Сборник
Кавказцы или Подвиги и жизнь замечательных лиц, действовавших на Кавказе. Книга I, том 1-2
Вслед за возвращением из экспедиции, Григорий Иванович был опечален известием о появлении чумы в Грузии.
На Линии еще не успели учредить карантинов, как Астраханская почта привезла страшную болезнь в Георгиевск. При разборе почты, почтмейстерский помощник вдруг упал, почувствовав припадок, а вслед за тем заболело и умерло несколько почталионов. Явились мортусы, названные простолюдинами мазаными (от дегтя, которым они были вымазаны), и крючьями начали таскать людей, чемоданы, бумаги и прочее. Всю губернскую почтовую контору вывели во временный карантин. Люди и многочисленное семейство почтмейстера, почтеннейшаго старичка, померли; его же самого судьба сохранила. Как ни бдительна была принятая предосторожность, но болезнь вскоре начала появляться: прежде на форштадте и в Казанском полку, а потом и в городе. Всякое утро прибавлялось по нескольку домов без окон и дверей, охраняемых караулом. Это значило, что в них кто-нибудь помер, или находились зараженные, вывезенные в карантин.
В цыганском таборе, бывшем под городом, чума взяла несколько жертв. Полковой квартирмейстер Нижегородскаго полка, большой добряк, имел кучера цыгана, который часто посещал своих чернолицых красавиц, и внезапно заболел. Квартирмейстер испугался, но имел неосторожность отдать больнаго, вместо карантина, цыганам, где он и умер. Чрез несколько дней деньщик, ему служивший, также заболел и отправлен в карантин. От этого квартирмейстер уже так потерялся, что бежал из дому ночью, вошел в спальню к адъютанту, когда тот находился в постеле, лег на полу посредине комнаты, имея штоф кизлярской водки в руках и, постоянно из него попивая, курил трубку. Положение адъютанта становилось незавидно. Однако квартирмейстер ушел еще ночью и, по милосердию только Божию, адъютант остался незараженным. Прачка адъютанта – жена музыканта – имела нескольких маленьких детей, и жила с ними недалеко от казарм лейб-эскадрона. Девочка, дочь ее, носила чистое белье в казармы и, придя оттуда, заболела. Тотчас отец, мать и девочка были взяты в карантин, а трое малолеток оставлены в землянке, потому что им в карантине, состоящем из балаганов, слегка прикрытых соломою, по осеннему тогда холоду и ненастью, была бы без смерти смерть. У землянки стоял часовой. Несчастная мать, в припадке чумной горячки, в темнейшую ночь, пробралась сквозь казачью цепь; по инстинкту, пришла в свою землянку к детям и, перевалясь чрез порог, умерла. Часовой, не умевший придумать, что ему делать, дал знать о происшествии дежурному офицеру. Тот, при виде малолеток, выбежавших от испуга на двор и замерзающих на холоде, приказал часовому, не касаясь ни к чему, длинным шестом достать из землянки шубу или одеело, – что и было исполнено; но часовой, сменясь с караула, в казармах заболел, а за ним и еще несколько человек.
Глазенап пришел в отчаяние, узнав, что лейб-эскадрон, предмет его особенных попечений, подвергся заразе.
Упомянем здесь, что в бытность Григория Ивановича начальником линии, все, что на ней было лучшаго, рослаго и красиваго из людей, поступало в его шефский, т. е. Нижегородский полк, и из лучшаго лучшее в лейб-эскадрон. Бог внушил мысль, вывесть эскадрон в лагерь, не смотря на осеннюю погоду, и там совершенно пресечь сообщение между людьми, сделав каждому отдельный шалаш. Две недели провели, таким образом, в лагере, и все было благополучно; а как, при наблюдении подобных предосторожностей, было весьма трудно выполнять неизбежныя служебныя обязанности и продовольствовать людей, то, по очищении всего платья и по внимательном осмотре чинов, эскадрон ввели в казармы, предварительно очищенныя, где подвергли его снова карантину, в строгости соблюдаемому. Этим славный эскадрон был спасен, к чести благоразумнаго начальства.
