Сборник
Русские народные сказки
Жена-спорщица
Была у одного мужа жена, да только такая задорная, что все ему наперекор говорила…
Надоела жена мужу, вот он и стал думать, как бы от нее отделаться. Идут они раз к реке, а вместо моста на плотине лежит перекладина. «Постой, – думает он, – вот теперь-то я ее изведу».
Как стала она переходить по перекладине, он и говорит:
– Смотри же, жена, не трясись, не то как раз утонешь!
– Так вот же нарочно буду!
Тряслась, тряслась да и бултых в воду!
Жалко ему стало жены; вот он влез в воду, стал ее искать и идет по воде вверх по течению.
– Что ты тут ищешь? – говорят ему прохожие мужики.
– А вот жена утонула, вон с этой перекладины упала.
– Дурак, дурак! Ты бы шел вниз по реке, а не в гору; ее теперь, чай, снесло.
– Эх, братцы, молчите; она все делала наперекор, так уж и теперь, верно, пошла против воды.
Журавль и цапля
Жили-были журавль да цапля, построили себе по концам болота избушки. Журавлю показалось скучно жить одному, и задумал он жениться.
– Давай пойду посватаюсь к цапле!
Пошел журавль – тяп-тяп! Семь верст болото месил, приходит и говорит:
– Дома ли цапля?
– Дома.
– Выдь за меня замуж.
– Нет, журавль, не пойду за тебя замуж, у тебя ноги долги, платье коротко, прокормить жену нечем. Ступай прочь, долговязый!
Журавль, как несолоно похлебал, ушел домой. Цапля после раздумалась и сказала:
– Чем жить одной, лучше пойду замуж за журавля.
Приходит к журавлю и говорит:
– Журавль, возьми меня замуж!
– Нет, цапля, мне тебя не надо! Не хочу жениться, не возьму тебя замуж. Убирайся!
Цапля заплакала от стыда и воротилась назад. Журавль раздумался и сказал:
– Напрасно не взял за себя цаплю: ведь одному-то скучно. Пойду теперь и возьму ее замуж.
Приходит и говорит:
– Цапля, я вздумал на тебе жениться; поди за меня.
– Нет, долговязый, нейду за тебя замуж!
Пошел журавль домой. Тут цапля раздумалась:
– Зачем отказала такому молодцу: одной-то жить невесело, лучше за журавля пойду!
Приходит свататься, а журавль не хочет. Вот так-то и ходят они по сю пору один к другому свататься, да никак не женятся.
За лапоток – курочку, за курочку – гусочку
Шла лиса по дорожке и нашла ла́поток, пришла к мужику и просится: «Хозяин, пусти меня ночевать». Он говорит: «Некуда, лисонька! Тесно!» – «Да много ли нужно мне места! Я сама на лавку, а хвост под лавку». Пустили ее ночевать; она и говорит: «Положите мой ла́поток к вашим курочкам». Положили, а лисонька ночью встала и забросила свой лапоть. Поутру встают, она и спрашивает свой лапоть, а хозяева говорят: «Лисонька, ведь он пропал!» – «Ну, отдайте мне за него курочку».
Взяла курочку, приходит в другой дом и просит, чтоб ее курочку посадили к хозяйским гуськам. Ночью лиса припрятала курочку и получила за нее утром гуська. Приходит в новый дом, просится ночевать и говорит, чтоб ее гуська посадили к барашкам; опять схитрила, взяла за гуська барашка и пошла еще в один дом. Осталась ночевать и просит посадить ее барашка к хозяйским бычкам. Ночью лисонька украла и барашка, а поутру требует, чтобы за него отдали ей бычка.
