Мария Семёнова
Самоцветные горы
– Если это вправду их дети, то быстро же они одичали… – проворчал Волкодав.
Винитар не ответил. Он разглядывал рисунок, выбитый и выцарапанный очень старательной, но недостаточно сильной рукой. Молодой кунс нашёл его только потому, что хорошо знал, где искать. Следовало всячески благодарить огнебородого Туннворна за то, что лёд ещё не добрался сюда, укрывая и перемалывая своей тяжестью всё, что на пути попадалось. Намеченные в умытом дождями граните, проступали две мужские фигурки. Та, что находилась вверху, была больше, мужественней и любимей. Та, что внизу, – поменьше, поплоше. Между ними угадывался мальчик, тянувшийся к верхнему, в то время как нижний держал его за ногу. Из чресл верхнего исходила дуга, завершавшаяся в лоне женской фигурки, замершей с воздетыми руками чуть поодаль. А с противоположной стороны на мужчин – в особенности на нижнего – нападало большое животное. О четырёх ногах, с сильными челюстями и с густой шерстью, вздыбленной на загривке… Суровый боевой кунс водил рукой по рисунку, гладил его и всё не отводил глаз – так, словно желал унести в памяти навсегда, а рука могла ощутить тепло другой руки, прикасавшейся к влажному камню. Волкодав про себя рассудил: найдёт или нет Винитар жильё своей бабки, а последнюю весточку от неё он, похоже, всё-таки получил. Смысл рисунка был ему не особенно ясен, но Винитар, похоже, прочёл его без труда.
И бабку свою он, знать, крепко любил…
Между тем невысокие мохнатые фигурки продолжали мелькать вдалеке, то тут, то там показываясь между камней, и теперь Волкодав видел, что мех объяснялся одеждой. Скроенные на удивление ловко, одеяния сидели на телах как вторая кожа, совсем не стесняя движений и делая человека издали похожим на зверя. Волкодаву случалось знакомиться с племенами, обладавшими несравненным умением выделывать шкуры и превращать их в одежды, и так получалось, что воспоминания каждый раз оставались достаточно тягостные. Вспомнить хоть роннанов-харюков, лесное племя Медведя… Почему? Волкодав сам считал себя наполовину собакой, но брататься с теми зверо-людьми у него никакого желания не возникало. Он долго думал об этом. И решил – наверное, всё оттого, что их человеческие половины казались ему замутнёнными, утратившими разумную ясность. У него в роду почитание предка-Пса всё же не доходило до копания нор…
– Охотятся, – сказал он Винитару. – Но не на нас.
– Боятся, – отозвался кунс, не оборачиваясь. И с презрением добавил: – Рабы!
Что двигало мохнатыми? Вправду ли наследное чувство рабов, ощутивших – вернулся грозный хозяин? Или звериное знание, внятно предупреждавшее: эта дичь слишком решительна и зубаста, не будет добра?.. Волкодав потянулся вовне и опять уловил рыжие пламена присутствия Шамаргана, на сей раз отчётливо задымлённые подавляемым страхом. Беглый лицедей, понятно, тоже заметил охотников. И сообразил, что очень скоро его возьмут в полукольцо, прижимая к отвесной скальной стене.
– У него большой заплечный мешок, – сказал Винитар. – Не иначе, стащил что-то на корабле, а тут и разбойники. Поделом!
Волкодав ответил не сразу. Он медлил, стараясь приноровиться к обитателям острова. Их стремления не были полностью человеческими или откровенно звериными, они представляли собой некую невнятную, неоформившуюся смесь, тяжкую для понимания; таков нрав тумака-волкопса, взявшего не пойми что от обеих сторон. Всегда трудно понять породу, когда она только ещё нарождается, не успев устояться. Или – вырождается. Как здесь. Перед ним были одичавшие потомки людей. Уже не люди в полном смысле слова. Правда человеческой жизни утратила среди них силу. А животные порядки ещё не обрели власти.
Дикая, беззаконная орда, хуже которой трудно что-нибудь выдумать… Сквернейшее посрамление, которое могло случиться с островом Закатных Вершин. Худшее, что мог найти здесь Винитар.
– Не разбойники, – помолчав, проговорил венн. – Они не знают, что значит грабить. Они охотятся.
