Сардана Сивцева
Три кувшина
* * *
В течение жизни мы встречаемся, работаем и общаемся со многими людьми. Часто, в силу разных причин не обращаем внимания на то, что происходит вокруг. Но, если остановиться, вглядеться и подумать, судьба каждого человека – кладезь самых разнообразных историй, связанных с теми или иными событиями. Жизнь намного интереснее придуманных сюжетов. Поэтому и прототипами моих литературных героев всегда были и остаются реальные люди, жизненные истории которых затронули мою душу и оставили в ней след. Какой именно – судить вам, мои дорогие читатели.
Сардана Сивцева-Саная
Три кувшина
Посвящается участнику Великой Отечественной войны Чачуа Константину Георгиевичу, прадеду моих внуков – Тенгиза и Тамины
Такая далекая и щемяще родная Опети: веющие холодом снежные вершины, бескрайние равнины Самтреди, утопающие в зелени долины в предгорьях, извилистая тропинка, ведущая в горную деревню, валун, на котором он часто отдыхал, когда отгонял овец в луга, богатые разнотравьем. Совсем чуть-чуть в стороне журчит, переливается на солнышке искристыми огоньками ручеек, вода в котором казалась самой прозрачной и вкусной на свете. Сколько раз он бежал вниз по тропинке вдогонку с шаловливо перескакивающим с камешка на камешек ручейком, который, ниспадая вниз, расширяется, набирает силу – оступишься и вмиг собьет с ног, увлечет за собой в глубокий каменистый разлом.
Он вспомнил родной дом на самой верхушке горы и то, как ему хотелось взмыть в небо вслед за огромными орлами над проплывающими внизу облаками.
В памяти почти истерлись лица вечно хлопотавшей у тонэ (печь для выпечки хлеба) матери, отца и братьев, днями и ночами пропадавших то на колхозном поле, то на винограднике. Вспомнил детство, юность, родные места и словно наполнил легкие знакомый с детства горный воздух, стало легче дышать.
Девятый десяток разменял он в этом холодном северном краю, в Оймяконье. В общем-то, хорошую жизнь прожил. Жена добрая попалась, хозяйка справная, сыновья отучились, грамотными стали, семьями обзавелись, внуки подрастают. Есть кому продолжить дедов род. Вспомнил черноглазых, бойких мальчишек – внуков, и улыбка озарила лицо, разгладив на нем глубокие морщины. «Близится и мое время встретиться с праотцами, – мысленно рассуждает старик. – В последнее время часто стали сниться родители, Опети, особенно ночами в бессонницу будоражить воспоминания. Наверное, где-то остались еще родные души. Догадываются ли они, что жив еще их дядя Георгий», – думает он.
Что ни день, словно боясь забыть, он наперечет повторяет имена братьев, знакомых, названия мест. Помнит каждый уголок большого деревенского подворья, зимние груши, старое гранатовое дерево, посаженное еще дедом. Три кувшина, закопанных по традиции на свадьбу, на рождение сына и на похороны. Это все осталось там, в той жизни, в Имерети. Между той и нынешней черный провал под названием война, фашистский плен, ссылка в ГУЛАГовские лагеря и судьба человека, навсегда разлученного с родными и родиной.
* * *
Небольшая деревушка Опети распростерлась высоко в горах. Несмотря на это повестка с приказом явиться в райвоенсовет РККА все же добралась и до их деревни, вровень с началом весенних работ на поле. Георгий в то время был с братьями на кукурузных полях. Планировали на все лето. Но повестка заставила его вернуться домой. Мать с отцом к его возвращению собрали в дорогу заплечный мешок, куда положили лепешки из кукурузной муки, козий сыр да кувшин вина. С такой нехитрой снедью он с несколькими такими же ребятами из деревни спустились с гор и направились в Самтреди, который находился в нескольких километрах.