Всех – и курочку, и гуська, и барашка, и бычка – она передушила, мясо припрятала, а шкуру бычка набила соломой и поставила на дороге. Идет медведь с волком, а лиса говорит: «Подите, украдите сани да поедемте кататься». Вот они украли и сани и хомут, впрягли бычка, сели все в сани; лиса стала править и кричит: «Шню, шню, бычок, соломенный бочок! Сани чужие, хомут не свой, погоняй – не стой!» Бычок нейдет. Она выпрыгнула из саней и закричала: «Оставайтесь, дураки!» – а сама ушла. Медведь с волком обрадовались добыче и ну рвать бычка; рвали-рвали, видят, что одна шкура да солома, покачали головами и разошлись по домам.
Заяц-хваста
Жил-был заяц в лесу: летом ему было хорошо, а зимой плохо – приходилось к крестьянам на гумно[8] ходить, овес воровать.
Приходит он однажды к одному крестьянину на гумно, а тут уж стадо зайцев. Вот и начал им хвастать:
– У меня не усы, а уси́щи, не лапы, а ла́пищи, не зубы, а зуби́щи – я никого не боюсь.
Зайцы рассказали тетке вороне про эту хвасту. Тетка ворона пошла хвасту разыскивать и нашла его под коко́риной. Заяц испугался:
– Тетка ворона, я больше не буду хвастать!
– А как ты хвастал?
– А у меня не усы, а усищи, не лапы, а лапищи, не зубы, а зубищи.
Вот она его маленько и потрепала:
– Больше не хвастай!
Раз сидела ворона на заборе, собаки ее подхватили и давай мять, а заяц это увидел: «Как бы вороне помочь?»
Выскочил на горочку и сел. Собаки увидели зайца, бросили ворону – да за ним, ворона опять на забор. А заяц от собак ушел.
Немного погодя ворона опять встретила этого зайца и говорит ему:
– Вот ты молодец, не хваста, а храбрец!
Зимовье зверей
У старика со старухой были бык, баран, свинья, гусь да петух.
Вот старик и говорит старухе:
– А что, старуха, с петухом-то нам нечего делать, зарежем его к празднику.
Услыхал это петух и ночью в лес убежал.
Вечером опять говорит старик старухе:
– Не нашел я петуха, придется нам свинью заколоть!
Услыхала это свинья и ночью в лес убежала.
Старик искал-искал свинью – не нашел.
– Придется барана зарезать!
Баран услыхал это и говорит гусю:
– Убежим в лес, а то зарежут и тебя и меня!..
Вышел старик на двор – нет ни барана, ни гуся…
– Придется, видно, быка зарезать.
Услышал это бык и убежал в лес.
Летом в лесу привольно… Но прошло лето, и пришла зима.
Вот бык пошел к барану:
– Как же, братцы-товарищи? Время приходит студеное – надо избу рубить.
Баран ему отвечает:
– У меня шуба теплая, я и так перезимую.
Пошел бык к свинье:
– Пойдем, свинья, избу рубить!
– А по мне хоть какие морозы – я не боюсь: зароюсь в землю и без избы перезимую.
Пошел бык к гусю:
– Гусь, пойдем избу рубить!
– Нет, не пойду. Я одно крыло постелю, другим накроюсь – меня никакой мороз не проймет…
Бык видит: дело плохо. И срубил себе избушку один. Затопил печку и полеживает, греется.
А зима завернула холодная, стали пробирать морозы. Баран бегал, бегал, согреться не может – и пошел к быку.
– Бэ-э! Бэ-э! Пусти меня в избу!
– Нет, баран. Я тебя звал избу рубить, так ты сказал, что у тебя шуба теплая, ты и так перезимуешь.
– А коли не пустишь, я разбегусь, вышибу дверь с крючьев, тебе же будет холоднее.
Бык думал-думал: «Дай пущу, а то застудит он меня».
Немного погодя прибежала свинья.
– Хрю! Хрю! Пусти меня, бык, погреться!
– Нет, свинья, я тебя звал избу рубить, так ты сказала, что тебе хоть какие морозы – ты в землю зароешься.
– А не пустишь, я рылом все углы подрою, твою избу уроню!
