Сборник
На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов
Посвящается ЭКП – невидимому соавтору Антологии У Голубой Лагуны, дизайнеру ее макета и спутнице ее составителя – Эмме Кузьминской (Подберезкиной)
Фото на передней обложке – Б. Смелов, на задней обложке – О. Корсунова
© Авторы, текст, фото, 2022
© Илья Кукуй, подготовка текстов, примечания, 2022
© Academic Studies Press, 2022
© Оформление и макет. ООО «Библиороссика», 2022
Editorial Board: Catherine Ciepiela Sergei Glebov Michael Kunichika Boris Wolfson
The Studies of the Amherst Center for Russian Culture, established in collaboration with Academic Studies Press, aspires to publish peer reviewed scholarly volumes of high quality that substantially draw upon the Centers holdings. The Center was founded in 1991 on the basis of a gift made to Amherst College by alumnus Thomas P. Whitney, class of 1937, a diplomat, journalist, translator, author and collector of Russian manuscripts, rare books, journals, newspapers and art for over thirty years. Whitney’s private collection is the core of Centers holdings, which continue to expand thanks to his generous endowment.
The Amherst Center for Russian Culture houses one of the most impressive private collections of rare Russian books and materials outside Russia. The collection represents the breadth and depth of Russian cultural achievement in modern times, primarily in the late nineteenth and twentieth centuries. It is particularly rich in materials concerning the cultural life of the Russian emigration, with hundreds of rare editions of Russian emigre poetry and journals from across the world; a number of Aleksey Remizov’s handmade albums and his papers; the archive of Novyi zhurnal; and the archives of major emigre figures such as Zinaida Gippius and Dmitry Merezhkovsky, and Zinaida and Dmitry Shakhovskoy. Later generations of emigre artists and scholars such as Yury Ivask, Roman Goul, and Vadim Kreid, also are well represented. The rare book collection features hand-made futurist books by Natalya Goncharova, Aleksey Kruchenykh, Ve-limir Khlebnikov and others. Soviet culture is represented by valuable arts periodicals; by the Alma Law archive, documenting the life of theater in the late Soviet era; and by collections of dissident and samizdat materials, such as the Grigorenko Family Papers. Konstantin Kuzminsky s complete literary archive, including the materials that went into the making of his landmark anthology, Golubaia laguna, allows for in-depth study of unofficial culture. This volume is dedicated to the legacy of Kuzminsky.
Scholars interested in exploring the full range of the collection are invited to visit the Center’s website: https://www.amherst.edu/academiclife/departments/russian/acre
Редакционная коллегия: Борис Вольфсон Сергей Глебов Майкл Куничика Кэтрин Чипела
Труды Центра русской культуры Амхерстского колледжа (США), выходящие в сотрудничестве с издательством «Academic Studies Press», в своих научно подготовленных и рецензируемых изданиях знакомят читателя с архивным собранием Центра. Центр русской культуры был открыт в 1991 году на основе дара, преподнесенного колледжу Томасом Уитни выпускником Амхерста 1937 года – дипломатом, журналистом, переводчиком, писателем, на протяжении тридцати лет собиравшим ценнейшую коллекцию рукописей, редких книг, журналов, газет и произведений изобразительного искусства России и СССР. Частное собрание Томаса Уитни составляет ядро фондов Центра, которые продолжают пополняться из средств щедрого пожертвования Уитни.
Благодаря этому Центр русской культуры хранит одну из наиболее впечатляющих частных коллекций редкой русской книги и русского искусства за пределами России. Собрание охватывает широкий диапазон достижений русской культуры нового времени, в первую очередь конца XIX и XX веков. Особенно широко представлены материалы культурной жизни русской эмиграции, включая сотни редких изданий русской поэзии и журналов со всего мира, рукописные и коллажные альбомы А. М. Ремизова и его творческие и биографические материалы, архив «Нового журнала», собрания ведущих фигур русской эмиграции (3. Н. Гиппиус и Д. С. Мережковского, 3. А. и Д. А. Шаховских и многих других). Последующее поколение художников и ученых русской эмиграции представлено в том числе материалами Р. П. Гуля, Ю. П. Иваска, В. П. Крейда, а отдел редкой книги содержит экземпляры футуристических изданий Н. С. Гончаровой, А. Е. Крученых, В. В. Хлебникова и многих других. Советская культура охвачена представительным собранием художественной периодики, коллекцией Альмы Лоу, документирующей жизнь позднесоветского театра, а также документами самиздата и правозащитного движения, в том числе коллекцией П. Г. Григоренко и его семьи. Литературный архив К. К. Кузьминского, включающий в себя материалы его легендарной многотомной Антологии новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны, открывает широкие перспективы для исследователей советской неофициальной культуры. Ему и посвящено настоящее издание.
