Сборник
День Победы
Нэлля Баева
Живет на острове Сахалин. Получила два высших образования. Сорок лет посвятила педагогике. Увлекается поэзией, живописью, цветоводством, туризмом.
Стихи пишет с детства. Автор 13 исторических, познавательных, поэтических книг. Ее произведения опубликованы в 67 сборниках и альманахах. Дипломант фестивалей, книжных ярмарок, конкурсов.
Награждена медалями «Кирилл и Мефодий», «Российская литературная премия – 2018», «Борис Богатков», «65 лет ИСП», «Александр Пушкин – 220 лет», «Владимир Маяковский -125 лет», «Анна Ахматова -130 лет», «Георгиевская лента – 2020» за вклад в развитие современной литературы и патриотическое воспитание молодежи, «Сергей Есенин – 125 лет», «Иван Бунин – 150 лет», орденом им. Г. К. Жукова за патриотическое воспитание подрастающего поколения.
Член Интернационального Союза писателей и Российского союза писателей.
Не легенда это – быль…
(в сокращении)
Столетие до жуткой войны крепость стояла.
Новых достижений в фортификации не имела.
Стратегическое значение давно потеряла.
Зато радоваться мирному небу умела!
Первое дуновение войны Брест опалило.
От воя сирен, лязга металла вставали
Волосы дыбом, ум помутило.
Испугавшись, что делать, люди не знали.
Защита Брестской крепости является
Драматическим началом гнусной войны.
Цитаделью первый удар принимается.
Ненавистью к врагу защитники полны.
Артиллерийский огонь гарнизон врасплох застал.
В результате серьезный урон крепости нанесен.
Немец мощной силой на крепость наступал.
Марш-броском гарнизон на очаги разобщен.
При первом штурме, не встретив сопротивления,
Штурмовики до Кобринского укрепления дошли.
Контратака русских не принесла удовлетворения:
Советские солдаты в штыковую атаку пошли.
Фашист свалился, сильно раненный в плечо.
Пощады молит скорбными глазами.
Бой продолжался рядом горячо.
– Живи! Мы победим! Родина – за нами!
Рванулся русский снова в бой отважно,
Но, руки вскинув, замертво упал.
Врага душою пощадил однажды,
Но немец добротою вовсе не страдал!
Гарнизон крепости во главе с Зубачёвым и Фоминым
Геройски натиск 45-й немецкой дивизии сдержал.
Очаг сопротивления под артобстрелом огневым
Более трех недель оборону крепости держал.
Положение к полдню немного нормализовалось.
Враги на отдельных участках позиции закрепили.
Кровавая битва в двух местах продолжалась.
Шабловский, Потапов и Кижеватов ею руководили.
Стихийно защитники крепости в группы объединялись,
Которые, к сожалению, действовали разрозненно.
Централизованное командование создать затруднялись.
Отход был невозможен, это сверху не одобрено!
На следующий день, 23 июня, с внешних валов
Немцы, предлагая сложить оружие, начали артобстрел.
В западной части воины сдались под напором врагов
(Не имея боеприпасов, оказались совсем не у дел).
24 июня противник стремился центральную часть занять.
Оборона в Кобринском укреплении и Цитадели
оставалась.
Пришлось Зубачёву и Фомину командование принять.
Попытка прорыва 26 июня неудачей большой оказалась.
Воины крепости – люди более тридцати национальностей —
При нехватке боеприпасов, связи… выстоять старались.
Без продовольствия, воды… зов заглушая смертей,
Оставаясь в тылу врага, почти месяц сопротивлялись.
Минобороны выдержку опубликовало
Из донесения разгромленной 45-й дивизии немецкой.
Найденное донесение досконально оповещало
О подвигах защитников крепости Брестской.
Форт восточный стойко сопротивлялся,
К нему нельзя было подступиться.
Русский солдат здесь крепко обосновался:
Пулеметный огонь скашивал каждого фрица.
От пленного из восточного форта немцы узнали,
Что двадцать командиров и триста семьдесят бойцов там
обороняются.
Советские воины насмерть за каждый клочок земли
стояли.
Майор и комиссар душой сопротивления являются.
Непрерывный штурм крепости немцы вели.
Русские разрозненную борьбу группами продолжали.
