Селеста Инг
Пропавшие наши сердца
И верно, Сэди никогда не плакала. Несколько раз она показывала Чижу письма на свой прежний адрес, нацарапанные на тетрадных листках, – последнее вернулось со штампом «АДРЕСАТ ВЫБЫЛ». Даже тогда Чиж не видел у нее слез.
Но, застав ее на корточках в углу площадки, лицом к проволочной сетке, Чиж всякий раз отворачивался, чтобы ей не нужно было храбриться. Пусть она побудет наедине со своим горем или с чем-то другим, еще более тяжелым, чем она горе заслоняет.
В мае Сэди предложила ему: давай сбежим.
Поедем и найдем их.
Он знал, что Сэди пускалась в бега и раньше, но ее всякий раз возвращали. На этот раз, настаивала она, все у меня получится. Ей недавно исполнилось тринадцать – считай, взрослая.
Бежим со мной, Чиж, уговаривала Сэди. Мы их точно найдем.
То есть ее родителей и его маму. Сэди свято верила, что они где-то рядом, возможно, даже вместе, и их можно найти. Красивая, утешительная сказка.
Тебя же поймают, испугался Чиж.
Нет, не поймают, отрезала Сэди. Я собираюсь…
Но Чиж перебил ее: не говори, не хочу знать. Вдруг меня спросят, куда ты делась?
Он смотрел, как она раскачивается на соседних качелях, взлетает все выше и выше, и вот ноги задрались над перекладиной, цепочка провисла. И Сэди с визгом прыгнула в воздух, в пустоту. Когда Чиж был маленький, он любил прыгать с качелей прямиком в мамины объятия. Сэди ведь ничем не заслужила такого, думал Чиж, это все ее родители виноваты, зачем они так с ней обошлись? Почему сразу не остановились, как можно быть такими безответственными? Сэди встрепенулась, выглянула из травы, куда она приземлилась. Она не ушиблась. Она смеялась.
Прыгай, Чиж, крикнула она, но прыгать он не стал, а дождался, пока остановятся качели, и чиркнул кроссовками по гравию, испачкав их серой пылью.
Сейчас он мысленно видит ее перед собой: Сэди в воздухе, с раскинутыми руками, взрезает небо. Когда она сбежала, никто не знал, куда она делась; одноклассники и даже учителя вели себя так, будто и вовсе не было никакой Сэди. Наверняка уже появились в Сети фотографии из общественного сада – ветви деревьев, словно чьи-то руки, держат крохотные фигурки, подставляют их свету. Тысячи маленьких Сэди на голубом фоне.
На следующее утро по дороге в школу он видит, что стало с деревьями: с них все сорвано, лишь темнеет грубая кора. Ни следа вчерашнего. Но если присмотреться, вдоль стволов – будто свежие раны: сломанные ветки там, где сдернули пряжу. Одинокая красная нитка втоптана в грязь. Надо разобраться, что здесь случилось; и когда он думает о Сэди, его вдруг осеняет, с чего начать.
После школы он должен идти сразу домой. Никуда не выходи, велит ему папа. И делай уроки. Но сегодня обычной дорогой он не идет. Он сворачивает на Бродвей и мимо школы старшей ступени, где ему предстоит учиться через несколько лет, направляется к большой публичной библиотеке, где ни разу еще не бывал.
«Библиотека» от греческого «библио» – «книга», «тэке» – «хранилище», «короб», рассказывал папа. А слово «короб» происходит от латинского «корбис» – «корзина», «плетеная посуда» из коры, лыка, бересты. В старину, кстати, писали на коре.
Вспоминается одна осенняя прогулка. Папа провел тогда рукой по стройному березовому стволу, и береста отслоилась, закурчавились хлопья, белые, как бумага.
Вот так и со словами, объяснял ему папа. Снимаем слой за слоем, раскрываем значение.
Давным-давно, в Музее естествознания: гигантский спил древесного ствола, диаметром больше папиного роста. На бежевой древесине карамельно-желтые кольца. Чиж с папой их сосчитали, от коры до сердцевины, потом в обратную сторону. Папа провел по древесине пальцем. Это дерево посадили, когда Джордж Вашингтон был еще мальчишкой. Вот Гражданская война, вот Первая мировая, Вторая мировая. Вот год папиного рождения. А вот год, когда все рухнуло.