Бык подумал-подумал: «Подроет она углы, уронит избу».
– Ну, заходи.
(А потом пустил гуся и петуха.) Вот они живут себе – впятером – поживают. Узнали про это волк и медведь. Собрались и пришли. Волк говорит медведю:
– Иди ты вперед, ты здоровый.
– Нет, я ленив, ты шустрей меня, ты иди вперед.
Волк и пошел в избушку. Только вошел – бык рогами его к стене и припер. Баран разбежался – бац, бац, начал осаживать волка по бокам. А свинья в подполье кричит:
– Хрю-хрю-хрю! Ножи точу, топоры точу, живого съесть волка хочу!
Гусь его за бока щиплет, а петух бегает по брусу да кричит:
– А вот как, да кудак, да подайте его сюда! И ножичко здесь, и гужишко здесь… Здесь его и зарежу, здесь его и подвешу!
Медведь услыхал крик – да бежать. А волк рвался, рвался, насилу вырвался, догнал медведя и рассказывает:
– Как вскочил мужичище, в черном армячище, да меня ухватом-то к стене и припер. А поменьше мужичишка, в сереньком армячишке, меня обухом по бокам да все обухом по бокам. А еще поменьше того, в беленьком кафтанишке, меня щипцами за бока хватал. А самый маленький мужичишка, в красненьком халатишке, бегает по брусу да кричит: «Здесь его и зарежу, здесь его и подвешу!» А из подполья еще кто-то как закричит: «Ножи точу, топоры точу, живого съесть его хочу!»
Волк и медведь с той поры к избушке близко не подходили. А бык, баран, гусь, свинья да петух живут там, поживают и горя не знают.
Иван Быкович[9]
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь с царицею; детей у них не было. Стали они Бога молить, чтоб создал им детище во младости на поглядение, а под старость на прокормление; помолились, легли спать и уснули крепким сном.
Во сне им привиделось, что недалеко от дворца есть тихий пруд, в том пруде златоперый ерш плавает, коли царица его скушает, сейчас может забеременеть. Просыпались царь с царицею, кликали к себе мамок и нянек, стали им рассказывать свой сон. Мамки и няньки так рассудили: что во сне привиделось, то и наяву может случиться.
Царь призвал рыбаков и строго наказал поймать ерша златоперого.
На заре пришли рыбаки на тихий пруд, закинули сети, и на их счастье с первою ж тонею попался златоперый ерш. Вынули его, принесли во дворец; как увидала царица, не могла на месте усидеть, скоро к рыбакам подбегала, за руки хватала, большой казной награждала; после позвала свою любимую кухарку и отдавала ей ерша златоперого с рук на руки.
– На, приготовь к обеду, да смотри, чтобы никто до него не дотронулся.
Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала.
У царицы родился Иван-царевич, у кухарки – Иван, кухаркин сын, у коровы – Иван Быкович.
Стали ребятки расти не по дням, а по часам; как хорошее тесто на опаре поднимается, так и они вверх тянутся. Все три молодца на одно лицо удались, и признать нельзя было, кто из них дитя царское, кто – кухаркино и кто от коровы народился. Только по тому и различали их: как воротятся с гулянья, Иван-царевич просит белье переменить, кухаркин сын норовит съесть что-нибудь, а Иван Быкович прямо на отдых ложится. По десятому году пришли они к царю и говорят:
– Любезный наш батюшка! Сделай нам железную палку в пятьдесят пудов.
Царь приказал своим кузнецам сковать железную палку в пятьдесят пудов; те принялись за работу и в неделю сделали. Никто палки за один край приподнять не может, а Иван-царевич, да Иван, кухаркин сын, да Иван Быкович между пальцами ее повертывают, словно перо гусиное.
Вышли они на широкий царский двор.
– Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – давайте силу пробовать; кому быть большим братом.
– Ладно, – отвечал Иван Быкович, – бери палку и бей нас по плечам.