Исследователей, желающих ознакомиться с собранием во всей его полноте, приглашаем посетить страницу Русского центра: https://www.amherst.edu/academiclife/departments/russian/acrc
Кроме особо оговоренных в статьях случаев, ссылки на «Антологию новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны»[1] (сост. К. К. Кузьминского и Г. Л. Ковалева) во всех материалах сборника даются в тексте как АГЛ с указанием тома и страниц по изданию Oriental Research Partners (Newtonville, Mass.):
АГЛ 1 – T. 1, 1980.
АГЛ 2А – Т. 2а, 1983.
АГЛ 2Б – Т. 2б6, 1986.
АГЛ ЗА – Т. 3а, 1986.
АГЛ ЗБ – Т. 3б, 1986.
АГЛ 4А – Т. 4а, 1983.
АГЛ 4Б – Т. 4б, 1983.
АГЛ 5А – Т. 5а, 1986.
АГЛ 5Б – Т. 5б, 1986.
Ссылки на материалы фонда К. К. Кузьминского в собрании Центра русской культуры Амхерстского колледжа указаны в тексте как ACRC № коробки: № папки, № страницы. Списки использованной литературы помещены после статей; ссылки на литературу в примечаниях к публикациям даются постранично. Подчеркивания и другие авторские выделения в цитатах, в отличие от курсива авторов сборника, обозначены полужирным курсивом.
Составитель благодарит Джона Боулта, Киру Долинину, Петра Казарновского, Анну Рождественскую, Наталью Скворцову, Евгения Сошкина, Надежду Спивак, Габриэля Суперфина, Джеральда Янечека за помощь в работе над сборником.
Антология Константина Кузьминского как «живое зеркало»
Илья Кукуй
«Антология новейшей русской поэзии У Голубой Лагуны» (далее в тексте как АГЛ), выходившая под редакцией Константина Константиновича Кузьминского в издательстве Oriental Research Partners (Newtonville, Mass.) в 1980–1986 годах, вне всякого сомнения, хорошо известна каждому специалисту, занимающемуся неподцензурной поэзией советского периода. Для многих читателей на Западе, в особенности до развития электронных технологий, она была первым источником знакомства с литературой самиздата, а в России, еще до того, как появилась в электронной версии, – одним из самых легендарных проектов тамиздата. По своему масштабу – пять томов в девяти книгах – АГЛ до сих пор является самым объемным изданием, посвященным не только советской неофициальной поэзии, но и всей русской поэзии в целом. «Крупнейшей русской антологией» называл ее Вадим Крейд и отмечал в 1985 году: «Теперь, после выхода в свет этих томов, вряд ли кто-нибудь может сказать, что он хорошо знает современную поэзию, если он не знаком с Антологией» [Крейденков 1985: 183]. В то же время характер этого проекта столь своеобразен, что выводит его за рамки обычной антологии и делает в равной степени как авторским литературным произведением, так и документом эпохи, воспроизводящим и воссоздающим механизмы породивших его культурных полей – сам- и тамиздата. Восстановлению контекста, в котором возникла АГЛ, – биографического исторического, социокультурного, поэтического – и посвящен настоящий сборник.
Жанр антологии, естественный для литературной рефлексии тамиздата, обобщавшего немногочисленные знания о происходящем за железным занавесом, самиздату был не свойствен. Это легко объяснимо: антология как инструмент литературной канонизации возникает в момент осмысления определенного периода или явления как целого и подразумевает работу с устоявшимся корпусом текстов и статусом их авторов. Рефлексия самиздата была направлена в большей степени на фиксацию литературного процесса, чем его итогов, поэтому ведущим жанром самиздатской публикации, объединяющей нескольких авторов, вполне логично становятся альманахи[2] и начиная с середины 1970-х годов литературная периодика. В этой связи особенно примечательным кажется тот факт, что почти все попытки создания литературных антологий – во всяком случае, в ленинградской «второй культуре» – связаны с именем Кузьминского.
