Саша Токсик
Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 1
Наконец, оно открывается. По телу волной проходит приятный холодок. Лёгкие расправляются, а тело становится невесомым, словно само летит над землёй. Я наслаждаюсь этим офигительным чувством, как вдруг сзади раздаётся топот.
Чувствуя приход беговой эйфории, я из озорства прибавляю ходу. Шаги начинают отставать, и вдруг к ним добавляется пронзительная трель свистка.
– Стоять! Милиция!
Глава 5
В изумлении разворачиваюсь. За мной резво несётся парень ненамного старше меня, но выше на две головы. Фуражка сбилась на затылок, из под неё вьются соломенного цвета кудри. Одет по всей форме, включая галстук на тонкой стальной заколочке. На погонах по две маленькие лейтенантские звёздочки. На поясе нет ни дубинки, ни наручников. Даже какой-нибудь захудалой «черёмухи», и то не предусмотрено. Этакий вариант «лайт» для законопослушных граждан. Хотя при его габаритах, наверное, и так справляется.
– Карманы выворачивай! – требует он. – Показывай, что украл?!
Растягиваю свои шорты в стороны, словно собираюсь сделать книксен.
– Нет у меня карманов, – объясняю. – И не крал я ничего.
Смотрю я на него, и не страшно мне ни разу. Он весь аккуратный, выглаженный, словно сошедший с плаката «Милиционер на страже социалистической законности». После столичных ОМОНовцев в шлемах-скафандрах, с демократизаторами в руках он, не смотря на строгое лицо, напоминает мне дядю Стёпу из детской книжки.
– А почему убегал?! – продолжает давить он.
– Бегом занимаюсь, – терпеливо объясняю, – к сдаче ГТО готовлюсь.
Охотничьи рефлексы милиционера переходят в замешательство. Жертва не паникует, не пытается убежать. Поэтому и тональность меняется.
– Ваши документы, гражданин.
Снова, уже молча демонстрирую отсутствие карманов. Служитель закона хлопает глазами. Вроде, как и отпустить меня теперь неправильно, зря, что ли, он меня ловил. И оснований для задержания нет.
– Пройдёмте в отделение, – решается он.
Пожимаю плечами. Вот и побегал. Километра полтора от силы. С другой стороны, познакомлюсь с местной системой правопорядка. То, что она бдит, я уже заметил. Пока идём, разглядываю лейтенанта. Про таких говорят «морда рязанская». Широкое добродушное лицо, нос пуговкой, пухлые губы. Глаза сурово прищурены.
Идти нам недалеко. Небольшое двухэтажное здание цвета охры ютится рядом с райкомом. Рядом припаркованы Жигули третьей модели, выкрашенные в жёлтый цвет с синей полосой, с мигалкой на крыше и мотоцикл с коляской. На входе табличка «Отдел милиции Берёзовского райисполкома».
Внутри нет ни дежурного с автоматом, ни тамбуров с решётками. Обычная контора, вроде ЖЭКа, только на стене висит стенд «Их разыскивает…» с угрюмыми физиономиями уголовников. Руки бы отбить тому, кто их снимал. На этих портретах их мать родная не узнает.
Не чувствую за собой никакой вины, поэтому с любопытством оглядываюсь. Словно в кино старое попал. «Следствие ведут знатоки». Если кто-то, кое-где у нас порой…
Заходим в комнату со скучными бурыми обоями. Утыкаюсь взглядом в портреты Брежнева со звёздами во всю грудь, и ещё какого-то незнакомого генерала в парадном мундире, но с простецким крестьянским лицом. В комнате четыре письменных стола, заваленных бумагами, переполненные картонными папками шкафы и выкрашенный белой краской двухъярусный сейф. Пистолеты там хранят, наверное, мелькает мысль.
За одним из столов сидит мужик с усталым и умным лицом в погонах капитана. Он воюет с пишущей машинкой. Нам только кивает и снова утыкается в непокорный агрегат.
– Посиди здесь, – снова переходит на «ты» мой конвоир.
Он придвигает мне стул, а сам исчезает в коридоре.
– Из дома сбежал? – спрашивает капитан.
– Зачем? – удивляюсь я.
– На БАМ, например, – предполагает он, – на комсомольские стройки.
