Сборник
Крымские легенды и сказания. Книга 1
Скала «Деликли-Кая»
Деликли-Кая – щелистая скала, средняя из трех скал, составляющих группу Эльтигена (татар. «стекающиеся»). Находится в верхней части Козской долины, на пути из Отуз в Судак. Предполагают, что в древности долина была заселена греками, здесь были найдены остатки греческих церквей.
Разве есть на свете черешня вкуснее козской и где, найдется сари-армут более нежный и сочный!
Крыму не встретишь тоньше стана у юноши, и не знают другие земли девушек, которые умеют ходить так легко, как козские, по скалам и обрывам.
Смотрит поседевший Эльтиген на детей долины, на солнечном луче любуется ими, а когда к вечеру побежит от гор в деревне синяя тень, прислушивается к голосу стариков, которые собираются посидеть у кофейни.
– Лучше прежде было.
– Лучше было, – твердит девяностолетний Муслядин, сидя на корточках рядом с имамом.
– Когда нужно – дождь был; когда не нужно – не был; червяк лист не ел; пчелы – да, были; козы – да, были; по две пары буйволов у каждого было. Хорошо было.
Слушают Муслядина козские татары и вздыхают.
– Прежде лучше было.
В наступивших сумерках вспыхивают там и сям огоньки у курящих, и белесоватые клубы табачного дыма застилают по временам сосредоточенные, серьезные лица.
– Воды много было, – замечает кто-то.
– А? – не слышит его Муслядин.
– Дыры в Деликли-кая, говоришь, не было. Не было, не было, Потом сделалась, когда Кыз-буллаги открылся.
– Говори, – просит кефеджи, наклоняясь к самому уху старика. – Люди послушать хотят.
Сдвигает Муслядин на затылок тяжелую барашковую шапку, чтобы облегчить шишку, которая выросла над ухом, как арбуз на баштане.
Сверху, по шоссе над деревней, у Деликли-кая, звенит почтовый колокольчик.
Затих колокольчик, точно, чтобы не мешать Муслядину вести свой рассказ.
– Ну?
Слушали его не раз деревенские и все же хотят послушать. Хочется слушать о чудесном в этот тихий летний вечер, когда сошла на землю прохлада, а загоревшиеся на глубоком небе без числа звезды отвлекают мысль от забот трудового дня.
Не торопясь, с остановками, покуривая из длинной черешневой трубки, говорит Муслядин о том, что слышал от отца и деда.
Задумываются слушатели; увел их Муслядин в какой-то другой мир, и в воображении их незаметно оживают три серые скалы Эльтигена. Чудится, что в средней из них, Деликли-кая, нет больше сквозной щели, и живут в ней по-прежнему три сказочных духа. И каждый поет свою песню, а людям кажется, что шумит гора. Если гулко – ждут дождя, если стонет – бури. Предупреждают духи людей, потому что, как в давние времена, любят свою деревню.
Тогда прислушивались люди к голосу их и чтили своих покровителей.
Тогда духи приходили к людям и любили их. От любви росло блаженство духа, передавалось сердцу человека. Добрее делались люди.
Звенит снова почтовый колокольчик у Деликли-кая и, оторвав на минуту слушателей от мира грез, замирает где-то в лесной чаще.
Когда самому хорошо, хочешь, чтобы было и всем хорошо. Так устроена душа. И в былое время козские люди не пропускали нищего и странника, чтобы не приютить и не накормить его. А когда уходили вниз, в сады, на работу, оставляли кого-нибудь, чтобы было кому принять прохожего.
И вот как-то раз ушли все на работу; остались старухи и мальчуганы, да три девушки, которые спешили шить приданое, чтобы было готово к месяцу свадеб.
Было жарко, и девушки, захватив работу, ушли в лес искать прохлады. Притих Эльтиген. Покинули духи свои скалы, и, превратившись в нищих, подошли к девушкам.
Увидели девушки слепого, хромого и горбатого, поклонились им.
– Если голодны, накормим вас.
Под широким дубом, который стоит и теперь, развязали узелки с таранью, чесноком и лепешками и стали угощать бедняков.
