Сборник
Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия
Я велел все это показать ему, и он вскричал:
– Ты одарен божественными качествами. И как ты великодушен! Но только жаль, что нет курительного порошка и духов.
Я тотчас же принес ему ящичек с неддом[140] и деревом алоэ, и амбры, и мускуса, ценой в пятьдесят червонцев. Время было позднее, и сердце у меня ныло.
– Ну, бери все это, – сказал я ему, – и жизнью Магомета, да благословит и спасет его Господь, умоляю тебя, добрей мне поскорее голову!
– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – я не возьму ничего, пока не посмотрю всего.
Вследствие этого я приказал мальчику открыть ему ящик. Цирюльник бросил астролябию и, усевшись на землю, стал перебирать и духи, и курительный порошок до тех нор, пока душа моя чуть было не рассталась с телом.
После этого он подошел ко мне, взял бритву и выбрил еще небольшой кусочек головы.
– Клянусь Аллахом, о сын мой, – сказал он, – право, я не знаю, кого мне благодарить, тебя или твоего отца, так как я обязан своим сегодняшним угощением чисто твоей доброй милости, и у меня нет далее знакомых, стоящих такого угощенья, так как я пригласил Зейтона, содержателя бань, Селеа, продавца пшеницы, Аукаля, продавца бобов, Аркешеха, лавочника, Гомейда, мусорщика, и Акариша, молочника. Каждый из этих приглашенных умеет танцевать какой-нибудь особенный танец и читать какие-нибудь особенные стихи; лучшими их достоинствами можно назвать то, что они похожи на того мамелюка, что стоит перед тобою, а я, твой раб, не обладаю ни болтливостью, ни дерзостью. Что же касается до содержателя бань, то он говорит, что если я не явлюсь на празднество, то он придет ко мне в дом. Что же касается до мусорщика, то он остряк и шалун и, часто подплясывая, говорит: «С моей женой новости не сохранишь и в сундуке», и у каждого из моих приятелей есть что-нибудь, чего нет у других. Но описания ничего не значат, надо самому посмотреть. Если бы ты согласился прийти к нам, это было бы приятнее как для тебя, так и для нас. Откажись поэтому от посещения тех знакомых, о которых ты мне говорил, тем более что на лице твоем остались еще следы твоей болезни, и ты, вероятно, собираешься пойти к людям болтливым, которые будут говорить с тобой о том, что до них не касается, или можешь встретить у них кого-нибудь дерзкого на язык, а ты еще не совсем поправился.
– Если угодно будет Богу, – отвечал я, – то я приду к тебе когда-нибудь в другой раз.
– Было бы гораздо лучше, – сказал он, – чтобы ты сейчас же присоединился к нашему обществу и насладился бы его беседою и остроумием. Поступи согласно со словами поэта: «Не отлагай ты развлечений, если иметь их можешь: ведь судьба нередко все планы нашей жизни разрушает».
Я засмеялся, хотя в душе негодовал, и сказал ему:
– Делай то, что я требую, для того чтобы я мог отправиться с Богом, да прославится имя Его, и иди к своим друзьям, которые давно ждут тебя.
– Я ничего так не желаю, – отвечал он, – как познакомить тебя с ними, потому что эти люди принадлежат к тому сословию, среди которого нет дерзких; и если ты раз познакомишься с ними, то бросишь все другие знакомства.
– Дай Бог, – сказал я, – чтобы ты весело провел с ними время. Когда-нибудь я приглашу их всех сюда,
– Если ты действительно этого желаешь, – отвечал он, – и непременно хочешь отправиться к своим знакомым, то подожди, я снесу все, что ты дал мне сегодня, к себе домой и поставлю все перед своими друзьями, для того чтобы они, не дожидаясь меня, могли есть и пить, и затем я вернусь к тебе и отправлюсь с тобой к твоим знакомым, так как между мною и моими друзьями не может быть ложных церемоний, из-за которых я не мог бы оставить их одних. Итак, я скоро вернусь к тебе и отправлюсь к твоим знакомым.