Капитану скучно, и он ищет повод отвлечься от ненавистного отчёта. Или что он там печатает.
– В таком виде? – показываю на себя.
– Да, действительно, – соглашается он, – тогда почему ты здесь?
– Это вы у своего коллеги спросите, – пожимаю плечами.
Темы исчерпаны. Капитан с грустью опускает голову.
– В состо… где же ты, блин…я…нии… а…л…
– Хотите, помогу?
– А ты умеешь? – расцветает он.
– Слепым десятипальцевым.
– Садись! – он решительно встаёт.
– В состоянии алкогольного опьянения… использовав… приспособление… нет, погоди… орудие…
– Инвентарь…
– Точно, инвентарь в виде лестницы-стремянки… – капитан вдохновенно ходит по кабинету и диктует – открыто похитил с чердака у гражданки Волобуевой… два десятка яиц и копчёный окорок…
– С особым цинизмом, – подсказываю я.
– Нет, про цинизм не надо, – задумывается он, – хотя звучит хорошо. После чего скрылся с места преступления путём перелезания через забор…
Вошедший младлей застаёт нас почти приятелями.
– Степанов, ты за что парня задержал?
– За нарушение общественного порядка и мелкое хулиганство, – мстительно заявляет лейтенант. – Он за гражданкой Подосинкиной через забор подглядывал и оскорбления ей выкрикивал. А когда меня увидел, сбежать решил. Только от меня не уйдёшь! Я сначала подумал – украл чего. А потом сообразил – подглядывал!
– Ты за Подосинкиной подглядывал?! – капитан глядит на меня, словно я его предал. Мол "и ты, Брут!".
– Ни за кем я не подглядывал! – возмущаюсь, – Я бегом занимаюсь, к ГТО готовлюсь. А она зарядку делала, я ей "физкульт-привет" пожелал. У меня половина улицы свидетелей. Меня до этого Ульяна Дмитриевна видела, учительница моя. Как я мог бегать и подглядывать одновременно?
– А Подосинкина что говорит?
– Так я её не спрашивал, – утыкается глазами в пол лейтенант Степанов. – увидел, как этот убегает… и за ним следом!
– Рефлексы у тебя, Степанов, как у борзой собаки, – говорит капитан, – тебя на стадион пускать нельзя. Вдруг вдогонку за кем-нибудь кинешься.
Младлей густо краснеет от такого разноса, да ещё и в присутствии постороннего.
– И вообще, что ты в той стороне делал? Там не твой участок.
– Прогуляться решил перед работой. – он зло зыркает в мою сторону, словно это именно я выставил его в неприглядном свете перед начальством. – Воздухом подышать.
Так вот кто у нас, оказывается, поклонник питерской редакторши. Причём, похоже, тайный. А я встал на пути у высоких чувств. Проницательный капитан приходит к тем же выводам.
– У тебя, Степанов, теперь два варианта, – предлагает он, – либо ты идёшь к гражданке Подосинкиной и берёшь от неё заявление, как от потерпевшей, либо извиняешься перед гражданином Ветровым и отпускаешь его на все четыре стороны.
Опачки, а он меня, оказывается, знает. Хотя, чему удивляться. Тут все и всех знают. Это только у меня с этим сложности.
Лейтенант сжимает челюсти и берёт под козырёк:
– Приношу свои извинения, ошибочка вышла. Можете быть свободны, гражданин Ветров.
– Никаких проблем, всё понимаю… служба… – примирительно говорю я, но лицо лейтенанта не смягчается. Он молча разворачивается на каблуках и уходит.
Кажется, я приобрёл недоброжелателя. Хорошо, если не ревнивого соперника. Был бы ещё повод для ревности.
Подосинкина, фамилия-то какая чудесная. Очень ей подходит.
– Его зовут, случайно, не Степан?
Капитан удивлённо вскидывает глаза, а потом заливается хохотом.
– «Постовой Степан Степанов был грозой для хулиганов…» – цитирует он, – Нет, его зовут Николай.
– Жаль.
– Действительно, – улыбается капитан, чьего имени я до сих пор не знаю. – Но он парень хороший. Горячий только по-молодости. Кстати, а почему ты не на стадионе бегал? – он резко меняет тему. – Почему по улице?
