Саша Фишер
Пионерский гамбит
Глава 1
– Посмотрите-ка, он еще спит! – женский голос выхватил меня из глубин небытия и безжалостно потащил на поверхность. – Просыпайся, оболтус! Ты что, забыл, какой сегодня день?!
На помощь голосу пришли руки, которые сначала стащили с меня одеяло, потом ухватили за плечи и несколько раз чувствительно тряхнули.
– Ну мааам… – на автомате проныл я, и только в этот момент пришел в себя.
Очнулся, можно сказать.
По моей комнате стремительным вихрем носилась незнакомая женщина с короткой стрижкой шапочкой и клетчатом кухонном фартуке поверх брючного костюма. Она раздернула плотные шторы, и в комнату хлынули солнечные лучи. Ряд книжных полок друг над другом, самая нижняя шире остальных, похоже, по задумке она работает письменным столом. Настольная лампа на гибкой металлической ножке. Квадратный со всех сторон стул, на спинке которого висит какая-то одежда. Под трехрожковой люстрой с молочно-белыми конусами плафонов покачивается на слабом ветерке из форточки картонная модель самолета. Громоздкий трехстворчатый гроб на ножках шифоньер.
Я что, сплю?
– Поднимайся давай, бестолочь! – беззлобно прикрикнула женщина, потрепав меня мимоходом по голове. – Завтрак уже остыл. Отец твой скоро придет. А ты булки мнешь до сих пор! Ох, и постричься не успел, на голове черте что!
Я сел и спустил ноги на пол. Что-то жалобно звякнуло. Будильник. Круглый синий будильник с блестящей железной нашлепкой сверху. Мои голые ступни опустились на бордовую дорожку с широкими зелеными полосами по краям.
Мои ступни?!
Ноги были не мои. Худые, жилистые, ноготь на большом пальце правой ноги черный. Дверью прищемил или споткнулся неудачно…
Я встал. Кровать жалобно скрипнула, деревянные спинки качнулись к центру.
– Быстро чисти зубы и завтракать! – скомандовала женщина напоследок и вышла из комнаты, оставив дверь нараспашку. А я стоял и тупо смотрел в зеркало. Из-за стеклянной перегородки на меня смотрел пацан лет четырнадцати-пятнадцати, нескладный, как будто ноги и руки уже вытянулись, а вот пользоваться ими он так и не научился. Русые вихры неплоснушно торчали в разные стороны. Если бы не обстоятельства, при которых я разглядывал этого парня, то решил бы, что передо мной обычный рядовой подросток. Усредненный такой. Скорее симпатичный, хотя мне сложно судить о степени привлекательности пацанов пубертатного периода.
Я механически взял со стула шорты и стал их натягивать.
Я точно сплю. Это никак не может быть реальностью. Ведь я же отлично помню, что вчера…
Мой пепелац пискнул и мигнул фарами, сообщив, мол, что все в порядке, хозяин, можешь топать домой, если вдруг что, я заору на весь двор. В пакете из пятерочки перекатывались несколько банок темного, брусок случайного сыра и пачка начос. Что-то в последнее время я подсел на кукурузные чипсы. Я бодро зашагал к подъезду, предвкушая, как сейчас плюхнусь в кресло, запущу сталкера и все выхи буду стрелять в мутантов. Что-то вдруг настроение случилось – переиграть еще разок в «Чистое небо». Но через несколько шагов я замедлился. Ага, счас.
Я остановился рядом с пустой скамейкой и сел на нее. Потянул из пакета банку пива. Холодненькую, запотевшую. Сегодня утром бывшая жена напомнила мне об отцовском долге и забросила подарочек – взрослеющее чадо, дочь Карину.
Я взялся пальцами за кольцо и вырвал его с корнем. Пиво призывно зашипело.
Вообще-то я всегда был за то, чтобы общаться с дочкой. Мне нравилось быть воскресным папой. Водить ее в зоопарк и в кино, учить кататься на роликах, лопать до отвала мороженое и запускать вместе новый квадрик. Но в какой-то момент она перестала быть восторженной папиной принцессой, вымахала почти до моего роста за каких-то несколько месяцев, перекрасила волосы в черно-фиолетово-синий. На кино и зоопарк стала морщить нос. Заявила, что мясо она больше не ест и мороженое тоже. Ролики… Эх…
Я сделал первый длинный глоток из банки. Тот самый, божественно-волшебный, способный исправить своей магией любой, даже самый хреновый день. Не знаю, на что я надеялся. Никакой магии не случилось. И вместо ловушек зоны и сбора хабара мне предстояли мучительные выходные, полные муторных попыток наладить утраченный контакт с уже практически взрослой дочерью.