Казанский мушкетерский полк, в котором незадолго пред тем шефом находился генерал от инфантерия Кнорринг, главнокомандовавший всеми войсками кавказскими, – человек отличных заслуг и свойств души, – по тем же причинам и средствам, был хорош, как гвардия; но, к несчастно, много потерял людей от чумы.
В городе зараза также продолжалась, но менее чем в начале. Каждый вечер после умерших сожигали балаганчики и, по этой адской иллюминации, все знали о числе погибших.
В начале появления заразы, как можно предвидеть, господствовало общее неустройство и беспорядок: ничего не было необходимаго; никто не знал, что ему делать и какия брать предосторожности. Лекаря боялись подступиться к больному; лекарства издали бросали зараженным. Но, впоследствии, учредилась чумная коммиссия, обнародовали правила о предосторожностях, и строго подтверждали, чтобы вещи от зараженных не прятать, а сдавать начальству, которому было вменено в обязанность, по сделании оценки вещам, предавать их пламени; деньги же выдавать выздоровевшим или наследникам умерших. Наконец, объявлено, чему подвергается нарушители предписанных правил.
Из медиков отличили себя два молодые немца: Нижегородскаго полка Геер (из пруссаков) и Казанскаго – Гинафельд, друзья между собою. Верхами, с трубками во рту, они быстро носились по городу в зачумленные домы и по карантинам; своими руками резали карбункулы, растравляли их и делали перевязки. Заболевавшие появлением знаков под мышками или в пахах (карбункулами) были наверно спасаемы, если успевали им произвести нагноение, прежде приступа горячки. К несчастию, часто бывали такия скоротечныя явления, что человек падал вдруг и, мучась злою горячкою, умирал в несколько часов, и только после смерти уже являлись на животе синебагровые знаки, как мак. Этот вид болезни был самый ужасный.
Достойные Геер и Гинафельд много спасли людей от гибели, и приносили везде утешения. Видя их скачущими по городу, все говорили: «Вот едут ангелы-хранители». Они курили беспрерывно табак, и нюхали уксус четырех разбойников, которым обмывали руки после всякаго сообщения с больными, имели на себе белье, обмокнутое в деревянное масло, а дома у них, как и у всех, постоянно курилась пресыщенная соляная кислота. У Геера два деньщика, один после другаго, страдали чумою, и все его вещи были два раза сожжены. К общей радости и к счастию, Бог сохранил этих друзей человечества, прямо заслуживших искреннейшую признательность.
Действие чумной заразы разлилось по Линии и крестьянским селениям. Большая Кабарда страдала еще сильнее, а потому на Линии было покойнее; как не сказать, что «нет худа без добра». Чумная коммиссия распоряжалась благоразумно, и жители, наконец, невольно сознали, что следует только не прикасаться к сомнительному, чтобы быть невредимым. Этим Линия была избавлена от значительнаго опустошения!… Но, некоторые из селений, по прекращении чумы и по очищению, вторично подвергались болезни. Дознано, что они, не смотря на предостережения, зарывали вещи, боясь сожжения их, и, по миновании беды, опять выкапывая, вносили заразу.
В соседних с Грузией владениях Дагестане и Лезгистане, в это время, не смотря на меры, принимаемыя тогдашним главнокомандовавшим, знаменитым князем Цициановым, кипело неустройство, угнетение несчастных грузин; нападения горцев на наши транспорты почти уничтожили торговлю с Астраханью и Кизляром.
Князь Павел Дмитриевич признал за полезное занять Баку и смирить враждебнаго Гуссейн-Кули-Хана. Наши войска готовились занять эту крепость, как главнокомандовавший был изменнически убит.
Несколько времени не было никаких известий об этом происшествии; наконец, чрез горцев, разнеслась молва в Кизляре о бедственном событии и об отступлении войск наших от Баку.