В центральной управе их встретил человек в военной форме и объяснил, что новобранцев дальше направят в приграничную военную часть, где они будут служить, учиться солдатскому ремеслу. Пока военный заполнял какие-то бумаги, парни нашли укромное место во дворе Управы под раскидистым платаном и сели отдохнуть, поесть с дороги. Каждого одолевало чувство тревоги от ожидания, неизвестности. Поели молча, тихо прибрали остатки еды в свои мешки и стали ждать дальше. Мамук с соседнего двора в Опети, с которым Георгий с детства вместе пас овец, мечтательно вздохнул: «Вот бы сейчас оказаться дома». Остальные взглянули на него, но промолчали. Каждый сейчас был бы этому рад. Но их ждали другие дороги и судьбы, о которых они еще и не догадывались.
Долго рассиживаться парням не пришлось. Вышедший из Управы военный строгим голосом подозвал и велел выстроиться в шеренгу. Не понимая, как это делается, парни замешкались. Тогда он подошел и показал, как нужно строиться. Когда линия перед босоногой шеренгой выровнялась, он объявил:
– С сегодняшнего дня все вы – солдаты Красной Армии. Должны беспрекословно слушаться и исполнять приказы командира, – и без запинки добавил какое наказание ждет ослушавшихся.
– А теперь всем в мойку! На все, про все у вас полчаса. Шаго-ом марш! – скомандовал он.
После душевой новобранцев наголо выбрили, выдали солдатские гимнастерки, пилотки, штаны, пару кусков ткани для портянок и сапоги. Через полчаса их снова выстроили и повели в сторону железнодорожного вокзала. Через какое-то время вагоны, переполненные новобранцами, взяли курс в сторону Черного моря.
– Хорошо, что мы вместе! – воскликнул Мамук, подсев к другу на полку.
В вагоне было душно. Парни достали из вещмешков небольшие глиняные сосуды с вином. Остальные тоже последовали их примеру. За разговорами о родных местах время летело быстро.
– А ты вот так умеешь? – звонко смеется Мамук, показывая кому-то из земляков с другого селения как он, сцепив руки спереди, выводит через них ноги.
Тот повторяет, но неуклюже падает набок и смеется. Мамук тоже заливается смехом и показывает очередной фортель уже другому. И так по кругу. «Веселый у меня друг и храбрый. Как с ним хорошо в вечернюю пасти овец. Не заскучаешь. Даже волков не страшно», – довольно думает Георгий. На станциях к каждому вагону прикатывали тележку с едой – гоми из кукурузной муки в большом серебристом чане, похожем на бочку и бурдюк с водой, потому новобранцы не голодали. Так за веселыми разговорами в перерывах между беспокойным сном – не хватало всем мест на полках и приходилось спать по очереди или сидя – прошел день, потом второй.
Уже там, в военной части, Георгия через какое-то время определили в пулеметчики. Они все так же были вместе с Мамуком. Подъем, тренировки, стрельбище, снова тренировки со сменой позиций, во время которых боевым расчетам надо было перетаскивать тяжеленный пулемет порой на несколько десятков верст. И так каждый день. Ныло плечо из-за впивавшихся в кожу ремней, на которых тащили пулемет. Но парни не позволяли себе падать духом или опускаться до такого постыдного для мужчины дела как нытье.
Такая жизнь казалась немного чудной малограмотным парням с гор. Но, если так надо, то надо. Походная жизнь Георгию была не в новинку. С отцом и братьями на посевной, осенней жатве, пастьбе овец не раз приходилось ночевать под открытым небом, жить подолгу на отдаленных участках, обустраивать жилище, самим готовить еду. Поэтому с жизнью красноармейца со временем он обвыкся, даже комковатая и серая крупяная каша стала казаться вполне съедобной и вкусной. Никогда не державший в руках автомат, тем более другое оружие, он теперь наизусть знал все части станкового пулемета «Максим», как его заряжать, охлаждать и сколько времени на это уходит и другие тонкости военного дела.