Я еще раз оглядел незнакомое жилище и пошлепал на выход из комнаты. Сон это или нет, но все равно надо как-то исследовать окружающее пространство. Узкий недлинный коридор. Практически напротив моей комнаты – входная дверь, на дерматиновой обивке которой гвоздиками с большими круглыми шляпками выложен замысловатый узор. Направо – прикрытая дверь. Налево – тоже дверь. На двери чеканка размером с ладонь, на которой пухлый ребенок поливает себя из лейки. Несложный намек. Наверняка на следующей двери такой же пухляш трогательно писает в детсадовский горшок. Обои в коридоре были скучновато-серого цвета, зато с каким-то выпуклым узором.
Не угадал. Трогательно сидит на горшке. Узкий коридор казался еще уже из-а шкафа. По другую сторону от двери стояла обувная полочка. На верхней ее части аккуратно и ровно поставлены три пары женских туфель на каблуках и босоножки. А на нижней свалены кучей вперемешку – несколько пар кед разной степени рваности и сандалии, которые, судя по почти новому виду надевали исключительно из-под палки.
Я взялся за шарик дверной ручки и прошмыгнул в ванную. Задвинул изнутри шпингалет. Пустил воду в раковину. Еще раз посмотрел на себя в зеркало, потом осмотрелся.
На раковине мыльница с уже обкатанным кусочком розового мыла. Граненый стакан с двумя зубными щетками и тюбиком зубной пасты «Клубничная». Между стенкой и ванной втиснута стиральная машинка. Круглая. Я такие помнил, но не думал, что ими кто-то до сих пор пользуется. Если открыть крышку, то там внутри прячется отжималка из двух валиков. Вставляешь между ними что-то мокрое, крутишь ворот, белье выжимается. Над машинкой – белый шкафчик. Открыл дверцу. Бутылка «Белизны», несколько бело-зеленых пачек стирального порошка «Лотос», сложенные аккуратной стопкой полотенца.
Я взял из стаканчика зубную щетку. Выбрал ту, которая сухая, по логике. Выдавил розоватой массы, сунул в рот. Смутно знакомый вкус всколыхнул детские воспоминания. Совместные умывальники в пионерлагерях, что-то про детский сад, потом про темное зимнее утро, когда надо было выходить в ледяной космос с неподъемным ранцем на спине и тащиться сквозь любую непогоду…
– Кирка, ну что ты там возишься? – дверь сначала дернулась, потом бесцеремонная женщина торопливо по ней постучала. – Ты уснул там что ли?!
– Четвертый этаж, – сообщил мне лифт, перед тем как раскрыть двери. Отличный лифт, каждый раз, когда в нем еду, представляю себя на космической станции или что-то такое. Или что те несколько секунд, которые проходят с момента остановки до момента открытия дверей – это выход в обычное пространство из семимерного и синхронизация временного континуума. Но не сегодня.
Сунул ключ в замочную скважину. Попытался повернуть, но тот сделал вид, что он составляет с замком единое и неделимое целое и вращаться ни в какую сторону не собирается. А это значит, что кто-то с той стороны специально не довернул замок, чтобы снаружи его открыть было невозможно. «Маленькая дрянь!» – подумал я помимо своей воли и надавил на кнопку звонка.
Шаги раздались не меньше, чем через минуту. Замок щелкнул, дверь распахнулась. Сначала я хотел сказать строго, но спокойно: «Карина, я же просил тебя закрывать дверь нормально». Потом, когда звонок трезвонил уже секунд тридцать, я начал понимать, что если я сразу открою рот, то из него выпадет что-нибудь вроде: «Да ты охренела так себя вести в моем доме?!» Когда замок изволил открыться, я уже не был уверен, что у меня получится удержаться в рамках печатных выражений.
Когда дверь открылась, я набрал в грудь воздуха и… понял, что собираюсь разговаривать с удаляющейся спиной. Поэтому просто буркнул:
– Привет.
Ответом она меня не удостоила.