Кунс наконец оторвался от рисунка, выбитого на скале. Он посмотрел, как перебегали от камня к камню мохнатые, и не стал вслух гадать, нужна ли им была голова Шамаргана, чтобы насадить её на кол во славу неких Богов. Такие не поклоняются Богам и не воздвигают Им алтарей. Попавшую им в руки добычу, будь она двуногой, четвероногой или с крыльями, ждёт одна-единственная судьба. Добычу обдирают и едят. Причём сырую и даже прямо живую – ради целебных свойств ещё не умершего мяса.
Шамарган прятался до последнего. Но, когда к нему подобрались слишком близко, – кувырком выкатился из-за валуна, вскочил на ноги и кинулся бежать. Причём не абы куда. Всё-таки он бывал в разных переделках и выучился сохранять определённое здравомыслие. А также выбирать меньшее из нескольких зол. Он понимал, что Винитара с Волкодавом не очень-то обрадует его появление, но… этих людей он знал, и потом, они были по крайней мере люди. Когда всё кончится, они, вероятно, отнюдь не погладят его по головке, скорей зададут крепкую взбучку, но это будет обычное человеческое наказание, которое можно будет принять.
Волкодав и Винитар, по крайней мере, не будут смотреть на него и улыбаться, облизываясь и подбирая слюну…
Шамарган бежал к ним, размахивал руками и кричал, взывая о помощи.
Охотники сразу бросились за удирающей дичью. Привыкшие сганивать какого угодно зверя, они были очень выносливы и упорны в преследовании, но гораздо более длинные ноги, подстёгнутые отчаянным желанием спастись, на первых десятках шагов позволили Шамаргану заметно опередить погоню. Наверное, его прыть показалась преследователям чрезмерной. Не прекращая бега, они стали стрелять.
Стрелять – сказано плохо, ведь это от слова «стрела», а ни луков, ни стрел ни у кого из охотников не было. Их ведь делают из можжевельника, сосны, берёзы и ели, а они на острове Закатных Вершин давным-давно перевелись. Потомки рабов раскручивали пращи, сделанные из полосок жёваной кожи, и вслед Шамаргану нёсся рой жужжащих камней. Праща – оружие, которое можно сделать буквально из ничего, но, как и всякое оружие, в умелых руках оно творит чудеса. А уж умения здешним жителям было не занимать…
На счастье лицедея, он так и не бросил действительно большого и увесистого мешка, навьюченного на спину. Мешок, в котором Волкодав уже без особого удивления признал свой собственный, принял десятки метких ударов и тем спас беглецу жизнь. Камни, пущенные убивать, разили с такой силой, что без нечаянного панциря Шамарган давно свалился бы бездыханным. Его и так мотало из стороны в сторону. Потом кто-то изловчился достать его по ноге, и лицедей упал на колени.
– Поделом! – проворчал кунс.
У Волкодава, помимо Солнечного Пламени, привычно висели за спиной два деревянных меча. Они с Винитаром уже мчались вперёд, когда он вытащил один и перебросил сегвану, а второй схватил сам. Они подоспели к Шамаргану и с двух сторон встали над ним, и больше ни один камень в лицедея уже не попал.
Что такое деревянный меч? Это, в общем, тяжёлая и толстая палка из очень твёрдого дерева, выглаженная и оструганная до некоторого сходства с настоящим клинком. Воины пользуются ими, совершая ежедневное правило, радующее тело и дух, и обращаются с деревянными мечами не менее уважительно, чем со стальными. Это оттого, что они знают, каким страшным оружием способна быть подобная «палка». Ею можно добыть себе славу, отстоять честь и совершить справедливость. С нею выходят против врага, вооружённого настоящим мечом, и побеждают, и это есть признак великого мастерства.
И Винитар, и Волкодав были мастерами из мастеров… Попробуйте-ка взмахнуть деревянным мечом так, чтобы он просвистел на лету: не сразу получится. А их мечи пели на два голоса, пели уверенно и грозно, рисуя в воздухе прозрачный узор, и воздух обретал твёрдость. Камни отскакивали с треском, как от сдвоенного щита. Охотники остановились, смутившись. Такого, чтобы подбитому баклану слетели на помощь два хищных поморника, они явно не ожидали. Перемазанный в грязи Шамарган сперва полз на четвереньках, потом кое-как встал и заковылял, хромая, вперёд. Мешок, испещрённый и кое-где даже прорванный ударами камней, он по-прежнему не бросал. Волкодав и Винитар отступали следом, держа мечи наготове.