Видишь? – сказал папа. Там, внутри, вся история. Снимаешь слой за слоем, и они все объясняют.
Библиотека, она как замок, рассказывала ему Сэди. Она туда ходила каждый день, стараясь урвать пять минут по дороге из школы, спешит туда чуть ли не бегом, посидит сколько можно – и галопом домой. Сэди, не мешало бы тебе мыться почаще, ворчала приемная мать, когда Сэди влетала в дом взмыленная, помятая. Тебя же поймают, беспокоился Чиж, но Сэди хоть бы что. Родители каждый день читали ей перед сном, и если Чижу истории только растравляли раны, то для Сэди они были как целительный бальзам. Настоящий замок, повторяла она с трепетом. Чиж в ответ всегда закатывал глаза, но теперь он понимает, что это недалеко от истины: библиотека – внушительное здание из песчаника, с арками и башней, а новое крыло стеклянное, сплошь из острых углов, и Чиж, поднимаясь по лестнице, чувствует, будто попал разом в прошлое и в будущее.
Не каждый день он видит вокруг столько книг, и в первую минуту голова кружится от такого изобилия. Полки, полки, полки. Столько, что впору заблудиться. Библиотекарша за стойкой – темноволосая, в розовом свитере – косится на Чижа поверх очков, как на чужака, и Чиж спешит юркнуть в проход, спрятаться от ее взгляда. Вблизи он замечает, что многих книг нет на местах, полки беззубо скалятся. И все-таки он чует, что здесь-то и таятся ответы – спрятаны между страниц книг, которые отсюда унесли. Его задача – найти их.
Сбоку к полкам прибиты таблички, список тем для каждого стеллажа – с запутанной нумерацией, в непостижимом порядке. В некоторых разделах по-прежнему изобилие: «Транспорт», «Рыбы, змеи, ящерицы», «Спорт». Другие полностью опустошены. Когда Чиж добирается до стеллажа номер 900, там почти ничего нет – пустые полки стоят, словно обглоданные скелеты, дробя на квадраты солнечный свет. Немногие уцелевшие книги как темные пятнышки. «Ось Китай – Корея и новая холодная война». «Внутренняя угроза». «Конец Америки: Китай на подъеме».
Блуждая по проходам, Чиж замечает кое-что еще: в библиотеке, можно сказать, ни души. Он здесь единственный посетитель. На втором этаже – ряды свободных кабинок для чтения, длинные столы, где никто не сидит. И внизу та же картина – незанятые стулья да сиротливая табличка: Передумали? Решили не брать книгу – положите на тележку. Никакой тележки здесь больше нет, голый линолеум. Город-призрак, и он, Чиж, – живой в стране мертвецов. Он проводит пальцем вдоль пустой полки, оставив в пушистой пыли блестящую дорожку.
В подвальном этаже, в самом дальнем углу, он находит раздел «Поэзия», обводит взглядом полки в поисках буквы М. Кристофер Марло, Эндрю Марвелл. Эдна Сент-Винсент Миллей. Неудивительно, что за Мюссе сразу следует буква Н, и все же грустно, что ее имени там нет.
Нет, не стоило сюда приходить. Здесь какая-то запретная зона, и зря он все это затеял. Острый металлический запах щекочет ноздри. Чиж пробирается поближе к стойке, где библиотекарша с холодной деловитостью сортирует книги, доставая из ящика. Только бы не встретиться с ней взглядом. Если она обернется, надо удирать.
Чиж следит за ней, спрятавшись за стеллажом, ждет. Библиотекарша берет из синего пластмассового ящика очередную книгу, заглядывает в список, ставит галочку. Затем, неизвестно для чего, одним движением пролистывает книгу – страницы веером – и, захлопнув, кладет в стопку. Берет другую и точно так же пролистывает. И третью. Она что-то ищет, понимает Чиж, – и наконец, в одной из книг, находит. На этот раз она пробегает список дважды и откладывает ручку. Этой книги, как видно, в списке нет. Она не спеша листает книгу, страница за страницей, и вот у нее в руке какая-то бумажка.
Издалека видно, что там что-то написано. Выглянув из-за стеллажа в надежде разобрать хоть слово, Чиж попадается на глаза библиотекарше.
