосу если не отеческий оттенок, то дружеский, коим говорят после того, как сделают глоток чая из одной кружки, – кому вы нужны сейчас, вон и прокурор говорит, что вам лучше будет, если вы ребят отпустите.
– Все, начальник, закончили, – оборвал Буза, – мне будет лучше, если они будут при мне. И не пудрите мне мозги, я вас, как рентген, насквозь вижу.
Начальник отошел от машины, удивляясь интуитивной прозорливости Бузы, потому что буквально в то время, когда Буза и Хряк перемещались с заложниками в автозак, в колонию прибыла группа захвата, которой командовал двухметровый капитан из Н-ска, а с ними приехал генерал-майор внутренних войск Маров, хотя сам Маров считал наоборот: это он прибыл в тараканинскую колонию, а уж с ним приехала группа захвата.
Маров и капитан были недовольны тем, что начальник колонии не дождался их и дал возможность захватчикам спрятать заложников в машину, а саму машину выставить так, как было удобно одним захватчикам: посредине плаца.
– Ну ты… додумался, – распекал Маров начальника колонии в присутствии и младших по званию, и подчиненных, – хреновей ты ничего не мог придумать.
Начальник стоял перед генералом красный как рак и время от времени говорил:
– Виноват, таш генерал, виноват…
Начальник мысленно рвал волосы на голове, и не только потому, что ему был неприятен начальственный разнос. Он мог бы затянуть предоставление автомобиля, и заложников освободили бы в его колонии. А теперь было ясно, что упущен удобный случай и все другие по закону подлости будут неудачны, и начальник был уже согласен с тем, чтобы освобождение заложников произошло не у него в колонии, потому что теперь ничего хорошего ждать не приходилось.
Генерал продолжал выходить из себя. Ему не хотелось ехать по мерзлой и кочковатой дороге полтораста километров, да потом еще разбираться с захватчиками в Каминске, тогда как это можно было сделать сейчас и уже к вечеру улететь в Н-ск.
Капитан тоже был недоволен. Он считал и себя, и своих ребят специалистами по рискованным операциям, и его не прельщала роль конвойных, которая отводилась его подразделению в случае отъезда.
Прибежавший ДПНК, неумело козырнув, стал докладывать начальнику колонии, что Буза требует его.
Генерал, для которого подобное нарушение субординации было серпом по горлу, взъярился, поставил ДПНК по стойке «смирно» и стал воспитывать, суть «воспитания» сводилась к тому, что ДПНК в свои сорок с лишним лет не научился отличать подполковника от генерала и не знает, что прежде чем обратиться к подполковнику, нужно испросить об этом разрешения старшего по званию.
ДПНК стоял перед генералом не менее красный, чем его начальник. И так продолжалось бы долго, не вмешайся прокурор.
– Что там у вас, – перебил он «беседу», поскольку был человеком гражданским и генералу не подчинялся.
– Буза, тьфу, Арбузов требует начальника колонии.
– Что? – взбеленился генерал, услышав это. – Требует… да я ему.
– Семен Владимирович, – произнес прокурор, – давайте выслушаем…
– Арбузов сказал, чтобы пришел начальник колонии и что ему не нравится задержка.
Возникла пауза. Начальник обратился к генералу с разрешением выйти.
– Иди уж, – махнул рукой генерал.
– В чем дело, начальник, – спросил Буза хозяина, когда тот подошел к машине, – почему стоим?
– Арбузов, – ответил начальник укоризненно, – это у вас все просто, пришли, сели и давай ехай, а у нас конвой не готов.
– Валерий Александрович, – послышался голос из глубины будки, – надо ехать, Валентине плохо.
– Валя! – спросил начальник. – Как ты?
– Ничего, ничего, – ответила Валентина.
– Холодно ей, – вмешался Шнырь.
– Я сейчас, Валя, сейчас, – заторопился начальник, – что-нибудь тепленькое принесу… Миша, Миша, принеси одеяло для Валентины.
– Да, еще вот что, – добавил Буза, после того как ДПНК принес и сунул в окно будки автозака одеяло, – не нравятся мне эти задержки, и ты знай… остановится зак в шлюзе или на стену «случайно» налетит, завалим обоих, на тебе кровь их будет.
Начальник, сердцем чуя неладное, помчался в административный корпус, там, в его кабинете, завершалось короткое совещание, в котором участвовали Маров, прокурор и капитан – командир группы захвата.
– Возьмем их в шлюзе, – сказал Маров начальнику колонии, когда тот вошел в кабинет, – машина резко остановится напротив дверей от вахты, они потеряют равновесие и ребята успеют ворваться в будку.