Кизлярский комендант первый донес о том генералу Глазенапу, в Георгиевск. В Тифлисе ничего не знали, а с нашей флотилии хотя и было отправлено донесение, но оно носилось по морю и скоро достигнуть не могло.
Григорий Иванович, не основываясь на одних слухах, послал нарочных в Кизляр, узнать, подтверждаются ли они, и велел отправить гонца из армян к преданному нам шамхалу Тарковскому. Когда же собранныя сведения подтвердили слух, тогда было донесено Государю, с прибавлением, что о наших войсках, бывших в походе, известий нет никаких. Из Петербурга прислали Высочайшее повеление Глазенапу вступить в начальствование краем, впредь до назначения главнокомандующего. Фельдегеря летали беспрестанно с вопросами о войсках, без вести пропавших, пока, наконец, получено было подробное донесение о случившихся бедственных последствиях, и что отряд отправился в Кизляр.
Кончина незабвеннаго князя Цициапова имела печальныя влияния на целый край. Князь Цицианов обладал необыкновенными военными и административными способностями, энергиею и непреклонною волею, и умел вселить страх в неприятелей России. Грузия впала в уныние при виде врагов, возникавших со всех сторон. Персияне, собрав значительныя массы войск, мечтали вытеснить нас из-за Кавказа; мусульманския провинции колебались; горцы готовы были действовать заодно с нашими врагами и становились дерзостнее в своих набегах. Отряд, находившийся под Баку, состоял из 12-ти орудий и 1804 человек, из которых выбыло от болезней и в схватках с неприятелем 301 человек.
Сверх того распутица, недостаток продовольствия, болезни, употребление обоза на дрова лишили отряд всякой возможности идти в Грузию, вынудили сесть на суда Каспийской флотилии, стоявшей на Бакинском рейде, и отплыть на остров Сару.
В таком невыгодном положении находились дела, когда Григорий Иванович принял главное начальство над войсками и краем. Не смотря на все затруднения, он умел их вести успешно почти около года, до самаго приезда новаго главнокомандовавшаго, графа Гудовича.
Глазенап начал тем, что тотчас предписал: для отражения нашествия персиян на Грузию и на восточный Дагестан составить отряды войск, под начальством генералов: Несветаева, Портнягина, Небольсина и Корягина, достойных учеников князя Цицианова. Все эти отряды не могли быть значительны, по недостатку войск в Грузии.
В то же время, сам он неутомимо трудился по званию временнаго главнокомандующего, и помышлял об отмщении Баке, для чего вошел в сношение с шамхалом Тарковским, имевшим тогда чин генерал-лейтенанта и орден Св. Александра Невскаго, Дом и владение котораго, поддавшиеся России при Петре Великом, были неизменно нам преданы.
Но для вернейшаго успеха в своих действиях, Григорий Иванович прежде всего решился овладеть Дербентом, считавшимся ключем Персии, вратами Каспия.
Известно, что этот город в 1722 году был взят Петром Великим, Который Сам избрал ему хана. По смерти этого хана назначен был от Надир-Шаха султан, а потом от народа был избран хан, который управлял до 1766 года. В это время Дербент был покорен Фет-Али, ханом Кубинским, а при сыновьях этого последняго был подчинен влиянию России. Таким образом, в 1793 году, хан Дербентский, по собственной его просьбе, принят под наше покровительство. Но вскоре после этого, вследствие побед Аги-Мухамед-хана, повелителя Персии, Дербент взволновался, а потому в 1796 году был покорен графом Зубовым, при чем был взят в плен и тогдашний хан Ших-Али.