Константин Константинович Кузьминский родился в Ленинграде 16 апреля 1940 года и окончил первую в СССР школу с углубленным изучением английского языка. Относительно свободное по советским меркам владение английским позволяло ему не только участвовать в работе знаменитого в Ленинграде переводческого семинара Т. Г. Гнедич и одно время быть ее литературным секретарем, но и поддерживать активную связь с западными исследователями и литераторами. Так, в 1972 году в нью-йоркском издательстве Doubleday выходит одна из первых антологий неофициальной советской поэзии «The Living Mirror», составленная Сюзанной Масси при активном участии Кузьминского, о чем речь пойдет далее.
Замысел антологии возник у Кузьминского, однако, значительно раньше. «С 1959 года я мечтал об антологиях, но невозможно было делать их в тех условиях», – признавался позднее Кузьминский в письме переводчику и филологу Е. Г. Эткинду из Вены от 25 декабря 1975 года[3]. Действительно, свою деятельность как составителя и публикатора он начинает в 1962 году со второго выпуска поэтического альманаха «Призма» в самиздатском издательстве Бориса Тайгина «БэТа», однако уже в том же году меняет жанр и создает вместе с Тайгиным «Антологию советской патологии», долгое время считавшуюся утерянной, но не столь давно найденную В. И. Орловым в следственном деле Александра Гинзбурга. Несмотря на то что сам Кузьминский позднее утверждал, что антология «включала в себя по стишку и два – всех ведущих и “не-ведущих” московских поэтов» [Орлов 2016: 151], экземпляр Гинзбурга говорит скорее о субъективном подходе составителя к подбору авторов. Орлов указывает на то, что содержание антологии «во многом совпадает с составом поэтов, принимавших участие в единственном вечере, организованном ККК[4] в молодежном кафе “Улыбка” в Ленинграде 23 декабря 1962 года» [Там же][5]. Тем самым Кузьминский следует здесь примеру И. С. Ежова и Е. И. Шамурина, включивших в свою антологию «Русская поэзия XX века» «ряд молодых поэтов, литературная физиономия которых окончательно еще не определилась, но уже несет в себе некоторые своеобразные черты» [Ежов, Шамурин 1925: 5]. Но если для Ежова и Шамурина такой принцип отбора знаменовал собой типичную для эпохи Пролеткульта надежду найти новых поэтов в среде молодых рабочих, то Кузьминский декларирует здесь подход, которому остается верен всю жизнь, – максимально широкий охват литературной сцены и внимание к малым именам[6]. «Всё это бульон, а если кто предпочитает клецки или там гренки и фрикадельки – его свободный выбор. Я выбираю бульон», – писал Кузьминский в письме поэту Геннадию Трифонову от 9 февраля 1987 года [Кузьминский 1998], и в значительной степени АГЛ воссоздает именно питательную среду неофициальной культуры, ее почву, из которой вышли – или так и не вышли – отдельные ее представители[7].
В начале 1970-х годов Кузьминский предпринимает вторую, гораздо более масштабную попытку создания литературной антологии ленинградской поэзии. Толчком к ее созданию послужило знакомство с американской писательницей Сюзанной Масси (Suzanne Massie), приехавшей в Ленинград в 1967 году, и издание ею спустя пять лет антологии «The Living Mirror» в издательстве Doubleday. Кузьминский, работавший тогда англоязычным экскурсоводом в Павловском дворце, пригласил Масси на свой литературный вечер в Доме кино. Дальнейшее мы знаем по словам Кузьминского, которые примечательны независимо от точности передачи деталей: «Сюзанна, обалдев, сказала: “Что тебе – книгу издать?” – “Нет, – я говорю, – давай антологию. <…> Соснора, Горбовский, Бродский, Кушнер, ну и я, темная лошадка”. Пять лет ушло на это. Какие-то американские самодеятели-графоманы переводили. Перевод читать физически невозможно…» [Кузьминский 2003а]. Неудовлетворенный результатом, Кузьминский создает свой вариант – монументальную двухтомную антологию «Живое зеркало». Интересно, что в ней Кузьминский – при ярко выраженном авторском характере антологии – впервые делает то самое, что впоследствии совершит в АГЛ, а именно объявляет соавтором Масси – человека, вдохновившего его на труд, но непосредственно в нем не участвовавшего (как известно, изд. номинальным составителем АГЛ был также непосредственно не участвовавший в ее создании Григорий Ковалев).