Их не преследовали. Это была не схватка врагов, тем более такая, в которой стремятся победить или умереть. Это была охота. А кто полезет в зубы сильному и огрызающемуся зверю – зачем, ради чего?
Всегда можно найти дичь полегче.
А если её нету поблизости – выждать, пока сильный ослабеет.
Или хитрость какую-нибудь изобрести…
– Куда теперь? – спросил Волкодав, когда все втроём они наконец укрылись за большим камнем. Тот некогда свалился с обрыва, да так и остался стоять, наклонившись и прильнув к обширному телу скалы, словно пытаясь заново срастись с ним. Под камнем было даже относительно сухо. И более-менее безопасно. На время. – Ты многое здесь помнишь, кунс… Вырвемся?
Винитар покосился на него, их глаза встретились. Вот как оборачивался их поход за Божьим Судом. Шли искать место для поединка, а довелось встать плечом к плечу, защищая третьего. И кого? Шамаргана. Ни тем, ни другим особенно не любимого. Лицедей сидел на колючем щебне, забившись в глубину каменного «шалаша», и, ещё не успев отдышаться, всхлипывая и сопя, с напряжённым лицом ощупывал сквозь штаны левую ногу выше колена. Двое воинов мельком на него покосились. Доковылял сюда – значит, и дальше идти как-нибудь сможет. Им же думать теперь следовало подавно не о Шамаргане и не о достойном завершении мести, посеянной годы назад, не о том, чья правда выше перед Богами. Для начала следовало попробовать остаться в живых. Остальное – потом. Будет жизнь – будет и время подумать о том, как лучше её употребить…
Так, во всяком случае, сказал себе Волкодав.
Винитара, судя по всему, посетили весьма сходные мысли. Он сказал, помолчав:
– Рядом начинаются ущелья. Мальчишкой я изучил их лучше многих, потому что любил здесь охотиться. Был путь и до моря, хотя что там теперь завалено льдом, а что нет, я не знаю.
Куда стремится морской сегван? – подумалось Волкодаву. К морю, конечно. Добрался до моря – значит, спасён! Вслух он спросил:
– А они с другой стороны они не подберутся?
Винитар ответил с полной уверенностью:
– Нет. – И пояснил, заметив его недоверчивый взгляд: – Там нельзя пройти. Там Понор.
У старейшины Клеща хватило соображения понять, что его верный Мордаш налаживается бежать из дому не во внезапном приступе дурости и даже не по любовным делам. Клещ видел: потерявший покой пёс что-то силится ему объяснить и до последнего не хочет уходить самовольно, отрекаясь от его, хозяина, над собой власти. Был бы Мордаш человеком, старейшина, пожалуй, усмотрел бы в его поведении борьбу между привычным долгом, помноженным на любовь, – и неким высшим велением. Но это о человеке. Можно ли подобное сказать про собаку?..
И каким образом беспокойство Мордаша было связано с непонятным предметом, который принесла умирающая дворняжка и с которым Мордаш теперь нипочём не хотел расставаться?..
Этот предмет он ненадолго доверил хозяину, пожелавшему рассмотреть. Клещ увидел перепутанный комок тонких верёвочек, бесформенный, слипшийся и вонючий. Поистине подобная штуковина могла быть интересна только собаке. Старейшина стал ждать, чтобы Мордаш наигрался и успокоился, но не тут-то было. Гордый вождь всех деревенских собак вёл себя словно пропустовавшая[2] сука, которая, не родив щенков, решает считать ими хозяйские башмаки и принимается ревностно опекать их, охраняя от посторонних. Единственное отличие состояло в том, что для своей драгоценной верёвочной путанки Мордаш не строил гнезда, а, наоборот, стремился нести её куда-то в сторону Тин-Вилены и, выходя с хозяином за ворота, всячески старался это ему втолковать.
