Сборник
Мир Калевалы
Со дна болотных озер и речек люди научились добывать железную руду.
Умение народа добывать железо упоминается и в народном эпосе «Калевала».
И в болоте, под водою,
Распростерлося железо…
Работа с железом в кузнице, знакомство с мехами и наковальней позволило народу значительно облегчить тяжелый и ручной труд, и поэтому на берегу реки можно было наблюдать, как «вспухают едким чадом железные варницы» (Д. М. Балашов).
Вот и в «Калевале» подросший Ильмаринен построил кузницу и на следах волчьих и медвежьих увидел «отпрыски железа» и «прутья стали»:
Он подумал и размыслил:
«А что будет, если брошу
Я в огонь железо это,
Положу его в горнило?»
До определенного времени народы угро-финской группы не вели оседлый образ жизни. Сняться с обжитого места и отправиться в путь на поиски новых территорий для этих народов не составляло трудности. Во время путешествия делались кушаки из полыни, и веточки полыни были всегда под рукой – это помогало от усталости при ходьбе, омывались ноги отваром из полыни, а в жилищах полынь разбрасывали по углам – это уберегало от блох.
Они были отличными фармакологами и знахарями, а также имели сакральные знания о камнях и травах. Опытная знахарка по одному внешнему виду страждущего могла точно определить, что у него болит. Например, каждый член племени должен был иметь при себе «змеиный» камешек, при опускании которого в воду даже болотная вода становилась питьевой и не могла причинить вред здоровью. Кстати, это народное знание впоследствии использовал Петр Великий: по его личному указу такой камешек должен был иметь при себе каждый солдат.
В очаг тоже подкладывали черный камень, и тепло очага сохранялось дольше.
В горшок, в котором варилась дичь, добавлялось несколько чистых камешков кремния: они разогреваются сильнее, чем вода, и мясо быстрее становится мягким при бережливом отношении к дровам. А чтобы удалить из приготовляемой пищи горечь, добавляли в нее во время кипения 2-з березовых уголька. Специи как таковые почти не использовались, за исключением тмина, который произрастал на делянках, и веточек можжевельника, приносимых из леса.
Сушилось и вялилось абсолютно все: и мясо дичи, и рыба, и коренья и травы, и грибы, и ягоды. Сушеные продукты не портились, и их удобно было брать с собой в дорогу. Окуня, плотву, подлещика, мелкую щуку вялили обычно весной, в сухую прохладную погоду. В теплое летнее время продукт быстрее приходит в негодность. Свежей рыба сохранялась при помощи крапивы, в которую она заворачивалась, с тем чтобы предохранить ее от порчи.
Рыбу умели ловить все члены племени «от мала до велика».
Кровь селезней сушили и, завернув в синюю тряпицу, привязывали к цепу. Ловили также на шарики, сделанные из крови и ячменного теста. «Рыбицу ловили на уды и неводом… Голодного хариуса можно было поймать даже на небольшой кусочек красной тряпицы!» Еще мужчины били щук на нересте, весной, в разлившихся руслах рек, куда щука приплывала нереститься, в высокой прибрежной траве. Щук били остро заточенными острогами.
Лакомством считалась щучья икра!
Было и такое, что мы с вами могли бы счесть за странность. Например, если ноги оказывались промокшими, то, уже находясь в жилище, холодной водой смачивалась голова во избежание простудного заболевания.
Зайцев ловили на спицы. Как только был замечен заяц, прослеживался его путь, и выбиралось на пути зайца место, куда втыкались две острые железных спицы – одну – концом прямо, а другую – напротив. На это не надо было тратить драгоценное время, потому что заяц побежит по той же стезе: поскольку такое обыкновение имеет.
Некоторые народы финно-угорской группы считали грехом есть зайчатину. Никогда не употреблялось в пищу мясо медведя, этого «любимца леса с медовой лапой», так как считали медведя оборотнем человека. На конину тоже существовал запрет. Считалось грехом собирать яйца лесных птиц. Пернатую дичь в пищу употребляли мало. Исключение составляли семьи охотников. Яйца чаек могли добавляться в глиняный состав для крепости и связки камня, прочности каменных кладок, но не в пищу. Знало племя и о том, что мелкий песок при нагреве образует очень прочное соединение, почти такое же, как камень.