Отряд майора Гаврилова сражался еще недели три.
Действия групп диверсионный характер принимали.
29 июня, в восемь часов утра, немецкая авиация сбросила
Множество бомб пятисоткилограммовых.
Мечту о блицатаке крепости командование бросило,
Видя в русских защитников стойких, толковых!
С бензином, маслом и жиром атаку продолжали.
В фортовые окопы все это в бочках бросали.
Гранатами и зажигательными пулями их поджигали.
Многотонные бомбы метать продолжали.
Тысяча восемьсоткилограммовая бомба в угол крепости
попала,
Весь город Брест своей детонацией потрясла.
Смерть над дрогнувшей крепостью витала,
Долгожданную победу немецким войскам принесла!
В развалинах почти вся крепость лежала.
По виду руин о силе и жестокости боев можно судить.
Их громада огонь и кровь былого сражения впитала.
Многое камни расскажут, когда смогут заговорить!
Для потомков в них гордое чувство звучало,
Расставание отважное с жизнью быстротечною,
Достойное мужество мгновенной смерти внушало
К Родине, Сталину, семье любовь крепкую, вечную!
Крик душевный… боль слова те писала:
«Я остался один… солнце в самом зените…
Немцы – в церкви. Защитой одна граната стала.
Живым же не сдамся… за нас отомстите!»
Даже еще в августе из крепости стрельба доносилась.
Немцы оттуда раненых офицеров и солдат увозили.
Пулеметная очередь еще долго с содроганием
проносилась.
Русский дух советского солдата немцы не сломили.
* * *
Организатором обороны майор Пётр Гаврилов был.
Мужество и отвага советского офицера немцев поражали.
Он своей храбростью себе жизнь сохранил.
Чтобы увидеться с ним, фашисты в лагерь приезжали.
Под прицельным огнем кирпич в дребезги разбивался.
Гаврилов более трех недель в полуподвале сопротивлялся.
На тридцать второй день войны с последними двумя
гранатами остался.
Фашист стойкости русского офицера изумлялся.
Большинство защитников гарнизона в плен попали.
Майор Гаврилов плен пережил и уволен в запас.
Зубачёв умер в плену. Комиссара Фомина расстреляли.
Факт героической защиты крепости позже дошел до нас!
* * *
Комиссара Ефима Фомина взрыв камнями засыпал.
Немцы из-под развалин его извлекли и в плен взяли.
Предатель советского комиссара фашистам выдал.
У стены крепостной у защитника жизнь отобрали.
* * *
Иван Зубов тоже свою жизнь на алтарь доблести положил.
Всеми операциями вместе с Фоминым руководил.
В лагере для военнопленных, в Хамельбурге, голову сложил.
Президиум Верховного Совета его рядом орденов наградил.
* * *
Изувеченное тело Ильи Семочкина под плитами лежало.
С горсткой солдат несколько дней каземат обороняли.
Умер от потери крови: руку и ногу ему оторвало.
Лишь сверху бомбардировщики каземат в прах смяли.
* * *
Оборона легендарной Брестской крепости
Ярчайшей страницей истории стала.
Защитники ярость в душе смогли запасти,
Которая стойкость и доблесть сердцам внушала.
Цитадель летом 1944 года от оккупантов освобождена.
На стенах ряд надписей защитников крепости сиял.
«Я умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!» —
Храбрый защитник Брестской крепости написал!
В 1956 году боевое знамя зенитного дивизиона извлекли.
Оно в одном из казематов было зарыто.
В мае 1965 года крепость крепостью-героем нарекли.
В 1971-м в мемориальный комплекс посещение открыто.
Более двухсот человек достойные награды получили.
Гаврилов и Кижеватов Героями Советского Союза стали.
Подвиг Ефима Фомина кавалером ордена Ленина оценили.
Капитану Зубачёву орден Отечественной войны дали.
* * *
Враги кровью большой рассчитались
За молниеносное на крепость наступление.
Русские упорно защищались.
Прекрасная выучка была к сопротивлению.
Не нам судить, кто выжил, а кто сдался
На милость врага, продолжая страдать.
Плен – не рай, там каждый старался
Своему товарищу дух поддержать,
Кто жизнь отдавал за других,
Чтоб лучше, прекрасней жилось.
