Дмитрий Серов
Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I

Полная версия

Е. В. Анисимов ¹ , Е. В. Акельев ²
ПРЕДИСЛОВИЕ

Издание трудов профессора Дмитрия Олеговича Серова (1963–2019) приурочено к 350-летнему юбилею Петра Великого – дате исключительно важной в истории России. Д. О. Серов, рано умерший, не дожил до этого празднования, хотя как раз он, как никто другой, мог бы активно и с пользой для общества участвовать во многих мероприятиях, которые запланированы на 2021–2022 гг. по всей стране. Дмитрий Олегович посвятил себя изучению Петровской эпохи и был одним из лучших знатоков петровского царствования.

Собранные в этом сборнике наиболее важные, на наш взгляд, петроведческие статьи Д. О. Серова, прежде рассеянные по множеству специализированных журналов и сборников, представляют научную ценность и не устареют многие десятилетия, ибо основаны на извлеченных на свет ранее неизвестных исторических сведениях. Дмитрий Олегович был истым фанатиком архивных изысканий: он проводил в архивах недели и годы в охоте за фактами, которые в его статьях блестят, как крупинки золотого песка, а то и как самородки.

Основная часть сборника состоит из четырех разделов. Из них первый и заключительный включают исследования Д. О. Серова, посвященные механизмам законотворчества Петра и его окружения, возникновению и функционированию новых государственных институтов. Эти проблемы и явления, имеющие важнейшее значение для понимания сути петровских преобразований, занимали особое место и в научной жизни автора статей данного сборника.

Д. О. Серов столь глубоко проникся этой эпохой, так хорошо знал биографии людей петровского круга, нюансы отношений, которые складывались в политической верхушке того времени, что порой кажется читателю непосредственным свидетелем событий, происходивших 300 лет назад. Дмитрий Олегович был мастером исторической биографии. Он мог позволить себе написать о своем герое так: «Между тем жизненный путь Михаила Андреевича заслуживает более подробного освещения», – и это не кажется фамильярностью, дурным вкусом: действительно, никто лучше его этого Михаила Андреевича не знал и вряд ли будет знать в будущем. Специальные исследования о людях Петровской эпохи составили второй раздел основной части этого сборника.

Еще одна грань, придающая творчеству Д. О. Серова особое значение (а сборнику ценность), состоит в том, что он очень плодотворно работал на стыке наук – истории и права (точнее, истории права). Это довольно редкое явление: как правило, историки не понимают юристов, берущихся за изучение истории права и правовых учреждений без специальной источниковедческой подготовки, свойственной историкам, и, наоборот, юристы удивляются невежеству историков, трактующих непростые юридические понятия без знания основ правоведения. Д. О. Серов успешно освоил язык науки истории права и благодаря этому сумел найти такую «оптику» в изучении фактов прошлого, которая показала Петровскую эпоху в новом ракурсе, порой под непривычным углом, что в конечном счете заметно обогатило наше представление о Петре и его времени. Читатель может в этом легко убедиться, обратившись к замечательным статьям, собранным в третьем разделе «Преступления и наказания».

Помещенные в этой книге работы, как нам кажется, довольно емко и выпукло отражают основные направления научного творчества Д. О. Серова, а вместе с этим – дают многомерное отображение Петровской эпохи. Но чтобы читатель мог составить полное представление о научной биографии Дмитрия Олеговича, мы решили поместить в сборник полный хронологический перечень его трудов, составленный Т. М. Комлевой и О. В. Соколовой, сотрудниками Информационно-библиографического сектора Новосибирского государственного университета экономики и управления, в котором Д. О. Серов 20 лет заведовал кафедрой теории и истории государства и права.

Однако научные работы, составляя, по словам В. О. Ключевского, важнейшие «биографические факты» в жизни ученого, никогда не заменят памяти о нем его друзей и коллег, которая, если не окажется материализована в напечатанных воспоминаниях, рискует исчезнуть бесследно. А ведь этих воспоминаний нам так всегда не хватает, когда мы, обращаясь к исследованиям наших предшественников, начинаем относиться к авторам как к родным людям, хотим побольше о них узнать: как они выглядели, как жили, как работали и т. д., но редко-редко удается сыскать об этом хоть какие-то сведения… Остаются только их научные труды. Памятуя об этом, мы решили дополнить сборник мемориальным блоком – воспоминаниями о Д. О. Серове других историков, его коллег и друзей, преимущественно специалистов по петровскому времени. Нашей целью здесь являлось создание исторического источника, благодаря которому будущие поколения исследователей эпохи Петра I смогут составить представление о том, каким человеком был Д. О. Серов. Надеемся, этому послужат и включенные в сборник фотографии.