Но великодушие главнокомандовавшаго и ханское достоинство избавило этого сатрапа от участи, следовавшей мятежникам. Ших-Али, с своей стороны, ничего не опустил также, чтобы заслужить благоволение русских: он жестоко порицал непостоянство и вероломство свое, выхвалял, с тонкостию политика, мудрость нашего правительства, говорил, что должно считать за счастие быть в подданстве Великих Самодержцев России и служить им рабски до последняго издыхания. Такою вкрадчивою лестию, открытым лицом и несколькими благородными поступками, он заслужил полную доверенность у наших начальников; арест его был ослаблен; он становился час от часу живее, любезнее и, наконец, бежал и овладел опять Дербентом. По милосердию Императора Павла, Ших-Али, в 1799 году, был снова принят в подданство России, утвержден Дербентским и Кубинским ханом, и даже пожалован в 3-й класс. Потом власть его распространена и над Бакинским ханом.
Такое великодушие не исправило Ших-Али, и он не перестал действовать коварным и двусмысленным образом против России. Во время экспедиции генерал-майора Завалишина к Баку, предшествовавшей походу князя Цицианова, Ших-Али, с значительным войском, явился на помощь к осажденным. Заняв Баку, он объявил Завалишину, что хотя этот город поручен ему по Именному повелению, но если начальник десантных войск действует против него с оружием, то он, с своей стороны, готов содействовать, как верный подданный Его Императорскаго Величества и просил уведомить о причинах экспедиции. Завалишин, в ответе своем, изъяснив повеление главнокомандовавшаго, требовал, чтобы Ших-Али, если имеят власть, принудил бы Бакинскаго хана сдать город, присовокупляя к тому, что желает решительнаго отзыва. Ших-Али, не находя уже возможности продолжать свои переговоры, отвечал, с обыкновенною его хитростию, что сдать крепость и впустить в нее русский гарнизон не может, по той причине, что Баку поручена ему по Высочайшему повелению и готов сам отвечать пред Государем. Завалишин, не находя никакой возможности силою заставить крепость сдаться, объявил письменно Ших-Али, что, не имея повеления почитать его за неприятеля, предоставляет ему оправдываться в этом действии, за которое потребуется с него строгий отчет; и, вслед за тем, удалился из-под Баку.
Эта неудача, вместе с коварными поступками Ширванскаго хана, побудили князя Цицианова предпринять лично поход в Каспийския владения, кончившийся несчастною его кончиною. Злодейство, как у нас было известно, совершилось также по совету Ших-Али.
Персидский шах, считая Дербентскаго хана одним из надежнейших опор своего государства, старался поддерживать в нем такой дух сопротивления, и постоянно посылал ему подарки и деньги, для найма лезгин, на случай нападения Русских на Дербент. Но хан ни мало не заботился даже о собственной безопасности. Увлеченный, как бы неизбежным роком, эти подарки и деньги он расточал на сладострастныя и роскошныя пиршества и осыпал ими своих любимцев. Погрузись во все пороки и злодеения, он похищал девиц, лучших красавиц в Дербенте, отнимал жен у отчаянных мужей и после со смехом отсылал их обратно; ни слезы красавиц, ни бешенство мужей, ни просьбы отцев и матерей не смягчили сладострастнаго деспота. С злобным смехом смотрел он на отчаяние своих жертв, хладнокровно внимал крику мятущихся граждан и, в часы ярости, лишал жизни знаменитых беков, богатейших купцов и почетнейших духовных, осмеливавшихся говорить ему правду. Негодование против него час от часу усиливалось и переходило в мятеж; но хан, ослепленный своим могуществом и надеесь на помощь персиян, презирал неудовольствие народа и продолжал заниматься пьянством и развратом. Между тем, туча висела над его головою и готовилась разразиться.
Шамхал Тарковский, исполняя желания Глазенапа, чрез своих агентов, подстрекал начинавшееся волнение, внушая жителям, что если они хотят удержать свои головы, то впустили бы в город русское войско и предались Великому Самодержцу, который один в силах доставить им жизнь покойную. Ответ дербентцев был удовлетворителен, и они убеждали поспешить присылкою войск.