Станьте, герои, в ряды живых.
Вам бессмертными стать довелось!
Ольга Бурыгина
Родилась и живет в Республике Карелия. Член Российского союза писателей. Неоднократно публиковалась в коллективных поэтических сборниках. Автор шести книг: «И к закатам сердцем припадаем» (2017), «Над Белым морем летом ночь бела» (2018, Санкт-Петербург, издательство «БизнесОстров»), «Из ладоней любви радость пить» (2019, Москва, издательский дом «Дементьева Алла-ДА»), «Бегут, бегут вагончики…» (2019, Москва, издательская группа «Возрождению – ДА»), «Смена времен» (2020, Москва, издательский и книготорговый холдинг «Новая Страна»), «В океане обыденных дней» (2022, Санкт-Петербург, издательство «Четыре»),
В нашей памяти всегда!
Через поле по тропинке
Возвращалась мать домой,
Дети стайкой у калитки,
А в глазах вопрос немой…
Подбежали к ней, прильнули:
«Ну а где же папа, где?»
И предательски блеснули
Слезы. Видно, быть беде!
Гул доносится тревожно —
Самолеты вороньем.
Крылья хрупкие надежно
Мать расправила, а дом
Задрожал. Свеча к иконе:
«Бога ради, сохрани!»
На колени и в поклоне
Просит: «Деток защити!»
Вся земля надрывно ныла,
А ночами бабий вой,
За отцов, мужей молила
Женщина. А где-то бой…
И бесстрашные солдаты
За любимую страну
Шли под грохот канонады,
Чтобы мир домой вернуть.
Это было все когда-то,
Отголоски эхо шлет.
И Победу в сорок пятом
Отмечаем каждый год.
Строем, радостно, с шарами,
Ветеранам честь, хвала,
И «Бессмертный полк» рядами —
В нашей памяти всегда!
Бывалый солдат
Гудело от грохота небо,
От взрывов стенала земля,
Война лютовала, не небыль,
Снаряды дробили поля.
А русский солдат не сдавался,
Отважно нес знамя вперед,
Атаки стихали – смеялся,
Что враг ни за что не пройдет.
И, крепким словцом приправляя,
Огнем опаленный не раз,
Бывалый солдат, удивляя,
Вел между боями рассказ
О том, что сверкали лишь пятки,
Когда без оглядки бежал
Фашист, и играл, словно в прятки,
Со смертью – так страха нагнал.
Звучала гармошка, и песню
Душевно солдат запевал,
А сердцу в груди было тесно,
Щемило, он дом вспоминал.
И, выкурив с другом цигарку,
Вновь в бой по приказу «Вперед!».
Тотчас же забыв про тальянку[3],
Под пули бесстрашно шагнет.
9 мая
Было не страшно? – не верьте, вранье!
Пули летали – что стай воронье.
Кровью – не розы алели в садах.
Душу охватывал ужас и страх.
Небо гудело, стенала земля —
Вторглась внезапно разруха-война.
Слезы печали, и скорбь, и беда
Бесцеремонно ворвались в дома.
И за Отчизну родную свою
Все поднялись – были вместе в строю,
Смерть не пугала – ведь духом сильны,
Ждала Победа страну впереди!
Год сорок пятый – фашизму отпор,
9 Мая праздник с тех пор.
Выходит «Бессмертный полк» на парад.
Вечная память, Великий Солдат!
Евдокия
Моей бабушке Е. Я. Анхимовой
Потеряла в лихолетье Евдокия Василька.
Тройка воронов в ненастье загубила голубка.
И помчались вереницей годы, подминая жизнь.
Под суровой колесницей только успевай держись!
Вспоминала вечерами Евдокия у окна
Василька. Ну а ночами боль душила – не до сна.
Сокровенное желанье, чтоб могилку отыскать
И примчаться на свиданье – милому поклон отдать.
А потом и с миром к Богу, может, там вдруг повезет,
К Васильку найдет дорогу – счастье снова обретет.
Много зим и много весен с этой думою ждала,
И вдруг весть: Василий найден. Евдокия ожила!
Враз расправились морщинки, в глазах нежность
и любовь.
Поклонилась у могилки, взяв земли в ладони горсть.