Как уже было отмечено, собранные здесь статьи Серова были ранее напечатаны в различных специализированных научных сборниках и журналах. Мы благодарим их редакторов за любезное разрешение переиздать эти тексты в одной книге. Все статьи были сличены нами с первоначальными авторскими версиями, сохранившимися в архиве Д. О. Серова. В работе с этим архивом нам оказали неоценимую помощь его родные и близкие – мама Ирина Александровна Серова и приемный сын Кирилл Беликов. Статья «М. А. Косой – каменщик, еретик, обер-фискал» публикуется в расширенной авторской версии: как нам стало известно, Д. О. Серов делился этой статьей со своими коллегами именно в этой полной редакции, сожалея о том, что при подготовке к публикации текст подвергся сокращению³.

Справочный аппарат включенных в сборник статей был унифицирован. При этом внутритекстовые сноски преобразованы в подстрочные, а постраничные примечания в таких статьях заключены в квадратные скобки.

Большинство технических работ, связанных с подготовкой данного сборника, были выполнены стажером-исследователем Центра истории России Нового времени НИУ ВШЭ Марией Игоревной Парфеней. Именной указатель составлен Ниной Леонидовной Лужецкой.

При выполнении работ в рамках подготовки этого сборника составители пользовались финансовой поддержкой РФФИ (конкурс «Петровская эпоха в истории России: современный научный взгляд»: Е. В. Анисимов – проект № 20-09-42051; Е. В. Акельев – проект № 20-09-42050).

Часть I. Законотворчество

ЗАКОНОТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС В РОССИИ ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XVIII В.
Традиции и новации ⁴

История отечественного законотворческого процесса неоспоримо является сегодня одним из перспективных направлений историко-правовых исследований. Между тем до настоящего времени так и не появилось работ, специально посвященных законотворческому процессу в период реформ Петра I. Настоящая статья являет собой первый опыт обозрения архаических и новаторских особенностей, свойственных законотворческому процессу этого периода.

Для начала необходимо отметить, что для законотворческого процесса в России первой четверти XVIII в. была характерна тенденция к интенсификации. Эта тенденция обуславливалась, с одной стороны, проведением широкого круга военных, административных, судебных и социально-экономических преобразований (что привело к возникновению множества новых объектов правового регулирования), а с другой – усвоением законодателем к середине 1710‐х гг. концепции «полицейского» государства (Polizeistaat) (что предполагало детальную нормативную регламентацию как различных сторон жизни подданных, так и организации государственного аппарата)⁵. Так, если за 47-летие, с февраля 1649 г. по февраль 1696 г., в нашей стране было издано 1458 нормативных актов, то лишь за 8-летие с 1717 г. по январь 1725 г. – 1584⁶. Наиболее емко цель выработки нового законодательства Петр I сформулировал в собственноручно написанном предисловии к Уставу воинскому 1716 г.: «Дабы всякой чин знал свою должность… и неведением не отговаривался»⁷.

В наибольшей мере следование традиции в законотворческом процессе первой четверти XVIII в. проявилось в сохранении у законодателя представления о том, что ключевым сегментом системы законодательства России должен являться акт всеобщей кодификации законодательства. Именно задача составления нового единого кодифицированного акта была поставлена перед обеими кодификационными комиссиями первой четверти XVIII в.: Палатой об Уложении 1700 г. и Уложенной комиссией 1720 г.

Не менее показателен в этом отношении и именной указ от 20 мая 1714 г. (черновая редакция которого была написана собственноручно царем) о признании высшей юридической силы за предшествующим единым кодифицированным актом – Уложением 1649 г. При этом в названном указе оговаривалось, что Уложение 1649 г. сохраняет силу до тех пор, пока не будет подготовлена его новая редакция («дондеже оное Уложение… изправлено и в народ публиковано будет»)⁸. В свою очередь, в заключительной части Наказа «майорским» следственным канцеляриям от 9 декабря 1717 г. Петр I удрученно констатировал, что «…Устава земского полного и порядочного не имеем»⁹.