Иван-царевич взял железную палку, ударил Ивана, кухаркина сына, да Ивана Быковича по плечам и вбил того и другого по колена в землю. Иван, кухаркин сын, ударил – вбил Ивана-царевича да Ивана Быковича по самую грудь в землю; а Иван Быкович ударил – вбил обоих братьев по самую шею.
– Давайте, – говорит царевич, – еще силу попытаем: станем бросать железную палку кверху; кто выше забросит – тот будет больший брат.
– Ну что ж, бросай ты!
Иван-царевич бросил – палка через четверть часа назад упала, Иван, кухаркин сын, бросил – палка через полчаса упала, а Иван Быкович бросил – только через час воротилась.
– Ну, Иван Быкович, будь ты большой брат.
После того пошли они гулять по саду и нашли громадный камень.
– Ишь какой камень! Нельзя ль его с места сдвинуть? – сказал Иван-царевич, уперся в него руками, возился, возился – нет, не берет сила.
Попробовал Иван, кухаркин сын, – камень чуть-чуть подвинулся. Говорит им Иван Быкович:
– Мелко же вы плаваете! Постойте, я попробую.
Подошел к камню да как двинет его ногою – камень ажно загудел, покатился на другую сторону сада и переломал много всяких деревьев. Под тем камнем подвал открылся, в подвале стоят три коня богатырских, по стенам висит сбруя ратная: есть на чем добрым молодцам разгуляться!
Тотчас побежали они к царю и стали проситься:
– Государь-батюшка! Благослови нас в чужие земли ехать, самим на людей посмотреть, себя в людях показать.
Царь их благословил, на дорогу казной наградил; они с царем простились, сели на богатырских коней и в путь-дорогу пустились.
Ехали по долам, по горам, по зеленым лугам и приехали в дремучий лес; в том лесу стоит избушка на курячьих ножках, на бараньих рожках, когда надо – повертывается.
– Избушка, избушка, повернись к нам передом, к лесу задом; нам в тебя лезти, хлеба-соли ести.
Избушка повернулась. Добрые молодцы входят в избушку – на печке лежит Баба-яга костяная нога, из угла в угол, нос в потолок.
– Фу-фу-фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится.
– Эй, старуха, не бранись, слезь-ка с печки да на лавочку садись. Спроси: куда едем мы. Я добренько скажу.
Баба-яга слезла с печки, подходила к Ивану Быковичу близко, кланялась ему низко:
– Здравствуй, батюшка Иван Быкович! Куда едешь, куда путь держишь?
– Едем мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост; слышал я, что там не одно чудо-юдо живет.
– Ай да Ванюша! За дело хватился; ведь они, злодеи, всех приполонили, всех разорили, ближние царства шаром покатили.
Братья переночевали у Бабы-яги, поутру рано встали и отправились в путь-дорогу. Приезжают к реке Смородине; по всему берегу лежат кости человеческие, по колено будет навалено! Увидали они избушку, вошли в нее – пустехонька, и вздумали тут остановиться.
Пришло дело к вечеру. Говорит Иван Быкович:
– Братцы! Мы заехали в чужедальную сторону, надо жить нам с осторожкою; давайте по очереди на дозор ходить.
Кинули жеребий – доставалось первую ночь сторожить Ивану-царевичу, другую – Ивану, кухаркину сыну, а третью – Ивану Быковичу.
Отправился Иван-царевич на дозор, залез в кусты и крепко заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас готов был, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы закричали – выезжает чудо-юдо шестиглавое; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Говорит чудо-юдо шестиглавое:
– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, а ты, песья шерсть, ощетинилась? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он, добрый молодец, еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился; я его на одну руку посажу, другой прихлопну – только мокренько будет!
Выскочил Иван Быкович:
– Не хвались, нечистая сила! Не поймав ясна сокола, рано перья щипать; не отведав добра молодца, нечего хулить его. А давай лучше силы пробовать: кто одолеет, тот и похвалится.