В летний период собирались и заготавливались впрок травы и коренья, те, которые шли в пищу, а также и лечебные. Съедобными считались: корень лопуха, крапива, молодые побеги папоротника, кислица, щавель, лебеда, тмин, сныть, мокрица и многие другие. От болей в желудке использовались листья подорожника, а от его расстройства помогали конский щавель или сушеная черника.
Прекрасным лечебным средством была трава зверобоя и кора осины. Считалось, что лось, крупное животное, сам себя лечит этим лекарством, и человеку оно годится.
Запаривалась черемуха. К березе и черемухе отношение было особое. Добывался березовый сок. Шли в дело грибы и ягоды. Использовались отвары трав. Мать кормила своих детей жидкой просяной похлебкой, щедро приправленной зеленым конопляным маслом. И просо, и масло в племени было либо благодаря обмену на шкурки пушных зверей, либо покупалось. «Деньгами были куны (куницы, соболя, белки). Чтобы не носить с собой целые шкурки, в качестве денег стали использоваться мордки и другие лоскутки – куньи и бельи», то есть мордочки куниц и белок.
Добывался дикий мед. Отсюда и воск.
Из домашних животных в основном держали коз и овец, используя шерсть, шкуры, молоко, но животноводством народ стал заниматься позднее. Поначалу сукно выменивалось у немцев, шелковые ленточки у купцов восточных, а льняные ткани выменивали у русичей. Первоначально нити из овечьей шерсти скручивались веретеном, а намного позднее у народов финно-угорской группы появились самопряхи и ткацкие станки.
Более поздние свидетельства рассказывают о том, что крупное животноводство этому народу тоже было не чуждо. В хозяйстве имелись и коровы, и лошади, но это не в тринадцатом веке. В дремучих лесах не было никаких выпасов, не было дорог, а леса изобиловали не только пушными, но и дикими, свирепыми животными.
Для посевов разрабатывались небольшие куски земли, отвоеванные у непроходимых лесных чащ.
Самым важным делом у племени было изготовление лодок, потому что народ селился вблизи рек, озер и все-таки главным промыслом было рыболовство, а основной пищей была рыба: свежая, соленая, сушеная и измельченная в рыбную муку, а также вяленая. В одной семье, как правило, было две лодки. Это была и основная ценность, и главное средство передвижения. Одна лодка – это легкий рыбацкий челн, а другая – побольше, с наращенными смолеными бортами, для передвижений племени, для торга и обмена, для способа заработать: на такой лодке доставляли даже булыжник в то место, где он был необходим. Этот народ лодки делать умел, и их качество неизменно было лучшим (В. Даль).
Лодки же были и основным способом передвижения, а сообщение имели посредством судоходных рек. Там, где не могли проплыть на лодках, перетаскивали их волоком. Были у племени весьма ходкие гребные суда, на которые могло поместиться не менее 20–30 человек. Суда их приходили в Новгород, где от новгородских купцов принимались заказы. Зимой племя рубило лес и строило лодки, смоленые, которые делались из породы одного дерева. По вскрытии на реках льда они приплывали и продавали их. Так же делались и уключины, и весла. На таких лодках новгородские купцы отваживались плавать и по рекам, и по морям. Так племя сделалось народом гражданским, ремесленным и торговым. Торговля на Севере столь славилась, что летописцы называли Россию «страною, изобильную всякими благами», а витязей Севера считали с давних времен многоопытными в кораблеплавании. И эти упоминания относятся к 1000 году!
За установленную плату новгородцы навстречу восточным купцам высылали лодочников к Ижоре, так как купцы боялись порогов невских и волховских. Товары перегружались на легкие лодки, внося в казну с каждого судна гривну кун, а с нагруженного хлебом полгривны. Хлеб привозился в случае неурожая (Летописи Нестора).