– Сила и власть только в руках Аллаха, великого и всемогущего, – вскричал я. – Иди к своим знакомым и услади сердце своей беседой с ними, а мне предоставь идти, куда я хочу, и остаться с ними сегодняшней день, теми более что они ждут меня.
– Нет, – сказал он, – я не пущу тебя одного.
– Туда, куда я иду, – отвечал я, – никто, кроме меня, войти не может.
– Ну, так я предполагаю, – продолжал он, – что у тебя назначено свидание с какой-нибудь женщиной, а иначе ты взял бы меня с собой. Я самый для тебя подходящий человек и помогу тебе достигнуть твоих желаний. Я боюсь, чтобы ты не пошел на свидание к какой-нибудь неизвестной женщине, за что ты можешь поплатиться жизнью, так как здесь, в Багдаде, нельзя делать что-либо подобное, в особенности в настоящее время, когда багдадский вали – такой серьезный и страшный человек.
– Убирайся ты от меня, противный старик, – вскричали я. – О чем это ты вздумал говорить со мной?
Он слова не сказал в ответ на это. Между тем время для молитвы наступило, и Кутбех уже были близок к тому времени, как он кончил брить мою голову.
– Ну, иди, – сказал я ему, – с этой едой и питьем к твоим друзьям, а я подожду, пока ты не вернешься, чтобы идти со мной.
Я продолжал обманывать его, для того чтобы они поскорее ушел, но он сказал мне:
– Я ведь вижу, что ты обманываешь меня и хочешь уйти один и кинуться в какую-нибудь беду, из которой не выберешься. Аллахом умоляю тебя, не уходи из дома, пока я не вернусь к тебе, чтобы сопровождать тебя и знать, чем кончится твое дело.
– Хорошо, – отвечал я. – Только не задерживай меня.
Он взяли еду и питье и все остальное, что я дал ему, но отдал их носильщику, приказав нести к нему в дом, а сам спрятался в переулок. Я тотчас же встал. Муэдзины на минаретах уже пропели пятничный лем[141], я оделся и пошел поскорее. Придя к переулку, остановился у того дома, где видел прелестную девицу. Цирюльник же стоял за мною, и я этого не знал. Увидав, что дверь не заперта, я вошел; но вслед затем с молитвы вернулся хозяин дома и запер за собою дверь, и я подумал в душе:
«Каким образом дьявол этот открыл меня?!»
В это самое время Господу угодно было разорвать передо мною покрывало его покровительства. Одна из рабынь, принадлежавших хозяину дома, провинилась в чем-то; он стал ее бить и кричать. На этот крик прибежал раб, который стал отнимать ее, а хозяин стал бить и его; раб начал тоже кричать. Цирюльник же, вообразив, что бьют меня, стал кричать, рвать на себе одежду, землей посыпать себе голову и звать на помощь. Его тотчас же окружил народ, и он сказал ему:
– Моего хозяина убил в доме кадий.
После этого он побежал в сопровождении всей толпы к моему дому, крича все время, и принес это известие моему семейству. Не знаю уже, что он делал, когда все они прибежали, крича:
– О горе, что сталось с нашим хозяином!
Цирюльник бежал впереди, разрывая свою одежду, с ними бежал и народ. Они кричали точно так же, как кричали цирюльник.
– Увы! Он убит!
Вся эта толпа приблизилась к дому, где я был спрятан. Кади, услыхав это, очень смутился. Он встал, отворил дверь и, увидав народ, с удивлением сказал:
– Что это значит, господа?
– Ты убил нашего господина, – отвечали ему слуги.
– Что же сделал мне ваш господин, чтобы я стал убивать его, и зачем с вами этот цирюльник?
– Ты только что бил его палкой, – отвечал цирюльник, – и я слышал, как он кричал.
– Что ж он сделал, чтобы я убил его? – повторил кади, – и зачем он мог прийти и куда мог пройти?