Шел 1940 год. Вскоре на утреннем построении было объявлено, что их часть перебрасывают в сторону Бессарабии. По перешептываниям однополчан Георгий понимал, что, может быть, им придется воевать. С кем, как долго – было непонятно. Политрук часто выступал перед солдатами: «От солдат Красной Армии требуется строго соблюдать боевую дисциплину и личную гигиену. В мире тяжелая обстановка. В соседних странах идет война с гитлеровской Германией. Поэтому каждый солдат Красной Армии должен быть дисциплинированным, строго выполнять Устав и приказы командира».
А о том, как позже узнали новобранцы, что СССР потребовал у Румынии вернуть территорию Молдавии и начал назревать военный конфликт в соседней Бессарабии, политрук почему-то им не говорил. В конце июня 1940 года была зачитана директива из центра, в которой говорилось: «Мы идём освобождать наших единокровных братьев украинцев, русских и молдаван из-под гнёта боярской Румынии и спасти их от угрозы разорения и вымирания. Вызволяя советскую Бессарабию из-под ига румынских капиталистов и помещиков, мы защищаем и укрепляем наши южные и юго-западные границы». Часть, где служил пулеметчиком Георгий, все ближе и ближе перебрасывали к границе. Он плохо ориентировался в названиях новых мест, знал только то, что они на границе с Бессарабией. Где-то вдалеке ухали взрывающиеся бомбы, ночами время от времени взмывали на небо светящиеся лучи маяков. К счастью, активных военных действий не случилось.
В конце июня румынские войска покинули Бессарабию и СССР объявил о создании новой Молдавской республики. Эту войну избежали, но Европа уже полностью была оккупирована фашистской Германией. Поэтому те части, которые вошли в освобожденные районы Бессарабии, находились в постоянной боевой готовности. Георгий вместе с сослуживцами теперь уже находились на самой территории Бессарабии. Большей частью они были заняты на восстановительных работах, ремонтировали мосты, расчищали завалы на дорогах, участвовали в погрузке, разгрузке вагонов на железной дороге. Но и про военное дело им не давали забывать. «Когда все это закончится?» – переговариваясь друг с другом, задавались вопросом Георгий и Мамук. Но наступало утро и все начиналось заново, и было точь-в-точь как вчера.
Здесь же в Бессарабии Георгия застала война с Германией. Сообщение об этом выслушали молча. Как-то враз посуровели лица командиров, помрачнели однополчане. Даже веселые перекуры стали тягостно задумчивыми. Вечером перед отбоем Мамук спросил у Георгия:
– Что делать будешь, если надо будет стрелять в людей?
– Они фашисты, слышал, сколько людей они уже убили, сожгли деревни, города? Они – враги. Их сюда никто не звал. Помнишь старого волка, который несколько лет крал у нас овец и никто не мог его поймать? Если он перестанет охотиться, его убьют другие волки или изгонят из стаи, и он помрет с голоду. Но тут на войне немного иначе. Если ты не убьешь врага, то он тебя, – тихо, но твердо ответил Георгий другу, который был младше него и по самым трудным вопросам с ним всегда советовался.
Так, тихо переговариваясь, в тяжелых раздумьях друзья улеглись спать. Еще долго Георгий не мог заснуть. От мысли о неотвратимости надвигающейся долгой разлуки с родными у него сжималось сердце.
С первых же дней войны их взвод в составе стрелкового полка занял боевые позиции. Но последовавшие сплошные бомбовые авиаудары фашистов не позволили советским войскам развернуть полномасштабные боевые действия на земле и в воздухе. Много солдат полегло в те дни. Погибли и многие однополчане Георгия. Его самого, раненого и контуженного, вынесли из поля боя санитары. Перевязав рану на голове, погрузили в санитарный поезд и отправили, как сказали в медчасти, в сторону Харькова.
Так Георгий оказался в городе Изюм, в госпитале с ранением и контузией. Палаты были переполнены. Распределяли раненых по палатам по мере высвобождения мест. Большинству вновь прибывших приходилось довольствоваться местом на наскоро сколоченных деревянных нарах в коридоре. Между тем каждый день санитарные поезда все подвозили и подвозили раненых к госпиталю. Казалось, что конца этому не будет. Здесь, глядя на безруких, безногих, обгоревших, слепых совсем еще юных парней-солдат, Георгий еще глубже осознал последствия войны, прочувствовал какая тяжелая участь выпала ему, на всех этих мужиков, на всю страну.