Вот сошлись они – поравнялись, так жестоко ударились, что кругом земля простонала. Чуду-юду не посчастливилось: Иван Быкович с одного размаху сшиб ему три головы.
– Стой, Иван Быкович! Дай мне роздыху.
– Что за роздых! У тебя, нечистая сила, три головы, у меня всего одна; вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.
Снова они сошлись, снова ударились; Иван Быкович отрубил чуду-юду и последние головы, взял туловище – рассек на мелкие части и побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся. Поутру приходит Иван-царевич.
– Ну что, не видал ли чего?
– Нет, братцы, мимо меня и муха не пролетала.
На другую ночь отправился на дозор Иван, кухаркин сын, забрался в кусты и заснул. Иван Быкович на него не понадеялся; как пошло время за полночь – он тотчас снарядился, взял с собой щит и меч, вышел и стал под калиновый мост.
Вдруг на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо девятиглавое; под ним конь споткнулся, черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам:
– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился: я его одним пальцем убью!
Выскочил Иван Быкович:
– Погоди – не хвались, прежде Богу помолись, руки умой да за дело примись! Еще неведомо – чья возьмет!
Как махнет богатырь своим острым мечом раз-два, так и снес у нечистой силы шесть голов; а чудо-юдо ударил – по колена его в сыру землю вогнал.
Иван Быкович захватил горсть земли и бросил своему супротивнику прямо в очи. Пока чудо-юдо протирал свои глазища, богатырь срубил ему и остальные головы, взял туловище – рассек на мелкие части и побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил.
Наутро приходит Иван, кухаркин сын.
– Что, брат, не видал ли за ночь чего?
– Нет, возле меня ни одна муха не пролетала, ни один комар не пищал!
Иван Быкович повел братьев под калиновый мост, показал им на мертвые головы и стал стыдить:
– Эх вы, сони, где вам воевать? Вам бы дома на печи лежать!
На третью ночь собирается на дозор идти Иван Быкович; взял белое полотенце, повесил на стенку, а под ним на полу миску поставил и говорит братьям:
– Я на страшный бой иду; а вы, братцы, всю ночь не спите да присматривайтесь, как будет с полотенца кровь течь: если половина миски набежит – ладно дело, если полна миска набежит – все ничего, а если через край польет – тотчас спускайте с цепей моего богатырского коня и сами спешите на помочь мне.
Вот стоит Иван Быкович под калиновым мостом; пошло время за полночь, на реке воды взволновалися, на дубах орлы раскричалися – выезжает чудо-юдо двенадцатиглавое; конь у него о двенадцати крылах, шерсть у коня серебряная, хвост и грива – золотые. Едет чудо-юдо; вдруг под ним конь споткнулся; черный ворон на плече встрепенулся, позади хорт ощетинился. Чудо-юдо коня по бедрам, ворона по перьям, хорта по ушам:
– Что ты, собачье мясо, спотыкаешься, ты, воронье перо, трепещешься, ты, песья шерсть, щетинишься? Аль вы думаете, что Иван Быкович здесь? Так он еще не родился, а коли родился – так на войну не сгодился, я только дуну – его и праху не останется!
Выскочил Иван Быкович.
– Погоди – не хвались, прежде Богу помолись!
– А, ты здесь! Зачем пришел?
– На тебя, нечистая сила, посмотреть, твоей крепости испробовать.
– Куда тебе мою крепость пробовать? Ты муха передо мной!
Отвечает Иван Быкович:
– Я пришел с тобой не сказки рассказывать, а насмерть воевать.
Размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы.
Чудо-юдо подхватил эти головы, черкнул по ним своим огненным пальцем – и тотчас все головы приросли, будто и с плеч не падали! Плохо пришлось Ивану Быковичу; чудо-юдо стал одолевать его, по колена вогнал в сыру землю.