Сочинять очередную небылицу перед капитаном не хочется. Люди умные сразу видят, когда из них пытаются сделать дураков, и очень на это обижаются. Не хватало ещё, чтобы Берёзовская милиция на меня в полном составе ополчилась.
– Вот, смотрите, – говорю я, – когда спорт загоняют на стадионы, он становится уделом избранных. Каждый может сказать: "пусть там спортсмены занимаются ногодрыжеством и рукомашеством, а я человек простой. Я после работы водочки выпью, на диване полежу. Я не спортсмен". А когда мимо тебя бежит твой сосед или, например, соседка. Когда у неё подтянутая фигура, здоровый цвет лица, ягодицы… эмм.… в общем, тебе становится стыдно за пивной живот и одышку.
– Личным примером, значит, – задумался капитан. – Сам додумался?
– В журналах прочитал, – я не стал уточнять в каких, а то ведь искать полезет. Мужик дотошный.
– И решил мимо дома Подосинкиной пробежаться, когда она разминку делает? – он хитро прищурился. – Пример ей подать?
Да эта Подосинкина у них местная достопримечательность!
– Просто по дороге оказалось, – честно отвечаю.
– Ну-ну, – он качает головой, – чаю хочешь? С пряниками?
Пряников я не хочу, но поскольку тренировку на сегодня можно считать загубленной, я хотя бы заполню «углеводное окно». Тем более что пряники, действительно, вкусные. Я раньше такие только в Туле пробовал, и то в ограниченной выставочной серии. А тут в обычном кульке бумажном.
– Значит, говоришь, в столице народ гоняет в трусах по улицам, и это всемерно поощряется? – капитан дует на свой стакан в литом подстаканнике.
У него на подстаканнике горит звездой Спасская башня, на моём – красивым узором переплетаются виноградные листья и гроздья.
– Главное достоинство массового спорта в том, что он посильный – говорю нарочно «правильными» фразами, словно цитирую чужую статью, – Вот поглядите, какой из меня чемпион? – демонстрирую свои откровенно хилые руки, – Любой профессиональный спортсмен "сделает" меня, и буду я себя считать полным ничтожеством.
– Что значит «профессиональны»"? – хмурится мой собеседник, – это на Западе спортсмены в угоду толпе кривляются, а у нас спорт исключительно любительский.
Слышал я про этот любительский спорт. Числится такой спортсмен в цеху или на стройке, а сам только в бухгалтерию за зарплатой туда заглядывает. "Спорт высоких достижений", требует от человека полной отдачи. Музыканты профессиональные есть, а спортсменов нет! А мне надо за языком следить получше. Накосячу, потом не разгребёшь.
– Я имею в виду, которые в соревнованиях участвуют и с тренерами занимаются, – поправляюсь я, – а здесь можно бегать ради здоровья и воспитания характера. Никто ни с кем не соревнуется, и все выигрывают.
– Красота, среди бегущих первых нет и отстающих. Бег на месте общепримиряющий! – капитан цитирует Высоцкого.
В коридоре слышатся быстрые шаги и в комнату врывается моя мама.
– Ты, Сергей Игнатич, по какому праву моего сына арестовал?! – выдаёт она с порога.
Капитан замирает с пряником в руке.
– Всё в порядке, мам! – вскакиваю я, – товарищ капитан меня на пробежке увидел и заинтересовался. Мы решили в Берёзове беговой клуб организовать. Для пропаганды здорового образа жизни и профилактики правонарушений.
А что, раз такое дело, надо брать быка за рога. Это и связи, и известность, и пресса такое дело наверняка поддержит. И дело даже не в том, что у этой прессы попа красивая.
– Точно не арестовал? – мама сжимает кулачки, готовая биться за меня хоть с кем.
– Нет, конечно, – капитан показывает чайник, – стал бы я с задержанным чаи распивать.
– А репетицию почему пропустила? – продолжает моя родительница, не меняя тона.
– Мария Эдуардовна, душа моя, – вид у милиционера сразу становится виноватым. – Служба! Печёнкин на больничном… почки у него шалят… У Могилевского сын две недели назад родился… день работает, второй отпрашивается… Так что все дежурства на мне…
– Смотри, Сергей Игнатич, – величаво грозит мама, – у тебя главная роль. Будешь ещё репетиции пропускать – поставлю в массовку!