Через два месяца его прямиком из госпиталя направили в Ворошиловский сборный пункт. Оттуда в сторону Каменец-Подольского. Бои шли ожесточенные. За каждую пядь земли, за каждую деревушку, город. Увы, силы были неравные и советским войскам приходилось нести большие потери, местами отступать.
В одном из боев при прорыве фашистского окружения пулей, проскочившей через щель в щите пулемета, убило первого номера в пулеметном расчете. Думать времени не было, оттащив погибшего сослуживца, Георгий ухватился за рукоятку пулемета. Он понимал: если отставшие не смогут выйти из окружения к своим, то попадут в плен. Это было самое страшное, что могло случиться на войне. Командиры много раз рассказывали им про перебежчиков на сторону фашистов, про тех, кто попадал к ним в плен. «Предателям Родины нет пощады!» – переходя на крик, говорил перед строем командир. «Лучше погибнуть в бою, чем попасть в плен», – пронеслось в голове Георгия и он дал несколько строчных очередей, и вдруг от боли в плече сжалось все тело и померкло в глазах.
* * *
Пришел в себя от резкой боли. Это носком тяжелого сапога кто-то сильно пнул в живот.
– Вот еще один. Живой. Забирайте, – подзывая кого-то, на русском кричал человек в фашистской форме.
На войне русскую речь Георгий более-менее стал разбирать, хотя мало понимал. Подошедшие солдаты, тоже все в немецких формах, но говорившие по-русски, приставили дуло автомата к голове Георгия и приказали встать. Ничего не понимая в происходящем, – почему эти русские мужики надели фашистскую форму, – он поднялся. Пошатывало. В глазах резь от песка, накрывшего его при взрыве, одна рука отвисла в плечах и при каждом движении отдает сильнейшей болью. Превозмогая боль, силой воли он выпрямился. Где это видано, чтобы настоящий мужчина склонил голову перед врагом. Под дулом автоматов всех раненых бойцов, которые не смогли прорваться к своим, фашисты взяли в плен и погнали к ближайшему населенному пункту. Как оказалось, в ближайшие Барановичи, которые были уже заняты фашистами.
Шли долго. Кто-то падал, другие пленные его быстро поднимали и буквально волоком тащили с собой, чтобы фашисты не застрелили. Мучительно хотелось пить. Но поясную бутылку с остатками воды Георгий уже отдал раненому, который в пути начал терять сознание. Наконец-то добрались до Барановичей. Здесь их заперли в каком-то большом сарае. Разбираться где они, что с ними случилось, пленным было невмочь. Георгий еле доковылял до самого дальнего угла сарая и прилег на дощатый пол. Рядом стонали раненые солдаты, кто-то уже бредил в предсмертной агонии.
Так прошло несколько дней. Пленные, кто как мог, оказывали друг другу помощь, но многие все же скончались от кровопотери, заражения ран. Двери сарая открывались раз в день, обычно утром. Заходили два солдата, ставили перед дверью ведро с водой и миску с варевом, очень отдаленно напоминающим суп. Когда за фашистами закрывались двери, те, кто мог ходить, пододвигали ведро и миску ближе к лежачим. Им первым давали попить и поесть. Потом по ложечке, а то и другой доставалось всем остальным. По наступлению темного и светлого времени суток пленные поначалу считали дни и найденным здесь же ржавым гвоздем выцарапывали на стене черточки. Одна черточка, вторая, третья… Высокий, поджарый, лет под пятьдесят Вано, в первые дни все пытался найти хоть какой-то способ выбраться из сарая.
– Что вы сидите, вставайте, давайте искать, где-то должен быть выход, – злился он на других пленных. – Ждете, когда всех нас расстреляют или сожгут вместе с этим сараем?