Заметив, что с каждым днём кобель отбегает прочь по дороге всё дальше и возвращается всё неохотней, старейшина сдался.
– Не на цепь же тебя, в самом деле, сажать, – сказал он Мордашу. Вот уж, право слово, было бы безобразие. Да и не удержала бы Мордаша цепь… Взяв крепкий шнурок, Клещ обвил им могучую шею любимца. Принял из послушно раскрывшейся пасти верёвочную связку и устроил её на шнурке, тщательно закрепив. Теперь Мордаш сможет есть, пить и защищаться в пути, не опасаясь потерять свою важную ношу…
Сделав это, старейшина заглянул в тёмно-карие, широко расставленные собачьи глаза, и ему отчётливо показалось, будто Мордаш понимал его действия. И был за них благодарен.
– Вернёшься ли? – вздохнул Клещ.
Вместо ответа кобель дал ему лапу. Тяжёлая когтистая пятерня без остатка заняла немаленькую мужскую ладонь. Чёрные подушечки были тёплыми и твёрдо-шершавыми, привычными к долгому бегу по любым дорогам и вообще без дорог. Кобель отнял лапу и протянул хозяину другую. И наконец, наклонив голову, упёрся широченным лбом старейшине в колени, заурчал и начал тереться, едва не свалив его с ног.
– Эх, – Клещ подхватил клюку и, яростно хромая, сам повёл Мордаша за ворота. Прошагал с ним по тин-виленской дороге несколько сот шагов через луговину до леса, почему-то вспоминая, как встретил здесь того странного чужака… Возле первых сосен Клещ остановился. И гулко хлопнул оглянувшегося пса ладонью по боку: – Беги!..
Мордаш несколько раз подскочил на месте, отрывая от земли все четыре ноги, точно щенок, которого выпустили гулять… Последний раз ткнулся мокрым носом в хозяйскую руку, как поцеловал. И зарысил прочь по дороге – ровно, уверенно, неутомимо.
– Возвращайся… – пробормотал старейшина внезапно осипшим голосом. – Возвращайся скорее…
И заковылял обратно к деревне, чувствуя себя сиротой.
Винитар даже начертил ущелья на разглаженной сапогом глине, чтобы всем было понятней. Волкодав увидел перед собой нечто вроде паутины, составленной из очень равномерно расположенных борозд и слегка закрученной посолонь. Венн про себя удивился, обнаружив, что рисунок пробудил некие воспоминания. Он приказал себе вспомнить и стал слушать кунса, перестав думать об удивившем его, и, как обычно бывало, очень скоро воспоминание само толкнулось из глубины. Перед умственным взором возник весьма сходный рисунок на песке и длинный палец Тилорна, указывающий на один из загнутых рукавов: «Вот так выглядит со стороны скопление звёздных миров, где нам выпало жить. В нём мириады солнц… Их так много, что они образуют течения и вихри, подобно частицам, увлекаемым бегущей водой. С той только разницей, что это величественное движение, измеряемое веками. Вот здесь находится твоё солнце. А вот моё…»
Подумав о межзвёздных пространствах, Волкодав опять вдруг припомнил чёрную глыбу с её хвостом загустелых воздухов, летящую в пустоте, ту, что привиделась ему, когда он медленно приходил в себя от Шамарганова зелья. Он смотрел на рисунок, сделанный Винитаром, и ему впервые пришло на ум наложить подобную рукавчатую спираль, только очень большую, на карту своего мира. Поместив центр её чуть севернее границ Саккарема. Туда, где тремя мёртвыми клыками высились Самоцветные горы. И рядом с ними млела Долина, круглая и неестественно тёплая, согретая той болезненной теплотой, какую можно ощутить, если сдуру запустить палец в воспалённую рану…
Как-то легли бы на такую карту известные ему Врата в Беловодье и Велимор, если бы соединить их между собой?..
Палец Винитара воткнулся в самую серёдку нарисованной паутины, оставив глубокую вмятину:
– Вот Понор. Мы пройдём мимо и выйдем к морю вот здесь. По крайней мере раньше здесь всегда был проход.
– Тогда надо идти, – сказал Волкодав. – Вряд ли мы выскочим незамеченными, но они ждут подмоги, чтобы обложить нас уже как следует. Вряд ли стоит нам дожидаться, пока ещё охотники подойдут.