Новацией в законотворческом процессе рассматриваемого периода стало изменение порядка официального опубликования нормативных актов, которые начали систематически тиражироваться типографским путем. Такое тиражирование было введено в России именным указом от 16 марта 1714 г. о печатании актов «о всех государственных генералных делах»¹⁰. Согласно данному указу типографски начали публиковаться, во-первых, законы (в форме именных указов, имевших нормативное значение, уставов, инструкций, манифестов, регламентов, «должностей», «плакатов», «статей», «артикулов» и «процессов»), а во-вторых, акты, которые в современном понимании относятся к числу подзаконных – содержавшие нормы права указы Сената и распоряжения центральных органов власти (коллегий и канцелярий). Это означало принципиальный разрыв с архаической практикой предшествующих веков, когда нормативные акты обнародовались исключительно путем переписки, а правовая пропаганда сводилась к зачитыванию наиболее важных законов на городских площадях и торгах – что заведомо исключало сколько-нибудь прочное усвоение содержавшихся в них норм даже непосредственными слушателями¹¹.

Как удалось установить, с марта 1714 г. по январь 1725 г. в России были типографски опубликованы 297 законодательных и иных нормативных актов¹². Наиболее важные законодательные акты обнародовались тогда неоднократно. К примеру, утвержденный царем 30 марта 1716 г. Устав воинский официально публиковался в первой четверти XVIII в. шесть раз: в июле 1716 г., в мае и декабре 1717 г., в мае 1718 г., в октябре 1719 г. и в июне 1721 г.¹³ Если учесть, что на протяжении XVII в. в нашей стране был напечатан единственный нормативный акт – Уложение 1649 г., подобный объем типографского тиражирования следует признать весьма значительным.

Официальное опубликование нормативных актов осуществляла в первой четверти XVIII в. главным образом Санкт-Петербургская типография, основанная в 1711 г. Печатные экземпляры законов, указов, манифестов, уставов распространялись тремя путями: во-первых, централизованно рассылались по государственным органам и учреждениям, во-вторых, вывешивались в Москве и Санкт-Петербурге в людных местах, в-третьих, передавались в свободную продажу. Это обеспечивало несомненно гораздо более широкое осведомление населения о содержании нормативных актов, нежели прежнее зачитывание их на площадях и торгах.

В тех случаях, когда нормативный акт не печатался, он обнародовался вполне традиционно – путем изготовления заверенных рукописных копий в канцелярии Правительствующего сената. Эти копии рассылались затем по центральным органам власти. В свою очередь, центральные органы власти, получив список акта, при необходимости организовывали дополнительное его тиражирование путем переписки – для рассылки по территориальным органам.

Подобным образом оказался обнародован, к примеру, закон «Должность генерала-прокурора», который не был опубликован типографски ни в редакции от 27 января 1722 г., ни в редакции от 27 апреля 1722 г. Так, в Юстиц-коллегию заверенный список «Должности…» от 27 января 1722 г. поступил из Сената 20 февраля 1722 г. В Юстиц-коллегии этот список многократно переписали и, повторно заверив в собственной канцелярии, разослали «для ведома и исполнения» по надворным, городовым и провинциальным судам. Скажем, в канцелярию ландрихтера в Выборге копия «Должности…» поступила 9 апреля 1722 г.¹⁴

Еще одной новацией в законотворческом процессе России первой четверти XVIII в. стало появление такой формы систематизации законодательства, как инкорпорация. Первым инкорпорационным актом в истории отечественного права следует признать сборник «Копии всех его царского величества указов, публикованных от 714 года с марта 17 дня по нынешней 1718 год», обнародованный в 1718 г. В состав названного сборника вошли 49 прежде публиковавшихся нормативных актов, изданных с марта 1714 г. по март 1718 г.¹⁵ Как представляется, образцом для составления «Копий…» послужил, несомненно, хорошо известный советникам Петра I из числа балтийцев сборник «Lieffländische Landes Ordnungen» («Земские правила Лифляндии»). Данный сборник неоднократно печатался (в обновлявшихся редакциях) шведскими властями в Риге, последний раз – в 1707 г.¹⁶