В исторических книгах написано, что из угро-финского племени весь была описанная в летописях славная княгиня Ольга, небезызвестная супруга князя Игоря (903 год). Об Ольге писалось, что она была язычница, но имя Бога Вседержителя уже славилось в Киеве (Карамзин H. М. «Предания веков»).
Ильменские славяне граничили с угро-финскими народностями: весь с мерею, меря с муромою и с кривичами.
Мужчины в угро-финских племенах обрабатывали землю, плотничали, строили, управляли лодками, рыбачили, занимались бортничеством. Жены этих племен пряли, ткали, шили, сначала костяными, а затем и железными иглами. Сообща вязали сети.
Сначала шили себе одежду самого простого покроя в виде рубахи – малицы (когда длиннее, когда короче), тканной из шерсти и из меха, а также шились меховые одеяла. Позднее появился национальный костюм: у мужчин штаны и рубаха, а у женщин широкая юбка, как правило, из синей ткани (индиго), и льняная, выбеленная кофта. Ткань выбеливалась просто разложенная на земле, траве, под лучами солнца. Вязались чулки. У женщин костюм дополнялся передником и головным убором. Ничего лишнего, все оправдано и по назначению. Украшением могли служить рябиновые ягоды, собранные в бусы, яркая ленточка почиталась особо: ею могли быть украшены и ветви дерева, как дань божеству. И, за большой редкостью, носились жемчужные украшения из серого, как грозовое небо, речного северного жемчуга, которым в те времена были богаты северные реки. Золото и серебро попадало в племя только посредством внешней торговли.
В народном эпосе «Калевала» рассказывается о богато украшенной одежде, расшитой золотом, о серебряных украшениях для лошадей и о золотых кольцах, но в обычной жизни у простого люда ничего этого не было. Самое большее, что могли себе позволить в виде украшения – это орнамент: сакральные знаки для здоровья, достатка и счастья.
Носимым амулетам приписывались оккультные свойства. Так же над входом в жилище можно было обнаружить либо воткнутый нож, острием вниз, либо щучьи зубы. Без ножа в племени ходили только малолетние дети. Даже у женщин это являлось неотъемлемой частью национального костюма.
Жилища племени больше напоминали хижины, нежели дома: низкие, бревенчатые избушки, зимой почти целиком заносимые снегом, с крошечными окошками, едва пропускавшими свет даже в летний период, а в зимний полностью засыпаемые снежными сугробами. В «Калевале» Випунен говорит: «Опусти с окошка доску». Слюдяные окна в домах тринадцатого века являлись роскошью!
Отапливались хижины печками, которые располагались посередине строения, и такая печь служила и для приготовления пищи, и для помывки всей семьи в зимнее время. Такой дом назывался курной избой, отапливаемой «по-черному». Дым из печи в таких избах выходит прямо в жилое помещение и, расстилаясь по потолку, вытягивается в специальное отверстие с задвижкой и уходит в деревянный дымоход. В такой избе вовсе не грязно и темно, как можно было бы подумать. В нижней части избы ни сажи, ни золы, ни копоти нет, чистая печь, пол, сложенный из широких цельных плах, гладко стесанные стены, лавки, стол. «И лишь несколько выше человеческого роста проходит граница, за которой царит чернота закопченных верхних венцов сруба и потолка – блестящая, отливающая синевой как вороново крыло. Дым, расстилаясь по потолку, опускается всегда до определенного постоянного уровня. По этому уровню вдоль стен проходят широкие полки-воронцы, которые четко и, можно сказать, архитектурно отделяют светлую, чистую нижнюю часть избы от ее черного верха» (Ополовников А. В., «Русский Север»). Про печь говорят, что она не сложена, а «сбита». В печи варят пищу, на ней спят, сушат одежду, вялят рыбу, в ней хранят огонь, калят камни. Рядом место для огнива, и светец с лучиной, под печью лестница, ведущая в подклеть.