Тогда два-три человека, которые могли ходить, вставали и помогали Вано вскарабкиваться наверх, чтобы изучить потолочные стыки на предмет наличия лаза. Но все безуспешно. Когда все поняли, что сарай охраняется днем и ночью, крепко заколочен со всех сторон и им не вырваться отсюда, счет дням был потерян. Однажды всех, кто мог стоять на ногах, вывели из сарая. Думали на расстрел. Оказалось на работы. На железнодорожной станции изо дня в день раздетые, полуголодные, с еще не зажившими ранами, под пинки и дубинки полицаев они грузили и разгружали вагоны. Уголь, дрова, тяжеленные ящики с боеприпасами, мука, сахар и многое другое безостановочно прибывало с запада и переправлялось дальше. С ослабевшими и умирающими у фашистов разговор был короткий – расстреливали на месте. Скольких знакомых за это время потерял из виду Георгий по этой причине, уже не помнил. Временами пронзительными болями, тисками, сжимавшими голову, давала о себе знать контузия, болело неправильно сросшееся после ранения предплечье. Но он дал себе слово выжить и, превозмогая боль, голод и холод, старался двигаться, работать. Со временем одежда вся обносилась. Пленные, чтобы не замерзнуть окончательно, обматывали ноги, руки драной мешковиной, укутывались в то, что они подбирали на железной дороге. Так пережили одну зиму.
С наступлением весны пленных, работавших на железнодорожной станции, погрузили в вагоны, следующие в сторону Польши.
– Все. Пришел конец. Слышал, всех гонят в конц-лагерь. И нас в живых не оставят, – с горечью вымолвил старый боец Петро, сидевший рядом на полу вагона.
Но говорить с ним, отвечать сил уже не было. В абсолютной апатии, в каком-то ступоре Георгий обреченно решил принять и эту участь, ниспосланную ему жестокой судьбой. Прислонившись к стене вагона, под размеренный стук колес начал засыпать. От голода колючими спазмами исходил желудок. В полудреме он вновь вспомнил дом, родителей и братьев. Думал о погибшем друге Мамуке, так и оставшемся лежать на поле боя. Тем временем поезд мчался и мчался на запад, все дальше и дальше увозя пленных от родины.
День прошел или два – по замедлившемуся ходу поезда они поняли, что подъехали к какой-то станции. Пожилой мужчина, следивший за происходящим в щелочку забитых досками окон вагона, вслух объявил, что, похоже, прибыли в Польшу. Через какое-то время загремел тяжелый засов вагона и под лай овчарок пленных вывели на пути, оттуда бегом погнали к выстроившимся в ряд вдоль железнодорожной станции машинам с большими матерчатыми фургонами. Люди, которые несколько дней находились в тесных вагонах в неподвижном состоянии, падали и не могли бежать.
– Шнелле, шнелле, лос, лос, руссиш швайн! – поднимали пинками пленных фашисты и подгоняли к машинам.
Когда всех погрузили, машины тронулись. Через какое-то время подъехали к контрольно-пропускному пункту, обнесенному высоким забором из колючей проволоки, вдоль которого виднелись караульные вышки. Были слышны автоматные очереди, лай собак, крики. Пленных выгрузили и загнали через КПП за колючую проволоку. Как потом узнал Георгий из разговоров с другими пленными, их привезли в лагерь для военнопленных. Пробыли здесь недолго. В один из дней их снова загнали на железнодорожную станцию, разбили по вагонам и отправили дальше. Куда везли, зачем, – пленным было неизвестно. Просто гнали и гнали с одной станции к другой.
Тем временем Великий перелом в войне уже случился и советские войска раз за разом отодвигали фашистов все глубже на запад. Конечно, пленные об этом знать не могли. Обессилевшие от голода, жажды, отчаявшиеся и потерявшие всякую надежду на освобождение, они просто сдались воле судьбы или злого рока, ее подменившего. Для фашистов они были пленными без имени, фамилии, даты, тем более места рождения, ошметками человеческой плоти, предназначенной для каких-то их «великих» целей.