Глазенап, сделав об этом донесение Государю, в ожидании Высочайшей воли, сосредоточил при Кизляре отряд из 3000 человек и сделал распоряжение, чтобы Каспийская флотилия, состоявшая почти из 200 военных и транспортных судов, взяла из Астрахани осадную артиллерию, снаряды, провиант, а при Складко-Еричной пристани посадила десантныя войска из остатков отряда, бывшаго с Цициановым, добавленнаго и освеженнаго в Кизляре. Флотилия долженствовала явиться к назначенному сроку на рейде Дербентском.
В апреле месяце 1806 г. отряд перешел на заграничную сторону, расположился в выгодном месте, при рукаве Стараго Терека и простоял здесь более месяца, ожидая разрешения из С.-Петербурга и доставляя время флотилии и десанту изготовиться.
Свобода от трудов, хорошее время года и невиданное изобилие стерлядей, осетров, шамай и всякой другой прекрасной и вкусной рыбы совершенно раскормило солдат, и больных почти вовсе не было, вопреки изъявляемаго медиками предостережения. Люди беспрестанно купались в реке, рубашками ловили рыбу и запаслись сушеною и вяленою для похода.
Предположение взять Дербент и следовать на Баку было тайною Глазенапа, скрываемою столь тщательно, что кроме Григория Ивановича, о нем знали только переводчик Мещеряков и, может быть, Александр Иванович Кривцов, бывший его адъютант и правитель дел; но им было запрещено об этом говорить.
В исходе мая отряд тронулся. Молва, предшествуя быстрому его движению, распространила известие, что Русские идут к кумыкам или на чеченцев! Но, вскоре, прошли Казикумыкское владение, преданное России, перешли реку Сулак и подошли под дружелюбные Тарки – к городу, расположенному по скату Кавказских гор амфитеатром и, разумеется, в приятном беспорядке. Шамхал сделал отряду парадную встречу с своим войском, простиравшимся до 1000 человек, опрятно одетых, богато вооруженных и на добрых персидских жеребцах.
На другой день он посетил наш лагерь. Войска стояли на линейке и караулы отдавали ему честь, как русской службы генералу и владетельной особе. Свита при нем была многочисленная и отборная. С своей стороны, он пригласил к себе на обед весь генералитет, штаб- и обер-офицеров.
Шамхалу отправили почетный караул, и все, кто желал и не был в должности, пустился в город и во дворец. Народ помещался на крышах и говорил дружелюбно свой «салей-малей-кум-баяр-якши». Женщины, вообще пригожия, особыми группами лепились на крышах и очень всматривались в наших и, когда ревнивцы их находились подальше, то русских хвалили, говоря: «Урус-якши».
Строения дворца каменныя и обширныя были окнами обращены в просторные дворы, посреди которых находились бассейны с светлою водою, искусно обделанные камнем.
Палаты эти, отличавшияся большою простотою, состояли не из зал, а из длинных казарм, одна подле другой. Мебели и украшений не находилось никаких, кроме низеньких диванов, покрытых коврами. Столы, соответственно диванам, были также низенькие и их, обремененные пилавом и бараниною, вносили и ставили пред гостями. Кроме того, подавали разныя жаркия из птиц, рыбу, водку и вареное виноградное вино, не совсем вкусное, а отличные фрукты и ягоды услаждали вкус. Потом следовали возлияния ароматических жидкостей и масл. Наши офицеры наелись, напились и навеселе пустились бродить по строениям и дворам. Многие домогались проникнуть на тот двор, где находился гарем, но это, как заповедное место, видеть запрещалось. Отвесная и даже несколько выдавшаяся скала торчала над дворцем и, казалось, хотела его раздавить. Офицерам рассказали, что несколько одалисок слетели оттуда, в мешке, за обнаруженную неверность. В это время у шамхала находилось 12 жен и до 100 наложниц: грузинок, черкешенок, армянок, жидовок и персиянок. Строение гарема было двухэтажное, довольно красивое, с цветисто-раскрашенными галерееми и занимало три стороны двора, посреди котораго находился бассейн, щегольски и изящно обделанный тесаным камнем, с прекрасными сходами к нему и скамейками. Тут красавицы плескались в воде, чистейшей хрусталя, а шамхал украдкою смотрел из окна, лаская свою пресыщенность.