Пить пиво расхотелось. Я скинул кроссовки, дошел до кухни и сложил не радующие больше запотевшие баночки в нижний ящик холодоса. Закрыл дверь и завис. И что теперь? Я почувствовал себя будто в тюрьме. Трешку я оставил при разводе жене, а себе купил однешку. Решил, что одному мне будет достаточно. Широченный диван, плазма в половину стены, шкаф-купе и балкон для велосипеда и раскладушки на случай гостей, вот как например, сейчас. Только дочь отказывалась на ней спать, и я, как джентльмен и отец благородно уступал ей свой офигенный удобный диван. Серьезно, я его три недели выбирал. Лежал на разных, придирался чтобы подлокотники и спинка были идеальными, чтобы механизм был надежный, а не такой, на котором спать можно только в одной позе и не шевелиться, иначе от скрипа проснешься не только ты сам, но еще и соседи. Больше всего мне хотелось прокрасться обратно к двери и сбежать. Карина, я уверен, даже не заметит. Уткнулась в свой смартфон, и ничего в этом мире ее больше не интересует. Перед женой будет стыдно потом.
Так что я вздохнул и отправился в свою бывшую комнату выполнять свой отцовский долг.
Я подергал шпингалет за шпенек. Хм, похоже, что этот запирающий механизм уже многократно отрывали от деревянной двери. Заметны следы повреждений. Хотя если все время дергать, то что угодно можно оторвать. Дверь распахнулась.
– Ну фто? – сказал я с зубной щеткой во рту. – Чифу фубы…
– Давай живее! Почему ты все время копаешься?! – женщина строго придирчиво осмотрела меня с ног до головы и поджала губы. Фартук она уже успела снять.
– Ефть, мэм… – пробормотал я, прополоскал рот. Побрызгал в лицо и пошагал на кухню.
Обои, похожие на клеенку в клеточку, голубенькие кухонные шкафчики, пузатенький холодильник с блестящим металлическим рычагом вместо ручки. Между шкафчиком и холодосом – короткая веревочка, на которой сушатся полиэтиленовые пакеты. Стол покрыт клеенкой в бледный цветочек. А на столе – тарелка. А в тарелке – неизбывный кошмар моего детства, блюдо, нанесшее непоправимую моральную травму нестойкой психике только что отправленного в детский сад ребенка. МОЛОЧНАЯ ЛАПША. Остывшая. Покрытая толстой тошнотворной застывшей пленкой.
– Садись быстро ешь! – скомандовала женщина. Сосбтвенно, почему я ее до сих пор называю про себя «женщина»? Судя по повадкам, она явно моя мать. Ну, не моя, ладно. А вот этого вот парня с вихрастой башкой, глазами которого я смотрю этот чертовски реалистичный сон. Стараясь больше не злить мать своей тормознутостью, я устроился на табурете и взял в руки легкую алюминиевую ложку. Мысленно содрогаясь, коснулся ложкой поверхности супа, которого, если бы мир действительно был справедлив, никогда не должно было существовать в природе. Застывшая пленка покрылась морщинами и прилипла к краю ложки. Мать нетерпеливо притопывала ногой и смотрела на меня в упор. А я смотрел мимо нее. На электрической плите было написано «Лысьва». Мне стало смешно от этого слова. Я вспомнил, что в детстве у бабушки над смеялся точно над таким же. Меня строго отчитывали, но поделать я с собой ничего не мог. Ну смешное же слово – л-ы-с-ь-в-а.
Спас меня кукукнувший звонок в дверь.
– Ну наконец-то! – мать всплеснула руками и бросилась в коридор.
– Послушай, дщерь! – сказал я, когда понял, что меня уже невыносимо тяготит молча сидеть и смотреть как чадо, не отрываясь, пялится в свой телефон. Теперь она обрезала волосы чуть выше шеи. К фиолетовому вместо красного добавился зеленый. Одета она была в мешковатую трикотажную пижаму. Впрочем, я не уверен, что это именно пижама, а не супермодный пикид, без которого ни одна нормальная девушка на улицу не выйдет. – Я тоже люблю позалипать в телефончик. Но может нам стоит хоть иногда поговорить словами через рот?
– О чем? – протянула она, скривилась и задрала взгляд к потолку.
– Расскажи, как у тебя дела в школе? – кажется, от моей дружелюбной улыбки на лице остался вымученный оскал.
– Нормально, – буркнула она. – Все, мы поговорили? Я могу обратно заниматься своими делами?
– Карина, – вздохнул я. – Я не понимаю, что происходит. Мы же всегда дружили, ели вместе мороженое, катались на роликах и все такое. Интересы поменялись, так бывает. Я просто хочу дружить и дальше. Но чтобы это сделать, мне нужен хоть какой-то намек от тебя о том, что тебя волнует.
– Ты же старый, как с тобой можно дружить вообще? – покрытые темной помадой губы ее скривились. И что-то такое мелькнуло у нее во рту… Металлический шарик? Она что, язык проколола? И мать разрешила такое? – Найди себе тетку по возрасту и с ней дружи.
«Много ты в этом понимаешь, соплячка!» – подумал я, но сказал другое.