Мгновенно свернув бумажку вдвое и спрятав, она спешит к Чижу.
Эй, ты что там делаешь? Я с тобой разговариваю. Я тебя вижу. Вылезай! А ну вылезай!
Она берет Чижа за локоть.
И давно ты здесь прячешься? Чем ты тут занят?
Вблизи она кажется и старше, и моложе, чем он ожидал. В длинных каштановых волосах стальной проволокой блестит седина. Она, наверное, старше мамы, думает Чиж. Но есть в ней и что-то от юной девушки: в носу поблескивает серебряное колечко, лицо очень живое, и кого-то она ему напоминает. Спустя миг его осеняет: Сэди. Тот же озорной блеск в глазах.
Простите, говорит Чиж. Я просто… я ищу одну сказку. Вот и все.
Библиотекарша разглядывает его поверх очков.
Сказку? А что за сказка?
Чиж оглядывает лабиринт книжных стеллажей, библиотекарша сжимает его локоть, а в другой руке держит… что? Чиж заливается краской.
Не помню, как называется. Мне ее рассказывали очень давно, там был мальчик и много кошек.
Вот и все подробности?
Сейчас она его вышвырнет. Или позвонит в полицию, и его арестуют. Своим детским чутьем он понимает, что наказывают далеко не всегда за дело. Цепкие пальцы еще сильней впиваются ему в локоть.
Она в задумчивости прикрывает глаза.
Мальчик и много кошек… откликается она эхом. Слегка ослабляет хватку, а потом и вовсе разжимает пальцы. Гм. Есть такая детская книжка, «Миллионы кошек». Про то, как старик со старушкой хотят завести самую красивую кошку на свете. И находят сотни кошек, тысячи кошек, миллионы кошек. Знакомо это тебе?
Чиж качает головой: ничего не вспоминается.
В той сказке есть мальчик, повторяет он. Мальчик и сундук.
Сундук? Библиотекарша закусывает губу. В глазах ее вспыхивает огонек, она вся напряглась, и представляешь ее кошкой на охоте – ушки на макушке, шерсть дыбом. В книге «Сэм, Бэнгз и лунный свет» есть мальчик, а сундука, насколько я помню, нет. У Беатрис Поттер кошек много, но нет никаких мальчиков. Это книжка-картинка или роман?
Не помню, признается Чиж. Про все эти книги он слышит впервые, и голова идет кругом – столько на свете сказок, о которых он знать не знает! Это все равно что услышать, что есть новые цвета, которых он в жизни не видел. Я ее на самом деле не читал, объясняет он. Это сказка, мне ее рассказывали однажды.
Гм.
Библиотекарша разворачивается с небывалой прытью – пойдем поищем – и спешит прочь, украдкой сунув в карман свернутую бумажку.
Шагает она так стремительно, что он едва не теряет ее из виду. Полка за полкой, мимо проносится целый мир в миниатюре: «Традиции и этикет», «Одежда и мода». Этот мир она знает вдоль и поперек и наверняка могла бы нарисовать по памяти, словно карту, по которой много раз путешествовала.
Вот мы и пришли, говорит она. Фольклор.
Барабаня пальцами по книжным корешкам, она бегло читает названия, оценивая в уме каждую книгу.
Есть такая сказка, «Кошачья шкурка», – и, сняв с полки книгу, она протягивает ее Чижу. На обложке позолоченные буквы, тесный круг рыцарей и золотоволосых красавиц.
Есть в этой книжке еще одна сказка, «Дружба кошки и мышки». Чем кончается, сам догадайся. Только мальчика там нет. Есть, конечно, и «Кот в сапогах», но сын мельника вряд ли за мальчика сойдет, да и сундука там тоже нет, и кот всего один.
Не дожидаясь ответа Чижа, она продолжает: давай подумаем. Ханс Кристиан Андерсен? Нет, вряд ли. Есть легенда о том, как кошка баюкала в колыбельке младенца Иисуса, а колыбелька – это почти что сундук. Или, может быть, это миф? Богиня Фрейя ездила в колеснице, запряженной кошками, а еще есть Бастет, как же без нее, – но там ни сундуков, ни мальчиков. А у древних греков ничего не припомню про кошек.