Шамхал, слыша частыя напоминания, что он наш генерал, почувствовал, может быть, уже некоторую обруселость, и желая выразить свою любезность, решился стряхнуть, на этот раз, узы азиатских обычаев, и предложил Григорию Ивановичу, с немногими из офицеров, осмотреть свой гарем. Представляя своих жен, он сообщал посетителям подробности об их достоинствах. Когда его спросили о числе детей, шамхал стал в тупик, зная об этом менее всего. Жены, виденныя нашими офицерами, были не слишком привлекательны, а некоторые даже в летах. Одалиски, – это другое дело!.. Оне были одеты довольно нарядно и стояли длинным строем по галерее с опущенными головами. Шамхал повелительно приказал им снять покрывала, что и исполнено, будто неохотно. Наши увидели ряд красавиц с огненными глазами, стройных и некоторых еще очень молодых. Азиятцы, считая этих дев товаром, не слишком с ними церемонятся. Шамхал пропускал сладкия шуточки на их счет и спрашивал настойчиво Глазенапа, которая из всех наиболее ему нравится, и Григорий Иванович должен был указать на черкешенку, очень хорошенькую.
Вообще угощение, оказанное шамхалом, особенно последнее, осталось в памяти у присутствовавших и служило долго материалом для разговоров и мечтаний в труженической их жизни.
Поход был еще загадкою для всех, да и кто же мог вообразить, что горсть войска шла брать Дербент, – эту необоримую твердыню, врата Персии, которую Петр Великий и граф Валериан Александрович Зубов покоряли с целыми армиями. Однако, отряд двинулся по прямому туда пути; шамхал Тарковский присоединил к нему свое войско.
В Дербенте имели постоянныя известия о всем этом и, по мере приближения русских, оживали угнетенные граждане. Наконец, когда отряд наш был недалеко, пламя бунта вспыхнуло, и хан одному только поспешному бегству обязан был спасением от мести озлобленнаго народа. Постыдно оставил он Дербент, не думая об его защите; но, в минуту отъезда, еще грозил городу ужасным мщением, обещая в скорости возвратиться с новонабранным войском. Граждане, в ту же минуту, отправили к Русскому войску аманатов, предавая себя в совершенное подданство России и прося скорейшей помощи, на случай неожиданнаго возвращения злобнаго хана.
Не зная достоверно о происшедшем в Дербенте, и имея еще в свежей памяти пример вероломства с князем Цициановым, Глазенап не вдруг решился на просьбу аманатов, и отложил бы, может быть, это дело до утра, если бы не вмешался генерал-майор Лихачев, шеф 16-го егерскаго полка. Он, зная дух азиатцев, убедил Григория Ивановича послать небольшой отряд казаков к ожидавшим дербентцам, представляя, что тут всякая медленность не у места, что колебание и нерешительность могут произвести и в самых аманатах недоверчивость к русскому войску, а тем самым затруднить взятие города.
Глазенап согласился на эти доводы, и сам Лихачев— отважный герой, славившийся своею деетельностию, храбростию и дальновидностию, – отправлен был в Дербент, с шестьюстами казаков и 1 трехфунтовым орудием. «Честь – мой бог; я умру, если должно, чтобы я умер, стараясь о пользах своего отечества», – сказал храбрый генерал, прощаясь с окружавшими, вскочил на коня и скрылся в ночной темноте.
Перейдя около 60 верст в одну ночь, на рассвете Лихачев появился под стенами Дербента, к крайнему удивлению жителей, вовсе не ожидавших такой поспешности и едва веривших глазам своим. Не въезжая в город, он остановился и послал некоторых из бывших с ним аманатов объявить бекам и старшинам, что просимая ими помощь готова, и чтобы они вышли к нему.