Вместо «охотники» он едва не сказал «людоеды». Язык, правду молвить, чесался. Да и Винитара, вполне возможно, уже посетили сходные мысли. О том, что на острове его отца завелись людоеды. Иначе, как насмешкой судьбы, и не назовёшь!.. Причём справедливой насмешкой. Волкодав не стал ничего говорить. Им следовало спасаться, а не репьи друг другу в шкуры метать.
Винитар не стал его спрашивать, откуда он знал, что охотники выжидают. Поверил – и всё. Кивнув, он развернулся на корточках (ибо только так и можно было угнездиться под кровом каменного «шалаша») и гибким движением, не распрямляясь, выметнулся вон, достигнув следующего валуна. Он волей-неволей должен был идти первым, показывая дорогу. Мыш, сидевший на плече у Волкодава, на всякий случай сорвался вдогонку. При этом он играючи, даже с ленцой, увернулся от камешка, прилетевшего из чьей-то пращи и весьма опоздавшего попасть в Винитара. Вероятно, для Мыша полёт камня выглядел медленным и не казался опасным. Люди, увы, не были одарены подобной стремительностью чувств. Они невольно отшатнулись, когда камешек размером с дикое яблочко звонко цокнул в скальный гранит и раскололся, оставив беловатую звезду на месте удара. В тело попадёт, небось мало не будет… Шамарган даже буркнул чуть слышно, вероятно живо представив, как это произойдёт. Волкодав про себя оценил быстроту выстрела и подумал, что Шамаргану придётся туго, ведь появления следующего прыгуна будут ждать. Да ещё нога…
– Сможешь так? – спросил он лицедея, кивнув в сторону выхода.
Шамарган сперва молча кивнул, потом попробовал пройтись на корточках, как Винитар, и сейчас же, охнув, свалился. Камень, пущенный убить, ударил вскользь и не сломал ему ногу, помяв только мышцы и, должно быть, оставив над коленом здоровенный синяк. В горячке погони лицедей сумел подняться и довольно быстро бежать, но за время передышки нога распухла так, что стала тесной штанина. В ней билась тупая боль, невыносимо взорвавшаяся от движения. Всё же Шамарган опять приподнялся, перевалившись с колен на пятки. Он понимал, что речь шла не об испытании мужества, а о жизни и смерти. Стоило вспомнить улыбки облизывавшихся людоедов, и боль сразу становилась терпимой. Тем не менее лицо у него побелело так, что было видно даже сквозь грязь. В таких случаях говорят – как мука, и всем это понятно, хотя мука у каждого народа своя. Если иметь в виду ржаную, как Волкодав, зрелище применительно к человеку получалось малоприятное. Этакая синюшная сероватость. Оставаясь на корточках, Шамарган сделал шажок. Потом ещё.
– Двадцать лет, – сказал он Волкодаву. – Всего двадцать лет!.. Отцы, может, даже грамотные кое-кто был… Одно поколение… Почему?
– Давай мешок, – сказал Волкодав.
Шамарган обречённо посмотрел на него снизу вверх. Так, словно Волкодав, в котором он уже попривык видеть товарища по несчастью и даже защитника, вдруг вознамерился покинуть его на верную смерть. Венн не удивился. У Шамаргана забирали мешок, и ему казалось, что у него отнимали последнюю защиту от камней. А если бы ему оставили поклажу, он решил бы, что его приговорили погибнуть под её тяжестью, отнимающей быстроту движений. Всё правильно.
– Они ждут следующего, – просовывая руки в плетёные лямки, сказал Волкодав. – Пойду я, потому что в меня им не попасть. Прыгай сразу, как только камни ударят, пока они не перезарядили пращи.