На протяжении 1719–1725 гг. в России оказались опубликованы еще четыре подобных сборника (последний из них вышел из типографии 12 января 1725 г., за две недели до кончины Петра I)¹⁷. Подготовка сборников осуществлялась в канцелярии Правительствующего сената, так что инкорпорация носила официальный характер. Нормативный материал составители сборников располагали по хронологическому принципу. Наиболее значительным по объему был сборник 1719 г., в состав которого оказалось включено 88 нормативных актов, изданных с марта 1714 г. по декабрь 1718 г. (22 акта за 1714 г., 16 актов за 1715 г., 5 – за 1716, 6 – за 1717 г. и 39 – за 1718 г.)¹⁸. Примечательно, что в сборнике, опубликованном в июне 1721 г., составители дополнительно предусмотрели особый тематический указатель актов, выделив десять рубрик («глав»): «О военных, и к тому принадлежащих разных делах», «О судных и розыскных, принадлежащих до юстиции делах», «О ямах, почтах и подставах» и т. д.¹⁹ К примеру, в раздел 2 «О судных и розыскных, принадлежащих до юстиции делах» оказалось внесено 14 актов, начиная с распоряжения Юстиц-коллегии от 16 апреля 1719 г. об усилении борьбы с разбоями.

Законотворческому процессу первой четверти XVIII в. была свойственна впервые реализованная масштабная рецепция западноевропейских правовых институтов, особенно широко – шведских²⁰. При этом отмеченная рецепция осуществлялась не одномерно, а по трем сценариям: 1) сопровождавшееся минимальной адаптацией прямое перенесение на отечественную почву иностранных правовых институтов; 2) углубленная адаптация зарубежных образцов к российским условиям, попытки осуществить синтез зарубежных и отечественных правовых институтов; 3) поверхностное, фрагментарное заимствование иностранных правовых институтов.

Первый сценарий претворялся в жизнь в тех сферах преобразований, в которых соответствующие отечественные образцы либо отсутствовали как таковые, либо абсолютно не соответствовали проводимой законодателем линии реформирования – прежде всего, в военном и военно-морском законодательстве. К примеру, несмотря на активное участие Петра I в выработке первого военно-уголовного кодекса России – Артикула воинского 1714 г., этот законодательный акт остался в основе своей компиляцией западноевропейских уставов и инструкций. В еще большей мере очевиден аналогичный компилятивный характер «Краткого изображения процесов или судебных тяжеб» 1712 г. – первого отечественного военно-процессуального кодекса²¹.

Второй сценарий реализовывался в тех областях, в которых сложились столь прочные национальные традиции государственного строительства и правового регулирования, что законодатель не решился на их кардинальную ломку – в системе местных и высших органов государственной власти, в системе органов городского самоуправления, в общем судебном устройстве, в уголовном и гражданском законодательстве. Так, несмотря на стратегическую установку Петра I на систематическое перенесение на отечественную почву шведских правовых образцов, процесс этого перенесения осуществлялся отнюдь не прямолинейно, велась целенаправленная законотворческая работа по адаптации шведских институтов к российским условиям.

Рассмотрим, для примера, процесс заимствования из Швеции принципа структурного и функционального отделения судебных органов от административных. Наиболее радикальное установление по разграничению полномочий между административными и судебными органами российский законодатель внес в ст. 22 Инструкции или наказа земским комиссарам от января 1719 г.: «А что до юстиции в уезде принадлежит, то впредь губернатору или воеводе и земскому комиссару до онаго дела не иметь». В той же ст. 22 руководящим должностным лицам низовых органов управления предписывалось (всецело в шведском духе) оказывать органам правосудия необходимое содействие: «земскому комиссару яко нижнему начальнику в уезде нижнему суду вспоможение чинить»²². Зарубежное влияние здесь совершенно очевидно: как установил К. Петерсон, в качестве источника для составления Инструкции земским комиссарам 1719 г. была использована шведская Инструкция дистриктным управителям (häradsfogde) 1688 г.²³

А вот в изданной в том же январе 1719 г. Инструкции или наказе воеводам законодатель уже отказался от столь буквального копирования иностранного правового образца – при всем том, что названная Инструкция была, как продемонстрировал К. Петерсон, подготовлена на основе шведской Инструкции ландсховдингам (landshövding) 1687 г.²⁴ В ст. 5 шведской Инструкции говорилось: «Ландсховдинг да не будет никак касаться разбирательства спорных дел или смешивать свою и судебную должность – ни в городах, ни в деревне»²⁵. В ст. 5 российской Инструкции воеводам исходная шведская норма подверглась существенной переработке: «Хотя ему, воеводе, не надлежит ссор, тяжебного дела между подданных судить и судьям в расправе их помешательство чинить, однако ж ему крепко смотреть, чтоб земские судьи по данной им инструкции уездный суд управляли и подданных продолжением и волокитами не утесняли»²⁶.