– Стой, нечистая сила! Цари-короли сражаются, и те замиренье делают; а мы с тобой ужли будем воевать без роздыху? Дай мне роздыху хоть до трех раз.
Чудо-юдо согласился; Иван Быкович снял правую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица все окна побила, а его братья спят, ничего не слышат. В другой раз размахнулся Иван Быкович сильней прежнего и срубил чуду-юду шесть голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем – и опять все головы на местах, а Ивана Быковича забил он по пояс в сыру землю.
Запросил богатырь роздыху, снял левую рукавицу и пустил в избушку. Рукавица крышу пробила, а братья все спят, ничего не слышат.
В третий раз размахнулся он еще сильнее и срубил чуду-юду девять голов; чудо-юдо подхватил их, черкнул огненным пальцем – головы опять приросли, а Ивана Быковича вогнал он в сыру землю по самые плечи.
Иван Быкович запросил роздыху, снял с себя шляпу и пустил в избушку; от того удара избушка развалилася, вся по бревнам раскатилася.
Тут только братья проснулись, глянули – кровь из миски через край льется, а богатырский конь громко ржет да с цепей рвется. Бросились они на конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами на помочь спешат.
– А! – говорит чудо-юдо, – ты обманом живешь; у тебя помочь есть.
Богатырский конь прибежал, начал бить его копытами; а Иван Быкович тем временем вылез из земли, приловчился и отсек чуду-юду огненный палец. После того давай рубить ему головы: сшиб все до единой, туловище на мелкие части разнял и побросал все в реку Смородину.
Прибегают братья.
– Эх вы, сони! – говорит Иван Быкович. – Из-за вашего сна я чуть-чуть головой не поплатился.
Поутру ранешенько вышел Иван Быкович в чистое поле, ударился оземь и сделался воробышком, прилетел к белокаменным палатам и сел у открытого окошечка. Увидала его старая ведьма, посыпала зернышков и стала сказывать:
– Воробышек-воробей! Ты прилетел зернышков покушать, моего горя послушать. Насмеялся надо мной Иван Быкович, всех зятьев моих извел.
– Не горюй, матушка! Мы ему за все отплатим, – говорят чудо-юдовы жены.
– Вот я, – говорит меньшая, – напущу голод, сама выйду на дорогу да сделаюсь яблоней с золотыми и серебряными яблочками: кто яблочко сорвет – тот сейчас лопнет.
– А я, – говорит середняя, – напущу жажду, сама сделаюсь колодезем; на воде будут две чаши плавать: одна золотая, другая серебряная; кто за чашу возьмется – того я утоплю.
– А я, – говорит старшая, – сон напущу, а сама перекинусь золотой кроваткою; кто на кроватке ляжет – тот огнем сгорит.
Иван Быкович выслушал эти речи, полетел назад, ударился оземь и стал по-прежнему добрым молодцем. Собрались три брата и поехали домой.
Едут они дорогою, голод их сильно мучает, а есть нечего. Глядь – стоит яблоня с золотыми и серебряными яблочками; Иван-царевич да Иван, кухаркин сын, пустились было яблочки рвать, да Иван Быкович наперед заскакал и давай рубить яблоню крест-накрест – только кровь брызжет!
То же сделал он и с колодезем и с золотою кроваткою. Сгибли чудо-юдовы жены.
Как проведала о том старая ведьма, нарядилась нищенкой, выбежала на дорогу и стоит с котомкою. Едет Иван Быкович с братьями; она протянула руку и стала просить милостыни.
Говорит царевич Ивану Быковичу:
– Братец! Разве у нашего батюшки мало золотой казны? Подай этой нищенке святую милостыню.
Иван Быкович вынул червонец и подает старухе; она не берется за деньги, а берет его за руку и вмиг с ним исчезла. Братья оглянулись – нет ни старухи, ни Ивана Быковича – и со страху поскакали домой, хвосты поджавши.
А ведьма утащила Ивана Быковича в подземелье и привела к своему мужу – старому старику.