Его прыжок в самом деле сопроводил град визжащих камней, от которого Шамарган вряд ли увернулся бы даже без мешка и со здоровой ногой, а уж в нынешнем своём состоянии, да нагруженный, – и подавно. Один булыжник прошёл у Волкодава по волосам, другой глухо впечатался в многострадальную кожу мешка. По счастью, тот был исключительно прочным, хорошей работы, – изделие мастера Вароха, обитавшего теперь в Беловодье. Закатная пора жизни мастера выдалась очень счастливой – он жил среди друзей, радовался взрослению славного внука, – и, должно быть, поэтому творения его рук неизменно приносили удачу. Что ножны для Солнечного Пламени, что вот этот мешок… Волкодав влетел за валун, где ждал его Винитар, и оглянулся, и почти сразу ему под ноги кубарем вкатился Шамарган. Лицедей прокусил губу от боли, страха и непомерного усилия, к которому пришлось принудить все мышцы, больная нога скорее напоминала не часть тела, а отдельное, живущее своей жизнью существо, но всё же он в точности выполнил замысел Волкодава и теперь силился отдышаться, понимая только, что жив. За ним, снаружи, вновь зло провизжали камни, не нашедшие добычи, и, щёлкая, заскакали, отлетая от каменных углов и постепенно успокаиваясь.
– Дальше во-он туда, – показал рукой Винитар.
Он ничего не прибавил в том духе, что, мол, ещё две-три перебежки – и всё, мы в безопасности. Словами о безопасности утешают мирных людей, для которых переделка вроде теперешней – испытание за гранью мыслимого. Позже, оставшись в живых, они, может быть, с удовольствием припомнят пережитое и даже похвастаются, но пока это – дурной сон, от которого хочется пробудиться как можно скорее. А не пробудиться, так хоть уцепиться за кого-то более сильного и поверить, что он непременно вытащит тебя и спасёт. Да ещё загодя уверит, что будет всё хорошо. Воина не требуется утешать. Воин хочет знать правду. Даже если она состоит в том, что враг, вполне вероятно, лучше знает ходы-выходы обледенелых ущелий, а значит, впереди, там, куда они с таким трудом прорываются, вместо спасения может ждать засада. Подоспевшая подмога, на которую, по словам Волкодава, уповали охотники. Засада и камни, летящие прямо в лоб из-за той самой скалы, за которой ты чаял укрыться…
Шамарган воином не был. Но, чего-то ради увязавшись за ними, вздумал быть среди воинов равным. Вместо этого, как и следовало ожидать, уже стал обузой и сам это понял. Значит, пускай боится и терпит. Назвался груздем – полезай в кузов. Взялся за гуж – не говори, что не дюж…
К следующему валуну они рванулись все трое одновременно. Винитар и Волкодав подхватили под руки Шамаргана и почти перенесли его под прикрытие утёса. Новую перебежку осуществили ещё хитрее. Винитар кинулся в одном направлении, а Волкодав с Шамарганом мгновение спустя – в другом, куда и было им нужно. Потом кунс к ним присоединился, потирая ушибленное плечо. Ушибленное не камнем из пращи, а об землю – пришлось броситься «рыбкой», не очень глядя вперёд. Дальше отвлекать взялся Волкодав. До отказа пустив в ход своё чутьё, он выскочил на открытое место, потом сделал вид, будто испугался, а может, не рассчитал сил – и заметался, пытаясь вернуться назад. Но заметался не просто так, а в отчётливом соответствии с намерениями обрадованных людоедов. В крепости у Хономера он каждый день упражнял и оттачивал своё восприятие, но чуточку поотвык от настоящей опасности и от того, как она обостряет все чувства. Теперь ему казалось, что раньше он очень неуклюже уворачивался от стрел и отбивал их мечом. Он почти уподобился Мышу, легко ускользавшему от летящих камней. Снаряды из пращей, вертясь, проносились там, где он был мгновение назад… Винитар с Шамарганом успели уйти далеко, он достиг валуна, из-за которого выскочил, и разыскал своих спутников по следам.
– Ты… танцевал, – сказал ему Шамарган. Глаза у него были круглые. Волкодав про себя отметил, что лицедей стал двигаться проворней и легче. Кажется, жестоко ушибленная нога у него «расходилась» мало-помалу. Так бывает, когда тело своим нутряным знанием осознаёт, что спокойно отлежаться ему всё равно не дадут, – надо работать, и оно, хочешь не хочешь, работает. Да и разгоняет при этом вцепившуюся было немощь.