Два тома «Живого зеркала», озаглавленные «Первый этап» и «Второй этап», включали в себя стихотворения 28 ленинградских поэтов: первые 14 представляли, по словам Кузьминского в предисловии, его «учителей или, скажем, старших собратьев по перьям», вторые 14 – «друзей, или учеников, или просто ровесников»[8]. Подборка каждого поэта предварялась кратким предисловием Кузьминского, в котором упор делался не на биографические данные, а на впечатление составителя от произведений и на его мнение о личности поэта. Тем самым воплощался девиз Кузьминского – первая фраза второго тома антологии «Живое зеркало»: «Литература – это не только тексты. Это еще и жизнь»[9].
Кроме «Живого зеркала», среди самиздатских изданий Кузьминского следует упомянуть антологию прозы «Лепрозорий-23», незавершенную антологию поэзии «Юг», реализованную позднее уже в составе АГЛ, а также активное участие поэта в составлении сборника «Лепта» – последней попытки ленинградской «второй культуры» 1970-х годов выйти в официальное литературное поле[10]. Их сопоставление с АГЛ показывает резко возросшее значение авторского комментария и коллажной техники на всех уровнях книги, начиная от компоновки материала и кончая созданием макета, изготовлявшегося Кузьминским и его женой Эммой Подберезкиной вручную, «всё это превращается в ткань – поэмы ли, романа, антологии – принцип один. – коллаж»[11], – писал позднее Кузьминский в письме Асе Майзель от 21–22 <?> августа 1998 года [Кузьминский 20036: 73].
Тот же коллажный принцип отличает и художественные произведения Кузьминского 1960-1970-х годов, поэму «Вавилонская башня» и роман «Hotel zum Тюркен» – книги, сочетавшие разные языки, слово и изображение, литературный и газетный текст. Своеобразным апогеем этого жанра станет последняя книга Кузьминского «Роман-газета» (2014), вся построенная как ретроспективный коллаж документальных, газетных и изобразительных материалов, подводящих итог его литературному труду. В АГЛ сама фактура книги должна была подчеркнуть документальный характер издания, воспроизводящего эстетику самиздата, а полемический, субъективный, неполиткорректный комментарий составителя – своеобразную телесность неофициальной культуры, в которой, с точки зрения Кузьминского, чистота творческих исканий органично сочеталась с грязью литературного и советского быта. Интенсивность художественного жеста Кузьминского может объясняться и тем фактом, что к началу работы над своим opus magnum он уже не чувствовал себя частью этого литературного тела – АГЛ стала своего рода гиперкомпенсацией отстранения Кузьминского от органичной для него традиции.
В начале 1970-х годов Кузьминский начал подготовку к эмиграции: основным двигателем стало его желание осуществить на Западе издание тех авторов, которые в СССР были обречены на существование за рамками официальной культуры. С этой целью Кузьминский собирает гигантский архив рукописей, манускриптов, фотокопий и аудиозаписей, который переправляет через голландское консульство в Израиль – обычный в то время транспортный путь, возможный постольку, поскольку СССР не поддерживал с Израилем каких бы то ни было дипломатических отношений. В силу разных причин архив на длительное время в Израиле застревает, и получить его Кузьминский смог лишь в конце 1970-х годов уже в США. Так, обе антологии «Живое зеркало» были получены им только осенью 1977 года.
Выехав из СССР в июле 1975 года в Вену, Кузьминский планировал переехать во Францию и начать там свою издательскую деятельность. Первым проектом должен был стать альманах, изданный впоследствии Михаилом Шемякиным под названием «Аполлон-77» и ставший первым представительным и необыкновенно пышно оформленным изданием, представляющим советскую неофициальную культуру на Западе. Кузьминскому также было предложено возглавить вместе с Шемякиным редколлегию эмигрантского литературного журнала «Возрождение». Материалы собрания Кузьминского позволяют реконструировать этот период его жизни и судьбу различных эдиционных проектов, отражающих не только специфику личности и стиля самого редактора, но и дух той эпохи[12].
Сложности в получении документов, отсутствие доступа к архиву, а также сразу обозначившиеся принципиальные мировоззренческие – в первую очередь эстетические и поведенческие – расхождения с разными кругами русской эмиграции и западного литературного и научного истеблишмента привели к тому, что Кузьминский после длительного пребывания в Вене (его он опишет в романе «Hotel zum Тюркен») принимает приглашение профессора Сиднея Монаса и переезжает в США, где после нескольких месяцев на ферме Толстовского фонда получает преподавательское место по русской и английской (!) литературе в Техасском университете (г. Остин) и вместе с искусствоведом Джоном Боултом организует некоммерческую организацию «Институт современной русской культуры у Голубой Лагуны» (откуда и название АГЛ), в которой возглавляет отдел литературной практики[13].
