Вдруг я услышал шёпот:
– Алёша умирает!
Я вздрогнул и обернулся. Старуха стояла подле меня, мотала головой и взгляд её по-прежнему был бесстрастный, ничего не значащий…
– Умирает? – тихо спросил я, похолодев. – Ужели я буду присутствовать при смерти? – всполошился я… – Это невозможно, – мелькнула другая мысль и оборвалась.
Меня била лихорадка. Что невозможно? Кто это сказал? О чём я думаю? Ведь это… смерть. Это… умирание? Как хочется и мне отдать свою душу, лежать в белом и… чтобы старик стоял подле меня…
– Здравствуй… – прервал мои думы, Алёша.
– Здравствуй, здравствуй… – прошептал я.
Лишь теперь я разглядел его лицо. Почему оно было синим, фиолетовым? Почему чёрные глаза так невинно, трогательно, и, нежно как никогда, смотрели на меня, на комнату, на старика? Я подошёл к нему, не зная что мне сделать, сесть ли подле, стать ли на колени и начать молиться.
– Я скоро буду «там»… – шёпотом, словно тайну открывал, выговорил он.
Он передохнул, – я ждал. Но напрасно, – он забыл обо мне.
– Последние дни Алёша всё время так, – сказал Саша громко, – начнёт и не кончит. Садись возле меня.
– Давно ли он… такой? – спросил я, усаживаясь на кровати.
– Богатым всё равно: давно ли, недавно ли… Не надо спрашивать: я сердитый! Ну да, я сердитый, – хмуро повторил он, – жестокое недовольство, страдание было в его голосе. – Вот так и сестрица Аннушка умерла, теперь он. И ничего нельзя понять! А Алёша всё про обман говорит. Обманул Бог, да не его. Вот оно что!
Старик зашевелился.
– …Я был «там», – как со сна выговорил вдруг Алёша, и все мы, кроме старика, встрепенулись. – Я был «там», – повторил он уже смеющимся голосом, – и буду «там»!..
– Довольно, – с мольбой произнёс слепой.
– Отец, жизнь – обман? Ведь ты так говорил? Отец, но Бог? Ты смеёшься! И Его нет… Так пойди посмотри, где стоит луна и скажи мне.
Он задумался… Мы ждали.
– Всё время так, – сердито повторил Саша. – Отец его погубил. Всё книжки, всё разговоры про ложь, да сказки. Человек – обман, кушать хочу – обман, а правда где? Вот с луной возился, с бесом, чёрт знает с чем, возился Алёша-то! Сам, как Отец людей, добрый, – а жил, будто один на земле. Будто никого! Да, испортил отец всех и меня испортит, – вот чего боюсь. Только мать ещё держится.
Наступила тишина. Огонь в лампе горел ярко, и в комнате не было теней. И чем больше я всматривался, вглядывался, тем несомненнее начинало казаться, что так должно быть наверху, таким должно быть нездешнее, истинное… Голова моя, словно надвое раскололась, каждая половина по-своему смеялась и смех был восторгом.
– Истина! – уверенно подумал я.
– Богатым хорошо, – пошептал Саша, и это подхватила старуха и однообразным голосом повторила:
– Богатым хорошо.
– Люди о хлебе должны думать, о живом, а тут ни о чём, кроме обмана, не слышишь, да о чертях. А я жить хочу!