– А у тебя есть друг?
– Все сложно, ты не поймешь…
– Почему ты так думаешь? Я же тоже был подростком!
– И что ты оттуда помнишь? Как вы строем с флагом под барабан ходили?
– И вовсе даже не только это!
– Ну да! Моя бести недавно познакомилась с парнем, и теперь за ним бегает то в робототехнический, то на занятия по информатики, то в английский разговорный клуб. А мы, между прочим, поклялись, что всем этим лошфаром заниматься не будем. Я ей об этом напомнила, а она говорит, что… Ничего не говорит. Вообще мессаги не читает уже три часа.
– И что тебе мешает тоже ходить на робототехнику?
– Да это же лошфар, папа!
– Это что-то вроде зашквара?
– Ну… типа того, только так уже никто не говорит.
– Хорошо. Но почему робототехника – лошфар?
– Потому что тогда Хильда будет ржать. И ее миньоны вместе с ней.
– И что?
– И то! Потому что все за ней повторяют.
– А подруга твоя почему не боится?
– Пааап!
– Потому что у нее этот… как его… краш?
– Да говорю же, что ничего ты не понимаешь! И краш уже тоже никто не говорит!
– Ну отчего же, кое-что понимаю, – сказал я. – Ведь я все-таки целый директор, хоть и не очень большой. У вас в классе есть некая Хильда. Это, что ли, Рита Хиляева, да? Она устроила у вас моду на то, что круто быть неграмотными неучами. Вы все ведетесь, потому что она будет ржать. Верно?
– Здоров, Кирка! – на плечо опустилась тяжелая рука. – Любаня, ты уже езжай на свой курорт, мы тут без тебя управимся!
– Такси должно скоро приехать, – мать нетерпеливо махнула рукой и облокотилась на край кухонной тумбы. – Значит, путевка и медицинская справка на тумбочке, на средней полке в холодильнике я там тебе собрала пакет с собой. Пирожки, булочки и немного конфет… Положишь в рюкзак, рюкзак в шкафу в коридоре. Так… Что еще забыла? Вожатым скажи, что тебе нельзя много физических нагрузок, а то они не всегда в справку заглядывают. Помнишь, да? Если будет нехорошо, сразу иди в медпункт! Сразу! Не тяни! Ты понял меня?
– Понял, – буркнул я.
– Ох… Прямо сердце не на месте, на все лето же в лагерь, а ты раньше никогда там не был… – лицо матери стало страдальчески-озабоченным, она положила руку на левую часть груди, как бы проверяя, на месте ли у нее сердце.
– Люба, миллионы детей ездят в пионерские лагеря каждое лето, и никто там пока что не умер! – незнакомый мужчина вышел наконец из-за моей спины, и я смог его нормально рассмотреть. Он был не очень высоким, может совсем чуть-чуть выше, чем я. На таких же вьющихся как у меня волосах – белая летняя кепка. Одет он был в какую-то убийственно-синтетическую голубую майку-поло и летние светлые брюки.
– У всех миллионы, а у меня один! – заявила мать. – И я знаю, что у него со здоровьем не все в порядке, а они – нет! И вообще ты опоздал на пятнадцать минут! Мы вчера договаривались, что ты придешь ровно в семь!
– Люба, нам на Привокзальной надо быть в десять, – кажется, добродушно настроенный мужчина начал закипать. – Тут идти пятнадцать минут. Что мы там будем делать, если сейчас выйдем? Куковать?!
– Там очереди на посадку знаешь какие?! И лагерей много! Лучше уж там подольше постоять, чем опоздать и потом автобус на электричке догонять!
Мужчина собрался ответить что-то явно резкое, но тут опять кукукнул звонок в дверь.
– Твое такси приехало, – букрнул мужик. – Все, Любанька, езжай. Хорошо там отдохни, а мы здесь сами разберемся.
В квартире разом наступила такая суета, будто в ней были не три человека и таксист в форменной кепке, а человек десять, не меньше. Сначала мать побежала в свою комнату за чемоданом, потом отец (видимо, это все-таки отец) пошел ей помогать, они по дороге о чем-то тихо поссорились. Потом таксист забрал чемодан и утопал на лестницу, а мать снова бросилась ко мне. Чмокнула в макушку, утерла слезу.
– Кирка, ты все запомнил? Путевка, справка, пирожки возьми из холодильника. Рюкзак в шкафу…
– Да запомнил, запомнил… – пробормотал я.
– Ох! – напоследок мама всхлипнула, потом отвернулась, и ее каблучки загрохотали по лестнице.