– Я пойду, – дипломатично встреваю, – а то вам работать надо…
– Да, конечно! – расцветает он от перспективы сплавить мою разбушевавшуюся родительницу и соскочить с опасной темы. – А про клуб мы ещё поговорим! – кричит он нам вслед.
* * *
– Что за репетиция? – спрашиваю.
Мы идём домой. Марию Эдуардовну, я на удивление легко даже про себя называю мамой. Наверное, чувства и эмоции остались в этом теле. Да и мне она – человек не чужой. Вот одно к другому и сложилось. Мама шагает решительно. Она готовилась к скандалу и потасовке, и теперь ей некуда спустить пар.
– Театр у нас в доме культуры, – поясняет она, – любительский. Гамлета ставим.
– Так кого товарищ капитан играет? – любопытствую, – Розенкранца или Гильденстерна?
Режиссёр больших и малых театров заливается хохотом.
– Будет у меня «бедного Йорика» играть, если репетиции пропускать повадится, – грозит она пальцем Березовскому отделению милиции.
Похоже, гроза прошла стороной.
– А давно ли ты классикой увлёкся? – мама переводит взгляд на меня.
– Так сочинение на носу.
– Смотри, а то Ульяна Дмитриевна уже пожаловалась мне, что ты по улицам гоняешь, вместо того, чтобы к экзаменам готовиться.
Вот вредная тётка, уже наябедничала! Сталинская закалка. Так меня мама, видимо, и нашла. С Ульяной поговорила, потом у других соседей спросила. Так следы в ментовку и привели.
Шутки шутками, а следующие два дня проходят для меня как в тумане. Я читаю, выписываю, конспектирую, снова читаю. Временами всплывает мысль: почему эту череду алкоголиков, женоненавистников, и самоубийц считают Большой Литературой, и какой пример они могут подать подрастающему поколению?
Но я такие мысли от себя старательно гоню. Я на экзамен собираюсь, а не на философский диспут. Прелесть школьного образования в том, что не важно, что написал в книжке автор. Важно, что об этом говорит критик. Катерина – луч света в тёмном царстве. И Чацкий – луч света. Анна Каренина, наверное, тоже была бы лучом света, если б не померла.
Открываю для себя маленькую и уютную Берёзовскую библиотеку, пропахшую ветхими книжными страницами и ванильными пирожными, до которых бабуля-библиотекарь оказывается большой охотницей. Нагружаюсь увесистыми томиками и спешу домой. Слить «золотую медаль», на которую шёл Алик, мне обидно.
Исключение делаю для пробежки. На этот раз всё проходит без приключений. Училка кивает издалека, не вступая в разговоры, редакторша Подосинкина машет рукой и улыбается, постовой Степанов окатывает строгим взглядом, но молчит.
Я пробегаю десять минут, согласно своим наручным часам «Слава», а потом поворачиваю обратно. По моим прикидкам, это около двух километров. Мышцы болят, но терпимо. Ожидаемо руки и грудь сильнее ног. Дыхания хватает, я ни разу не останавливаюсь и остаюсь доволен собой.
Три раза ко мне заходил Женька. Пытается выманить на речку или гонять в футбол. Я не ведусь даже на то, чтобы пойти на станцию, смотреть на поезд «Адлер-Гомель», который проходит раз в неделю и стоит всего десять минут. Изюминкой этого мероприятия были легкомысленно одетые курортницы, которые разминали свои загорелые ноги на перроне и пузатые курортники, которым можно было толкнуть пачку сигарет «Ява» или «Опал» за три цены.
Уже глубоко под вечер второго дня, когда наглое рыжее солнце закатывается за горизонт, я слышу под своим окном шорох. Надо сказать, что темнеет в Берёзове сразу и наглухо. При лучинах, конечно, не сидят. Лампочки Ильича имеются в каждом доме. Но без дела вечерами не засиживаются. Телевизоров у людей нет, потому как никакая антенна до этих мест не добивает. Вставать рано, что свет без толку жечь? Щёлк, и на боковую.
Про уличное освещение и говорить не стоит. Свет заканчивается там же, где и асфальт.