Жители устремились навстречу своим избавителям. Стечение их беспрерывно увеличивалось, и вскоре все пространство между отрядом и городом покрылось народными толпами, образовавшими как бы живую улицу. Главнейшие из беков и старейшин также поспешили выехать и, поздравив генерала с прибытием, просили покровительства России.
Это происходило 21-го июня. На следующий день прибыл сам Глазенап, со всем отрядом, и был также приветствован радостными кликами народа. Ключи ему поднес столетный старец, бек, участвовавший в поднесение их Петру Великому. 23-го совершено было молебствие и, при пушечном и ружейном громе, пето «Тебе Бога хвалим» и многолетие Государю Императору. Наконец, 24-го, старшины города и знатнейшие из беков приведены к присяге на верноподданство Его Императорскому Величеству.
Никто даже из победителей, – как свидетельствует один из действователей, – не мог себе верить, чтобы все это случилось на самом деле. Знали важность Дербента и слабость своих сил, и потому тем более усердно поздравляли один другаго; а как приятно было смотреть, – продолжает тот же очевидец, – на почтеннаго начальника, незабвеннаго Григория Ивановича, принимавшаго поздравление и общее удивление. Не многим удавалось занять такой оплот на вечныя времена, с целою областию, без потери и одного человека и у народа, на уверения котораго полагаться было невозможно. Это обнаружило ловкость пользоваться обстоятельствами, решительность и зрелое соображение, особенно заслуживавшее внимание, имея перед собою, тогда животрепещущий, пример вероломной Баки. Нелицемерная преданность дербентцев Российскому Престолу оправдана пятидесятилетием. Ни Казимулла, ни Шамиль, восставившие против нас Дагестан и горцев, обитающих против леваго крыла Линии, не могли поколебать верности новых подданных. Это наипрочнейший памятник заслугам Григория Ивановича.
Ших-Али-хан поспешно бежал в город Кубу, к его владению принадлежавший, и за ним последовали не многие из преданных ему лиц. Дербент был чист от подозрительных людей. Алпано-Беку, как достой нейшему из граждан, поручено управление городом, по их обычаям, под личным наблюдением Глазенапа. Войско наше обходилось с жителями дружелюбно и, к отраде несчастных, истерзанных обывателей, воцарились незыблемая тишина и порядок.
Не вдаваясь в описание Дербента, скажем только о том, что свидетельствует о важности заслуги Глазенапа, и что относится к пребыванию нашего отряда в городе.
Дербент, как известно, лежит под 42° 3’ 40» с.ш. и 65° 56’ в.д., в расстоянии около 500 верст от Кизляра и занимает собою узкий проход между Табасаранским хребтом, – одной из отраслей Кавказа, и Каспийским морем. Обойти его горами чрезвычайно затруднительно, а с обозами и тяжелою артиллериею, в то время, было даже невозможно. Табасаранское ущелье почиталось проходимым только для пехоты, основываясь на его проходе отрядом Булгакова, посланнаго графом Зубовым; – но о трудностях, испытанных при этом, тогда еще живо помнили.
Дербент в 1796 году. По рисунку Г. Сергеева
Город стелется по берегу моря узкою полосою с запада на восток, амфитеатром по скату горы. С трех сторон он обнесен высокими и прочными стенами, из которых северная и южная имеют между собою расстояния— в восточном конце 480, в западном 120 сажен, а в длину – до трех верст. Оне продолжаются к востоку на несколько сажен в море, по отмели; в юго-западном же направлении подымаются на крутой утес, возвышающийся на 160 сажен, и соединяются с цитаделью, или замком, называемым «Нарындж-Кале», который, как будто бы, висит над городом и служил местопребыванием ханов. Юго-западная сторона этой цитадели возвышается над стремниною, у подошвы которой течет быстрая речка, и считалась формально недоступною; с прочих сторон она обнесена стенами с башнями.