И бескровными губами стала о любви шептать.
Холмик гладила руками, встречу – счастьем называть:
«Не вини меня, Василий, что не плачу над тобой,
Иссушила слезы, милый, судьба горькою стезей.
Подняла детей достойных, продолженье рода есть.
Много внучек, внуков столько, что на пальцах
их не счесть.
А теперь и, слава богу, я нашла тебя, родной,
Скоро соберусь в дорогу, встречай, милый, дорогой».
Славный город Кронштадт
Славный город Кронштадт —
Корабли, якоря.
Храм великий Морской —
Высоки купола!
Остров Котлин —
Балтийское море вокруг.
Берег ждет корабли —
Он надежен, как друг.
Николай Чудотворец —
Святой моряков —
Защитит их в невзгоды
От бурь и штормов.
И святыня – молитва,
Как свет маяка,
На просторах морских
Укрепит дух всегда.
Славный город Кронштадт —
Корабли, моряки…
Николай Чудотворец —
Спаси! Сохрани!
Виктория Габриелян
Родилась в Украине, выросла в Армении, а сейчас проживает в США. Большая интернациональная семья Виктории связана с медициной и наукой. Самой ей пришлось сменить профессию в Америке и из преподавателя биологии и химии в школе превратиться в медицинского работника.
Как только Виктория научилась читать, родители ее больше не видели и не слышали. Книги, сценарии и самодеятельный театр, книжный клуб стали страстью на всю жизнь.
Виктория автор четырех сборников рассказов, изданных и переизданных в Армении, России и США. Писательница отличается невероятным чувством юмора и наблюдательностью.
Герои рассказов – самые простые, обыкновенные люди, которые не перевернули мир, но из судеб которых складывается история человечества.
Алёшина скрипка
Григораш Дмитрий Алексеевич, мой дед, вернулся с войны со шрамом, рассекающим широкий лоб и левую бровь. Бабушка, когда увидела его в 1946 году (он еще служил некоторое время после войны в штабе фронта шофером), дотронулась рукой до шрама и заплакала.
– Что ты, Нина, – успокаивал дед, – радоваться надо, ведь глаз не задет и руки-ноги целы. Лучше посмотри, что я Светочке привез.
Он снял с плеча мешок и достал какой-то предмет, завернутый в грязное детское одеяло. Бережно развернул, и бабушка увидела черный футляр.
– Что это?
– Это скрипка.
– Такая маленькая!
– Это детская скрипка. Светочка научится на ней играть.
Историю скрипки я слышала много раз и так любила и историю, и скрипку, что просила деда рассказывать мне ее снова и снова. Дед доставал футляр – он всегда хранился на гардеробе в маленькой спальне, – открывал, брал скрипку в руки и играл мелодии, которые придумывал тут же, и под них рассказывал, как однажды, когда их часть стояла в Гинденбурге и на деревьях уже набухли почки, а с улиц и крыш сошел снег, он встретил мальчика. Как раз подъехала полевая кухня, солдаты сидели на ступеньках какого-то помпезного здания – то ли музея, то ли театра – и с аппетитом поглощали кашу, стуча ложками об алюминиевые миски.
Дед немного поодаль чинил свой грузовик: открыл капот и с головой залез во внутренности. Вдруг боковым зрением он заметил какое-то движение за грузовиком. В одно мгновение он спрыгнул на землю за машину и пригнулся: война учит осторожности. Первое, что увидел за грузовиком, – маленькие ноги в порванных ботинках. Мальчик в длинном, не по возрасту, пальто жадно руками ел кашу из тарелки деда. Неподалеку стояла бледная худая женщина, к груди она прижимала сверток в байковом одеяльце. Так держат грудных младенцев.
«Муттер?» – спросил дед у мальчика.
Тот, не переставая есть, кивнул головой.
– Бедные дети войны, – говорил мне дедушка, – война украла у них все, но у мальчика была мама. Я видел, как она укладывала его спать на ящиках в подвале соседнего дома, разрушенного наполовину, как целовала его в щечку и что-то рассказывала. Я незаметно носил им еду, а они кланялись и благодарили: «Дайке шон».