Она потирает висок костяшкой узловатого пальца. О Чиже она, кажется, почти забыла и разговаривает сама с собой. Или с книгами, словно они живые существа и могут откликнуться. К немалому его облегчению, она как будто забыла и о том, что он подглядывал, и о таинственной бумажке.
Больше ничего не вспоминается? – спрашивает она.
Нет, отвечает Чиж, ничего.
Он вертит в руках сборник сказок. Сзади на обложке – убитый дракон на шесте, из пасти веревкой свешивается красный язык. В горле у Чижа встает жаркий комок, Чиж щурится, сглатывает, пытаясь прочистить горло.
Эту сказку мне мама рассказывала, давным-давно. Да ладно, обойдусь.
Он готов уйти.
Кажется, вспомнила одну старую детскую книжку, говорит библиотекарша. И добавляет, понизив голос: японскую сказку.
Она замирает, окидывает взглядом стеллаж, электронную справочную в конце ряда.
Но ее там нет.
И, щелкнув пальцами, она кивает Чижу, как будто он сам нашел ответ.
Пойдем со мной.
Чиж идет за ней следом между рядами к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен». Ключом на шнурке библиотекарша открывает дверь. Комната доверху забита книгами, на письменном столе громоздятся кипы бумаг. Картотечные шкафы, вентилятор. Пыль. Но они идут мимо стола к ржавой железной двери, зеленоватой, будто заплесневелой. Библиотекарша толкает дверь плечом и, подцепив ногой корзину для бумаг, подпирает ею дверь, чтоб не закрывалась. Бок у корзины продавлен – как видно, ее подставляют под дверь уже не первый год.
Библиотекарша кивком подзывает Чижа: давай еще кое-где поищем.
За дверью площадка, отгороженная подъемной железной решеткой. Должно быть, раньше тут разгружали грузовики с книгами из других библиотек. Теперь грузовику здесь не развернуться, площадка завалена ящиками и коробками – похоже, ею не пользуются уже несколько лет.
По межбиблиотечному абонементу стали заказывать меньше книг, поясняет библиотекарша. Ящик-другой в неделю, не больше – проще их подвезти к главному входу.
Помогая ей разгребать коробки, Чиж замечает под ними что-то еще – большой деревянный шкаф, больше, чем комод у него дома, с десятками выдвижных ящичков.
Он уже много лет стоит без дела, с тех пор как мы перешли на цифровой каталог, говорит библиотекарша, убирая последние коробки. Вынесли его, чтобы место освободить. А потом грянул Кризис. А бюджет нам как урезали, так до сих пор никак не восстановят. Городской администрации этот шкаф не нужен, а нам не на что грузчиков нанять, чтоб вывезли.
Она гладит медные ярлычки на ящиках, выдвигает один.
Ну, давай посмотрим. Книга, которая мне вспомнилась, очень старая.
Чиж глядит и диву дается: ящик набит карточками, на каждой что-то аккуратно написано мелкими буквами. Библиотекарша проворно перебирает их, и Чиж едва успевает различать слова. «Кошки – литература». «Кошки – мифология». Каждая карточка, догадывается Чиж, – книга. Он даже не думал, что их так много.
Библиотекарша радостно ахает, будто разгадала загадку, ребус или нашла по карте, где спрятаны сокровища. И протягивает Чижу одну из карточек.
«Кошки – фольклор – Япония – сказки в обработке. Мальчик, который рисовал кошек».
Внутри у него что-то отзывается, словно камертон, – узнал! Из горла рвется глухой вскрик.
Та самая, говорит он. Кажется – кажется, она.
Библиотекарша смотрит на обратную сторону карточки.
Этого-то я и боялась, вздыхает она.
Ее у вас нет? – спрашивает Чиж, и она в ответ качает головой.
Изъята. Здесь написано, три года назад. Наверное, кто-то пожаловался. Дескать, подогревает проазиатские настроения или что-то в этом духе. Кое у кого из наших спонсоров есть… мнения. Насчет Китая и всего хоть смутно похожего. А нам без их щедрости никуда. А может, кто-то решил перестраховаться и заранее от нее избавился. Здесь, в государственных библиотеках, нельзя рисковать. Какому-нибудь озабоченному гражданину ничего не стоит заявить, что мы ведем себя непатриотично. Сочувствуем потенциальным врагам.
Она со вздохом возвращает карточку на место.