– Не будь таким злокозненным стариком! – вскричал цирюльник, – так как я хорошо знаю всю историю. Дочь твоя влюблена в него, и он влюблен в нее. Ты узнал, что он вошел к тебе в дом, и приказал своим слугам бить его. Клянусь Аллахом, между нами и тобой судьей может быть только халиф, но прежде всего ты должен выдать нам нашего хозяина, для того чтобы домашние могли его взять. Не заставляй меня войти и взять его от тебя; поскорее нам выпусти его.
Кади онемел от изумления и совершенно растерялся при виде такой толпы; но, наконец, обратился к цирюльнику с такими словами:
– Если ты говоришь правду, то входи сам и уведи его.
Цырюльник тотчас же вошел в дом, а я, увидав это, только и думал о том, как бы мне убежать от него; но, осмотревшись кругом, я не увидал нигде выхода и сел в большой сундук, почему-то стоявший тут в комнате. Засев в сундук, я закрыл его и сидел, притаив дыхание. Вслед за тем в эту самую комнату вбежал цирюльник; не глядя никуда, он прямо направился к сундуку, в котором я сидел. Затем он осмотрелся и, видя, что в комнате никого нет, поднял сундук себе на голову, причем я совершенно обезумел. Цирюльник быстро сбежал с сундуком: тут я убедился, что он ни за что не отстанет от меня и, отворив сундук, выскочил из него на землю. От этого прыжка у меня переломилась нога. Приблизившись кое-как к дверям, я нагнал там целую толпу народа. Никогда в жизни не видывал я такой толпы, какая собралась в этот день. Чтобы развлечь ее, я бросил в нее горсть золота, и пока народ подбирал червонцы, я проскользнул в другие улицы Багдада, преследуемый цирюльником, и куда бы я ни заходил, он заходил вслед за мною и кричал:
– Как огорчен я за своего господина! Да прославится Аллах, оказавший мне помощь при освобождении его. О хозяин мой, зачем ты непременно хотел исполнить свое желание, и вот поэтому-то ты и накликал на себя беду, и если бы Господь не послал меня к тебе на помощь, то ты не избавился бы от несчастья, на которое сам напросился, и с тобой не случилась бы беда, из которой нет выхода. Поэтому моли Аллаха, чтоб Он сохранил меня для того, чтоб и впредь я мог заботиться о тебе. Клянусь Аллахом, ты страшно расстраивал меня своими дурными наклонностями и своим желанием пойти непременно одному. Но я не стану сердиться на тебя за твое неведение, так как разума у тебя мало, а торопливости много.
– Неужели тебе еще мало, – отвечал я, – того, что ты наделал, и ты хочешь еще преследовать меня по всем улицам?
Мне до смерти хотелось избавиться от него, но я не мог найти средств и в порыве ярости бросился бежать от него. Войдя посреди рынка в лавку, я просил покровительства у хозяина ее, и он отогнал от меня цирюльника.
Сидя в магазине, принадлежавшем этому хозяину, я думал, что теперь мне не избавиться от этого цирюльника; он будет мне надоедать и днем, и ночью, а между тем я видеть его не могу. Вследствие этого я тотчас же созвал свидетелей и написал документ, в силу которого разделял свое имущество между своими домашними, назначив опекуна. Опекуну я поручил продать дом и все свое движимое имущество и взять под свою опеку и старых, и молодых, а сам тотчас же отправился путешествовать, чтобы только избавиться от этого несчастного. Прибыв в вашу страну, я нанял дом и прожил тут довольно долго. Вы пригласили меня к себе, я пришел и увидал между вами этого противного негодяя, сидевшего в конце комнаты. Как заныло мое сердце при виде его, и мог ли я спокойно и весело провести с вами время вместе с человеком, который был причиной моих несчастий и того, что я сломал ногу?
Молодой человек упорно отказывался остаться с нами, а мы, выслушав его историю, сказал цирюльнику:
– Правда ли то, что молодой человек рассказывал о тебе?
– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – благоразумие заставляло меня так поступать с ним; не сделай я этого, он непременно бы погиб: только я и избавил его от беды, и Аллах, по милосердию своему, через меня наказал его только тем, что он сломал ногу, вместо того чтобы лишить его жизни. Будь я человеком болтливым, я не сделал бы ему этого одолжения; а теперь я расскажу вам событие, приключившееся со мною, для того чтобы вы убедились, что я не разговорчив и не такой нахал, как мои братья. Слушайте.
История цирюльника
– В царствование даря правоверных Эль-Мунта-Зира-би-Аллаха, любившего бедных и убогих и дружившего с людьми учеными и добродетельными, я жил в Багдаде.
Случилось так, что царь прогневался однажды на десять человек, которых он приказал главному начальнику города Багдада привезти к нему в лодке. Увидав их, я подумал: «Эти люди собрались, конечно, для того, чтобы весело провести время, и, вероятно, катаясь, будут есть и пить, и мне в их обществе, конечно, будет хорошо».
Таким образом я тоже сел в лодку и смешался с ними. Когда же лодка причалила на другую сторону, к нам подошли служители вали с цепями и надели их всем на шеи, и мне тоже.
Всех нас, закованных в цепи, повели и поставили перед Эль-Мунта-Зир-би-Аллахом, царем правоверных, после чего он отдал приказ отрубить головы десяти человекам. Палач отрубил головы десятерым, а я остался. Халиф же, повернув голову и увидав меня, сказал палачу:
– Почему не срубил ты головы всем десяти человекам? – Я срубил уже десять голов, – отвечал палач.
– А я думаю, что ты срубил только девять голов, а голова этого человека, что стоит передо мною, – десятая.
– Клянусь твоею милостью, их десять, – отвечал палач.
– Сосчитай, – сказал халиф.
Головы сосчитали, и их оказалось десять. Халиф, взглянув на меня, сказал:
– Что же заставило тебя молчать в таком случае, и почему ты попал в число убийц?
Услыхав такой вопрос царя правоверных, я сказал ему:
– Знай, царь правоверных, что я шейх Эс-Самит (молчаливый). Я человек ученый, а сила моего соображения – быстрота, понимание и воздержанность в речах безграничны. Я цирюльник по ремеслу; вчера рано утром я видел, как эти десять человек сели в лодку. И я присоединился к ним, думал, что все они отправляются в гости; но вскоре оказалось, что они преступники, и солдаты пришли к ним и заковали их в цепи, и мне надели на шею тоже цепь. Я же молчал и ничего не говорил из великодушия; я молчал в настоящем случае только из великодушия. Нас повели и поставили перед тобою, и ты приказал отрубить головы десяти человекам, а я остался перед палачом и ни слова не говорил о себе. Разве не великодушно было с моей стороны идти вместе с ними на казнь? И вот всю свою жизнь я поступал таким образом.
Когда халиф выслушал меня и узнал, какой я великодушный человек и как не люблю многословить, и вовсе не наглец, как уверяет этот спасенный мною от несчастья молодой человек, он спросил:
– А есть у тебя братья?
– Есть шесть братьев, – отвечал я.
– Отличаются ли эти шесть братьев, подобно тебе, познаниями в науках и умеренностью в речах?
– Они воспитывались не так, чтобы походить на меня, – отвечал я. – Ты обидел меня твоим предположением, о царь правоверных, и тебе не следовало бы сравнивать меня с моими братьями, так как вследствие их болтливости и недостатка великодушных чувств каждый из них понес какой-нибудь ущерб; первый был хромой, второй лишился нескольких зубов, третий ослеп, четвертый окривел на один глаз, пятому были отрезаны уши, а шестому отрезаны обе губы, и не думай, царь правоверных, что я болтливый человек. Нет, я должен доказать тебе, что я великодушнее их и что каждый из них вследствие какой-нибудь особенной случайности потерпел ущерб. Если угодно, то я расскажу тебе их истории.