– Кушайте.
Ели нищие, благодарили, а когда кончили, – в узелках не стало меньше.
– Кушайте хорошенько, – говорили девушки, и отдали нищим желтые сариармуты, которые оставили было для себя.
Улыбнулись странники.
– Велик Аллах в своих творениях. Да исполнит сердце вашё радостью.
И спросили странники девушек, нет ли у них каких-либо тайных желаний. Задуманное в хорошую минуту может исполниться.
– Подумайте.
Посмеялись между собою девушки, и одна сказала:
– Хотелось бы скорее дошить свое приданое.
– Вернешься домой и увидишь, что сбылось твое желание, – улыбнулся горбатый.
– А я бы, – захохотала другая, – хотела, чтобы бабушка на меня не ворчала.
– И это устроится, – кивнул головой хромой.
– Ну, а ты? – спросил слепой третью.
– Ты что бы хотела?
Задумалась третья.
– Все равно не сделаешь.
– Все-таки. Скажи.
И сказала девушка:
– Хотела бы, чтобы в горе открылся источник, чтобы бежала в деревню холодная ключевая вода; чтобы путник, испив воды, забывал усталость, а наши деревенские, когда настанет жара, освежаясь в источнике, славили милость Аллаха.
– Ну, а для себя чего хотела бы? – спросил слепой.
– А мне, мне ничего не надо. Все есть.
Открыл от удивления глаза слепой, и отразились в них глаза голубого неба.
– Скажи имя твое.
– Феррах-ханым, – отвечала девушка.
– Случится так, как пожелала, и имя твое долго будет помнить народ.
Повернулся слепой к Деликли-кая, высоко поднял свой посох и ударил им по утесу.
С громом треснула Деликли-кая, дождем посыпались каменные глыбы, темным облаком окуталась гора. А когда разошлось облако, увидели в ней сквозную щель и услышали, как вблизи зашумел падающий со скалы горный поток.
Добежали первые капли ручья до ног Феррах-ханым и омыли их.
А нищие исчезли, и поняли девушки, кто были они.
Сбылось слово нищего. Народ долго помнил Феррах-ханым, и когда она умерла, могилу ее огородили каменной стеной.
Лет шестьдесят назад Муслядин еще видел развалины этой стены и читал арабскую надпись на камне.
– Не прилепляйся к миру, он не вечен, один Аллах всегда жив и вечен.
* * *
Уже давно замолчал старый Муслядин, а никому из слушателей не хотелось уходить из мира сказки жизни. Поднялся, кряхтя, Муслядин, чтобы идти домой.
– Пора.
Поднялся и имам.
– Шумит Деликли-кая. Может быть, дождь будет.
– Нужен дождь, воды нет, – заметил кефеджи.
– Нужен, нужен, – поддержали его, поднимаясь, татары.
– Опять Феррах-ханым нужна, – улыбнулся молодой учитель.
Но на него строго посмотрели старики.
– Когда Феррах-ханым была – было много воды; теперь мало стало, хуже люди стали, хуже девушки стали.
Когда дурными станут – совсем высохнет Кызлар-хамамы.
Гора двух удодов – Опук
Гора Опук расположена на южной оконечности Керченского полуострова у самого моря. Ее Высота равна 180 м, это наивысшая точка в данной местности. Склоны горы Опук представляют сочетание ступенчатых уступов и крутых обрывов, расщелин и каменных россыпей. В V в. до н. э. у подошвы горы находилось греческое поселение – Киммерик, входившее в состав Боспорского царства. Здесь сохранились остатки строений, фундаменты домов и стены. На вершине горы также есть остатки сооружений.
В той местности, где сейчас высится гора Опук, было в древности большое богатое селение. Жили в нём кроткие, скромные и трудолюбивые люди, которые считали за тяжкое преступление угнетать кого-либо, не знали, что такое насилие.
Однажды недалеко от селения потонул во время бури какой-то корабль. Из всех находившихся на корабле спаслись только две женщины. Их подобрали добросердечные поселяне и приютили у себя.
