Сборник
Молитва – учение и делание
О прелести
(Беседа Владыки. Антония (Сурожского)
Очень часто, слишком часто говорят о прелести. И употребляют это слово с каким-то таинственным выражением лица. Потому что это слово люди нашли в Писании святых отцов, которых они еще не должны были читать. Я помню, какой-то опытный священник мне сказал: Не давайте
Добротолюбие читать людям, которые еще не созрели в православии. Потому что они будут думать, что все, что там описано такими простыми словами они уже знают. На самом деле то, что описано, это то, о чем никто из нас часто не имеют и понятия. И вот тут можно говорить о прелести.
Человек прельщен своим воображением. Он обманут. Прелесть от слова «лесть». Ложь. И прельщенный человек, это человек, который воображает одно, когда на самом деле положение другое. Человек воображает, что он понимает тайны духовной жизни, тогда как он только знает нечто о своей духовной жизни. Есть замечательное место у Феофана Затворника, где говорит он не о прелести, о том, что очень часто бывает, что в нас, в связи с молитвами, с таинствами, с углубленным размышлением, с попыткой жить достойно своего христианского звания поднимаются какие-то неожиданные для нас чувства или даже телесные переживания: тепло, свет какой-то в душе поднимается. И он говорит: «Это все душевно-телесное». И он даже говорит о том, что если, когда ты молишься, ты видишь какой-то золотой свет, знай, это не божественное, это душевнотелесное явление. И поэтому нам надо быть очень осторожными в этом отношении и не ставить перед собой вопросы о том, прелесть – не прелесть, а жить трезво, то есть не опьяневать от своего желания жить духовной жизнью. Святой Исаак Сирин говорит: «Если ты увидишь новоначального, который начинает подыматься от земли на небо, схвати его за ноги, сбрось наземь, потому что если он подымется слишком далеко, то он слишком больно разобьется». И вот надо учиться жить просто и трезво. Как мне один священник сказал:
«Там, где просто ангелов до ста, там, где мудрено – там ни одного». И прелесть у нас происходит от того, что мы заглядываемся на себя – молимся ли мы, постимся ли мы, читаем ли мы, беседуем ли мы. Мы обращаем на себя внимание и думаем: а каков я, что во мне сейчас происходит, каким я являюсь перед Богом? Ответ на это мы не можем себе дать. Мы можем только сказать: «Вот что я сейчас переживаю, Господи. Если это от тебя, ты это укрепи, если не от тебя – рассей». Я могу даже пример вам дать личный.
В общем, непривлекательный. Когда я был юношей, у меня была способность как бы улавливать мысли других людей.
И в какой-то момент я перед собой поставил вопрос. У меня сейчас развивается эта способность, я могу даже на каком-то расстоянии как бы переговариваться с некоторыми людьми, которые тоже такого рода. Я сказал: Господи, если это от Тебя, сохрани и укрепи, если это не от Тебя – рассей. И в то же мгновение у меня эта способность пропала. Я так за это благодарен, что мне не приходится ставить перед собой вопрос. У меня нет этой способности, у меня есть естественная человеческая чуткость, у меня есть какая-то опытность человеческая, но у меня нет этой способности, которой гордятся сейчас столько экстрасенсов и так далее. Это не значит, что всякий экстрасенс переживает или пользуется такой способностью от злых сил. Есть такие, у которых это просто естественный дар, есть такие, которыми пользуются темные силы, но не в этом вопрос. Вопрос в том, что надо стараться не приписывать естественным способностям сверхъестественные качества. Я помню, когда я был врачом, ко мне пришел такой экстрасенс, который мне сказал: «Хотите работать вместе со мной? У меня есть дар. Иссирийный. Хотите, я вам буду помогать там, где вы не можете». Я на него так посмотрел. Он мне не очень-то понравился. Я говорю: «А чем вы это мне докажете?» И он протянул свои руки и меня жаром обнял. Потом он закрыл руку и сказал: «Вы чувствуете что-нибудь?» Я говорю: «Да, жар». Снова протянул – льдом ударило. «Вот видите, что я могу сделать». И вот тогда я ему поставил вопрос: «Вот скажите, вы людей лечите по любви к ним и к Богу бесплатно или вы ожидаете от них денежной награды». «О нет, – говорит, – даром никого лечить не стану». Я ему сказал: «Это не от Бога, уходите вон». И вот тут есть какая-то грань. Есть люди, которые одарены тем или другим даром. Есть люди, которые им пользуются для своей наживы, но кто наделен каким бы то ни было даром, пусть это простым умом, голосом, когда он поет, или чем-либо угодным ему, надо к этому относиться очень осторожно. И не говорить: «Какой я замечательный, какой у меня дар». И часто, знаете, можно было гордыню, или даже глупое тщеславие заменить благодарностью. Если мы были бы благодарны за те дары, которые у нас есть, то мы были бы свободны от прелести. Я вам дам пример. Я, может быть, вам даже его давал когда-то. Ко мне как-то пришла одна девушка. Лет двадцати пяти-шести. Села на диван против меня, опустила голову и состроила ужасную рожу. Я говорю: «В чем дело?» «Отец Антоний, я грешница». «Это я всегда знал, а что нового?» «Я грешница». «А в чем же заключается твоя греховность?» «Каждый раз, когда я прохожу перед зеркалом и вижу свое лицо, я нахожу, что я миловидна». Я на нее посмотрел и говорю: «И на самом деле ты миловидна», «Значит, я пропала, значит, мне спасения нет из-за этой миловидности». Я говорю: «Нет, наоборот. Ты вот что сделай.
Два раза в день становись перед зеркалом, смотри на себя, смотри на каждую черту своего лица: на лоб, на брови, на глаза, на нос, на губы, на щеки, на уши, на подбородок, на твои волосы, и каждый раз, когда ты найдешь, что та или иная черта действительно миловидны или очень красивы, ты остановись и скажи: “Господи, спасибо, что ты мне подарил это! Я бы сама не сумела этого сделать”. И если ты научишься благодарить Его за все, то вместо тщеславия и гордыни в тебе родится благодарность, изумление перед милостью Божьей, и тогда ты прикоснешься к первой заповеди блаженства: “Блажени нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное”». А потом я прибавил: «А вот когда ты кончишь благодарить Бога за миловидность твоего лица, остановись и скажи: “Господи, прости меня за то, что на эти черты, которые ты создал такими милыми, я накладываю такое уродливое выражение”». И вот, я думаю, в этом контексте прелести, воображении о себе, будто в дарах ума или сердца, нам приходиться искать, Во-первых, ставить перед Богом вопрос: «От Тебя ли это или нет? Если нет, отыми от меня, даже если я при этом все потеряю». А, во-вторых: «Если от Тебя, научи меня быть благодарным или благодарной до самых глубин». И тогда все будет хорошо.
Монах Лазарь
О том, как процвела молитвой пустыня
(Жизнь святого Антония Великого, молитвенника и чудотворца)
Вернувшись к пещерам, что вблизи Комы, Антоний посетил того отшельника, к которому обращался первоначально, и предложил ему пойти вместе с ним глубже в пустыню и жить там вдвоем, чтобы быть у этого старца в послушании. Но тот и по своей глубокой старости, и по необычайности такого предложения отказался, но не отказал Антонию в благословении идти одному.
Антоний, взяв запас хлеба на полгода, пошел по прибрежной пустыне в ту сторону, где голые скалы становились все выше и все ближе подходили к Нилу. Он шел по глубоким пескам узкой извилистой долины. Сколько он ни шел, опаляемый зноем, ни одной травинки не видел, не нашел ни одной капли воды. И вот что-то блеснуло, как будто колодец, до краев наполненный водой… Подошел, – нет, это не вода блестит, а серебро. В песке лежало большое серебряное блюдо, покрытое чеканными узорами.