Я хотел найти еще одну книгу, начинает Чиж осторожно. «Пропавшие наши сердца».
Библиотекарша пронзает его острым взглядом. Смотрит на него долго-долго, испытующе.
Прости, отвечает она сухо. Этой книги у нас больше нет, точно нет. И, скорее всего, нет нигде.
Она с шумом задвигает длинный ящичек.
А-а, отвечает Чиж. Он знал, что это почти невозможно, и все равно в нем тлела искорка надежды, а теперь и этот огонек гасят, и он тает в воздухе сизым облачком.
А что с ними сделали? – спрашивает, чуть подумав, Чиж. Со всеми этими книгами?
Встает перед глазами картинка из учебника истории: посреди городской площади жгут горы книг. Библиотекарша, будто прочитав его мысли, косится на него с усмешкой.
Да что ты, у нас книги не жгут. Мы… мы же в Америке! Так?
Она смотрит на Чижа, подняв бровь. Шутит она или говорит серьезно? Трудно сказать.
Книги у нас не жгут. Их у нас перерабатывают. Как цивилизованные люди, да? Измельчают, пускают на туалетную бумагу. Этими книгами кто-то давно уже подтерся.
А-а, вздыхает Чиж. Так вот где теперь мамины книги. Ее стихи перемололи в серую массу, спустили в канализацию вместе с нечистотами. Жгучие слезы застилают ему глаза.
Эй, окликает библиотекарша, что с тобой?
Чиж кивает, шмыгая носом: все в порядке.
Больше она его не расспрашивает, не выпытывает, почему он плачет, а молча протягивает ему бумажный платок.
Сраный ПАКТ, ворчит она под нос, и Чиж потрясен до глубины души: взрослые обычно при нем не ругаются.
Вот что, говорит она чуть погодя. Может быть, где-нибудь в другой библиотеке еще хранится та книга о кошках. В одной из больших библиотек – например, в университетской. Нам нельзя, а им можно, в исследовательских целях. Но даже если она там есть, надо будет на абонементе спросить. Принести документы, объяснить, для чего она тебе.
Чиж кивает.
Удачи, желает она. Надеюсь, ты ее найдешь. И вот что, Чиж, если нужна будет помощь, заходи, постараюсь тебе помочь.
Чиж так растроган, что сначала даже не удивляется, откуда она знает его имя.
Надо спросить у папы, когда он придет с работы, решает Чиж. Пусть поищет ту книгу в библиотеке. Наверняка в университетских фондах есть сборник японских сказок, а в нем – та самая сказка. Там до сих пор хранится много восточной литературы, тысячи книг; то и дело кто-то пишет петиции – мол, все их нужно изъять, не только китайские, японские, камбоджийские и прочие, но даже книги о странах Востока. В новостях Китай называют «серьезнейшей извечной угрозой», политики опасаются, что книги на восточных языках могут содержать антиамериканские призывы и даже зашифрованные послания; иногда родители жалуются, если их дети решают изучать китайский язык или историю Китая: «В университете им должны образование дать, а не мозги промывать!» Каждый раз эти новости попадают в университетскую газету, потом на телевидение; в конгрессе кто-то произносит гневную речь о том, что университеты – «рассадники вредной идеологии»; проректор отвечает публичным заявлением в защиту библиотечного фонда. Чиж все это видит в газетах, когда папа их листает. «Если мы чего-то боимся, тем более стоит это глубоко изучить».
Пусть папа просто проверит. Посмотрит, сохранилась ли книга, и если да, принесет Чижу. На денек. И не придется говорить ни о письме, ни о маме. Ему нужна только книга, только сказка про мальчика и кошек, – ну что тут плохого? Она ведь даже не китайская. Вот придет с работы папа, он и спросит.