Жители селения немедленно принялись за работу и в несколько дней выстроили женщинам дом, поставили в нём все, что полагается, подарили каждой по овце, стали заботиться о чужестранках, как о родных дочерях. Старшую звали именем, которое произносилось, как звук О, младшую – Пука. А так как они были неразлучны и всюду появлялись вместе, то их называли не иначе, как О-Пука.
Женщинам всё в селении казалось странным и удивительным. Попали они сюда из страны, где жители были жадны и завистливы, где каждый старался захватить себе побольше всяких ценностей – земли, скота, построек, где одолевали друг друга силой. Женщины знали только такую жизнь.
Прожив несколько месяцев тихо и скромно, они стали тяготиться таким необычайным для них порядком и начали мечтать о господстве над теми, кто их приютил. Это желание с каждым днём все сильнее и сильнее овладевало ими. И женщины мало-помалу начали приводить его в исполнение.
Действовали они осторожно и коварно. Они начали с того, что стали вмешиваться в семейную жизнь поселян, затем попробовали влиять на ведение общественных дел. В конце концов, они возбудили у некоторых жителей общины дотоле неведомые чувства – алчность, честолюбие. Приблизив к себе таких людей, женщины образовали из них свою свиту. Эта свита держала в страхе население. Все это напоминало чужеземным женщинам порядки их далекой страны.
Все стали замечать, как меркла, тускнела день ото дня красота чужестранок. И они заметили это. Тогда женщины принялись наряжаться в немыслимо пёстрые платья, которые называли мантиями, натирать себя благовонными мазями, румяниться, на головы надели особенные уборы, гордо именуя их коронами. Царицы, говорили они, должны быть нарядными.
Простосердечные поселяне молча сносили тяготы новой власти. Но О и Пуке казалось мало достигнутого, Они приказали изготовить и выставить на площади свои каменные изображения и требовали поклонения им, как богам. Слуги цариц согнали поселян, и те построили вблизи изваяний высокие кресла – троны. По утрам царицы усаживались на троны, а согнанный на площадь народ опускался перед ними на колени. Вид поверженных людей наполнял радостью сердца чужеземок. А в дни новолуния у каменных истуканов закалывали жертву – какое-либо животное.
Кротким жителям ничего не оставалось делать, как уходить из родных мест и искать прибежища у соседних народов. Пустел посёлок, становилась бесплодной земля, разрушались жилища.
Шел с востока в сторону посёлка странствующий мудрец. Всю жизнь посвятил он изучению жизни, помогал людям разумным словом. Горела в его сердце большая любовь к человеческому роду, и думал он только о том, чтобы сделать людей счастливыми.
Чем ближе подходил мудрый старец к посёлку скромных и кротких тружеников, тем больше узнавал об их ужасной судьбе. Ускорил шаг старый человек, догадывался, что нужно там его слово.
И вот он в посёлке. Со всех сторон идут к нему люди с жалобами.
– Когда от вас снова потребуют жертвоприношения? – спросил старец.
– Когда подойдет новолуние, – ответили ему.
– Я в тот день явлюсь к вам, и вы будете избавлены навсегда от злых существ.
День новолуния совпадал с годовщиной захвата власти чужеземками. Согнали всех взрослых и детей на площадь. Явились перед ними в нелепых пёстрых нарядах царицы. И вдруг, не ведая, что творится в душах собравшихся, О и Пука перед жертвоприношением сказали:
– Кто пожертвует собой для прославления нашего имени и великих дел?
При этих словах все оцепенели от ужаса. Молчали, опустив головы.
– В таком случае пусть решит жребий, кто достоин стать жертвой, – сказала старшая и велела молодым людям отойти от пожилых. – И вместо одной жертвы восславят нас две…
В эту минуту появился в толпе мудрый старец. Смело подошел он к тронам, снял с плеч котомку и громко сказал:
– Ничтожные существа! Эти люди дали вам приют и пищу. A вы, заражённые ненасытным властолюбием, поработили их. Вы заставили поклоняться своим изображениям, обездолили жизнь этих покорных людей, а теперь требуете их крови! Неблагодарные! Вы вообразили, что терпению этих тружеников не будет конца и что не найдется никого – кто сумел бы наказать вас. Ошибаетесь! – голос старика загремел.