Остановившись, Антоний помолился и стал размышлять: «Откуда здесь взяться такому предмету? По видимости, не из рук человека оно упало, он не мог не заметить такой пропажи… Что ж, из тюка или корзины с вещами, притороченных к спине верблюда? Нет, слишком велико блюдо, чтобы выпасть, да такие дорогие вещи и не складывают небрежно… К тому же ясно видно, что тут не караванная дорога, и некуда каравану идти в эту сторону… Следов нет никаких… Дьявольская это хитрость, чтобы уловить меня сребролюбием!»
Перекрестил он блюдо, и оно исчезло, как бы и не было его на этом месте. Но через некоторое время опять перед ним что-то загорелось, как жар, на солнце. Это было множество золотых монет, рассыпанных в песке. Увидев это, Антоний не стал и размышлять, а перепрыгнул через золото, как через костер, и быстро пошел далее.
Перебравшись через скалы, он спустился к Нилу и увидел на другой стороне почти отвесно выходящую из воды каменную гору, всю в глубоких расселинах, серого и черного цвета, с промоинами внизу, где на песке и иле, нанесенных туда рекой, дремали, как длинные черные бревна, крокодилы. Стаи птиц с криком кружились над горой, залетая в щели, где были их гнезда… Голая, мрачная гора… Антоний стал думать, как взобраться на нее, – везде обрывы, да и крокодилы…
Он прошел выше по течению реки и увидел на другой стороне удобное место, куда и переправился, раздевшись и неся узел с одеждой над головой. Используя каждый маленький уступ, он стал взбираться наверх, и тысячи птиц с криком кружились возле него. На верхнюю площадку он поднялся совсем обессиленный, долго лежал, а потом встал и осмотрелся.
Он увидел почти весь Египет с множеством городов и селений по берегам Нила, озера и пирамиды, а также две великих пустыни, из которых одна уходила на восток, а другая на запад. Гора, на которую взобрался Антоний, к востоку постепенно понижалась и переходила в пески пустыни.
Перед самым наступлением ночи, которая здесь наступает без сумерек, сразу, – он нашел маленькую крепость, точнее римский сторожевой пост, такой же, какие разбросаны были по всему течению Нила. Этот пост был давно оставлен. Он состоял из вырубленной в скале пещеры с двумя колоннами внутри и каменной ограды вокруг небольшого двора, на котором был колодец. Антоний заглянул в него, – милостив Тосподь! Есть и вода, хотя и дурно пахнущая, и кожаное ведро на пальмовой веревке…
Но пещера была не пуста. Едва он вошел в нее, как что-то зашуршало, что – в темноте нельзя было разобрать. Он запел девяностый псалом («Живый в помотци Вышняго…») и увидел, как целый поток огромных серых змей устремился к выходу из пещеры на двор, потом из ворот в пустыню… Когда солнце зашло, Антоний безбоязненно лег в пещере на землю и уснул с молитвой, – крайняя усталость одолела его.
На следующий день он собрал множество больших камней, намешал глины и, оставаясь внутри, плотно заложил воротца, ведущие во двор. Стена же была столь высока, что перелезть через нее было невозможно, тем более, что она с двух сторон обрывалась в глубокие расселины. Так он решил затвориться здесь и молиться Богу, ничего постороннего не видя и никуда не выходя. Увидев это, всполошился сатана и начал кричать: «Уйди, удались отсюда, Антоний! Здесь пустыня, это место дано мне! Зачем ты пришел сюда, чтотебе в этих песках и камнях? Не дам я тебе покоя! Япризову все свои воинства!»
И стал он кликать демонов, которые собрались огромной толпой, но уже не являлись Антонию видимо, – и только слышны были их нестройные вопли: «Уйди отсюда, Антоний! Не вынесешь ты наших нападений!». Казалось, весь дворик и вся пещера набиты бесами. Антоний же, ничего им не отвечая, день и ночь стоял на молитве. Демоны его не трогали, – Господь не велел. Антоний знал это и не обращал никакого внимания на весь этот шум.