Среди первых проектов Кузьминского была несостоявшаяся книга «20 поэтов Ленинграда в текстах и фотоматериалах», над которой он работал в конце 1976 года совместно с будущей звездой американской славистики Кэрол Эмерсон, учившейся у него в Остине. Переводы Эмерсон были опубликованы в студенческих журналах Ticket и Cherez. Надежды на выпуск ленинградских поэтов отдельными сборниками тоже пришлось оставить, о чем Кузьминский вспоминал позднее:
еще осенью-зимой 76-го, читая курс «современной ленинградской поэзии» 6-ти профессорам и 6-ти аспирантам же в Техасе (естественно, ПО-АГЛИЦКИ, переводя на ходу исполняемые стихи – подстрочником на ихнюю мову…), задавал вопрос своему шефу Сиднею монасу: а если хоть сборничками, серией поэтов этих – славики купят? не, не купят, – отвечал мудрый сенька монас (монастырский, из украинских «после-погромных» эмигрантов).
[Там же: 33]
В то же самое время Кузьминский вместе с Аллой Бураго работает над переводом на английский язык дневника Юлии Вознесенской – поэта, видной активистки ленинградского андеграунда, члена редколлегии сборника «Лепта» и одного из организаторов демонстрации 14 декабря 1975 года на площади Декабристов в Ленинграде. Тогда же зреет замысел будущей антологии[14]: погрузившись с головой в быт «второй культуры», Кузьминский, как он писал позднее, получил толчок к созданию своей летописи. И если первоначально антология планировалась двуязычной, с переводами Пола Шмидта и публикацией в Texas Press, то в итоге Кузьминский, найдя в лице Филиппа Кленденнинга издателя, готового на русскоязычное издание, останавливается на окончательной форме АГЛ, чьим адресатом становился исключительно русскоязычный читатель. Переписка Кузьминского с издателем показывает, что он прекрасно осознавал рамки своей аудитории. Так, в письме от 6 августа 1979 года он пишет:
I include the shortest version of an ad in Russian (we don’t NEED American type, believe me), you can just send it to the mags and papers mentioned. Do not insist on BIG size: the names will speak for themselves. Just modest one. It’s an anthology, just more NAMES, than pretty words. Forgive me for teaching RUSSIAN kind of customers psychology, just believe me (in this case).
[ACRC 26: 8]
Тот факт, что АГЛ, кроме первого тома, не распродана до сих пор и может быть куплена у издательства, свидетельствует не столько о том, что Кузьминский плохо знал психологию русского покупателя, а Кленденнинг – американского, сколько о специфическом характере получившегося издания, носящего, при всей мощи его культуртрегерского жеста, отчетливо контркультурный характер[15]. Кузьминский создает своего рода монтажный роман о неофициальной культуре, который заслуживает к себе отношения именно как к целостному литературному произведению. Одним из первых это заметил в своей рецензии один из персонажей АГЛ писатель Юрий Милославский:
Это не Антология. Это – роман в форме антологии, и все мы, – или не мы? – герои его романа. <…> Поэтому я там совершенно спокойно встречаю никуда не годные стишки, графоманию, всякое бессмысленное трепыхание на задворках литератур и школ. Это герои! Может же быть в романе – герой-неудачный стихотворец? Сказал две-три фразы и ушел[16].
[Милославский 1985: 320]
Жизненный и творческий путь Кузьминского в США определялся его верностью идеалам неофициальной культуры. Эпатажность поведения Кузьминского, его неразличение сфер публичного и приватного, а также демонстративное пренебрежение академическими традициями и узко понимаемой цеховой солидарностью, отмечаемые многими современниками, были вызваны не столько чертами своеобразной личности поэта, сколько сознательно выбранной им позицией маргинального художника и культуртрегера. Положение ad marginem – вне быстро закончившейся академической карьеры, твердого рабочего места или принадлежности к какому-либо узкому кругу – позволило Кузьминскому сохранить независимость и продолжить свою художественную и издательскую деятельность в тех рамках, которые определял только он сам. Этим же объясняется и своеобразие его знаменитой антологии. Следование традициям анархизма, русского футуризма и акционного искусства 1960-1980-х годов сформировало не только уникальный образ поэта, перформера, издателя и исследователя, но и концепцию его главного творения.