Молодёжь, понятное дело, гуляет. Время от времени я слышу за забором обрывки фраз, смешки, а в Заречье кто-то задумчиво и нудно с полчаса играет на гармони. Почему-то в голове всплывает тот самый загадочный Макс, с которым временами проводит легкомысленная Лидка. Но молодёжи свет не нужен. Её лучший друг – темнота.
Звук повторяется и становится громче.
Сначала я думаю, что какая-нибудь полоумная курица заблудилась и шастает в зарослях пионов. Потом, что соседская кошка перепутала дома и пытается залезть в окно.
О подоконник кто-то тихо, но решительно скребётся. На цыпочках подхожу к окну и резко распахиваю створку.
Бамм!
– Дурак ты, Алик! – громким шёпотом сообщает моя одноклассница Лида. – И не лечишься.
У неё на лбу разрастается сочная багровая шишка. Но ругаться со мной по этому поводу она вроде не собирается.
– Тебе пятак медный дать? – не чувствую за собой никакой вины.
Нехрен подкрадываться.
– Точно, дурак, – вздыхает она, – и как я за тебя, такого, замуж собралась?
Глава 6
– С какой радости «замуж»?! – охреневаю я.
– Ну как же, – Лида хлопает глазами, – мы ведь уже решили всё.
Взаимоотношения Алика с этой вертихвосткой до сих пор остаются для меня загадкой. Что эта оторва нашла в скромном отличнике, и почему он терпит её выходки? И эту загадку нельзя оставлять на самотёк, иначе она мне аукнется, если уже не аукнулась.
Беременная она, что ли? Советский анекдот про «запорожец» и беременную восьмиклассницу не на ровном месте возник. Для тех, кто не знает, и то и другое – позор семьи.
Тем более, что о сексуальном воспитании в это время никто не заботится, а наглядных примеров вокруг пруд пруди. Это не город с многоэтажками и раздельными банями. Тут живность на каждом углу, и вся поголовно плодится и размножается.
Очевидный вопрос вертится у меня на языке, но я его удерживаю. Гадать в таких случаях последнее дело. Пускай сама всё выкладывает. А мне уже давно пора проветриться. Утрясти полученные знания.
– Погоди-ка минуту.
Я натягиваю универсальные кеды и перемахиваю через подоконник. Лида только этого и ждёт. Она по-хозяйски подхватывает меня под руку и уводит в темноту улицы.
– Я думал, ты шутишь, – аккуратно забрасываю удочку.
– Насчёт чего?
– Насчёт свадьбы.
– Почему?! – она снова демонстрирует мне невинный взгляд, как у оленёнка Бемби.
Интересно, в Советском Союзе показывали этот мультик, или у неё эта способность от природы?
– Ну ты же с Копчёным мутишь… – как можно более равнодушно говорю я.
– Чего я делаю?!
Блин, с этими современными словечками недолго и проколоться. Как там говорили во времена, когда деревья были большими?
– Ходишь, в смысле.
– Ничего я не хожу, – возмущается Лида и для усиления эффекта прижимается ко мне бедром.
Бедро у неё упругое и горячее. Организм Алика реагирует бурно. Вдоль позвоночника пробегает табун мурашек, а в штанах становится тесно. Приличных мыслей при этом в голове ни одной. Только неприличные. Подростковый гормональный взрыв в полный рост.
Надо срочно искать себе партнёршу по возрасту. Даже срочнее, чем мышцы качать или миллионы зарабатывать. Иначе подобные профурсетки так и будут мозги крутить, пользуясь физиологической беспомощностью.
Вот только по какому возрасту? Даже для какой-нибудь студентки-второкурсницы я сейчас всего лишь шестнадцатилетний сопляк. А своих ровесниц я ощущаю малолетками, переступить через это внутреннее «табу» не могу и не хочу.
Лида воспринимает моё молчание на свой счёт.
– Глупенький, – говорит она тем самым мурлыкающим тоном, от которого мурашки только усиливаются. – Он просто сосед мой. Мы с детства дружим, в одной песочнице куличики лепили. Он меня просто провожает иногда, чтобы пацаны не приставали. С тобой-то они всё равно приставать будут, а его боятся, – расчётливо разбивает она самолюбие Алика одной фразой.
– Ну так что ты во мне вообще нашла? – удивляюсь. – Ходила бы с ним и дальше, раз он такой грозный.