Вновь настала очередь Винитара, и Волкодав сперва усмотрел в его действиях некое соперничество с собой. Потом, правда, он понял, что ошибался. Молодой кунс вскочил на обломок скалы и торжествующе закричал, привлекая внимание. Мигом полетели камни – чего-чего, а этого добра здесь было в избытке, нынешние охотники на людей были не из тех, у кого могут в одночасье кончиться стрелы. Винитар вращал меч, уберегая ноги увёртками и прыжками. Танцевать на виду у врага он умел уж всяко не хуже, чем венн. Удирая вместе с Шамарганом, Волкодав краем глаза проследил за его пляской, и у него даже ёкнуло сердце. Нет, этот танец весьма мало напоминал пляску обречённого на качающейся, готовой опрокинуться глыбе… и всё же подобное зрелище, да под сенью трёх склонившихся гор в розовом вечно-закатном снегу ну никак не могло быть случайным. Волкодав за руку втащил Шамаргана за скалу, указанную Винитаром. Сегванский вождь появился спустя считанные мгновения и досадливо бросил наземь измочаленные остатки меча.
– Я дурак, – сказал он. И пояснил: – Ты обманул их, а я посмеялся над ними, и они это поняли.
Волкодав сперва решил промолчать, ибо не видел толку размазывать нечто такое, что и так споров не вызывает. Но потом всё же сказал:
– Ты кунс. Ты с честными врагами биться привык…
И вовремя закрыл рот, уберёгшись добавить: «…не как я – со всякими людоедами…»
Самое смешное, что глупость, сотворённая Винитаром, пошла беглецам даже на пользу. Деревяшка, исковерканная несчётными ударами камней, ни на что уже не годилась, и дальше её не потащили – оставили лежать на земле. Волкодав лишь коснулся её на прощание ладонью, потому что это было изделие его рук. И ещё потому, что это был всё-таки меч, служивший до конца и погибший, как подобало мечу. Впрочем, весьма скоро выяснилось, что самую последнюю службу меч при расставании с ним только ещё готовился сослужить. Очередной раз устремившись вперёд, трое с удивлением обнаружили, что камней в них почему-то не мечут, зато сзади громко раздаются вопли и визг зверей, схватившихся над некоей очень ценной находкой. Беглецы не стали тратить время на размышления, что бы это могло означать, – просто кинулись дальше, предводительствуемые Винитаром. Так совпало, что, завернув за очередной обломок скалы, сегван сразу повёл их сквозь неширокую трещину. Лаз оказался до крайности неудобным, наполовину засыпанным галькой, перемешанной с грязью, одолевать его пришлось на четвереньках, а где и ползком, увязая и скользя. Однако потом отвесные стены раздвинулись, и глазам предстало узкое, равномерно изгибавшееся – точь-в-точь как на рисунке Винитара – ущелье. Его дно покрывала вода. Сотни ручьёв сбегали по склонам и просто падали вниз, дробясь на лету. Их питали близкие ледники, громоздившиеся наверху. Должно быть, ущелье не превратилось в озеро только оттого, что где-то был сток. Волкодав огляделся, в который раз пробуя представить себе, как всё здесь выглядело в прежние дни – зелёный мох, папоротник, роскошный от постоянных водяных капель, цепкий шиповник, заполонивший солнечные места… Да, здесь было очень красиво. Теперь Волкодав никакой красоты кругом не усматривал, потому что, по его глубокому убеждению, её нипочём не могло быть там, откуда ушла жизнь.
– Дерево, – вдруг сказал Винитар. – У них совсем нет дерева, но они не забыли, что это такое. И грызутся над щепками, как другие над золотым кладом.
Они не стали даже пытаться заметать след, ибо это было всё равно бесполезно, и двинулись вперёд по колено в воде. Шли настолько быстро, насколько могли, – ещё и потому, что вода, заливавшаяся в сапоги, была без преувеличения ледяной. Станешь мешкать, и можно дождаться, что ноги онемеют и перестанут работать. Вода была мутная, в ней приходилось ощупью нашаривать крупные камни, да и те далеко не всегда оказывались надёжной опорой. Плавный изгиб ущелья не давал видеть, куда они, собственно, идут. Оставалось лишь верить, что где-то там был поперечный проход, которым Винитар выбирался некогда к морю…
– Может, ещё что-нибудь оставим? – тяжело дыша, спросил Шамарган. – Такое, чтобы их отвлекло?..