Печь кормит, светит, сушит, моет, лечит, греет…. В теплое время года помыться не составляло проблемы, а вот зимой баню могли устроить и из стога сена. В стогу выбиралась середина, так чтобы по бокам и сверху сохранилась «толщина стен». Сверху делалось небольшое отверстие. На земляной пол стелилась солома, и заносились большие булыжники, которые размещали в небольшом углублении по центру, в земле. На эти булыжники, нагретые, раскаленные камни, поливалась горячая вода, и этот стог служил самой настоящей парной баней. Или раскаленные камни кидали в холодную воду, и она тут же, очень быстро становилась горячей. Впоследствии баню стали строить как отдельное строение на берегу реки или озера.
Печи делались из камня, с лежанками, где спала семья, укрываясь меховыми одеялами. Нагретый камень долго остывает и хранит тепло, к тому же в племени научились с ним управляться довольно легко.
Первоначально пол в избах был земляным. В лучшем случае на пол могли настелить соломы. Впоследствии в домах стали стелить полы.
Из всей мебели в хижине были только стол лавки да полки. Впоследствии для хранения добра и скарба стали использовать сундуки.
Изначально домашнего инвентаря было немного: котелок, в котором готовилась пища, и из него же приготовленную еду вся семья ела, второй имевшийся котелок предназначался для кипячения воды. Котелок ставился на середину стола. У каждого члена семьи была своя деревянная ложка, но первым начинал есть, отец семейства, и только потом было позволено присоединиться детям.
Ушаты, лохани, подойники и многое другое были деревянными, и эта традиция сохранялась вплоть до начала двадцатого века (Никольская, «Карельская кухня»).
Повсеместно в ходу была берестяная посуда: туеса, короба, корзины, кошели и т. д. В берестяной посуде заквашивалось молоко, в берестяной посуде держали упаренные ягоды, заготовленные в зиму. Из куска бересты изготавливали «цедилку» для молока. Были берестяные черпаки, а также берестяными были масленки с плотными деревянными крышками. Изделия из бересты служат долго, они очень практичны. Из бересты делали дорожные короба и сумки, они предохраняли содержимое от дождя. Факелы тоже были берестяные (Афанасьев). Сарай и амбар делались на высоких столбах от хорей, куниц и других вороватых зверушек.
Гончарный промысел у племени особого распространения и развития не получил, хотя в местах расселения племени глины было достаточно. Необожженная глиняная посуда не отличалась прочностью, поэтому предпочтение отдавалось чугункам и котелкам, которые покупались либо выменивались. Но из глины охотно делали всевозможные свистульки, переливами подражающие птичьим голосам. Они служили и для забавы детям, и для опознавания членов племени, и для предупреждения «свой или чужой» в темное время суток, и сигналом опасности.
Близ реки Тосны, при впадении ее в Неву, находятся большие залежи глины, что могло бы содействовать развитию гончарного промысла и кирпичного производства… но этот народ предпочитал камень и легко управлялся даже с огромными валунами: под валуном откапывалась земля так, чтобы под ним можно было развести костер. При достаточном нагревании камня в нем обнаруживались микротрещины. Вот ударяя в нужное место зубилом и обухом топора, камень дробили на куски и пластины, пригодные и для строительства, и для облицовки, и для выкладки печи. Расколотый таким образом камень имел либо квадратную, либо прямоугольную форму, отличался устойчивостью, поскольку укладывался на одну из плоских сторон прямо на глину, и между соединениями камней не образовывались даже минимальные щели, они слегка выравнивались потом глиняным раствором. Такая печь долго топилась, но и тепло могла держать до трех суток! Глина применялась лишь для связки, если надо было сложить что-то из камня.
При оседлом образе жизни выращивалась репа и была широко применима в пищу у народа: ее и варили, и пекли, и парили. Вяленая репа была лакомством для детей. Так же культивировалась и брюква. Особым почитанием пользовались молочные продукты. Из злаковых культур в основном выращивался ячмень и овес. Мастерски варилось темное пиво. В голодный, неурожайный год, чтобы выжить, в испекаемые лепешки и хлеб примешивались мелко измельченные опилки из сосновой коры.
Была у племени и такая отличительная особенность, как употребление в пищу «межоной» рыбки, то есть соленой рыбы с душком – считалось, что в такой рыбе содержатся редкие аминокислоты, необходимое для здоровья человека.