Но папы все нет, и нет, и нет. Они живут без телефона: от городских номеров все давно отказались, в общежитиях кабели оборвали много лет назад – делать нечего, придется ждать. Вот на часах уже шесть, семь. На ужин они опоздали, в столовой уже достают отпаренные кастрюли, ссыпают в помойные ведра засохшие объедки, оттирают дочиста столики. Чиж смотрит из окна, как гаснут огни в столовой, один за другим, и страх запускает ему в сердце тонкие щупальца. Где папа? Вдруг что-то случилось? В девятом часу ему вдруг вспоминается сегодняшний поход в библиотеку, надпись «Ничего не найдено» на мониторе школьного компьютера. Как миссис Поллард щелкала ручкой у него за спиной, как библиотекарша спрятала в карман непонятную бумажку. И полицейский с дубинкой в общественном саду. И Сэди, и ее мама, которая задавала вопросы, вникала в тайны. Всегда кто-то за тобой следит, понимает Чиж, и если кто-то его видел, вдруг папу обвинили, вдруг папу…
Ближе к девяти он слышит, как внизу скрипит дверь, потом захлопывается – лифт уже три дня не работает, – и стучат по коридору шаги. Папа. Чижа так и тянет броситься ему навстречу, как раньше, когда он был совсем маленьким и едва мог обхватить руками папины колени и думал, что папа – самый высокий человек на свете. Но папа так устал, вымотался, взмок после подъема по лестнице, что Чиж не решается, будто тронь папу – и тот не удержится на ногах.
Ну и денек, вздыхает папа. Из ФБР к нам заявились, сразу после обеда.
Чижа бросает в жар, потом в холод.
Наводят справки об одной преподавательнице с юридического. Потребовали список всех книг, что она брала в библиотеке. А когда список принесли, им и сами книги понадобились, все до единой. Шесть с половиной часов искал. Четыреста двадцать две книги.
Чиж шумно втягивает воздух, только сейчас он понял, что все это время не дышал.
А зачем им книги? – спрашивает он осторожно.
Еще неделю назад он не задал бы этот вопрос; неделю назад это его не испугало бы, даже не удивило. Может быть, приходит ему в голову, может быть, удивляться тут и нечему.
Папа ставит на пол сумку, со звоном роняет ключи на столик у двери.
Она пишет книгу о поправке номер один и ПАКТе, в этом и дело, объясняет папа. Подозревают, что ее исследование финансируют китайцы, воду мутят.
Папа не спеша снимает галстук.
Это правда? – спрашивает Чиж.
Папа смотрит на него – никогда еще Чиж не видел его таким измученным. Впервые он замечает седину у папы в волосах, морщинки в уголках глаз, будто дорожки от слез.
Честно? – переспрашивает папа. Скорее всего, нет. Но подозрения у них имеются.
Посмотрев на часы, папа заглядывает в буфет – там шаром покати, только початая банка арахисовой пасты. Хлеба нет.
Сходим куда-нибудь поужинаем, предлагает папа.
Они сбегают вниз по лестнице и идут в пиццерию в нескольких кварталах от студгородка. Папа не любитель пиццы – мол, сплошной жир, нельзя есть столько сыра, – но время позднее, оба проголодались, а пиццерия открыта до девяти, и ближе ничего нет.
Парень за стойкой принимает у них заказ и ставит в микроволновку четыре куска пиццы, а Чиж с папой ждут, прислонившись к липкой стене. В животе у Чижа бурчит. В приоткрытую дверь веет ночной прохладой, на окне трепещут листки с объявлениями. «Найден кот». «Уроки игры на гитаре». «Сдается квартира». В углу, прямо под ярлычком санинспекции, висит табличка с американским флагом и девизом: Боже, благослови всех преданных американцев! Точно такая же красуется почти в каждой витрине, продается во всех городах, а деньги направляют на помощь народной дружине. На те немногие заведения, где ее нет, смотрят косо. «Разве вы не преданные американцы? Вам что, на табличку денег жалко? Не хотите поддержать народную дружину?» Тикает большая стальная микроволновка, пышет паром. За стойкой кассир, опершись локтем о кассовый аппарат, листает ленту в телефоне и ухмыляется.
Без восьми минут девять заходит старик. Азиат, в черных брюках и белой рубашке с воротником на пуговках, волосы с проседью, аккуратная стрижка. Китаец? Филиппинец? Чиж не умеет их различать. Старик кладет на прилавок свернутую пятидолларовую бумажку.
Кусочек пеперони, пожалуйста.
Кассир, даже не обернувшись, отвечает: у нас закрыто.
Закрыто? Что-то не похоже. Старик взглядом указывает на Чижа с папой – папа, шагнув в сторону, заслоняет собой Чижа. Они-то здесь, говорит старик.