Так было из дня в день и год за годом. Когда у Антония иссяк запасенный хлеб, возле бывшей крепости, а теперь монашеской пустыни, появился тот самый человек, друг Антония, который носил ему хлеб во время жития его возле Комы: Господь привел его сюда. Приникнув к щели в камнях, он увидел Антония и стал звать его:
– Антоний, позволь мне войти.
– Прости меня, – откликнулся тот, – нет ко мне входа, а если будет на то воля твоя, принеси мне хлеба и брось через ограду.
Тот так и сделал. Принес хлеб и перекинул через стену. А сам, ничего больше у Антония не спрашивая, остался под стеной и прожил здесь несколько дней, слушая Антониевы молитвы и вознося сердце свое к Богу. В следующий раз с ним пришли еще несколько молодых людей из Комы, ранее друживших с Антонием, – и они стали молиться вместе с Антонием, не видя его, так как он теперь и щели все заделал глиной.
Однажды ночью они были разбужены громкими криками множества голосов, раздававшихся из Антониевой пустыни. Как бы какие-то люди кричали: «Удались! Удались!» Молодые люди вскочили в страхе, думая, не разбойники ли по лестницам влезли к Антонию и гонят его…
Тогда они помогли одному из своих товарищей дотянуться до верха стены и заглянуть туда: двор был пуст, Антоний молился в пещере, но голоса продолжали раздаваться: «Оставь наши владения, не дадим тебе покоя!» Тогда они поняли, что это демоны, и в ужасе стали кричать и звать Антония. Он подошел к стене и сказал им:
– Не бойтесь, братья! Они могут только угрожать.
Пойте:
«Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бе-жат от лица Нго ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси, от лица любящих Бога…»
Они стали петь, и голоса демонские стали тише, а потом вовсе умолкли.
Многие годы, целых двадцать лет, подвизался Антоний в своем уединении, не показываясь никому, а случалось и в полном молчании, и так долго пребывал он в безмолвии, что приходившие начинали беспокоиться, думать, уж не умер ли он от трудов и истощения. Но проходили месяцы, а иной раз и годы безмолвия, и снова слышались его молитвы.
Много раз демоны поднимали шум в его пещере, оглушительно крича нестройным хором. Крик этот постепенно переходил из угрожающего в жалобный, в подобие скуления побитой собаки, и умолкал. Все это привлекало сюда множество мужчин, молодых и старых, желавших вести богоугодную жизнь, но не имевших руководителя, наставника, так как монастырей там еще не было, и никто не слыхал о них. Какая-то сила привлекала их к Антонию и держала возле него, как бы указывая, что он и будет наставником, который поведет их ко спасению. Вблизи Антониевой пустыни возникло как бы поселение из хижин и пещер.
Собралось такое великое множество людей, что, наконец, они стали роптать и взывать к Антонию: «Выйди к нам, святой отец, и научи нас!» – но он не отзывался. И вот, это было в 306 году, когда Антонию исполнилось уже пятьдесят пять лет, человек, приносивший ему хлеб, а с ним несколько его давних друзей из Комы, разломали камни, которыми он заложил вход, и вошли во дворик.
Антоний, уже поседевший, вышел к ним из пещеры, и они стали на колени. Увидев его, они удивились: он был крепок, нисколько не иссох от поста; за исключением седины он выглядел так же, как и двадцать лет назад. Взгляд его был спокоен и добр – ни следа какой-нибудь угрюмой нелюдимости… Он вышел в ровном настроении, как будто ничего не произошло, не смутился, не рассердился, не обрадовался и не испугался.
– Это Господь призывает меня на службу вам, – сказал он. – Приветствую вас, братья, в эти долгие годы вы укрепились в желании быть монахами. Я хочу посмотреть на всех вас, собравшихся тут.
Он вышел на гору и увидел столько людей, что ими можно было бы населить целый город. Вокруг были пещеры и разного вида хижины. Все эти люди жили в посте и великой скудости, с трудом доставая воду из Нила, спускаясь за ней по веревкам со скал. Когда собрались они все, он увидел, что среди них есть больные и несколько бесноватых.