Георгий, как и другие в их вагоне, давно не ел и не пил и мечтал только о том, чтобы поезд остановился. Обычно на станциях им выдавали воду. Прикрыв глаза, он заставил себя заснуть. И снова ему приснилась мать. Она зачерпнула из ручья полную ладошку воды и протянула ему. Он хочет испить, но сильное течение сбивает с ног, он падает и его уносит куда-то. Он кричит, зовет мать, а течение холодное, дикое и он с головой уходит под воду. Мрак. И вдруг глубокий вздох и он всплывает… посреди широкой речной заводи. Никакого страха, оторопи. Вода теплая, чистая-чистая. Течение тихое. Светит солнце. Мягкие волны выносят его к берегу…
* * *
Его сон буквально разрывает сильный грохот, как будто сама земля разверзлась под ногами. Вскакивает. Кругом слышны выстрелы, взрывы. Вдруг рельсы резко заскрежетали, поезд как будто поперхнулся, и остановился. Потом наступила какая-то странная тишина. Гнетущая. Не лязгали затворы вагонов, как до этого было при пересылках. Пленные начали прислушиваться к внешним шумам. Но ничего не было слышно. К вечеру самые здоровые и сильные стали отгибать железный лист на полу вагона, который сильно проржавел с одного угла и где отошли заклепки. Приложив все силы, пленные смогли отогнуть этот угол до таких размеров, чтобы мог пролезть человек. Ночью было решено бежать. Тихо, чтобы не привлечь внимание постовых, если они есть, все, кто мог двигаться, выбрались наружу. И удивились. Их поезд стоял на путях, в нескольких других вагонах тоже находились пленные. Но никакой охраны вокруг не было. Быстро открыв засовы на других вагонах, Георгий с несколькими пленными быстрым шагом бросились в сторону находившегося неподалеку леса. Там легче спрятаться, если вернутся фашисты. К их удивлению, никто за ними не погнался.
Они верили и не верили своему счастью, тому, что удалось вырваться из плена. Только сегодня еле передвигавшиеся люди, почувствовав свободу, воспряли духом. Падая, поднимаясь, снова падая и поднимаясь, они добрались до леса. Отдышались, решили потихоньку обследовать окрестности: где они находятся, кто орудует в местности, можно ли достать еду и одежду. Но выбраться в ночь из укрытия не рискнули. Так и просидели под пологом леса. Вокруг тихо. Ни разрывов бомб, ни выстрелов.
Наутро трое, в их числе и Георгий, пошли в разведку. Боясь привлечь внимание, короткими перебежками от одного лесочка к другому, преодолели достаточно большое расстояние и добрались до поля. Через поле к железнодорожным путям, а оттуда к околице небольшого рабочего поселка. Спрятались за каким-то строением у проселочной дороги, напоминающим овин, и стали следить за передвижениями возле ближайшего от них дома. Тишина. Большой серый дом из камня, напоминающий княжеский замок, кажется пустым. Проходит какое-то время и из ворот выезжает женщина на велосипеде. Она едет прямо в сторону их сарая. Разом всем выйти навстречу значит напугать ее. Вышел самый по виду внушающий доверие, старик Мыкола – украинец польских кровей и к тому же хорошо говорящий как на русском и украинском, так и на польском. Вскрикнув от неожиданности, женщина тут же останавливается, соскакивает с велосипеда и пытается повернуть обратно. Мыкола успевает схватить за руль велосипеда:
– Дзень добри, пани! Йестешми виежнями. Где йездем? Це ешьть. Можеш помуц? (Добрый день, пани! Где мы находимся? Мы хотим есть. Можете помочь?) – тараторит на польском Мыкола.
В ответ женщина одной рукой держится за руль велосипеда, другой прикрывая голову, просит:
– Не ма потцебу, не ма потцебу, по просту не забиай. (Не надо, не надо, только не убивай меня).
Мыкола снова что-то ей объясняет.
– Так. Так. Чекач. (Хорошо, хорошо, подождите), – отвечает женщина.