У нас закрыто, повторяет кассир громче. И продолжает листать ленту – по экрану текут рекой сообщения, картинки. Папа легонько толкает Чижа в плечо, как на улице, если рядом полицейский или авария. Это значит: отвернись. Не смотри. Но на этот раз Чиж и не думает отворачиваться. Любопытство тут ни при чем, это необходимость. Печальная необходимость знать, что за незримая опасность притаилась рядом.
Мне бы пиццы кусок, вот и все, говорит старик. Я с работы, голодный.
Он придвигает купюру поближе к кассиру. Руки у него в мозолях, пальцы скрюченные, старческие. Наверное, чей-нибудь дедушка, думает Чиж, а за этой мыслью следует другая: если бы у него был дедушка, он был бы похож на этого старика.
Кассир откладывает телефон.
Вы что, по-английски не понимаете? – говорит он ровным голосом, будто о погоде. На Массачусетс-авеню есть китайский ресторан. Хотите есть – идите туда, жареного риса возьмите или спринг-роллов, а у нас закрыто.
Он смотрит на старика ледяным взглядом, скрестив на груди руки по-учительски. И что же теперь делать?
Чиж будто прирос к месту. Ему остается только смотреть во все глаза – на старика, застывшего, стиснув зубы, в воинственной позе, на кассира в футболке с жирными пятнами, на его мясистые лапищи. На папу, который, прищурившись, разглядывает объявления на окне, точно сегодня обычный день и ничего не происходит. Хоть бы старик ответил колкостью, или съездил бы кассиру по ухмыляющейся роже, или, на худой конец, ушел, пока кассир не сказал – или не сделал – чего-нибудь похуже. Пока он не пустил в ход свои ручищи, которыми укрощает тесто, лепит из него что хочет. Время будто натянутая струна.
И старик молча забирает с прилавка деньги, прячет обратно в карман. Отвернувшись от кассира с его ухмылкой, смотрит на Чижа, долго и сурово, потом на папу. И что-то шепчет папе, а слов Чиж не понимает.
Слов этих Чиж не слышал никогда, даже язык ему не знаком, но по лицу папы видно, что он не просто узнал язык, а понял, понял, что сказал старик. Что-то подсказывает Чижу, что речь о нем, недаром старик так смотрел на него, потом на папу, пронизывая взглядом до самых костей. Но папа не отвечает, даже не шевелится, лишь поспешно отводит глаза. Старик выходит с гордо поднятой головой, и только его и видели.
Звякает таймер, и кассир открывает микроволновку. У Чижа перехватывает горло от дымного жара.
Что за люди! – говорит кассир. Нет, ну в самом деле!
Просунув в огненную пасть микроволновки длинную деревянную лопатку, он достает пиццу, кладет в коробку. И, прищурившись, смотрит на Чижа, потом на папу, будто где-то уже их видел. И сует им коробку с пиццей.
Всего доброго – и папа, взяв коробку, ведет Чижа к выходу.
Что он сказал? – спрашивает Чиж, когда они уже стоят на тротуаре. Тот старик. Что он сказал?
Пошли же, торопит папа. Идем, Ной. Скорей домой.
На переходе они пропускают патрульную машину с выключенными фарами. В общежитие они заходят ровно в девять, под бой часов с колокольни напротив.
И вот они уже в квартире, а папа все молчит. Оставив на кухонной стойке коробку с пиццей, снимает туфли, да так и стоит, глядя в одну точку.
Кантонский, произносит наконец папа. Он говорил по-кантонски.
Но ты его понял! – удивляется Чиж. Ты же не знаешь кантонского!
Даже не успев закончить фразу, Чиж уже сомневается в своих словах.
Нет, не знаю, огрызается папа. И ты не знаешь. Ной, слушай меня очень внимательно. Все, что связано с Китаем, Кореей, Японией и так далее, – от всего этого надо держаться подальше. Услышишь, что кто-то говорит о Востоке или на восточных языках, – сразу уходи, понял?
Он достает из коробки ломтик пиццы для Чижа, потом для себя и плюхается на стул, даже не взяв себе тарелку. Чиж вдруг понимает, что за этот час папа дважды поднялся по лестнице на десятый этаж.
Ешь, говорит папа ласково. А то остынет.
Теперь Чиж понял: не станет папа искать эту книгу, даже если попросить. Нужно самому придумать, как ее добыть.