Силою Господней он исцелил их всех – кого от лихорадки, кого от нарывов, иных от хромоты. Распрямилось несколько скрюченных. Прозрел слепой. Пришел в себя лишившийся рассудка человек. А когда он подошел к трем бесноватым, которых крепко держали, бесы из их утроб жалобно закричали: «И здесь ты не даешь нам покоя, Антоний! Куда нам, бедным, деваться от тебя? Уходим, уходим…» – и вышли из этих людей, которые стали здоровы и прославили Бога с радостью.
– Братия! – воззвал Антоний к собравшимся. – Чтобы угодить Богу и спастись, не обязательно быть отшельниками и жить в одиночку, это удел далеко не всех. Можно жить братской общиной, устроенной в пустынном месте, пусть это будет и вблизи города. Я укажу вам такие места, сам пойду и все вам устрою, и буду приходить к вам для наставления, а назначенные вами от вас смогут приходить сюда для разрешения всего неясного.
– Мы ничего не знаем! – раздались голоса. – Как мы будет жить без тебя?
И Антоний в течение трех дней, выходя к ним, молился вместе с ними, а потом, вдохновленный Духом Святым, говорил им много полезного. Среди прочего говорил он и следующее:
– Для научения исполнению заповедей Божиих совершенно достаточно и Божественного Писания. Однако же, нельзя не считать делом весьма добрым и хорошим, если братия будет взаимно утешать друг друга словами.
Открывайте мне, как дети своему отцу то, что узнали вы, я же, как детям духовным, буду сообщать вам то, что откроет мне Господь, Итак, чада мои, если решаетесь вы оставить мир, а в нем все то, что вам принадлежало, то не желайте ни о чем, не думайте, что оставили нечто великое, потому что по сравнению с небесными благами и земля вся ничтожно мала. Вы же, отрекшись, кто от поля близ своего села, кто от финиковых пальм или чего другого, например, от нескольких золотых монет, – не скорбите, что оставили нечто многоценное. Господь воздаст вам сторицей. За столь малую цену получите вы обетование вечной жизни. Вы должны будете потрудиться в деле угождения Богу, но не так долог будет ваш труд, ибо жизнь человеческая коротка. «Дние лет наших в нихже семьдесят лет, аще же в силах, семьдесят лет, и множае их труд и болезнь», – говорит Псалмопевец. Если же кто из вас проживет в молитвенном делании и сто лет, – то как можно их сравнивать с вечностью, с той бесконечной жизнью, к которой призывает праведные души Господь? Поэтому никто из вас да не питает в себе пожелания что-нибудь вещественное приобретать. Ибо какая выгода приобрести то, что нельзя будет взять с собою? Не лучше ли приобрести нам то, что поможет нам стяжать жизнь вечную, – благоразумие, справедливость, целомудрие, мужество, рассудительность, любовь, нищелюбие и страннолюбие, безгневие, наконец – живую веру во Христа? Пребудем в подвиге и не предадимся унынию. Нам помощник Господь, как написано: всякому, избравшему благое, Бог поспешествует во благое.
– Сможем ли мы приобрести, отец наш, все, что ты назвал? – спросил один из слушающих,
– Не страшитесь, слыша о добродетели, – продолжал Антоний, – не смущайтесь при ее имени: она недалеко от нас и не вне нас образуется. Эллины, чтобы обучиться словесным наукам, предпринимают дальние путешествия, переплывают моря, а нам нет нужды ходить далеко ради Царствия Небесного или переплывать моря ради добродетели. Господь сказал: «Царствие Небесное внутрь вас есть» (Лк. 17, 21). Добродетель образуется у нас в душе… Если бы добродетель была чем-либо приобретаемым от вне, то, без сомнения, трудно было бы стать добродетельным. Если же она в нас, то будем хранить себя от нечистых помыслов и соблюдем Господу душу, как принятый от него залог, чтобы признал Он в ней творение Свое.