– Тебя, например, – хмыкнул Винитар. – Вот уж это их надолго задержит. Да и тебе поделом встало бы…
Для него лицедей был прежде всего предателем, человеком без чести, который не погнушался отравить гостя. Но и у Шамаргана была, видно, какая-то своя правда. Либо просто зачесался язык, по обыкновению то доводивший лицедея до беды, то выручавший.
– А может, сам с ними останешься? – осведомился он мрачно. – Ты же им вроде родственника. По отцу…
Молодой кунс окаменел лицом и повернулся к нему. Но ничего не сделал – не понадобилось. Волкодав стоял ближе. Увесистая затрещина сбила Шамаргана с ног и заставила с головой окунуться в воду. Дожил, отстранённо, в полном изумлении сказал себе венн. Уже за Людоеда вроде как заступаюсь… То есть заступался-то он, конечно, не за Людоеда, а скорее за Шамаргана, ибо Винитар скорее всего оплеухой не ограничился бы, но как всё это выглядело со стороны?.. Лицедей вынырнул, отплёвываясь, и ещё побарахтался, заново нащупывая под ногами опору и, конечно, стукаясь больным местом обо всё подряд. Винитар за это время успел уйти вперёд. Волкодав приотстал от него, но ненамного. Шамарган оглянулся и увидел человекоядцев, как раз показавшихся из расселины позади. Его опять поразило, какие они одинаковые, низкорослые и мохнатые. Хорошо было то, что здесь, в ущелье, им не так-то легко удавалось пополнять запас камней для метания, и они не спешили пускать в ход пращи. Плохо было то, что, разглядев беглецов, они торжествующе закричали – так, словно сумели наконец загнать дичь в тупик, из которого ей уже не вырваться.
Лучше не думать о том, что означал этот крик…
Взмахивая руками и поднимая брызги, Шамарган заторопился следом за сегваном и венном.
В срединном Шо-Ситайне солнце ныряло за небоскат куда круче, чем на родине сегванского племени. Над плоскогорьем Алайдор, хоть оно и было расположено куда западнее острова Закатных Вершин, сгущалась чёрная ночь.
Именно чёрная. Ничего общего с установившейся было светлой благодатью красного лета. Чёрная, ветреная и отменно холодная… Ветреная – сказано плохо. Назвать эту ночь просто ветреной было всё равно что матёрого мономатанского тигра спутать с домашним котёнком. Бурная?.. Штормовая?.. Тоже не особенно хорошо. Вот только справедливое слово для происходившего у Ворот Алайдора очень трудно было найти.
Во всяком случае, Хономеру это так и не удалось.
Он, воздержанный жрец, до дна исчерпал весь запас известных ему проклятий и богохульств, причём на нескольких языках и относившихся к весьма разным верам. Однако достойного поношения погоде так и не подобрал.
Как обычно бывает в большой горной стране, возвышенное плато отъединяла от равнин скалистая пограничная гряда. Со стороны Алайдора она представала невысокой цепью иззубренных холмов, но при взгляде снизу нападала невольная оторопь: что же за горы там, впереди, если даже самый первый хребет, всего лишь обозначивший этакий порог, первый подступ к Заоблачному кряжу, выглядит полностью неприступным?..
Она и была почти неприступной, эта безымянная гряда. Уж во всяком случае для каравана. Лошади даже привычных местных пород, нагруженные вьюками, – всё-таки не горные козы. Отродья знаменитых скакунов Шо-Ситайна, поколениями воспитывавшиеся в горах, умели одолевать кручи, непосильные для стремительных равнинных коней… но не отвесные же обрывы. Поэтому караваны пользовались несколькими давным-давно разведанными и обустроенными дорогами. Дороги взбирались по нелёгкой, но всё-таки приемлемой крутизне до проходов между гребнями, неизменно называвшихся Воротами. Были Красные, Чёрные, Белые – по цвету утёсов, под сенью которых проезжал путник, – и даже Зимние, именуемые так за то, что, во-первых, находились на северном склоне, а во-вторых, неизменно оставались проходимыми с осени до весны.