Одновременно в ст. 6 российской Инструкции оказалось предусмотрено право воеводы вносить в надворный суд протесты на решения по гражданским делам, вынесенные размещенными в провинции судами первого звена. Иными словами, не желая вовсе порывать с многовековой отечественной традицией, по которой местный орган общего управления обладал на подведомственной территории всей полнотой власти, законодатель в 1719 г. сохранил за главой провинциальной администрации, в современном понимании, право надзора за деятельностью «нижних» судов.

В рамках второго сценария крупнейшей попыткой осуществить синтез российской и зарубежной систем законодательства стал грандиозный проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг., подготовка которого осуществлялась Уложенной комиссией 1720 г.²⁷ Создававшийся во исполнение указания Петра I составить «Уложенье росийское с шведцким», этот законопроект разрабатывался путем взаимосовмещения норм, извлеченных из широкого круга шведских и российских законодательных источников, особое место среди которых занимало Уложение 1649 г. Как установил А. С. Замуруев, нормы шведских нормативных актов были использованы в качестве источника при подготовке 32% статей проекта Уложения 1723–1726 гг. Источниками 30% статей проекта послужили нормы российского законодательства первой четверти XVIII в., источниками 15% статей – нормы Уложения 1649 г.²⁸

Третий из отмеченных сценариев воплощался в жизнь в тех случаях, когда законодатель либо не имел достаточных сведений об избранном в качестве образца зарубежном правовом институте, либо стремился лишь ограниченно модернизировать существовавший российский институт. Крайним выражением подобного сценария явился феномен использования иноязычной терминологии для обозначения создававшихся российских институтов, вообще не имевших зарубежных аналогов. Скажем, совершенно очевидны глубокие различия в компетенции основанной в 1722 г. российской прокуратуры и ее зарубежного прообраза – прокуратуры Франции (ministère public, parquet).

Если обратиться к тексту закона «Должность генерала-прокурора» (в редакциях от 27 января 1722 г. и от 27 апреля 1722 г.), то станет очевидным, что новоучрежденная российская прокуратура в качестве базисной получила отнюдь не присущую французской прокуратуре функцию уголовного преследования, а вполне оригинальную функцию общего надзора²⁹. Таким образом, заимствовав из Франции наименование должностных лиц прокуратуры (а также принцип централизации в ее построении), Петр I наделил прокуратуру России в момент основания существенно иными полномочиями.

Наиболее же ярким примером использования иноязычного термина для обозначения вполне оригинального российского учреждения следует признать историю с Юстиц-коллегией. Основанная в 1717 г. Юстиц-коллегия не имела не только шведского, но и вообще какого-либо зарубежного образца – по причине возложения на нее функции судебного управления, невиданной для государственного аппарата ни одной из стран Европы³⁰. Сам термин «Юстиц-коллегия», вероятнее всего, впервые появился (в написании «Justice-Collegium») в записке Г.‐В. Лейбница, представленной Петру I в 1711 г.³¹

Наконец, нельзя не отметить, что к законотворческому процессу в России первой четверти XVIII в. оказались впервые широко привлечены состоявшие на российской службе иностранные специалисты, ряд из которых имел высшее юридическое образование. Из числа таких лиц следует отметить прежде всего Генриха Фика (Heinrich Fick), Генриха Гюйсена (Heinrich Freiherr von Hüyssen), Германа Бреверна (Hermann von Brevern), Магнуса Нирота (Magnus Wilhelm von Nieroth), Сигизмунда Вольфа (Sigismund Adam Wolf), Эрнста Кромпейна (Ernst Friedrich Krompein). К примеру, обучавшийся юриспруденции в Йенском университете бывший шведский адвокат Э. Кромпейн явился составителем проектов Артикула воинского и «Краткого изображения процесов…», а также одним из основных участников подготовки проекта Уложения 1723–1726 гг.

Подводя итог изложенному выше, следует заключить, что в законотворческом процессе в России первой четверти XVIII в. следование традиции выразилось в устойчивом сохранении у законодателя представления о том, что ключевым сегментом системы законодательства должен быть единый кодифицированный акт. Новациями в законотворческом процессе этого периода явились: введение официального опубликования нормативных актов типографским путем, появление инкорпорации, а также невиданная по масштабу рецепция западноевропейских правовых институтов. Вместе с тем означенная рецепция происходила отнюдь не прямолинейно, иностранные образцы нередко глубоко адаптировались к российским условиям.