И еще многое сказал тогда этим людям Антоний: и о том, как бороться со страстями, как безбоязненно противостоять бесам, и как жить инокам вместе в любви и согласии, как не забывать о тех, кто страждет в наготе, голоде и стуже в оставленном ими мире, как принимать от Господа всякие скорби, врачующие душу… Говорил он о молитве и о чтении священных книг, о том, что каждый свой день инок должен проводить так, словно ему предстоит этой ночью умереть, а ночью думать, что не доживет до утра.
Не прошло и пяти лет с этого времени, как множество монастырей возникло и на горе, где жил сам Антоний, и в других пустынных местах, неподалеку от городов Ираклеи и Арсиное, и по берегам Нила в сторону Фив.
Антопий, выходя из своего уединения, посещал эти обители, жил в них по нескольку недель, наставляя братию и указывая, как устроить все нужное. Монастыри эти, как писал святитель Афанасий, – «подобны были скиниям, наполненным божественными ликами псалмопевцев, любителей учения, постников, молитвенников, которых радовало упование будущих благ, и которые, занимаясь рукоделием для подаяния милостыни, имели между собою взаимную любовь и согласие.
Подлинно представлялась там как бы особая некая область богочестия и правды. Не было там ни притеснителя, ни притесняемого; не было укоризн от сборщика податей; подвижников было много, но у всех была одна мысль – подвизаться в добродетели. А потому, кто видел эти монастыри и такое благочиние иноков, тот должен был снова сказать: «Коль добри доми твои, Иакове, и кущи твоя, Израилю; яко дубравы осеняющия, и яко садие при реках, и яко кущи, яже водрузи Господь, и яко кедри при водах» (Числ. 24, 5–6).
В 306 году пришел к преподобному Антонию юноша по имени Иларион. Он родился в Газе, отец и мать его были эллины, он учился в Александрии в языческой школе всякой премудрости, но Господь избрал его на служение Себе. Услышав проповеди архиепископа Петра в христианском храме Александрии, Иларион обратился к Евангелию, к творениям Святых Отцов и, глубоко уверовав в то, что Христос есть истинный Бог наш, принял от архиепископа Петра святое крещение.
Будущему преподобному чудотворцу Илариону Великому было тогда всего пятнадцать лет. Он прожил в обители Антония лишь два месяца, и за это время все, что говорил ему старец, а также все, что он видел, так глубоко вошло в его душу, что стал он как бы первым и лучшим учеником великого Антония. Его поражало, что ничему не учившийся в миру Антоний столь глубоко знает христианское учение и так здраво судит о всякой языческой учености.
Приняв от старца благословение, Иларион возвратился на родину. Родители его умерли. Он был единственным наследником и поступил так: разделил все имущество на две части, одну отдал родственникам, другую – нищим, не оставив себе ничего. Подражая Антонию, он пошел в пустыню между городом Газой и морем и поселился там как отшельник. Как и Антоний, воевал он с демонами и силой Господней низлагал их. Со временем Иларион начал устраивать в Палестине и на Аравийском полуострове монастыри и стал для них старцем и главным наставником в духовной жизни. Он, как и Антоний, получил от Бога великие дары – прозрения будущего и исцеления телес и душ человеческих. И когда к Антонию приходили с просьбой об исцелении люди из тех краев, где жил его ученик, он говорил им:
– Зачем утруждаете себя долгим путешествием ко мне, когда имеете у себя моего сына во Христе Илариона?
Христианство все шире распространялось по восточным краям Римской империи – по Сирии, Палестине, Египту. Императоры время от времени открывали гонения на христиан и особенно жестокие из них были при Диоклетиане, то есть до 305 года. Император Галерий сначала издавал указы о свободе исповедания, а потом как бы взамен смертной казни приказывал ссылать исповедующих Христа в рудники, выжигая им правый глаз и подрезая жилу на правой ноге. В 311 году опять началось открытое избиение христиан.
В Палестине, Сирии и Египте их хватали сотнями и после тщетных попыток заставить их принести жертву идолам пытали и казнили. Во всех городах Египта и даже в пустынях явились целые сонмы мучеников, кровь лилась рекой.