Отношения в племени были родовые: род такого-то возглавлял его родоначальник, но племя выбирало еще и старшего над родами, а над старшинами главенствовал предводитель племени. Но только в отличие от славянских
князей предводитель племени княжеских палат не имел и жил вполне обычно; ничем не выделяясь и не отличаясь от рядового члена своего народа. Он пользовался заслуженным авторитетом и работал наравне с другими. Если в России изначально складывался устав монархический, то племена были независимыми и предводитель племени был скорее товарищем, нежели государем. В их общине был совет, с которым предводитель племени делился властью. Члены племени сходились и участвовали в общих советах. Народные собрания были древним обыкновением. «Старшины, разумом, летами и честью заслужившие доверие, могли выполнять обязанности народных судей» (Карамзин H. М., «Предания веков»). Родовой строй в народе продержался довольно долго: почти до Петровской эпохи. Постепенно родовые отношение перешли на единоначалие.
Народы угро-финской группы с полной ответственностью можно назвать удивительными. Эти народы способны общаться не только с живой природой, но и с неживой тоже: так, рыбак может разговаривать не только с живым и растущим деревом, но он может беседовать и со своей лодкой. Музыкант, играя на кантеле, относится к своему инструменту как к верному товарищу: с ним беседует и советуется и абсолютно уверен в том, что это процесс обоюдный. Эта особенность может быть присущей многим народам угро-финской группы. В этой связи хочу сказать, что особая любовь народа ко всему, что было дорого для его сердца, выражалась в музыке и песнях. Не преувеличивая, скажу, что этот народ можно назвать поющим и певучим: пение, игра на музыкальных инструментах в традиции народов угро-финской группы и по сей день.
У этих народностей царил культ магического слова: считалось, что и сама магия слова способна воздействовать и на предметы, и на явления природы. «Творческие слова всесильны». Заклинаниям поддается все, только надо знать начало…. И это тоже наводит на мысль о том, что чтобы предсказать будущее, провидец может спросить у человека число, месяц и год его рождения. Он тоже хочет знать начало?
Перед любым важным событием обязательно проводился обряд определенного назначения. Даже после того как народ выбрал для себя вероисповедание (христианство или лютеранство), во многих семьях языческий «шаманизм» и проведение обрядов остались. «Букву, но не дух приемлют меря, чудь, весь и литва, служат Господу яко идолам, молебны яко требы творят!» – пишет Дмитрий Балашов в своем историческом романе «Великий Стол». К карелам у христиан и вовсе были большие претензии из-за их самобытности.
В отличие от русского народа, славящегося своим гостеприимством, у народа финно-угорской группы отличительной чертой являлось нежелание привечать и потчевать в своем доме чужого человека: считалось, что «пришлому», чужому в своем доме нельзя предложить даже воды напиться, а если будет просить, то не давать. Если поднести «пришлому» попить воды и дать чужому человеку хоть крошку хлеба, значит позволить ему творить в своем доме колдовство!
Исконно отношения со шведами у финнов и у карел складывались непросто.
Нападал на угро-финские племена шведский король Сверкер еще в 1178 году с шестьюдесятью кораблями… но «был сокрушен озлобленными русскими» (Нутрихин А.).
И в середине лета 1240 года своей буллой папа Григорий IX требовал от стареющего шведского короля Эрика XI покарать этих «язычников», диких и непокорных фин-нов-карел, побивших его миссионеров, а заодно и «врагов католического креста – русских». (Нутрихин А., «Белые ночи»).
Непокоренные финские племена всегда жили с русскими в мире, но среди племен финно-угорской группы были и такие, кто заискивал перед шведской короной, а именно старейшины финских племен – суми и еми. Хотя и подневольно, но члены этих племен участвовали в походах против племен весь и инкери.
Вдоль русла реки Ижоры жило угро-финское племя инкери, а вдоль реки Тосны располагалось племя весь. Не ясно, какое из племен хотел наказать католический папа, но жизнь и быт обоих племен был почти одинаковый. Интересно, как упоминается об этом в известном народном эпосе «Калевала».