Часть, в которой служил дед, оставили под Гинденбургом, для него война закончилась в начале апреля. Берлин они не брали, следили за порядком в городе: перестрелки продолжались, особенно по ночам. Однажды ранним майским утром дед увидел мальчика. Он лежал на разбитом снарядами тротуаре, голубые глаза были открыты, он неподвижным взглядом смотрел в такое же голубое небо. Рядом на земле сидела мама и так же, как в тот день, когда дед увидел их в первый раз, крепко прижимала к груди сверток.
Дед молча опустился на корточки перед телом мальчика. Женщина посмотрела на него совершенно безумным взглядом и о чем-то быстро заговорила по-немецки, показывая на небо, на дома, на мальчика. Дед не понял ни слова. Он тихонько, очень осторожно и нежно, как только мог после четырех безжалостных лет борьбы за жизнь, закрыл мальчику глаза и заплакал.
Он не плакал, когда убивали его товарищей, когда разрушали его страну, когда в полевом госпитале вынимали без наркоза осколки из его большого и сильного тела и зашивали рваную плоть, только злость росла тогда, только крепче сжимал зубы и кулаки. Победить врага любой ценой, размазать по земле, чтобы следов не осталось, отомстить, отомстить, отомстить!
Он сам не понимал, почему смерть немецкого мальчика так тронула его, разбудила в душе нечто неведомое и неизведанное – сострадание и всепрощение. Он сам до конца не понимал, что он плачет обо всех детях, у которых война украла их жизнь и детство. Вдруг женщина тронула деда за руку, что-то сказала, показывая на мальчика, и протянула ему сверток. Это была скрипка. Женщина что-то говорила и говорила. Может быть, она спрашивала, есть ли у него дети, дед, не понимая ни слова, утвердительно кивал головой.
«Есть», – отвечал он женщине, и она поняла его.
Вечером они вместе похоронили мальчика в подвале разрушенного дома: завернули в большое пальто, под рубашку сына мама положила записку с именем и датами рождения и смерти, и засыпали тело щебнем. На небольшой холмик поставили его ботинки. Больше дед эту женщину никогда не видел, она исчезла. Как звали мальчика, он забыл и почему-то дал ему имя Алёша. Так и пошло в нашей семье: Алёшина скрипка.
Светочка не научилась играть на скрипке, она играет на рояле.
– Может, это и к лучшему, – говорил дед, наигрывая на Алёшиной скрипке свои мелодии, – иначе пришлось бы со скрипкой расстаться.
Я росла, и вместе со мной рос мальчик. Когда мне было шесть лет и дед впервые рассказал мне историю Алёшиной скрипки, мальчику было семь. Когда мне было десять, он тоже подрос, гонял на велосипеде, развозил почту по утрам и учился в школе на одни пятерки. Когда меня приняли в комсомол, мальчик победил на конкурсе королевы Елизаветы для молодых скрипачей. Когда у меня родилась дочь, у него родился сын. Спустя двадцать лет наши дети встретились на студенческой конференции в Берлине, они подружились, долго переписывались, и однажды друг дочери прилетел к нам в гости вместе с отцом. Пока дочь с другом весело болтали на террасе дома, я провела его отца в маленькую спальню, с гардероба достала черный футляр, завернутый в детское байковое одеяло, и протянула ему. Он открыл футляр, достал Алёшину маленькую скрипку и заиграл мелодию деда, которую я не слышала с тех пор, как дед соединился с мальчиком. Он играл в память о тех, кто навсегда остался семилетним, а я под любимую с детства мелодию рассказывала мальчику про все, что случилось с миром с того года, как ему никогда не исполнилось восемь лет.
Ханох Дашевский
Поэт, переводчик, писатель и публицист. Член Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века (Москва), Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Пермания). Член Российского отделения Международного ПЕН-клуба. Родился в Риге. В Израиле с 1988 года. Автор шести книг поэтических переводов и двух книг прозы. Лауреат премии СРПИ им. Давида Самойлова, премии «Русское литературное слово», конкурсов им. Ф. М. Достоевского, И. С. Лескова, Ш. Бодлера. Номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода. Президиумом Российского союза писателей награжден медалью им. И. А. Бунина и медалью им. А. А. Фета.