Характерным примером «неофициальное™» АГЛ и связанных с этим проблем становится случай И. А. Бродского и Д. В. Бобышева. Он ярко демонстрирует столкновение эдиционных практик сам- и тамиздата – проблему, существенную для АГЛ, составитель которой работал по принципам самиздатской и своей личной этики, но вынужден был считаться и с правилами игры на Западе. Легитимация свободного обращения с текстами других авторов была заявлена Кузьминским в предисловии к «первому этапу» «Живого зеркала»:
Я хочу дать представление о ленинградской поэзии за последние 20 лет, и я это сделаю. Эти стихи звучали в аудиториях и в Союзе писателей, перепечатывались на машинке и запоминались наизусть. Я не знаю, что такое «авторское право». Автор имеет право на тексты, сохраняемые им в столе. Тексты же, свободно гуляющие по городу (и городам) в течение 15 лет, принадлежат уже не автору, а читающей публике. Автору же может принадлежать только гонорар.
Можно было бы предположить, что эти принципы, основанные на свободной циркуляции текстов в самиздате, принимались по умолчанию всеми акторами поля неподцензурной литературы, однако пример Дмитрия Бобышева, воспротивившегося публикации своих стихотворений в «Живом зеркале», показывает, что не всегда это было так. В рамках неофициальной культуры Кузьминский, однако, смог последовательно провести свою линию, обосновав публикацию текстов Бобышева в предисловии к «Живому зеркалу» в следующем обращении к автору:
Обидно, что Дима Бобышев с такой категоричностью отказывается принять участие в судьбе собственных текстов. Но это его дело. <…> Я скажу ему: «Дима! <…> Вы не можете вынуть себя из литературного процесса. Вас слушали, Вас читали, Вас знали. А я лишь фиксирую то, что известно многим. Ваш сборник стихотворений, отпечатанный на машинке в 63-м году, стал уже достоянием истории. И Вы не можете запретить мне писать о Вас, говорить о Вас и цитировать Вас. Что я и делаю. И если я помню Ваши стихи наизусть, то кому они принадлежат – читателю или Вам? Я думаю, что обоим. <…> Я люблю Ваши стихи, на гонорар же не претендую. Я их собрал, я и печатаю. Dixi.
Нельзя исключать, что и Бродский, к тому времени уже эмигрировавший в США, воспротивился бы публикации своих стихотворений в «Живом зеркале», если бы знал вступительные слова Кузьминского:
О Бродском говорить нечего. Знаю его еще <…> с января 1959. Но другом не стал. Носился с его стихами как с писаной торбой, несколько лет. Сделали первую книгу его стихов (с Г. Ковалевым и Б. Тайгиным). Создали легенду о Бродском. Сейчас пожинаем плоды. Рукописи его подарил кому-то. Мне он больше не нужен. Он нужен истории. А меня всегда интересовали живые поэты.
В случае АГЛ, при сохранении личного и зачастую нелицеприятного тона по отношению к своим персонажам, Кузьминский поставил перед собой еще более масштабные задачи, которые емко охарактеризовал Лев Лосев: «Цель подобной антологии не собрать всё лучшее <…> а <…> собрать по возможности всё» [Лосев 1981][17]. Интересно, что именно масштаб задач определял, по словам Кузьминского в предисловии «От составителя» к АГЛ, принцип работы с текстами:
Далеко не все авторы озаботились собственными подборками, помимо того, с течением времени, меняется и отношение автора к ранним стихам, что создает дополнительные трудности. Автор желает печатать только последние тексты. Антология же замыслена как ретроспективная и репрезентативная, так что с волей автора не всегда возможно считаться.