– Алик, ты в последнее время головой не бился? – Лида меня внимательно осматривает. – Ты забыл, о чём мы договаривались?
Кажется, Штирлиц близок к провалу.
– Экзамены, – жалуюсь я, – совсем в мозгу шарики за ролики закатились. Сочинение же послезавтра. «Я помню чудное мгновенье… Передо мной явилась ты…» – произношу с выражением.
– Вот теперь узнаю своего Алика, – смеётся Лида. – Готовься хорошо. На тебя вся надежда.
Мы останавливаемся около основательного двухэтажного дома. Два окошка в нём светится, а за шторами мелькает женский силуэт, но Лиду это не смущает. Живут они в этом доме вдвоём с матерью. Та работает на фабрике, не на руководящей, но вполне солидной хозяйственной должности, которую назвать мне никто не смог, но все описывали кратко и ёмко: "при колбасе".
Про свою ветреную одноклассницу я уже навёл кое-какие справки. Говорили про неё охотно и много, но редко когда хорошо.
Женская часть населения считала род Лиходеевых карой небесной, ниспосланной на Берёзов за какие-то неведомые грехи. Рождались в этой семье исключительно девочки, умудряясь передавать свою фамилию из поколения в поколение. Возможно, они размножались почкованием, как инфузории-туфельки.
При этом мужским вниманием Лиходеевы совсем не брезговали. Поэтому, говоря о Лидиной мамаше, непременно добавляли эпитет «шалава», а бабку и вовсе считали ведьмой.
Вот такую невесту себе выбрал Алик. Браво! Мои аплодисменты.
Перед домом пышно цветёт сирень. Запах стоит одуряющий. Мы обходим заросли и садимся на одиноко стоящую лавку. Теперь от улицы нас отделяют кусты, а окна дома находятся выше наших голов. Такой вот укромный уголок.
С этой самой лавки Алик и возвращался под утро, с распухшими от поцелуев губами.
Из тёмной кроны пирамидального тополя вдруг выдаёт трель соловей. Он самозабвенно щёлкает в ночной тишине. С высокой груши через дорогу ему отвечает второй. Птахи пыжатся, стараясь перепеть друг друга.
На душе растекается невероятная благость. Сирень. Соловьи. Девушка красивая под боком. И пахнет вкусно.
– Лида, а что у тебя за духи?
– Красная Москва, – она придвигается теснее, – у мамы взяла, нравится?
Под влиянием момента кладу руку Лиде на талию, и она тут же прижимается ко мне.
– Ты обязательно всё сдашь на пятёрки, – шепчет мне она, – Не зря все учителя говорят, что ты самый способный в классе. Поедешь в Белоколодецк и поступишь в свой политех. Тебе комнату в общежитии дадут и стипендию повышенную, как отличнику.
– А ты? – понимаю, что мы подходим к самой сути.
– А я к тебе приеду, – тёмные глаза смотрят прямо в глубину мальчишеской души, а пухлые губы шепчут, обещая, – приеду, и распишемся с тобой сразу.
– А родителям что скажем? – офигеваю.
– Ну что ты, как маленький! – Лида отстраняется. – Они не узнают ничего. А когда узнают, уже поздно будет. Нам с тобой отдельную комнату дадут, а может, и молодожёнку, – мечтает она. – Ты на работу устроиться сможешь…
– Так погоди, – останавливаю, – со мной всё понятно. А ты?
– Алик, ну мы уже договорились обо всём! – одноклассница злится, но держит себя в руках, – или ты из-за Копчёного обиделся?! Так ты подумай, не будет в Белоколодицке никакого Копчёного. Только ты и я!
И она для убедительности прижимается ко мне упругой девичьей грудью. Такой аргумент, надо думать, действовал всегда. Тело колотит. Алик бы в таком состоянии душу дьяволу отписал бы, не то что своё ещё неясное будущее.
Видать, такие разговоры о будущем ведутся не в первый раз, и Алик раньше не взбрыкивал и охотно впрягался в уготованное ему ярмо. Отсюда и интерес. Я для Лиды билет первым классом до областного центра. Моё желание разузнать подробности она воспринимает как попытки мухи вырваться из паутины.