Вообще стены окружающия Дербент так высоки (до 6 сажен) и сложены из камней столь огромных, что невольно заставляют подумать: какою силою последние добыты, какими средствами передвинуты на место и подняты на высоту? Масса их так крепка, что ядро из осаднаго орудия ударяя – отскакивало, оставляя по себе простое пятно, и можно было отколоть кусок камня только попав несколькими ядрами в одно место. Граф Зубов много громил стены, но бреши не мог сделать.
Над отмелью, по которой стены вдаются в море, в то время, у начала их находилось очень большая глубина. Сверх того, чтобы затруднить с этой стороны доступ в город и отдалиться от выстрелов, не доходя до моря сажен за 120, выстроена стена с обороною, за которою с запада и начинались жилища.
Первоначально войска расположились в нижней части города, но теснота места, сгущенный воздух, вследствие закрытаго от ветров стенами положения города, жар доходивший до 40°, вместе с появлением тарантулов, скорпионов и злой мошки, почти невидимой, но жестоко кусающей, в несколько дней довели отряд до отчаяннаго положения. На людях открылась чесотка и многие были укушены тарантулами. Поэтому отряд перевели за город, к берегу Каспия, в ханский сад. Тень, прекрасный воздух и купанья в море всех оживило. Досталось, однако же, садам Ших-Али-хана и бежавшим его сообщникам.
Ханский дворец и многие другие строения для гарема, придворных и для войск, расположенныя в Нарындж-Кальском замке, истинно недостунном, не имели никакого убранства. Все было увезено. Во дворце поместился Григорий Иванович. Из окон комнат, им занимаемых, были превосходнейшие виды: с огромной высоты замка, господствующей над городом, море, сады, живописныя окрестности открыты на неизмеримое пространство.
Наконец, приводим слова одного из приближенных Григория Ивановича о тогдашнем понятии военной важности завоевания. «В построившем Дербент, кто бы он ни был, – говорит этот участник славнаго подвига, – обнаруживается знакомство с стратегиею тем, что выбран такой пункт, который замыкает путь в Персию; потому что, не взяв крепости, невозможно пройти нигде, кроме по Военно-Грузинской дороге, сделанной нами уже в царствование Императора Александра I-го; но по этой дороге ужасныя горы, а тут равнина по берегу моря. Если стены исправны и вооружены, а гарнизон снабжен боевыми и съестными припасами достаточно, то нет никакой возможности овладеть городом блокадою. Осаду же, хотя какую, Дербент выдержит, потому что, строение все каменное, гореть нечему; а каменистый грунт делает невозможными производить траншейныя работы. Конечно, – прибавляет он, – берутся и не такия крепости, можно взять Гибралтар и Свеаборг; но это другое дело, и под правило не подводится».
Действительно, строение было в то время все из камня и состояло из зданий высоких, с плоскими крышами, залитыми каким-то составом, устойчиво противившимся мокроте и огню. Что жители не боялись пожару, свидетельствовало обыкновение сожигать сор на улицах, вообще узких и кривых. Все домы были на азиатский образец: окнами обращены на дворы, и во внешних стенах редко имели отверстия, кроме дверей. Высота некоторых домов превышала крепостныя стены. Между строениями не находилось красивых и особенно заслуживавших внимания. Торговлю Дербент производил незначительную, но сбор таможенный, от проходивших караванов, доставлял хану довольно хороший доход. Жители были по виду суровы и менее гибки и просвещенны, чем кизил-баши, но одинаково с ними ревнивы. Жен своих они крепко запирали и зорко смотрели. Наши могли встречать женщин только у фонтана, при проходе их в сады, кругом города раскинутые, и на кладбище, куда целыя семейства ходили для поминовения. Если при них не случалось мужчин, то оне откидывали чадры, затрогивали наших своими приветствиями и похвалами. Хотя некоторые ловеласы в отряде и говорили о своих победах, но это подвержено сомнению, и вернее можно сказать, что женщина в Дербенте была предметом недоступным.