[АГЛ 1:20]
При заявленной ретроспективности и репрезентативности составитель не скрывал: «Это МОЯ история поэзии за последние четверть века» [Там же: 22]. Однако Кузьминский был вынужден столкнуться с ограничениями, накладываемыми на составителя антологии, выходящей из самиздата в официальное поле литературы. Второй том АГЛ был отправлен издателем на внутреннюю рецензию Юрию Иваску, которому оказался чужд как тон авторского комментария Кузьминского (занимающего, как известно, в АГЛ значительное место), так и принципы отбора материала. И если рекомендации Иваска – сократить текст тома на 50–60 %, удалить все сведения и суждения, кого бы то ни было порочащие, пересмотреть многие критические статьи и, главное, сместить Кузьминского с поста единоличного редактора АГЛ, – были проигнорированы, то требование Бродского и Бобышева снять свои материалы, во избежание того самого судебного процесса, о котором писал Кузьминский в предисловии к «Живому зеркалу», было выполнено: том 2Б вышел спустя шесть лет с подзаголовком: «2Б без двух “Б”, но зато со многими другими»[18].
Эмиграция поставила Кузьминского в положение вынужденного остранения по отношению к его героям, а выбранная им форма дала возможность реализовать монтажную технику, превратившую его роман в своеобразное произведение литературы факта. Осуществив свой проект в тамиздате, Кузьминский долгое время надеялся на то, что АГЛ дойдет и до России, однако лишь при условии сохранения в неприкосновенности как авторского комментария, так и типографской формы, включая шрифты и плохое качество иллюстраций. Первый том был в итоге переиздан в Москве в 2006 году, а развитие интернета сняло проблему доступности. Интересно, что сам Кузьминский рассматривал интернет как продолжение самиздата, подводя итог судьбе своей антологии и ее значению для советского и постсоветского читателя в письме А. Л. Майзель так:
а что «невъебимо» это для пост-совковой итээрни – цветкова, кривулина, даже – оси бродского, так я – не для них писал. А для себя. <…> Получилось – и ладно. И кончилось – в 1986-м, с приходом… Горбачева. Сами уже смогли начать печататься. <…> Незачем свиней вареньем кормить, диэтические бродский/ахматова – им еще – лет на 25 на жвачку хватит… вот, а теперь прощаюсь я, асенька львовна, спасибо, что помните, а письмо – можете запузырить в самиздат, ксероксом, оно, как и всё что я пишу, адресовано и конкретно, и абстрактно, обращаюсь к человеку – получается, не к одному…
[Кузьминский 20036: 34]
* * *
Собрание К. К. Кузьминского было приобретено директором Центра русской культуры Амхерстского колледжа Стэнли Рабиновичем в 2014 году. Уже после смерти Кузьминского его вдова Эмма Карловна Подберезкина передала Центру ряд других материалов, существенно обогативших архивный фонд. Большая часть фонда, за исключением неописанных, поврежденных и закрытых фондообразователем материалов, открыта для исследователей. На основе собрания Кузьминского в августе 2017 и 2018 годов в Амхерсте были проведены два архивных семинара. Результаты исследований его участников составляют ядро настоящего сборника.
Коллекция Кузьминского, которую он тщательно собирал с конца 1950-х годов и до конца своей жизни, в силу необыкновенной широты интересов составителя, многообразия его художественных и издательских проектов, а также обилия контактов с самыми разными представителями русской культуры в СССР, России и на Западе являет собой собрание материалов, составляющих единый полифонический и мультимедиальный текст о русской культуре второй половины XX века. В нее входит обширная переписка с деятелями неофициальной советской культуры, диссидентами, кругами русской эмиграции, исследователями, издателями и критиками; авторские, в т. ч. малотиражные и опубликованные в самиздате экземпляры многочисленных антологий Кузьминского, сборники его стихотворений и прозы, макеты и рабочие материалы к ним; машинописные списки, подборки, автографы и малотиражные издания фактически всех значительных деятелей неофициальной русской культуры, в т. ч. русской эмиграции. Отдельные обширные собрания посвящены Л. Л. Аронзону, Ю. Н. Вознесенской, А. Г. Волохонскому, А. М. Кондратову, С. Я. Красовицкому, В. П. Крейду (Крейденкову), Э. В. Лимонову (Савенко), Л. В. Лосеву (Лифшицу), Н. Г. Медведевой, Л. В. Нусбергу, А. И. Очеретянскому, О. С. Прокофьеву[19], Б. И. Тайгину (Павлинову), А. В. Тату (Татаровичу), А. Л. Хвостенко, Е. А. Хорвату и мн. др. Обширный фото-, видео-и аудиоархив дополняет это представительное собрание сам- и тамиздата. В своей цельности собрание Кузьминского дает исследователю множество уникальных возможностей. Настоящий сборник сфокусирован на антологии Кузьминского и личности ее составителя; кроме того, основными направлениями дальнейших исследований можно назвать следующие: