Саша Городилов
На поздних поездах
немытой гривою
кивнёт кондукторша.
На берег илистый
летают аисты.
К вину купили сыр -
нарежь, пожалуйста.
К вину заказывай
тоску бетонную.
Сидели праздно мы:
будил наш тон уют
друзей спокойствия.
Не нужно паники.
И с дымом кольцами
покинут ранние
нас мысли по ветру.
Включив, выплясывай.
Под лучший Вовы труд
сидели классно мы.
Высоцкий. Вот уж как.
И уралмашевский
поход, Егорушка,
прошёл по-нашенски.
29
Пора заимствовать прошла.
У перекошенных бордюров
в пакетиках отыщет шлак
герой моей литературы.
Не даст мне ни степной ковыль,
ни рыжеватый этот локон
разбить суставом локтевым
во сне зачатое барокко.
Неласков оказался май,
и мы во дворике согрелись.
Весна-красавица сама
из сумрака шагает в ересь.
Нам до июня два глотка,
два столбика словесных кружев -
сплетём литературы ткань,
чтоб шов никто не обнаружил.
Попробуй тишину обшарь.
Весна тоскливой льётся песней.
Во двор гляжу, пока лапша,
как терапевт подъездных лестниц,
подлечит солнечный июнь.
Под грохот уличных ноктюрнов
затянет песенку свою
герой моей литературы.
30
«Шевчук, Шевчук», – себе шепчу.
Ножом консервным небо вскрыто.
Давайте выпьем по чуть-чуть
и вслушаемся в этот ритм.
Скрипите, рёбра арматур.
Гуляй, перо. Черней, пергамент.
Пространство, что оставлю тут,
не соответствовало гамме.
Смотри: история проста.
Бродил в районе Павелецкой,
к полуночи слегка устав,
но с лёгким от эмоций сердцем.
Трамваи – в парк с пустым нутром,
постукиваньем, дребезжаньем.
Мы встретимся и перетрём
о том, как ночью забежали
в ещё открытое депо,
куда позвал уютный сумрак.
Облаял добрый пёс слепой.
Сложилась обстоятельств сумма.
Салон трамвая уберёг.
Початый литр и консервы
позволили сидеть до трёх,
чтоб убежать с рассветом серым.
31
Только не рви на куски!
Дай надышаться морским.
Ночью не будь надоедливым:
выпьешь – иди к Грибоедову.
Выдавить спазмы тревог
лучше всего над Невой.
Давит на плечи – ты скинь его
через ограду у Зимнего.
Взглядом пространство окинь.
Больше тебе ни строки!
Я прилечу – только встреть меня
утречком у Шереметьево.
32
То ли дементоры, то ли деменция -
струйкою дыма с четвёртого выпорхну.
Улица спряталась, к вечеру нет лица,
к вечеру сон не оставит им выбора,
к вечеру память заглушит синтетика.
Под фонарями очнёмся на Пятницкой.
Только не спрашивай – лучше налейте-ка
снова креплёного в кружку по-братски мне.
Что бы такого сегодня нам вытворить?
Ты без свидетелей с пятого музу скинь.
В церкви знакомой встречаю молитвами
утро июля в районе Кутузовской.
33
Вот представьте, внизу пустота,
ты летишь мимо звёзд по-есенински:
и рукою до них не достать,
и с трудом сочиняются песенки
о погибших в неравном бою
под ногами толпы невменяемой.
Крепким матом сперва обольют
пионеры рабочей окраины.
Молодёжный жилищный квартал,
перекрёсток в районе Октябрьской.
Подносили бутылки ко ртам
и кричали по ветру безрадостно.
Молодёжный квартал загудел:
полрайона сидели на гречневой,
но не каше – белёсой бурде,
подогретой на ложечке к вечеру.
Поутру выползали, едва
проступали сквозь ночь арматурины,
покидали холодный подвал,
замирая на цоколя уровне
навсегда. Навсегда, навсегда
я запомню затылок их стриженый.
Мы глушили дешёвый «Агдам»
и считали их самыми ближними.
34
Если день неласков,
тротуар не чищен
и собаки злобно
смотрят тебе вслед,
вновь на Павлодарской
из толпы мальчишек
выйдет ровно в полдень
тот, что на осле.
И улыбочка, конечно, не кривит его уста.
Вот вам тортик. Ты нарежь-ка и налей вина в хрусталь.
Если из трамвая
выскочит орава
смугленьких подростков,
вспомни эпизод:
как тропа кривая
вывела направо.
Выжил в девяностых -
значит, повезёт.
Не хотели тихо-мирно. Обходи теперь Уктус.
В здании многоквартирном вместо торта вот вам грусть.
Жёлтенький кирпичик
выпал со второго.
Обращайте к небу
иногда свой взор.
У толпы отличниц
праздник будет скоро.
Старенький троллейбус
в счастье увезёт.
Ночью в комплексе гаражном воровали впопыхах.
Если жить уже не страшно, страшно всё же подыхать.
35
Считал бы роскошью бродить по Рощинской,
ведь вторчерметовский пейзаж пугал.
Остатков совести валялось крошево
в гаражном комплексе и по углам.
Вползёт на улицу варёной устрицей
толпа испорченных давно бродяг.
Сегодня, кажется, попала грусть в прицел -
мыслишки мрачные стихи родят.
Завод с побитыми стеклом и плитами
сквозь трубы мощные пускает гарь.
В нем много смысла есть, но вовсе ритма нет.
Пройди тихонечко, не напугай.
Грузил апатию стальной лопатою,
мотив насвистывал, не попадал
ни зуб на зуб и вот ни в ноты, мать его.
Стучится в двери к ним опять беда.
В гаражном комплексе стоят безмолвно все
и к дому жёлтому цветы несут.
Желают граждане, чтобы виновник сел:
жестокость мрачная, сплошной абсурд.
По башне сварщику стучит изящненько
трубой обугленной бухой прораб.
Трамвайчик медленно с конечной тащится.
Ты не забудь меня с собой забрать.
36
Мой друг мне как-то говорил,
как он подсел на героин.
Мы пили водку с ним на кухне,
а за окном трава пожухла.
Он здоровенный был мужик,
однако заживо сожгли
на штрафстоянке сухоложской
в его малюсенькой сторожке.
Дежурит у подъезда ФСИН.
Холодный дождик моросит.