В это же время и в среде христиан явилась смута. В Александрии пресвитер Арий стал провозглашать свое еретическое учение, а епископ Мелетий из египетского города Ликополя, отрекшийся от Христа во время пыток, явился в Александрии и стал противодействовать архиепископу Петру, рукополагая священников и как бы создавая отдельную церковь. К нему же примкнул и еретик Арий, мечтавший стать епископом.
Архиепископ Петр был римскими властями изгнан из Александрии в Палестину, но оттуда поддерживал свою паству посланиями, а потом возвратился – и в самый разгар гонения. В темницы Александрии брошено было более шестисот христиан, среди которых находились пресвитеры и клирики. Архиепископ Петр ходил туда и укреплял осужденных за Христа, и все они сподобились после жестоких истязаний мученической кончины.
Пресвитера Ария, которого язычники не трогали, Петр поначалу останавливал во время его проповедей, в которых он хулил Божественную сущность Христа, а потом проклял и отлучил от Церкви. Цезарь Максимин, узнав о том, что архиепископ Петр бесстрашно проповедует имя Христово, приказал схватить его. Архиепископ в оковах был заперт в темнице. Тогда христиане собрались со всего города в огромном количестве и стали кричать римскому военачальнику:
– Зачем отнимаете у нас пастыря?
Тот написал об этом Максимину, который приказал отсечь архиепископу голову. Однако народ не расходился. Христиане во время гонений не противились и безропотно шли на мучения и смерть, их на Востоке было так много, что если бы они восстали, то легко уничтожили бы своих гонителей, тем более что среди христиан было много воинов и даже военачальников. Богу не угодно никакое насилие, и они не восставали. Но в Александрии они решительно выступили в защиту своего пастыря, хотя и без оружия, но в очень большом числе, чем испугали язычников, которые не знали что делать, – они не могли вывести святителя из тюрьмы для усечения мечом. Решили ждать случая.
Арий, узнав, что архиепископ, отлучивший его от Апостольской Церкви, сидит в темнице в ожидании казни, явился к нему с лицемерным покаянием, желая после него получить кафедру Александрийскую. Некоторые из пресвитеров поверили ложному раскаянию Ария и пришли к архиепископу Петру с ходатайством, прося снять с него клятву, простить его и присоединить к церковному сообществу. Господь открыл святителю Петру лукавство Ария, и он так ответил пресвитерам Ахиле и Александру, пришедшим просить за еретика:
– Возлюбленные братья, вы просите о том, кто терзает Церковь Христову! Я молю Бога, чтобы Он всем подал прощение грехов, одного только Ария отвергаю, так как он и Богом отвержен, – ведь он не пред людьми, а перед Господом хулил тайну Святой Троицы. Еретик осмеливается делать разделение между Отцом, Сыном и Святым Духом. Итак, да будет проклят Арий – и в нынешнем веке, и в будущем.
В это-то время и пришел в Александрию старец Антоний с некоторыми учениками.
– Пойдем и мы, – сказал он, отходя из своей пустыни, – на светлый пир наших братьев, чтобы или и самим удостоиться того же, или видеть других подвизающимися.
И они пошли. И когда вышли из пустыни, то увидели в городах виселицы, костры, колеса с острыми зубьями, кресты, и многие иные орудия казни. И христиан, осужденных на мучения. И множество растерзанных тел… Антоний с иноками переходил вброд каналы, полные крокодилов, – крестное знамение, которым он осенял воду, сковывало лютых рептилий. Время от времени встречали они воинов, ведущих большие толпы христиан в Александрию. Антоний обращался к христианам со словами утешения, укреплял их дух на противостояние мучителям, а воины как бы не слышали его: Господь заграждал им слух.
Вот забелела Александрия на мысу, вдающемся в бескрайнее голубое море, и по каменистому берегу, отделяющему море от Мареотийского озера, другого берега которого не было видно. На берегу озера высится Помпеева колонна, окруженная пальмами. К востоку, куда ведет канал, виднеются языческие храмы Канопа. Два мемфисских обелиска стоят в гавани. Александрия – столица Египта, здесь живет римский епарх, то есть военачальник со своим гарнизоном. Здесь же – христианские храмы, постоянно разоряемые, но возрождающиеся в еще большем количестве.