Через какое-то время он возвращается, а женщина проезжает дальше. Мыкола напряженно молчит, на вопросы отмахивается теперь на украинском:
– Ну буде, буде. Повернеться, побачимо! (Ну ладно, ладно. Вернется, поговорим).
И снова час-два в засаде, может и больше. И вот на дороге снова появляется та женщина. На переднюю раму велосипеда нацеплена большая плетеная корзина. Она останавливается. Смотрит в сторону сарая. Навстречу снова выходит Мыкола. Переговариваются. Женщина достает из корзины увесистый сверток и протягивает Мыколе. Он забирает его и отходит. Женщина еще какое-то время смотрит ему вслед и уезжает.
Вот радость-то! В свертке оказались вареные яйца, картошка, несколько головок лука, шмат сала, большой ломоть хлеба и бутылка молока. Такого обилия продуктов Георгий не видел с довоенных лет. «Зажиточные оказались хозяева, не жадные!» – всю обратную дорогу радостно восхищается Мыкола. По пути они отщипнули только самую малость от хлеба. Все остальное бережно донесли до своих. Там разделили на всех поровну и поели. Самое радостное из всего, что случилось, это была не еда. Оказалось, женщина, сказала Мыколе, что в поселке русские солдаты, недалеко есть город, где есть комендатура Красной Армии. Пленные возликовали. Они еще в ту самую первую ночь в лесу, поняв, что они на свободе, во чтобы то ни стало решили разыскать советскую комендатуру. Поэтому, поев, они все двинулись в сторону поселка, намерившись там узнать дорогу к городу.
Шли целый день. Разыскали комендатуру. Плакали от счастья, что наконец-то видят своих, что закончились их мучения. Со слезами на глазах они, дополняя друг друга, рассказали старшему военному чину комендатуры где воевали, как попали в плен, почему оказались здесь близ границы Польши с Чехословакией. Дежурный по комендатуре им тоже рассказал, что фашисты при отходе просто бросили поезд с пленными на путях. Это и спасло солдат от неминуемой гибели в концлагере, который значился как конечный пункт назначения в путевых документах поезда. Немногословный, по виду очень строгий офицер составил на каждого протокол, велел подписаться, потом вызвал наряд охраны и всех через внутренний двор комендатуры повели в какое-то помещение.
Снова за их спинами закрылась дверь, и послышался лязг тяжелого засова. Теперь они, бывшие в плену у фашистов, оказались в плену у своих.
– До проверки всех документов, – отчеканил работник комендатуры. В помещении, где их заперли, стояли нары, прибитый к полу стол со скамьей, высоко под потолком светилось полуденным солнцем окошко.
Ничего не понимающие пленные решили выспаться, а обо всем подумать после. Грязные, голодные, больные и счастливые. К вечеру им принесли съестное: по куску хлеба, котелок каши на всех и воду. На следующее утро пленных, снова ничего не объяснив, распихали по вагонам и сказали: «Отправляетесь на родину».
* * *
Так, осенью 1945-го, когда весь мир ликовал и праздновал Великую Победу, Георгий и несколько бывших военнопленных из разных уголков Советского Союза и окрест оказались в Находке, оттуда на пароходе их этапировали в Магадан. Что странно, никто их по пути не допрашивал, никаких обвинений не предъявлял, просто гнали и гнали. Все дальше на восток. Теперь для своих они стали зэками, побывавшими в плену у фашистов. Значит, предателями. Во время одного из этих этапов к Георгию пристал конвоир.
– Слишком жирно будет предателя Родины величать Георгием, а может еще Победоносцем тебя, тварь фашистская? – зарычал конвоир и больно ударил Георгия прикладом по голове.
Спасла плотная шапка-ушанка. Смягчила удар. Но снова дала о себе знать контузия. После этого случая он несколько дней ничего не мог слышать, болела голова, из носа время от времени шла кровь. К его мучениям добавлялось то, что было жутко холодно. Несмотря на то, что по пути в Находку всем ссыльным выдали валенки, телогрейки и меховые шапки-ушанки с рукавицами. Ни дня не помнит Георгий, когда он не мерз. «Почему меня называют предателем? Я воевал, получил ранения, был в плену. Комендант же на границе сказал, что до проверки всех документов. Почему не отпускают? Неужто мои документы потерялись? Почему мне никто не верит?» – беспрестанно вертится в голове.