– Это что за комар жужжит у наших ног? – крикнула, вскочив, младшая.
– А вот узнаешь! – повысил голос старик и обратился к поселянам. – Какому наказанию подвергнуть дерзких?
– Делай с ними, что хочешь, только избавь нас от этих хищных птиц! – закричал народ.
– Эй, воины! – позвала старшая, – Хватайте подлого старика!
– Не трогайтесь с места! – голос старца разнесся во круг громовыми раскатами. Подняв руки к потемневшему небу, старец произнёс: – Проклинаю вас, ничтожные твари, и да превратитесь вы в птиц, на которых вы похожи. А троны ваши да превратятся в скалу!
В этих словах будто соединились вся ненависть и презрение жителей поселка к наглым честолюбицам. Была в словах такая сила, что не успел старец замолкнуть, как заколыхалась земля и пред расступившимся народом поднялась из нее скала, на вершине которой сидели две птицы. У них были перья пёстрые, словно одежды исчезнувших женщин, а на головах поднимались гребни наподобие царских корон. Прижавшись друг к другу, птицы неистово кричали: – О-пук! О-пук!
Так кричат удоды, и печален их крик, как печальна судьба низвергнутых цариц, ожесточивших народ.
С той поры и называется эта скала горой Опук. Но ней постоянно живут два удода, две самки; живут они сотни лет, но не могут дать племени от себя, потому что потомству от существ, которыми они были когда-то, не должно быть места на земле.
А вскоре недалеко от берега, на том месте, где когда-то потонуло судно, поднялись со дна моря два больших камня, очертаниями похожие на корабли.
Эти камни-корабли напоминают жителям посёлка об опасности, какой грозит заморская страна. Пусть не забывают, что оттуда попасть могут к ним нелюди и принести злое горе.
Каменные парусники (Элькен-Кая)
Скалы-Корабли (Элькен-Кая) – название скал, расположенных в море в 4 километрах к югу от горы Опук. Свое название получили за поразительное сходство с кораблями, идущими под парусами. В прошлом скалы соединялись с берегом. Сложены Скалы-Корабли, как и гора Опук, меотическими рифовыми известняками, обладающими большой прочностью. Поэтому морю удалось создать в береговом обрыве лишь несколько глубоких гротов.
Поднимай парус, старый корабль, крепи снасти – будет шторм!
Много штормов пережил на своем веку старый Ерги Псарась, но впереди его ожидал самый свирепый, самый страшный шторм.
Давно уж не выходил Псарась в открытое море и жил себе в покое и довольстве. Его дворец считался самым красивым в Пантикапее, а его склады в гавани, содержащие различные товары, – самыми богатыми. Но неоценимым богатством своим Псарась считал своего красавца сына, один взгляд которого заставлял сильнее биться женские сердца.
Пора было выбирать для сына невесту, и отец выбрал. Он стал часто посылать сына в Кафу к одному купцу, у которого была красивая дочь. Но сын полюбил другую. Та, другая, жила в дальней деревне, куда сын Ерги Псарася ездил покупать пшеницу. Морщинки уже побежали по ее лицу, и голос уже не звучал по-девичьи. Но в глазах жил веселый смех, и каждое движение сулило радость.
Встретив её, юный Псарась почувствовал, как сильнее забилось его сердце, как опутали его цепи любви. А она, познавшая в прошлом и горечь и радость любви, поняла, что поздний призыв жизни сильнее смерти.
И думала несчастная женщина о своем мальчике, которого отняли у нее в давние дни, и вспоминала о муже-рыбаке, который бросил ее, так жестоко расправившись с нею. Его звали также Ерги, но он был беден, и ничего, кроме рыбачьей ладьи, у него не было.
Не делилась женщина своими скорбными думами с юношей, не хотела огорчать его, боялась затмить светлые минуты встречи. И без того печален был он, и часто слеза сбегала из его глаз. Она припадала к его устам в замирающем поцелуе, обвивала его тонкий стан нежною рукою и напевала старинную песню:
Любовь без горя, любовь без слез.