Попасть в университетскую библиотеку непросто, да и всегда было непросто. Там хранятся старинные книги, очень ценные. Библия Гутенберга, первое фолио Шекспира – папа когда-то рассказывал, хоть Чиж лишь смутно представлял, что это значит. Множество уникальных старинных документов. И даже – папа зловеще пошевелил пальцами, – даже анатомический атлас в переплете из человеческой кожи. Папа тогда только что перешел на новую работу – из преподавателя лингвистики в библиотекари, – а девятилетний Чиж, новоиспеченный циник, не слушал, решив, что папа набивает цену своей работе.
Зато Чиж знает, что для входа в библиотеку – эту мраморную громаду, пригвоздившую к земле угол университетского двора, точно гигантское пресс-папье, – нужна магнитная карта, а в хранилище с запутанным лабиринтом стеллажей пускают только сотрудников. Но когда Чиж был младше, по выходным папа брал его с собой в хранилище, где стояли тележки с книгами, ждавшими, когда их расставят по местам. Если хочешь, помогай, предлагал папа, и раз-другой Чиж помогал – толкал тележку узкими проходами в поисках нужного места, щелкал допотопным выключателем в коридоре, чтобы зажегся свет. Пока папа обводил взглядом полки и водворял на место книгу за книгой, Чиж трогал корешки со стертой позолотой, вдыхая особенный библиотечный дух – запах пыли, кожаной обивки и подтаявшего ванильного мороженого. Теплый запах, словно аромат чьей-то кожи.
Его и убаюкивала и будоражила сумрачная тишина, что окутывала библиотеку, точно ее накрыли шерстяным одеялом, а под ним лежит что-то большое, ждет своего часа. И не было конца-края стопкам, которые нужно разбирать, упорно восстанавливая порядок, и голова шла кругом от мысли, что за этой полкой – еще сотни полок, тысячи книг, миллионы слов. Бывало, поставит папа на место книгу, выровняет корешки, а Чижа так и подмывает взять и смахнуть все книги с полки – пусть посыплются, словно костяшки домино, нарушив удушливую тишину. Это желание его страшило, и он под разными предлогами старался не ходить в хранилище – дескать, устал, лучше ему посидеть в служебной комнате или остаться дома, поиграть.
В библиотеке Чиж не был уже несколько лет; в прошлый раз он сюда приходил, когда ему было десять.
Вечером, пока папа чистит зубы, Чиж роется у него в портфеле. Привычка у папы – вторая натура, магнитная карточка у него всегда в одном и том же месте, в наружном кармане портфеля. Спрятав карту в задний карман брюк, Чиж застегивает на портфеле молнию. Утром папа никогда не проверяет, на месте ли карта – вот уже три года с утра она там же, куда он ее положил с вечера. Завтра, когда он придет на работу, карты там не окажется, в виде исключения. Но охранник папу знает, запомнил за столько лет и пропустит, тоже в виде исключения. А вечером папа придет с работы, примется всюду искать карточку и найдет под столом, куда всегда ставит портфель. Должно быть, промахнулся мимо кармана, подумает он и успокоится.
Первая часть плана удается на славу. После школы Чиж идет к университету, взбирается по крутой, словно горный склон, парадной лестнице библиотеки. В вестибюле он напускает на себя деловой, чуть недовольный вид, как у студентов, и проворно вставляет в сканер папину карточку. Вспыхивает на турникете зеленый огонек, и Чиж проходит, не задерживаясь, не оглядываясь, как будто торопится навстречу важным знаниям. Охранник даже головы не поднимает от монитора.
Еще вопрос: как пробраться в хранилище? Раньше, рассказывал папа, туда пускали всех подряд – заходи, броди где хочешь, смотри любые книги. Теперь посторонним туда вход запрещен. Нужно заполнить требование, объяснить, зачем тебе книга, предъявить документы. И если причина достаточно веская – скажем, исследование экономических предпосылок Кризиса или выработка новых стратегий для поиска внутренних врагов, – папа или другой библиотекарь принесет тебе книгу из хранилища. Папа не объясняет, почему так, но Чиж понимает: из-за ПАКТа. Из-за него многие книги теперь заклеймили как опасные, и если такие держать, то вне досягаемости.