– На тебе, – говорит, – нашего погубителя!
Старик лежит на железной кровати, ничего не видит: длинные ресницы и густые брови совсем глаза закрывают. Позвал он двенадцать могучих богатырей и стал им приказывать:
– Возьмите-ка вилы железные, подымите мои брови и ресницы черные, я погляжу, что он за птица, что убил моих сыновей?
Богатыри подняли ему брови и ресницы вилами; старик взглянул:
– Ай да молодец Ванюша! Дак это ты взял смелость с моими детьми управиться! Что ж мне с тобою делать?
– Твоя воля, что хочешь, то и делай, я на все готов.
– Ну да что много толковать, ведь детей не поднять; сослужи-ка мне лучше службу: съезди в невиданное царство, в небывалое государство и достань мне царицу – золотые кудри, я хочу на ней жениться.
Иван Быкович про себя подумал: «Куда тебе, старому черту, жениться, разве мне, молодцу!»
А старуха взбесилась, навязала камень на шею, бултых в воду и утопилась.
– Вот тебе, Ванюша, дубинка, – говорит старик, – ступай ты к такому-то дубу, стукни в него три раза дубинкою и скажи: «Выйди, корабль! Выйди, корабль! Выйди, корабль!» Как выйдет к тебе корабль, в то самое время отдай дубу трижды приказ, чтобы он затворился; да смотри не забудь! Если этого не сделаешь, причинишь мне обиду великую.
Иван Быкович пришел к дубу, ударяет в него дубинкою бессчетное число раз и приказывает:
– Все, что есть, выходи!
Вышел первый корабль; Иван Быкович сел в него, крикнул:
– Все за мной! – и поехал в путь-дорогу.
Отъехав немного, оглянулся назад – и видит: сила несметная кораблей и лодок! Все его хвалят, все благодарят. Подъезжает к нему старичок в лодке:
– Батюшка Иван Быкович, много лет тебе здравствовать! Прими меня в товарищи.
– А ты что умеешь?
– Умею, батюшка, хлеб есть.
Иван Быкович сказал:
– Фу, пропасть! Я и сам на это горазд; однако садись на корабль, я добрым товарищам рад.
Подъезжает в лодке другой старичок:
– Здравствуй, Иван Быкович! Возьми меня с собой.
– А ты что умеешь?
– Умею, батюшка, вино-пиво пить.
– Нехитрая наука! Ну да полезай на корабль.
Подъезжает третий старичок:
– Здравствуй, Иван Быкович! Возьми и меня.
– Говори: что умеешь?
– Я, батюшка, умею в бане париться.
– Фу, лихая те побери! Эки, подумаешь, мудрецы!
Взял на корабль и этого; а тут еще лодка подъехала; говорит четвертый старичок:
– Много лет здравствовать, Иван Быкович! Прими меня в товарищи.
– Да ты кто такой?
– Я, батюшка, звездочет.
– Ну, уж на это я не горазд; будь моим товарищем.
Принял четвертого, просится пятый старичок.
– Прах вас возьми! Куды мне с вами деваться? Сказывай скорей: что умеешь?
– Я, батюшка, умею ершом плавать.
– Ну, милости просим!
Вот поехали они за царицей – золотые кудри. Приезжают в невиданное царство, небывалое государство; а там уже давно сведали, что Иван Быкович будет, и целые три месяца хлеб пекли, вино курили, пиво варили. Увидал Иван Быкович несчетное число возов хлеба да столько же бочек вина и пива, удивляется и спрашивает:
– Что б это значило?
– Это все для тебя наготовлено.
– Фу, пропасть! Да мне столько в целый год не съесть, не выпить.
Тут вспомнил Иван Быкович про своих товарищей и стал вызывать:
– Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас пить-есть разумеет?
Отзываются Объедайло да Опивайло:
– Мы, батюшка! Наше дело ребячье.