Рассказ цирюльника о его первом брате
Знай, о царь правоверных, что мой первый брат, по имени Эль-Бакбук, был хромой. Он жил в Багдаде и быль портным. Он нанимал мастерскую у человека весьма богатого, жившего над его лавкой и имевшего мельницу в самом низу дома. Однажды, когда мой хромой брат сидел у себя в лавке и шил, он поднял голову и увидал женщину, прекрасную, как выкатившаяся полная луна. Она сидела у выступавшего окна и смотрела на проходивший народ. При виде ее в сердце у него вспыхнула любовь. Он провел целый день до вечера в том, что смотрел на нее и ничего не делал; а на следующее утро он открыл свою лавку и сел за шитье; но при каждом стежке он поднимал наверх глаза, и так он провел весь день, не заработав даже серебряной монеты.
На третий день он сел снова на свое место и опять стал смотреть на женщину, которая увидала его, и, видя, что он совсем одурел от любви к ней, засмеялась ему прямо в лицо, а он точно так же засмеялся прямо ей в лицо. Она отошла от окна и послала к нему девочку-рабыню с завернутым куском цветной шелковой материи. Девочка, придя к нему, сказала:
– Госпожа моя кланяется тебе и просит, чтобы ты опытной рукой выкроил ей из этой материи рубашку и постарался бы ее хорошенько сшить.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал он.
Он скроил рубашку и в этот же день сшил ее, а на следующий день к нему опять пришла девочка-рабыня и сказала:
– Госпожа моя кланяется тебе и спрашивает у тебя: как ты провел последнюю ночь? Потому что она не может спать от своей любви к тебе.
Она положила перед ним кусок желтого атласа и сказала:
– Госпожа моя желает, чтобы ты выкроил ей из этого атласа две пары шаровар и сегодня же сшил их.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал он. – Кланяйся ей много и скажи ей, что раб ее готов повиноваться ее приказаниям и что она может распоряжаться им как ей угодно.
Он занялся кройкой шаровар и употребил все свои силы, чтобы сшить обе пары; а женщина смотрела на него из окна и знаками посылала ему приветствия, то опуская глаза, то улыбаясь, так что он вообразил, что скоро будет обладать ею. После этого она исчезла, а к нему пришла девочка-рабыня, которой он передал две пары шаровар. С наступлением ночи он бросился на постель, но всю ночь провертелся и не мог заснуть до утра.
На следующий день к моему брату пришел хозяин с куском полотна и сказал:
– Выкрой и сшей мне рубашки.
– Слушаю и повинуюсь, – отвечал он, – и не оставлял работы до тех пор, пока до ночи, ничего не съев, они не выкроил двадцать рубашек.
– Сколько желаешь ты получить за работу? – спросил хозяин, но брат мой ничего не отвечал, красавица же знаками показывала ему, чтобы он не брал ничего, хотя он нуждался так, что рад был бы всякой монете. Три дня он жил таким образом, не имея ни воды, ни питья, и все время спешил работать. Окончив работу, они понес рубашки.
Молодая женщина сообщила своему мужу о чувствах моего брата, о чем брат мой, конечно, не знал; она сговорилась со своим мужем заставить его шить без устали и в это время позабавиться над ним. Таким образом когда он окончил свою работу, которую он ему дал, он составил против него заговор и женил его на своей девочке-рабыне, и в ту ночь, когда он предполагал пойти к ней, он сказал ему:
– Проведи эту ночь на мельнице, а завтра ты будешь счастлив.
Брат мой, не подозревая их злых намерений, провел ночь один на мельнице. Между тем муж молодой женщины пошел к мельнику и знаками показал ему, чтобы он заставил брата вертеть мельницу. Мельник пошел к брату в полночь и начал восклицать:
– Как вали-то ленив! И как раз когда у меня столько пшеницы, и хозяева спрашивают муку! Я сейчас впрягу его на мельнице, для того чтобы он кончил молоть муку.