Георгия и еще с десяток заключенных закрыли на пересылке в небольшом помещении административного корпуса. Вдоль стен двухэтажные нары, в центре топится буржуйка. Уставшие с дороги, заключенные сразу же разбрелись по нарам. Георгий нашел место на нарах в самом дальнем углу. Прилег. От безысходности своего положения, от обиды он еле сдерживает вырывающийся крик. Понимает, сейчас он только и может, что сильнее стиснуть зубы и пережить то, что с ним случилось. «Я должен быть сильным. Кто умеет терпеть, тот все победит», – пытается успокоить расшалившиеся нервы Георгий. Эту поговорку часто повторял его дед. Но злые слезы все равно наворачиваются на глаза и удушающий ком подкатывает к горлу. Чтобы никто не видел его секундную слабость, он выше натягивает ворот телогрейки и глубже забивается в угол. Заметят, достанут постоянными издевками. И, чего хуже, покалечат. Теперь недолго осталось ждать разнарядку по работам.
В Магадане его определили на лесоповал, который находился в нескольких десятках километров от самого города. И снова в дальний путь. Благо, не пешком, а на полуторках. Заселили в какой-то барак, где помимо него было еще два десятка человек. Нравы царили разные. Озлобленные, испытавшие фашистское пленение, частью прошедшие концлагеря, безосновательно обвиненные в предательстве Родине люди, не понимающие что происходит, почему с ними так поступили и отправили на Колыму, порой напоминали хищных зверей. Даже из-за небольших бытовых распрей здесь могли вспыхнуть нешуточные разборки между сидельцами, которые могли стать беспощадными к таким же бедолагам: избить до полусмерти, искалечить, убить. Георгию, немногословному и неконфликтному по нраву, удавалось избегать таких разборок.
– Эй ты, дитя гор, почему все время молчишь? – иногда обращались к нему сидельцы.
– Да он ничего не понимает, да и говорит так, что с наскока не поймешь, – отмахивались те, кто хоть раз пытался вытащить Георгия на разговор или нарочно вывести из себя.
Дальнейшим издевкам, может быть, помешало то, что один из них вспомнил вслух, что еще со школьной скамьи, с уроков литературы горцы ассоциировались с абреками, которые могли одним ударом зарезать хоть человека, хоть барашка. Такие уж они взрывные и горячие. Возможно, это и придерживало особо наглых и спасало Георгия в конфликтных ситуациях.
Попавшие под жернова репрессий политические и те, кто был обвинен в предательстве и пособничестве с фашистами, попадал к ним в плен, бежал из концлагерей и другие подобные заключенные, в Магадане были на тех же правах, что и остальные зэки – убийцы, насильники и воры. Жизнь впроголодь, голод, холод и бесконечная работа, то на лесозаготовках, то на строительстве дорог, то на вскрыше торфяников или приисках. За это им выдавался скудный паек и кое-какая сезонная одежда.
Через год Георгия этапировали из Магадана еще дальше – в Якутию, в Усть-Неру, где находился центр Индигирлага. В Магадане он думал, что уже находится на краю земли. Ан, нет. Оказалось, есть места посуровее. Но удивительно, именно по пути в Оймякон он обрел самых верных друзей на всю последующую жизнь. Мухаммада – узбека, Славу – белоруса, Яцека – поляка. Почти одного возраста. Яцек был в партизанах, Мухаммад и Слава так же как и Георгий воевали, но на других фронтах. Разных национальностей, веры людей объединяло то, что они были в плену у фашистов, испытали горечь жестокой обиды за обвинение в пособничестве с врагами и прошли все круги ада за свою еще такую недолгую жизнь. А сейчас их свела воедино еще одна битва – борьба за выживание.