– А ну, принимайтесь за работу!
Подбежал один старик, начал хлеб поедать:
разом в рот кидает не то что караваями, а целыми возами. Все приел и ну кричать:
– Мало хлеба, давайте еще!
Подбежал другой старик, начал пиво-вино пить, все выпил и бочки проглотил.
– Мало, – кричит. – Подавайте еще!
Засуетилась прислуга, бросилась к царице с докладом, что ни хлеба, ни вина недостало.
А царица – золотые кудри приказала вести Ивана Быковича в баню париться. Та баня топилась три месяца и так накалена была, что за пять верст нельзя было подойти к ней. Стали звать Ивана Быковича в баню париться; он увидал, что от бани огнем пышет, и говорит:
– Что вы, с ума сошли? Да я сгорю там!
Тут ему опять вспомнилось:
– Ведь со мной товарищи есть! Эй вы, старички-молодцы! Кто из вас умеет в бане париться?
Подбежал старик:
– Я, батюшка! Мое дело ребячье.
Живо вскочил в баню, в угол дунул, в другой плюнул – вся баня остыла, а в углах снег лежит.
– Ох, батюшки, замерз, топите еще три года! – кричит старик что есть мочи.
Бросилась прислуга с докладом, что баня совсем замерзла, а Иван Быкович стал требовать, чтоб ему царицу – золотые кудри выдали. Царица сама к нему вышла, подала свою белую руку, села на корабль и поехала.
Вот плывут они день и другой; вдруг ей сделалось грустно, тяжко – ударила себя в грудь, оборотилась звездой и улетела на небо.
– Ну, – говорит Иван Быкович, – совсем пропала! – Потом вспомнил: – Ах, ведь у меня есть товарищи. Эй, старички-молодцы! Кто из вас звездочет?
– Я, батюшка! Мое дело ребячье, – отвечал старик, ударился оземь, сделался сам звездою, полетел на небо и стал считать звезды; одну нашел лишнюю и ну толкать ее! Сорвалась звездочка со своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась царицею – золотые кудри.
Опять едут день, едут другой; нашла на царицу грусть-тоска, ударила себя в грудь, оборотилась щукою и поплыла в море. «Ну, теперь пропала!» – думает Иван Быкович, да вспомнил про последнего старичка и стал его спрашивать:
– Ты, что ль, горазд ершом плавать?
– Я, батюшка, мое дело ребячье! – Ударился оземь, оборотился ершом, поплыл в море за щукою и давай ее под бока колоть. Щука выскочила на корабль и опять сделалась царицею – золотые кудри.
Тут старички с Иваном Быковичем распростились, по своим домам пустились; а он поехал к чудо-юдову отцу.
Приехал к нему с царицею – золотые кудри; тот позвал двенадцать могучих богатырей, велел принести вилы железные и поднять ему брови и ресницы черные. Глянул на царицу и говорит:
– Ай да Ванюша! Молодец! Теперь я тебя прощу, на белый свет отпущу.
– Нет, погоди, – отвечает Иван Быкович, – не подумавши сказал!
– А что?
– Да у меня приготовлена яма глубокая, через яму лежит жердочка; кто по жердочке пройдет, тот за себя и царицу возьмет!
– Ладно, Ванюша! Ступай ты наперед.
Иван Быкович пошел по жердочке, а царица – золотые кудри про себя говорит: «Легче пуху лебединого пройди!»
Иван Быкович прошел – и жердочка не погнулась; а старый старик пошел – только на середину ступил, так и полетел в яму.
Иван Быкович взял царицу – золотые кудри и воротился домой; скоро они обвенчались и задали пир на весь мир. Иван Быкович сидит за столом да своим братьям похваляется:
– Хоть долго я воевал, да молодую жену достал! А вы, братцы, садитесь-ка на печи да гложите кирпичи!
На том пиру и я был, мед-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться, со мной стали драться; я надел колпак, стали в шею толкать!