На страницах эпоса мы читаем, как девица-красавица, отказываясь выйти замуж за молодого весельчака Лем-минкяйнена, говорит ему:
Я и в Ингрию не выйду
На печальное прибрежье:
Только голод там да холод,
Нет там дров и нет лучины,
Нет воды и нет пшеницы,
Даже нет ржаного хлеба.
И эта же красавица говорит, когда веселый Лемминкяйнен все-таки привез ее к своему дому:
Смотрит хижина дырявой
И голодною норою,
И, конечно, ей владеет
Человек, не знатный родом?
Это еще раз говорит о том, что в этих местах основными промыслами были охота, рыболовство и собирательство. «Рыбак и охотник в поле не работник». Зато каждая семья в племени имела не меньше двух лодок, а то и больше.
Побежал челнок дощатый,
И дорога убывает.
Лишь звучат удары весел,
Визг уключин раздается.
«Иорнанд называет финнов самым кротким племенем из всех обитателей европейского Севера. Этот народ, уходивший от невзгод, искал среди лесов Севера не добычи, а безопасных мест для хлебопашества и промыслов», – пишет Ключевский. Он же пишет, что «из-за особенностей природных условий, трудности и скудости земледельчества здесь причина развития мелких кустарных промыслов.
Лыкодерство, мочальный промысел, мыловарение, ткачество, зверогонство, бортничество (лесное пчеловодство в дуплах деревьев), рыболовство, солеварение, смолокурение, пивоварение и медоварение, железное дело, изготовление лодок и лоцманство, плетение сетей – каждое из этих занятий издавна служило основанием, питомником хозяйственного быта для целых округов.
В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого!»
Еще в конце июля 1262 года эсты перебили у себя все католическое духовенство и вверглись вновь в язычество, за что великий магистр ордена Анно фон Зангерсхаузен взывал о крестовом походе против них, а также против Новгорода и Пскова заодно.
Епископ абоский у финнов, а также и шведы… надеялись, что в междоусобной войне их позовут «отымать престол Владимирский». А сам Александр Невский уже десять лет насаждал по всему северу, как во владимирских, так и в новгородских владениях, затаенные дружины и отряды. Было двенадцать таких гнездовий: на озерах – Онежском, Белом, Кубенском и на озере Лача; на реках – Мологе, Онеге, Чагодоще, на Сити, Сухоне, на Двине и на реке Юг. В городе Великий Устюг было главное из воеводств князя.
Князь Александр Невский строго требовал от своих дружин, засаженных в глухомань, чтобы не только военное дело проходили, учились владеть оружием, понимать татарскую хитрость, но и чтобы впрямь стояли – каждая дружина на своем промысле. Ватага – ловецкая, ватага – зверовая, а те – смологоны, а те – медовары. Невский сажал их по озерам и рекам, чтобы, когда придет час, быстро могли бы двинуться к югу – во владимирские и в поволжские города (Югов А., «За землю русскую»). И промысловыми умениями они должны были владеть по примеру угро-финских народностей.
Хотя исторические хроники не подтверждают того, что у А. Невского были тайные дружины. Исторические
летописи говорят о том, что в 1278 году князь Дмитрий Александрович с новгородцами и со всею Низовскою землею казнил карелян и взял землю их на щит, потому что «покрещенное в христианскую веру» племя стало возмущаться.
Еще князь Ярослав Ярославич собирался наказать карелу в 1269 году.
С финскими племенами борьба продолжалась, отказывались платить дань и новгородцам и шведам, поэтому в 1292 году новгородцы ходили воевать Емскую землю (Ямь).
Шведы тоже не отстали от своих намерений и в 1300 году вошли в Неву.
Маршал Торкель Кнутсон (правивший Швецией в малолетство короля Биргера) сам присутствовал при строительстве города, основанного в устье реки Охты. Город был назван Ландскроной, что в переводе означает – Венец земли!
Несмотря на то, что в новом поселении был оставлен сильный гарнизон с воеводою Стеном, через год город был взят великим князем Андреем с полками и сожжен, а гарнизон большею частью истреблен!