Рог Мессии
Отрывок из романа
Юда Айзексон, зажиточный предприниматель, незадолго до войны депортированный из Литвы, попадает в формирующуюся на территории СССР польскую армию генерала Андерса. Отстав от поезда на пустынном степном полустанке, он заболевает. Его спасает путевая обходчица Дарья, в которую Юда влюбляется, но их дороги расходятся. Демобилизовавшись по болезни, Айзексон оседает в тыловом уральском городе Илецке, где встречает Риву – свидетельницу гибели своей семьи, спасенную одноклассником-литовцем. Юда сходится с Ривой, но школьный друг неожиданно появляется в Илецке.
* * *
Абстрактная картина на потолке, созданная подтеками воды и грязи, которую привык разглядывать по утрам Юда Айзексон, перешла по наследству к новому обитателю его комнаты, а сам Юда переехал к Риве. Его мучила бессонница, а если удавалось забыться, начинались кошмары: Альгирдас Жемайтис, смеясь, совал ему в руку револьвер, показывал на Дину и приговаривал: «Убей эту старую ведьму!» Хотя Дина во сне была молодой и красивой. Юда сознавал, что до безумия недалеко. Но главным было то, что его состояние понимала и чувствовала Рива. И сказала как о чем-то само собой разумеющемся:
– Переезжайте к нам, Юда. Нельзя вам быть одному.
Но если раньше Юда легко сошелся бы с Ривой и так же легко расстался бы с ней, переключившись на другой объект страсти, то теперь он постоянно ощущал в сердце невыносимую тяжесть раскаяния. До войны ему хотелось быть властелином, перед которым преклоняется жена, трепещут сыновья, и, наверно, поэтому он недостаточно любил Дину, мало уделял внимания детям, ссылался на дела, а сам ни в одной поездке не пропускал юбку, да и в Каунасе находил развлечения. Теперь же Юде хотелось верить, что у него вновь появилась семья, и он благодарил Бога за этот подарок, отдавая Риве и Рафику всю щедрость своей изрядно настрадавшейся души.
На этом можно было успокоиться, но Юда употребил все силы на то, чтобы не просто выживать, а нормально жить в голодном и холодном тыловом Илецке. Добившись увольнения из финотдела, он сумел попасть в экспедиторы, и хотя работа была тяжелой, Юда быстро оброс нужными связями. Приходилось рисковать, и по законам военного времени это могло очень плохо закончиться для Юды. Рива со страхом смотрела на продукты, которые он приносил, догадываясь, какой ценой они достаются. Перепадало и Анфисе, но та лишь благодарила, вслух желая новому квартиранту всяческого здоровья и благ и не сильно задумываясь над тем, где он достает еду, которую она даже в мирное время нечасто видела у себя на столе. В ее представлении еврей тем и отличался, что мог пролезть в игольное ушко и добыть из-под земли сокровища. Юда сам понимал, что ходит по краю. Он и так был под подозрением, не раз хотел все бросить, но представив себе голодных Рафика и Риву, продолжал свою деятельность. И была еще одна проблема, из-за которой Юда не знал покоя. Проблема требовала решения, а у него не хватало смелости ее решить.
Альгирдас Жемайтис, убийца Дины, возникал в его снах не случайно. Альгирдаса Юда знал хорошо. Этот литовец прекрасно ладил с евреями, мог переброситься словечком на идиш, а младший брат его, Казне, сразу же после прихода русских вступил в комсомол. Да и сам Альгирдас был у новой власти на хорошем счету. Если бы не рассказ Ривы, Юда не поверил бы, что Альгирдас стал убийцей. Но он им стал, и просыпаясь после очередного кошмарного сна, сжимая кулаки, Юда воображал, как он возвращается в Каунас, конечно же с винтовкой, находит Жемайтиса и мстит. Только для того, чтобы возвратиться в Литву с винтовкой, надо было попасть на фронт, а чтобы добраться до Альгирдаса и убить его, надо было научиться стрелять, а значит – пойти на войну. Но Юда боялся войны и лишь в мечтах становился мстителем. Он сознавал свое ничтожество, ненавидел себя, но ничего не мог с собой поделать. И что только нашла в нем Рива?