Вся эта лавочка вместе с сиренью и соловьями кажется мне теперь ловушкой, в которую поколения Лиходеевых заманивали мужиков, чтобы охмурить их и использовать в своих личных целях.
Самой Лиде ВУЗ или техникум не светит. Про таких говорят: «Девочка, ты отличница? – Нет, я удовлетворительница!». Учителя Лиходееву терпеть не могут, и та отвечает им взаимным презрением. Удивительно, как она после восьмого класса не вылетела. Наверняка, мама со своей колбасой приложила к этому руку.
С «волчьим билетом» Лиду никто выпускать не будет. Это скандал и проверки из РОНО. Но с её тройками дальше ПТУ глухо рваться. Или удачно замуж выйти. За меня, угу.
– Заниматься ты чем будешь?
– В театральное поступлю! – говорит и сама себе верит, – я рождена для сцены, а не для этого всего. Правда ведь, Алик?!
И это у них наверняка с Аликом говорено-переговорено. Млеет он от стервы Лиды и поддерживает её в театральных потугах. Наверно в мыслях представлял, как будет выходить на сцену с большим букетом под аплодисменты огромного зала.
В Белоколодицке и вправду есть училище искусств и ремёсел. В будущем оно станет называться колледжем, но сути своей не поменяет. Конкурс туда во все времена был по два десятка человек на место по всем специальностям, кроме библиотечного дела. Никто не хочет глотать книжную пыль. Все хотят на сцене блистать.
– Так мне в армию через год, – уточняю, – ты на отсрочку рассчитываешь?
– На какую отсрочку? – удивляется Лида.
– На такую, – бесцеремонно поглаживаю её по животу.
– Да ты что! – она вскакивает с лавочки. – Фигуру портить?! Кто мне после этого роли даст?! Ну, сходишь ты в свою армию. Все служат, и ничего. Комнату же не отберут. А я тебя дождусь, не сомневайся!
И глаза такие честные-честные.
Фууххх… прямо камень с души. Главное, что пополнение в семействе Лиходеевых не планируется. Все прочие Аликовы обещания можно и на тормозах спустить. На основании взаимного нарушения договорённостей.
И вообще, выслушав Лиду, я чувствую немалое облегчение. Куда хуже, будь у них это взаимная любовь-морковь. А тут только житейские планы одной начинающей, но наглой хищницы.
Так и подмывает послать её куда подальше, и полюбоваться изумлением в бесстыжих глазах. Будь я моложе лет на пятнадцать, так бы и сделал. Вот только пользы от такой эскапады не будет никакого. Одна нервотрёпка.
Я ведь не просто Лиду обломаю. Вся её хитровыкрученная комбинация по женскому половому органу пойдёт. Такого она Алику не простит, и всю свою дурную бабскую энергию направит на разного рода пакости.
Слухи, провокации, истерики… Знаю я весь подобный арсенал. Еще и Копчёного со своей бандой натравит первым делом. А я к этой встрече не готов. У меня экзамены на носу.
Теперь я понимаю, что Лидка не случайно "разводит по углам" своих поклонников, а не стравливает нас себе на забаву. Она бережёт Алика, поддерживая в нём веру, что он и есть её единственный и неповторимый.
Провинциальная стервочка и не подозревает, что в эту игру можно играть вдвоём.
– Я тут подумал, – говорю, – Кущина ведь тоже в политех поступает…
– Поступает, – удивление в ответ, – и что?
Алла Кущина наш комсорг. Это она на фотографировании призывала нас довериться товарищу Комарову, утверждая, что он всё разрулит. Снять с неё очки, расчесать космы, и получится очень милая девчушка. Вот только она не позволит творить с собой подобные вольности.
– Она ведь отличница, – держу покерфейс, – если мы с ней распишемся, нам могут сразу двушку дать!
Лидка ловит ртом воздух, словно её под дых ударили. Не ожидала от лопоухого, как щенок спаниеля, Алика, такого цинизма.
– Как же так, – говорит, а глаза на мокром месте, – ты ж меня любишь! Меня одну!
– Двушка, Лид, – упираюсь в неё взглядом, – уж ты-то понимать должна!
И ведь понимает, вот в чём дело. Потому и боится до усрачки. Алик в её глазах как упущенная прибыль. Нет в них ни капли переживания, только один расчёт.