Финно-угорские народы, расселяясь вдоль рек рядом с озерами и болотами, считали себя защищенными от неприятеля, пока не узнали о наступлении Батыя, использующего для своих набегов зимнее время, когда все водные препятствия скованы льдом. Войска хана Батыя не дошли до Новгорода всего сто верст! Под натиском татарских полчищ преклонились мордва, меря, черемисы и многие другие. Северные и северо-восточные угро-финские племена могли оказаться «среди двух огней»: с одной сторо-
ны татары, а с другой – шведы. Да еще и Господин Великий Новгород требовал податей! «Из двух зол» им пришлось выбирать меньшее. Если татары требовали себе дань – десятину от всего, то шведам надо было не только все отнять, но еще и оборотить в свою веру или, что еще хуже, убить!
Карамзин H. М. в «Предании веков» пишет, как Михаил Тверской после пребывания в орде у хана Узбека и побывав под стенами Новгорода, отказавшись от битвы с новгородцами, решил отправиться домой в Тверь прямым путем, «ближайшею дорогою, сквозь леса дремучие. Там войско его, между озерами и болотами, тщетно искало пути удобного. Кони, люди падали мертвые от усталости и голода; воины сдирали кожу с щитов своих, чтобы питаться ею. Надлежало бросить или сжечь обозы. Князь вышел наконец из сих мрачных пустынь с одною пехотою, изнуренною и почти безоружною».
Вот тогда-то и могла состояться встреча князя Михаила с кем-то из угро-финского племени весь. Поскольку все территории, вплоть до Ладоги, были под началом Великого Новгорода, в племени должен был быть толмач для переговоров с новгородскими купцами, что давало возможность для племени приобретения и выменивания товаров. Язык у племени сохранялся свой. Ладьи, принадлежавшие племени, тоже могли быть задействованы в уходе – отплытии племени на новое место жительства. Такая практика использовалась позднее и описана у В. Даля. Уводя людей из-под начала Новгорода, Михаил мог не только обзаводиться людьми ремесленными, ближе к себе, но и наказать таким образом новгородских строптивцев, которым племя тоже платило дань, а новгородские купцы получали от финских охотников такую любимую всюду пушнину.
Примером Михаилу Тверскому мог быть его предок: еще великий князь Владимир Святославович, основывая новые города по рекам Десне, Остеру, Трубежу, Суле, Стугне, населил их кривичами, чудью, вятичами.
Князю Михаилу Тверскому был прямой смысл пригласить к себе на жительство угро-финское племя весь, замученное грабительскими поборами шведов. (Таким, наверное, образом было создано угро-финское поселение в Тверской области и город Весьегонск.)
«За Старую Ладогу (в 1000 году город назывался Альдегабург) сражался с великим князем Российским еще норвежский принц Эрик, во главе шведского войска, а позднее этот город стал приданым дочери шведского короля Олофа – Ингегерды, вышедшей замуж за князя Ярослава. И шведы в конце тринадцатого века и начале четырнадцатого всячески старались вернуть себе утраченные территории, богатые «мягким золотом», речным жемчугом, древесиной и пенькой и медом и воском.
Племя же весь своим переселением, всею своею численностью усиливало Михайлово правление, давало ему приобретение в свои пределы выносливый, сильный и мастеровой народ», – пишет член Союза писателей России Иванов Владимир Петрович, автор многих книг на исторические темы, а также автор книги «Неизвестный Поликарпов». (Указываю это произведение Иванова только из-за распространенности его фамилии.)
Хочется отметить, что все народы угро-финской группы, где бы они ни селились, абсолютно всеми народностями, проживающими с ними рядом по соседству, всегда, на
протяжении многих веков, признавались: трудолюбивыми и благочестивыми, мирными и благородными, очень честными и сохраняющими свой язык. Эти народы всегда умели: уважать культуру своих соседей, охотно делились своими знаниями, не утрачивая при этом ни своих традиций, ни национального костюма и свято оберегая свои обычаи.