То же, что море без бурь и без гроз…
А между тем отец торопил сына с женитьбой. Новый корабль, предназначенный для такого случая, был уже готов. Ждали только попутного ветра, чтобы поднять паруса и ехать за невестой. Когда ветер зашумел от Камыш-Буруна, Ерги Псарась позвал к себе сына:
– Пора ехать в Кафу.
Хотел сказать что-то сын, да увидел суровое лицо отца, и замерло слово на его устах.
К ночи вышел корабль из гавани, и тотчас же к старику подошел слуга.
– Тебе от сына, – сказал он, подавая хозяину свиток. Развернул свиток Ерги Псарась и медленно прочел его. Если бы ураган, который поднялся в груди отца, мог вырваться на волю, он сровнял бы всю землю на своем пути от Пангикапея до Кафы. И если бы гора Митридат упала на старика, она не показалась бы ему более тяжелой, чем та правда, о которой он узнал из письма сына.
– Пусть будет трижды проклято имя этой женщины! – проговорил Ерги Псарась. – Пусть лучше погибнет сын от моей руки, чем он станет мужем своей матери!.. Поднимай паруса, старый корабль, служи последнюю службу!
И Ерги Псарась прокричал корабельщикам, чтобы готовились к отплытию.
– С ума сошел старик, – ворчали люди. – Шторм, какого еще не бывало, а корабль, словно решето…
Звякнули якоря, затрепетали на ветру паруса, и рванулось вперед старое судно. Как в былые времена, Ерги сам направлял его бег и забывал, что оба они – один дряхлее другого.
Гудел ураган, волны захлестывали борта, от ударов трещал корабельный корпус.
– В трюмах течь! – крикнул шкипер. Вздрогнул Ерги, но, заметив впереди мачтовый огонь другого корабля, велел прибавить парусов. Словно птица взлетел старый корабль и, прорезав несколько перекатов волны, ринулся в пучину.
Казалось, что он коснулся морского дна, а потом снова взлетел вверх и бросился на гребень огромной, как гора, волны.
В эту минуту Ерги Псарась увидел совсем рядом, в нескольких локтях от себя, свой новый корабль. Сквозь тучи на какое-то мгновение пробился свет луны, и отец увидел своего сына, узнал ту женщину с золотистыми волосами, которая была с ним. Пересиливая ураган, Ерги Псарась крикнул:
– Опомнись, сын: она твоя мать!..
Белая ослепительная молния разорвала черное небо, страшной силы удар потряс гору Опук-кая. Часть горы откололась, и тысячи обломков посыпались в воду, отчего море покрылось белой пеной. Налетел новый шквал, и оба корабля исчезли навсегда.
Услышал ли сын отца, понял ли свою роковую ошибку – никто не знает. Только на том месте, где произошла катастрофа, из воды поднялись две скалы, похожие на корабли с парусами. И кажется, что корабли несутся по морю и что один корабль вот-вот настигнет другой.
– Знать, не услышал сын своего отца, – говорили люди, указывая на скалы-корабли. – Видишь, до сих пор от него убегает.
О Семи колодезях (Едди-Куль)
Семь Колодезей – название посёлка на Керченском полуострове. Юго-западная часть Керченского полуострова бедна водой. Еще недавно воду здесь добывали с большим трудом. Однако в результате изысканий в районе Семи Колодезей найдены источники хорошей пресной воды, а также вода сюда поступает по Северо-Крымскому каналу. Сегодня на некогда пустынных склонах густо растёт молодой лес.
Жили когда-то в безводной керченской степи три чабана – отец и два сына.
Весной, когда шли дожди, степь оживала, овраги и долины наполнялись живительной влагой, ярко зеленели растения и тянулись к ласковому солнцу, пели птицы, радовались люди.
Но вот выше и выше поднималось солнце, всё жарче и жарче становились его лучи – наступало знойное лето с беспощадными суховеями. Тогда испарялась влага, высыхала и трескалась земля.
7 колодезей
Тогда умирали пожелтевшие растения:
– Пить!