А Рива, сойдясь с земляком и старым знакомым, стремилась найти защиту от возможных посягательств Антанаса Рашиса, если тому удастся ее разыскать. О том, что Антанас может объявиться, Рива думала с содроганием и одновременно с каким-то новым, непонятным ей чувством. Ничего подобного она не испытывала ни с покойным мужем, ни сейчас, живя с Юдой. Рива поймала себя на том, что не только перестала со страхом ждать появления Рашиса, а напротив – думает, как все это произойдет. Если бы Юда предложил брак, пусть даже советский, в загсе, Рива согласилась бы с радостью. Это помогло бы ей справиться с душевным разладом. Но Юда не предлагал.
Айзексон знал, что жив и относительно свободен до тех пор, пока в продовольственной схеме, где он был задействован, не случится сбой. А в том, что это может раньше или позже произойти, он почти не сомневался. Поэтому, получив вызов в милицию, Айзексон был готов к самому худшему. Как раз накануне с Ривой случилась истерика. Она требовала, чтобы Юда прекратил свои дела.
– Но это же ради тебя и ребенка. Кроме вас, у меня никого нет.
– Умоляю тебя – перестань! Не нужна мне твоя колбаса! Как-нибудь проживем. У меня теперь другая работа.
Рива больше не мыла полы. Ее перевели учетчицей в цех.
– Конечно, – спокойно, но уже начиная раздражаться, сказал Юда. – Твоя работа накормит. Между прочим, я сам ничего не делаю. Все через людей.
– Если их возьмут, ты будешь там же, где они. Прекрати, пока не поздно.
Юда знал, что Рива права, много раз давал себе зарок не подставлять больше голову – и всякий раз находил отговорку. И дождался. Интересно, почему его вызывают днем, когда нет никакой проблемы прийти за ним ночью? Или это у них прием такой запутать человека?
Юда не понимал, почему его вызывают днем, когда нет никакой проблемы прийти за ним ночью, и ожидал, что либо его заставят рассказать о своих знакомствах и объяснить, откуда он берет сыр и масло, в то время как у других челюсти сводит от голода, либо сначала арестуют, а потом уже будут пытать. У входа он предъявил повестку, и дежурный, едва взглянув, показал в глубь коридора:
– Третья дверь налево.
Не зная, к чему готовиться, но на всякий случай готовясь к плохому, Юда переступил порог. Сидевший за столом молодой военный, чин которого Айзексон не смог определить, кивнул в ответ на приветствие и сказал по-литовски:
– Присаживайтесь.
Юда осторожно сел на стул. Меньше всего он ожидал услышать в этом заведении литовскую речь.
– Старший лейтенант Антанас Рашис, – представился военный. – Уполномоченный по набору в Литовскую дивизию.
Эти слова еще больше сбили с толку Юду. Он даже забыл о том, как мечтал отомстить Альгирдасу Жемайтису. Какая дивизия, какой фронт? При чем тут он? Почему его вызвали: неужели этот уполномоченный с каждым будущим солдатом отдельно беседует? Как его зовут? Антанас Рашис? Не тот ли это Рашис, который спас Риву? Так, может быть, он здесь из-за нее? Ведь Рива не скрывала, что этот Антанас признался ей в любви.
Даже догадливый Юда не знал, до какой степени он прав. Рашис действительно приехал в Илецк из-за Ривы, и был он вовсе не уполномоченным по набору, а сотрудником особого отдела формируемой Литовской дивизии. Правда, не будучи кадровым чекистом, носил армейское звание. Имя, фамилию и место пребывания Ривы Антанас увидел у себя в отделе, в служебном списке эвакуированных из Литвы. Пользуясь довоенными партийными связями, ему удалось получить отпуск для поездки в Илецк, но в Чкалове Рашиса ждал сюрприз. Уточняя в НКВД данные Ривы, он услышал:
– Да, есть. Кауфман Ревекка Евсеевна. Сожительствует с неким Айзексоном Юделем, который у нас на особом учете как бывший военнослужащий польской армии.
– Какой польской армии? Довоенной?
– Армии Андерса.
– А сам он откуда?
– Из Каунаса.
Это был серьезный удар, которого Рашис не ожидал. Сожитель! Но они же объяснились с Ривой! Или нет? Или ему только показалось? Юдель Айзексон? Да, был такой еврейский воротила в Каунасе. Неужели он?
