Камило Хосе Села
Клуб мессий

Полная версия

II

Спокойная совесть иногда приводит к беде. Озабоченный человек не спит, и у него не крадут одежду.

Когда я проснулся поутру, трясясь в ознобе как малярик, и кашляя как чахоточный, то с грустью обнаружил, что в золотой стране кто-то еще беднее и несчастнее меня.

Не знаю, честное слово, что огорчило меня больше – нужда человека, укравшего мое платье (можно себе представить, как же он-то был одет!), или сознание, что я не единственный бродяга в роскошном Майами.

Прошло немного времени, показалось солнце, сияя золотыми кудрями и т. д., и я, прикрываясь одной рукой спереди, а другой сзади (сами понимаете, надо было как-то выпутываться!), поспешил к ближайшему шале.

Шале именовалось «Мой коттедж».

Я позвонил, очень коротко, чтобы успеть водворить руку на прежнее место, и стал ждать. Через несколько минут мне отворили.

Вид мой, вероятно, не слишком внушал доверие, но я никогда бы не подумал, что от него можно упасть в обморок.

Дама грохнулась на иол. Я пытался привести ее в чувство, появился господин, вероятно муж дамы, два мальчика, девочка, служанка…

Сначала я принял прежнюю позу – одна рука спереди, другая сзади. Но потом, когда дама пришла в себя и все напали на меня как на бешеную собаку, я прижался к стене и стал обороняться свободной рукой, не желая, чтобы меня продырявили, как святого Себастьяна.

Мой жалкий английский эта семья не понимала; устав от криков и ударов, я улучил момент, когда хозяин дома приблизил ко мне лицо, и влепил ему такую затрещину, что он выплюнул зубы и чуть не половину языка – это послужило всем сигналом к успокоению.

Господина поволокли вверх по лестнице, а мне швырнули штаны, которые были узковаты, но все же годились, чтобы прикрыть мою грешную плоть.

Теперь, когда руки мои были свободны, я подумал, что благоразумнее всего не искушать провидение и немедленно убраться из коттеджа. Долго не раздумывая (раздумье никогда не приносило мне добра), я схватил плащ, висевший на стуле, набросил его на плечи и вышел на улицу через ту же дверь, в какую вошел.

Говорят, у старух доброе сердце, но это, наверно, сказки доброй старой Европы.

Казалось бы, мой вид должен был вызывать участие и сострадание, однако тамошние старухи науськивали на меня собак, мальчишек и полицейских.

При воспоминании о том, как меня преследовали, пока я не вскочил в евангелическую часовню, меня и теперь бросает в дрожь.

Святость места успокоила бесновавшуюся толпу. Пастор назвал меня своим сыном и дал чашку чаю, его жена зашила мои штаны – от бега и прыжков они разорвались и обнажили части тела, которые положено прикрывать, по какой-то далекой ассоциации мне припомнилась черно-белая корова моих родителей, которую я пас в детстве. У кого не бывает минут слабости?