Он впряг моего брата и заставил его работать до утра, когда пришел хозяин и увидал, что он вертит мельничное колесо, а мельник бьет его плетью, и он оставил его и ушел. После этого девочка-рабыня, на которой его женили, пришла к нему рано поутру и, высвободив его из ярма, сказала ему:
– Мы обе с госпожой моей были очень огорчены тем, что с тобой случилось, и сознаемся, что виноваты в твоих бедствиях.
Но он до того был избит, что не мог даже отвечать ей. Лишь только вернулся он домой, как шейх, совершавший его брачный договор, пришел к нему и, поклонившись, сказал:
– Да продлит Господь жизнь твою! Да будет благословен твой брак.
– Покарай Господь лжеца! – отвечал мой брат, – тысячекратный негодяй! Клянусь Аллахом, мне пришлось вертеть мельничное колесо до утра.
– Расскажи мне твою историю, – сказал ему шейх.
Брат мой рассказал шейху, что случилось с ним, и шейх отвечал ему:
– Твоя звезда не совпадает с ее звездой, но если ты хочешь, чтобы я изменил для тебя условие договора, я изменю на более удобный, для того чтобы твоя звезда совпадала с ее звездой.
– Смотри, – отвечал мой брат, – не подведи меня еще раз.
Брат мой расстался с ним и ушел к себе в лавку, в надежде, что кто-нибудь даст ему работу, на плату за которую он мог бы купить себе еды, и в это время к нему пришла девочка-рабыня. Она условилась со своей госпожой еще сыграть с ним штуку и сказала ему:
– Право, госпожа моя скучает по тебе и теперь пошла к окну, чтобы посмотреть на тебя.
Лишь только она сказала это моему брату, как хозяйка выглянула из окна и со слезами сказала:
– Зачем ты так внезапно прервал знакомство между нами с тобою?
Но он ничего не ответил ей, и она поклялась ему, что все случившееся на мельнице случилось без ее ведома, а при виде ее красоты и миловидности все неприятное изгладилось из воспоминания брата моего, и он, выслушав ее оправдание, наслаждался при виде ее. Он поклонился ей и, поговорив с нею, снова принялся за работу, после чего к нему пришла девочка-рабыня и сказала:
– Госпожа моя кланяется тебе и извещает тебя, что муж ее решился провести следующую ночь в доме своих близких знакомых, и поэтому, когда он отправится туда, ты приходи к ней.
Муж же молодой женщины сказал ей:
– Как мы устроимся, чтоб я мог захватить его у тебя и стащить к вали?
– Позволь мне сыграть с ним штуку, – отвечала она, – и втянуть его в такое дело, за которое его провезли бы по всему городу в виде примера для других.
Брат мой и не подозревал, как женщины коварны. Вечером к нему пришла девочка-рабыня и, взяв его за руку, вернулась с ним к своей госпоже, которая сказала ему:
– Право, господин мой, я жаждала видеть тебя.
– Ну, так прежде всего, – сказал он, – поцелуй меня.
Но не успел он договорить, как вошел муж молодой женщины, вернувшийся от соседей, и, схватив моего брата, вскричал:
– Клянусь Аллахом, что не выпущу тебя иначе, как в присутствии начальника полиции.
Брат мой униженно просил его, но тот, не слушая его, потащил в дом вали, который избил его плетью и, посадив его на верблюда, велел везти по всему городу, а народ кричал:
– Вот как вознаграждают человека, врывающегося в чужой гарем!
Брат свалился с верблюда и сломал себе ногу, отчего и сделался хромым. Вали выгнал его из города, и он вышел, сам не зная, куда ему идти; но я, хотя и негодовал на него, все-таки вернул его и до настоящего времени содержу его.
Халиф посмеялся над моим рассказом и вскричал:
– Ты славно говоришь!
– Я не хочу, – отвечал я, – пользоваться честью твоих похвал, пока ты не выслушаешь моих рассказов о том, что сталось с остальными моими братьями. Не думай, что я болтун.
– Ну, расскажи мне, – сказал халиф, – что случилось со всеми твоими братьями, и услади слух мой милыми подробностями. Прошу тебя не щадить слов при передаче твоих интересных повествований.