Улетали прочь птицы:
– Пить!
В отчаяние приходили люди:
– Пить!
Однажды в небывало засушливое лето, когда запасы воды закончились, сидели чабаны в степи, словно скифские бабы, угрюмые и молчаливые. Надвигалась беда. Что делать? На север пойдёшь – море увидишь, на юг пойдёшь – тоже к морю попадёшь, везде вода. Но попробуй напиться её: солёная, горькая, к жизни непригодная.
– Не бывает так, чтобы под землёй не текла вода, – задумчиво проговорил отец. – Течёт она так, как течёт кровь в живом теле. И чтобы увидеть её, надо вырыть колодец.
– Что ты, отец, выдумываешь, – отозвались сыновья. – Если бы под землей была вода, она сама бы нашла ход на поверхность.
– Не всё само делается, – ответил отец, – Иногда и руки надобно приложить. Берите лопаты!
Чабаны сняли круг порыжевшего дёрна и врубились лопатами в щебенистую глину. Ни пылающее в бледном, выцветшем небе солнце, ни острая жажда не остановили людей. Гора красноватого грунта росла и росла, яма в толще земли углублялась и углублялась.
К вечеру чабаны врубились в землю почти в два человеческих роста, но воды не увидели. Не увидели они её и на второй вечер, на третий, на пятый, на седьмой…
– Ты, отец, плохое развлечение для нас выдумал, – начали роптать сыновья, – от работы жажда усиливается, а воды всё нет и нет.
– Не ради развлечения мы работаем, дети, а ради жизни на этой земле, – возразил уставшим голосом отец. Не смотря на преклонные годы свои, он работал не меньше сыновей. – Я верю в то, что вода под землей есть, я слышу её. Значит, мы не там копаем, где нужно, значит, надо копать в другом месте…
И чабаны начали рыть второй колодец. Но и за следующие семь дней они не докопались до воды.
За вторым появился третий колодец, потом четвертый, пятый, шестой. И ни в одном из них не было воды.
Роя седьмой колодец, отец и сыновья были настолько измучены, что даже не разговаривали между собой, а молча долбили и долбили сухую крымскую землю. Вечером они падали на комья глины, будто мёртвые. И только утренняя роса освежала их, и они снова брались за лопаты.
В последнюю ночь старый чабан уже не в силах был вылезти из колодца, откуда он подавал грунт наверх, и остался в нём ночевать. Подложив кулак под голову, он сразу же задремал.
И видит старик хороший сон. Ему снится вода. Чистая, прохладная, она наполнила все семь колодезей и разлилась по степи шумливыми ручьями. Ожила напоенная водой крымская степь, запела тысячами птичьих голосов. Сыновья, обливая друг друга водой, смеются, приговаривая:
– А прав был наш отец!
Проснулся ночью старый чабан, пошарил вокруг себя рукой, и лицо его просияло; земля была мокрая. «Близко вода! – подумал старик. – Завтра её увидят сыновья, вот обрадуются!.. Теперь и поспать можно со спокойной душой». И чабан уснул крепким, глубоким сном.
Назавтра один из сыновей опустил в колодец ведро, чтобы отец наполнил его грунтом. Но странно: ведро не ударилось о твёрдое дно, а плюхнулось на что-то упругое. Заглянул сын в колодец и увидел там небо и своё отражение.
– Вода!!! – что есть мочи закричал он.
Подбежал его брат, тоже заглянул в колодец и тоже закричал на всю степь:
– Вода!
Бросились братья ко второму колодцу, к третьему, к четвёртому – в них тоже была вода, Что за чудо? Все семь колодезей были наполнены чистой, прохладной водой.
И показалось молодым чабанам, что всё вокруг изменилось, повеселело. И солнце перестало так немилосердно жечь, и небо стало более голубым, приветливым, и подул свежий ветер, так что стало легче дышать.
– А где же наш отец? – удивились братья.
Они долго ходили по степи и звали отца.
Но тот не откликался.
Так до сих пор и не знают, куда исчез старый чабан. Люди говорят, что он превратился в родник, который и наполнил все семь колодезей живительной водой.