– Так ведь, и я тебя люблю! – пускает она в ход последний козырь.
И тянется ко мне поцелуем.
– Лида, – останавливаю её, положив палец на губы, – экзамен послезавтра. Мне ещё «Как закалялась сталь» перечитывать. Завалю сочинение, тогда ни политеха, ни общежития точно не будет. Тебе ведь до дома близко? Вот и хорошо. А я пойду.
Чмокаю её в щеку дружески и резко поднимаюсь, оставляя Лиду в растрёпанных чувствах и глубокой задумчивости.
Женский мозг имеет одно интересное свойство. Стоит подкинуть ему какую-нибудь идею, и он начинает думать о ней не переставая. Мужик может забыть, напиться, отвлечься. А вот женщина будет накручивать и накручивать себя, пока не надумает то, что сама захочет.
К утру ценность Алика, до этого момента, в общем-то, бросовая, ибо «куда он денется с подводной лодки», взлетит как акции Эппл после презентации айфона, а ни в чём не повинная Алла превратится в стерву-разлучницу.
Есть ещё одна причина, по которой мне не хочется окончательно посылать местную королеву красоты. Она мне нравится. Не как девушка, а как модель.
Это поэты могут себе выдумать «мимолётное виденье» и выбрать в качестве музы хоть античную богиню, хоть воображаемую подругу, хоть жену соседа, причём даже не ставя ту в известность. «Посвящается К…»!
Фотографу нужен некто материальный, чтобы поставить в позу… выбрать ракурс… Чёрт! После близкого общения с Лидой организм никак не хочет переходить в плоскость чистого искусства.
У Лиды есть и природные данные, и темперамент, и яркая внешность. Не случайно в будущем я выбрал на вечеринке почти точную её копию. Этим сходством судьба мне словно намекает на что-то, а я верю в свою удачу.
Кроме Лиды, на роль модели годится только редакторша Подосинкина. Но там сплошной мезальянс. Где простой выпускник, и где главный редактор районной газеты… не знаю даже, как она называется. Хотя улыбается она мне вполне приветливо. И мы уже на «ты»…
Перекатывая в голове приятные мысли о коварной брюнетке и эффектной блондинке, открываю родную калитку. Снова кошка что ли? Меня накрывает дежавю. В тени у крыльца кто-то не то мяучит, не то хнычет. Подхожу ближе и понимаю, что мысль материальна.
На ступеньках, обхватив ладонями коленки и понуро опустив голову, сидит няша-редактор. Звуки, похожие на мяуканье она издаёт распухшим от слёз носом. Сажусь перед ней на корточки и беру за руку, и только тогда она замечает меня.
– Алик? – всхлипывает она, – ты говорил, что всё и всегда делаешь хорошо… а меня теперь из комсомола выгонят…
– За что? – не понимаю.
– Прости, – Подосинкина встаёт и её ведёт в сторону. Едва успеваю подхватить под руку. – Зря я пришла… ты не виноват… это моя ответственность… мне просто не к кому пойти… все только рады будут…
Чувствую лёгкий запах алкоголя. Хорошая девочка решила принять лекарство от душевных ран и не рассчитала с дозой.
Будь я в своём прежнем теле, подхватил бы хрупкую комсомолку-спортсменку на руки и отнёс бы домой. Возможно, даже к себе. Здесь же приходится закинуть её руку себе на шею и обхватить за талию.
– Ннне нннадо… – неуверенно отказывается она.
– Надо, Федя, надо…
– Я не Федя… я Марина…
– Тем более надо.
Нам везёт. На улице никого. Конечно же, это не шесть утра. Ночь стоит глубокая, часов одиннадцать уже. Никто не видит нашей двусмысленной прогулки.
По дороге вытаскиваю из редакторши подробности. Ей надо выговориться, слова льются потоком. Потому няшу и понесло с пьяных глаз к единственному человеку, который был в курсе её горя.
Приезжий оболтус оказался штатным фотокором областной газеты «Знамя Ильича». В Берёзов он приехал по редакционному заданию, набрать материал сразу для нескольких статей. Фотографирование выпускного класса было традиционным бонусом, о котором районное начальство традиционно договаривалось с областной прессой.