– Все совсем не так! – Карина взмахнула телефоном, который так и не выпустила из рук.
– А как? – спросил я. – Объясни мне, чтобы я понял, почему ты сама просто не можешь взять и занять место этой самой Хильды? И установить правила, что робототехника – это круто, а курить за гаражами – отстой…
– Потому что я так не смогу! Ты не понимаешь…
– Может я там у вас и не все понимаю, но понимаю, что ты просто стараться не хочешь, – я пожал плечами. Я уже был не уверен, что пока мы молча залипали каждый в свой телефон, было хуже. – Понимаю. Плыть по течению всегда проще. Но тогда и нечего удивляться, что твоей подруге стало с тобой скучно.
– То есть, ты хочешь сказать, что завоевать популярность – это легко? – вдруг истеричный тон голоса дочери сменился на вкрадчивый. Это произошло так внезапно, что я даже вздрогнул. Как будто кто-то другой начал разговаривать ее голосом. – Как ты там любишь говорить? Как два пальца об асфальт?
– Да, именно это я и хочу сказать, – безаппеляционно заявил я.
– И когда тебе было четырнадцать, то именно ты был авторитетом у себя в классе? – Карина медленно склонила голову на бок и положила телефон на подлокотник дивана.
– У нас все было устроено немного иначе, – уклончиво ответил я.
– Но ты уверен, что если тебе понадобится заполучить авторитет, то он у тебя будет, так? – Карина сползла с дивана и вытянулась в полный рост. «Черт, а я ведь совсем не знаю эту девочку… – подумал я. – Может быть, когда ей стало тринадцать, прилетели какие-нибудь эльфы из полых холмов и подменили ее на вот это? Мне кажется, или глаза ее сейчас сменили свой цвет?»
– Конечно уверен, о чем вообще разговор? – сказал я.
Сразу после этого мир как будто закачался. Изображение расплылось по краям, я словно ухнул в колодец, видел только лицо Карины. Как будто через толстое выпуклое стекло. Ее губы шевелились, кажется, она еще что-то говорила, но я уже не слышал, потому что падал куда-то в темноту.
Дверь захлопнулась, щелкнул замок. Я поплелся обратно на кухню. Мужик в белой кепке и с добрым лицом Афони – следом за мной.
– Ну что, Кирюх, ты как вообще? – спросил он усаживаясь на табуретку напротив меня.
– Но…нормально, – проговорил я.
– Ты прости, что я на лето тебя к себе забрать не могу, – он виновато развел руками. – Это месяц назад была лафа – жил в комнате один, как король. Но когда бумаги на развод в отдел кадров принес, то все. Теперь мне отдельная комната не полагается, а полагается жить с соседями. Так что…
– Я понимаю, пап, – у меня едва получилось выдавить из себя это «пап». Этот мужик на моего отца вообще похож не был.
– Но ты не грусти, Кирка! – он снова хлопнул меня по плечу. – Пионерлагерь тебе только на пользу пойдет. Ты прости, сынок, но мне кажется, что Любанечка тебя слишком оберегает, И болеешь ты часто, только потому что ей надо о ком-то заботиться. А сейчас у нее времени не будет, надо докторскую защищать… Вот и хорошо для всех будет – и ты научишься жить, не держась за материну юбку, и мать… тоже научится. Чему-нибудь. Ты это доедать будешь?
Он ткнул пальцем в тарелку молочной лапши. Меня перекосило от отвращения, и я помотал головой. Он схватил тарелку и направился к двери с сидящим на горшке пухляшом. Раздалось неприятное «шкряб-шкряб» ложкой по тарелке, потом мерзкое «плюх», потом громкий шум короткого водопада. Отец вернулся в кухню, включил воду, ополоснул тарелку и ложку и сунул ее в висящую над раковиной металлическую сушилку.
– Значит так, Кирка, у нас времени еще вагон и маленькая тележка, – сказал он, уперев руки в бока. – Давай-ка мы с тобой на улицу выйдем, заскочим в стекляшку, перекусим чего-нибудь. Ты как?
– Угу, – я несколько раз кивнул, даже с вполне настоящим энтузиазмом. Неожиданное избавление от молочной лапши вселило в меня веру в лучшее будущее.
– О, а что календарь-то не оторвали? – отец наклонился над столом, протянул руку к книжечке из сероватой газетной бумаги, закрепленной на квадратном кусочке фанеры с коряво выжженным на ней рисунком кота. Наверное, я выжигал. Отец оторвал верхний листок. А я посмотрел на тот, что открылся под ним.
Воскресенье, 8 июня, 1980 года.