Преподобный Антоний пришел сюда в то время, когда по приказу Максимина начали мучить и казнить тех христиан, которые были заключены в тюрьмах. Их приводили партиями на площадь, где было устроено обычное языческое судилище: тут стоял как бы трон судьи, которым был сам епарх, рядом – языческий жертвенник со статуями идолов Ареса, Афродиты и прочих «богов», напротив – орудия казни, выставленные для устрашения: разные колеса, крючья, железные палки, башмаки с гвоздями внутри, плети, кучи дров и хвороста, чаны с водой и маслом, под которыми разведен огонь…
Христиане, в большинстве своем, охотно и радостно шли на смерть за Христа, но Церковь не одобряла тех, кто сам напрашивался на мучения: воля должна быть Божья, а не своя. Схватили тебя – укрепляйся духом, подвизайся, Господь поможет, облегчит страдания, заживит раны, иногда крепко посрамит мучителей, прежде чем они прибегнут к последнему средству – к мечу.
Святитель Афанасий пишет об Антонии: «Было у него желание принять мученичество, но, не хотя предать сам себя, прислуживал он исповедником в рудниках и в темницах. Много было у него попечения – позванных в судилище подвижников поощрять к ревности и принимать участие в тех, которые вступили в мученический подвиг, и сопровождать их до самой кончины. Судия, видя бесстрашие Антония и бывших с ним и их попечительность, приказал, чтобы никто из иноков не показывался в судилище, и чтобы вовсе не оставались они в городе. Все прочие в этот день почли за лучшее скрываться. Антоний же столько озаботился, что даже вымыл верхнюю свою одежду, и на следующий день, став впереди всех на высоком месте, явился пред игемоном в чистой одежде. Когда все дивились сему, даже видел его и игемон, и со своими воинами проходил мимо него, – стоял он бестрепетно, показывая тем христианскую нашу ревность. Ибо, как сказал уже я, ему желательно было стать мучеником.
И сам он, казалось, печалился о том, что не сподобился мученичества, но Господь хранил его на пользу нам и другим, чтобы соделаться ему учителем многих в подвижнической жизни, какой научился он из Писаний.
Епископ Палладий в «Лавсаике» пишет: «Блаженный Исидор Странноприимец рассказывал мне, что он, слышал от блаженного Антония нечто такое, что стоит записать. Именно: одна прекрасная лицом девица, Потамиена, во времена Максимина-гонителя была рабою у какого-то сластолюбца. Господин долго старался обольстить ее различными обещаниями, но не мог. Наконец, пришедши в ярость, он представил ее тогдашнему александрийскому епарху как христианку, которая хулит настоящее правительство за гонения, и обещал ему довольно денег за наказание ее. Ежели ты, говорил он, убедишь ее согласиться на мое желание, то не предавай ее истяванию, а если она останется непреклонною – погуби в мучениях, пусть, де, живая не смеется над моею страстью…
Привели девицу на судилище, начали уговаривать, потом и пытать, она была тверда, как стена. После этого судья приказал наполнить медный котел смолой и разжечь под ним огонь. Когда смола начала клокотать, судья сказал Потамиене: «Или иди и покорись воле своего господина, или я прикажу бросить тебя в этот котел». Потамиена отвечала: «Можно ли быть столь несправедливым судиею, чтобы толкать меня на грех?» Разъяренный судья велел раздеть ее и бросить в смолу. Тогда Потамиена сказала: «Заклинаю тебя жизнью императора, которого ты боишься, если уж ты решил умертвить меня таким образом, то не раздевай, а вели понемногу опускать в смолу, и ты увидишь, какое терпение даровал мне Христос, Которого ты не знаешь». Таким образом ее понемногу опускали в котел в продолжение почти трех часов, пока смола не захватила горло, – и тогда она испустила дух».