Нужно было ехать в Илецк и разбираться на месте. По дороге у Рашиса созрел план выдать себя за уполномоченного по набору. Правда, мандата, подтверждающего статус, у него не было, зато имелось удостоверение особиста. Используя его, проще всего было бы загнать Айзексона в лагерь. Всего лишь несколько слов в том же Чкаловском НКВД, и находящийся на особом учете соперник отправляется на лесоповал. Другой на месте Рашиса так бы и поступил, но Антанас боялся появиться перед Ривой в роли злого ангела – виновника ареста этого неизвестно откуда возникшегося на его пути Юделя. Та могла обо всем догадаться. Иное дело – армия. Тут не придерешься. Идет набор в Литовскую дивизию. Мобилизуют выходцев из Литвы. Вот Айзексон и будет в их числе.
– А мы с вами земляки, – продолжал по-литовски Рашис. – Я ведь тоже из Каунаса.
«Все обо мне знает, – подумал Юда. – Разве от них куда-нибудь денешься?»
Как бы подтверждая, что ему известно все, в том числе и то, что Юда не один, Антанас сообщил:
– А с Ревеккой я в гимназии учился. Мы вместе бежали из Каунаса.
Эту историю Юда уже знал и со страхом думал, что же будет дальше.
– Вот что, товарищ Айзексон, – перешел на официальный тон Рашис, – сейчас особым правительственным постановлением формируется Литовская дивизия. Вы уже служили у Андерса, значит, с армией знакомы. Не вижу препятствий для вашего призыва в 16-ю стрелковую Литовскую дивизию Красной армии.
И, налегая грудью на стол, приблизив лицо к собеседнику, добавил:
– Ведь вы еврей, не так ли? Вот и сможете отомстить за своих близких, за свой народ.
Следовало сразу же показать справку о том, что он комиссован из армии Андерса и поэтому к военной службе непригоден. Что-то мешало Юде залезть в карман, где лежала эта бумага, но представив себе заснеженное поле, вой снарядов и бегущих в атаку бойцов (нечто подобное он видел недавно в кинохронике), Юда тотчас же вытащил спасительный документ. Поглядев на справку, Рашис понял, что у него остается последний, единственный козырь. Неужели все напрасно? Ему стоило большого труда договориться в милиции, чтобы Айзексона вызвали именно сюда, а не в военкомат, где Рашис не мог выдать себя за уполномоченного. И теперь из-за того, что этот Юдель так хитер и обзавелся справкой, все рухнет? Он встал и, обойдя стол, присел рядом с Юдой.
– Я видел, как убивали вашу семью, – проникновенно заговорил Антанас. – Это было страшное зрелище. Поверьте, я ничего не мог сделать. Меня самого убили бы, и я не спас бы Риву. С такой справкой, как эта, вас, конечно, не призовут, и вы останетесь в тылу, а на фронт, чтобы мстить, пойдут другие. Вы не представляете, сколько евреев-добровольцев записалось в Литовскую дивизию. Ее по праву можно назвать литовско-еврейской. Среди этих людей были такие же, как вы, негодные к военной службе, но они добились, чтобы их взяли. Что ж, если вам все равно – оставайтесь дома. Красная армия отомстит за ваших родных, но не вы. – И, помедлив, добавил: – Если бы с моими сделали такое – я бы умер от стыда, укрываясь за женской юбкой.
Эти слова Рашис мог бы не произносить: Юда и без того чувствовал себя скверно. Разве он не мечтал ночами о возмездии, не представлял себе, как отомстит за Дину и сыновей? А теперь его пристыдили за трусость. И кто стыдит? Литовец! Литовец внушает ему, еврею, что он должен мстить. Какой позор! Какой жуткий фарс, какая нелепость!
Но пристыдив вслед за Рашисом себя, Юда вспомнил о справке, которую все еще держал в руках старший лейтенант. Справка! Справку, конечно, жаль! С ней он чувствовал себя уверенно. Но, может, и в самом деле лучше на фронт, чем ждать, пока арестуют и расстреляют? По закону военного времени. В этот раз обошлось: вызвали по другому поводу, а что будет в следующий? И когда это может случиться? Да хоть завтра. Тогда лучше в армию – в конце концов, ловкому человеку и там можно устроиться. Устроился же он у Андерса.