Сара Пирс
Санаторий
© Рокачевская Н., перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
* * *
Моей семье
On nous apprend à vivre quand la vie est passée.
Нас учат жить, когда жизнь уже прошла.
Мишель де Монтень
Мне нравятся ограничения. Они придают уют.
Жозеф Диран
Пролог
Январь 2015 года
На полу валяется брошенное медицинское оборудование: ржавые хирургические инструменты, разбитые пузырьки и колбы, спущенное колесо старого инвалидного кресла. К стене привалился изодранный матрас, из которого торчит набивка цвета желчи.
На крепко сжимающего свой портфель Даниэля Леметра внезапно накатывает волна отвращения, словно время завладело самой душой здания и оставило на ее месте гниль и заразу.
Он быстро идет по коридору, шаги по плиткам отдаются эхом.
Смотри только на дверь. И не оглядывайся.
Но брошенные предметы притягивают взгляд, ведь каждый рассказывает собственную историю. Так легко вообразить находившихся здесь людей, которые кашляли, пока не осталось легких.
Порой ему кажется, что он даже улавливает запах из прошлого – едкий и кисловатый запах химикатов, наполнявший воздух операционных.
Пройдя половину коридора, Даниэль останавливается.
В комнате напротив шевелится какое-то темное расплывчатое пятно. У Даниэля душа уходит в пятки. Он застывает и всматривается в сумрак. На полу комнаты разбросаны бумаги, в глубине видны кривые трубки дыхательного аппарата, сломанный остов кровати, какие-то обломки.
От напряжения кожа покрывается мурашками, но ничего не происходит. В здании тихо.
Даниэль медленно выдыхает и идет дальше.
Не глупи, твердит он себе. Ты просто устал. Слишком часто засиживался допоздна и рано вставал.
Даниэль распахивает входную дверь. Снаружи сердито завывает ветер, раскачивая дверь на петлях. При первом же шаге Даниэля ослепляет порыв ледяного ветра со снегом, но он все равно рад оказаться на улице.
Санаторий лишает его присутствия духа. Хотя Даниэль прекрасно знает, каким станет здание, и нарисовал каждую дверь, каждое окно и выключатель нового отеля, сейчас он ничего не может с собой поделать и погружается в прошлое этого места.
Фасад не многим лучше, думает он, бросая взгляд наверх. Суровое угловатое здание облеплено снегом. Оно запущено и разрушается – балконы, балюстрады и длинные веранды осыпаются и гниют. Несколько окон до сих пор целы, но большинство заколочено, на фасаде торчат уродливые прямоугольники фанеры.
Какой контраст с домом Даниэля в Веве, с видом на озеро. Тот дом построен в современном стиле, в основном из стекла, чтобы открывался панорамный вид на воду. На крыше терраса, и есть небольшой причал.
Даниэль сам все это спроектировал.
С образом дома приходят и мысли о Джо, жене Даниэля. Сейчас она, должно быть, только что вернулась домой с работы, и в ее голове до сих пор бурлят мысли о рекламных бюджетах и слоганах, но она уже отправила детей делать уроки.
Даниэль представляет ее на кухне за приготовлением ужина – рыжие волосы падают на лицо, пока она что-то ловко нарезает. Она готовит что-то простое – пасту, рыбу или жаркое. Они оба не мастаки в домашних делах.
Эти мысли его бодрят, но лишь на короткое время. Когда Даниэль пересекает парковку, его начинают одолевать первые опасения по поводу обратной дороги.
До санатория и в хорошую погоду не так-то просто добраться, он стоит на отшибе, высоко в горах. Такое место выбрали намеренно, чтобы оградить туберкулезников от городского смога, а остальных горожан – от них.
Но отдаленное местоположение означает кошмарную дорогу – серпантин с крутыми поворотами, проложенный через густой ельник. Этим утром по пути наверх дорога была едва видна, а снежинки впивались в ветровое стекло белыми ледяными стрелами, так что было сложно что-то разглядеть даже в нескольких метрах впереди.
Даниэль уже подходит к машине, когда на что-то наступает – это обрывок транспаранта, наполовину припорошенный снегом. Буквы грубо намалеваны красным.
NON AUX TRAVAUX!
НЕТ СТРОИТЕЛЬСТВУ!
Кипя гневом, Даниэль топчет транспарант ногами. На прошлой неделе протестующие устроили здесь демонстрацию. Больше пятидесяти человек выкрикивали оскорбления и махали вызывающими транспарантами ему в лицо. Снимали все на мобильные телефоны и выложили записи в социальных сетях.
Одна из бесконечных битв, в которых пришлось сражаться, чтобы запустить этот проект. Люди утверждают, что им нужен прогресс и поток франков от туристов, но когда доходит до дела, начинают ерепениться.
И Даниэль понимал почему. Люди не любят победителей.
Так когда-то сказал ему отец и был прав. Поначалу местные тепло принимали Даниэля и одобряли мелкие успехи – торговый центр в Сьоне, многоквартирный дом с видом на Рону в Сиерре, – но потом он слишком размахнулся. Стал слишком успешным, слишком влиятельным.
Даниэль понимал, что в их глазах уже получил свой кусок пирога и теперь лишь от жадности хочет большего. Ему всего тридцать три, архитектурное бюро процветает – открылись представительства в Сьоне, Лозанне, Женеве. И еще одно планируется открыть в Цюрихе.
И то же самое относится к Лукасу, застройщику и его лучшему другу. Ему слегка за тридцать, а уже владеет тремя приметными отелями.
Люди ненавидят их обоих за благополучие.
А этот проект стал последним гвоздем в крышке гроба. Уже было все: интернет-тролли, угрожающие электронные письма, бумажные письма в офис, протесты против строительства.
Сначала занялись Даниэлем. В местных блогах расползлись слухи о том, что его бизнес якобы испытывает трудности. Потом перекинулись на Лукаса. С похожими наветами, от которых он легко отмахнулся, но одна сплетня ударила особенно больно.
И Даниэля это беспокоило больше, чем он сам себе признавался.
Слухи о взятках. Коррупции.
Даниэль пытался поговорить об этом с Лукасом, но его друг каждый раз обрывал разговор. И мысли об этом терзают Даниэля, как и многое другое в проекте, но он гонит их прочь. Лучше не обращать на это внимания. Сосредоточиться на результате. Отель укрепит его репутацию. Напор Лукаса и его скрупулезность в деталях побудили Даниэля создать исключительно амбициозный проект, который станет вершиной его творческой карьеры.
Даниэль подходит к машине. На ветровое стекло налип толстый слой снега. Дворники не справятся, придется сначала почистить самому.
Но, сунув руку в карман за ключами, он кое-что замечает.
Браслет, лежащий рядом с передним колесом.
Даниэль нагибается и подбирает его. Это тонкий медный браслет. Даниэль крутит его в пальцах. И видит выгравированные с внутренней стороны цифры. Дата?
Даниэль хмурится. Браслет наверняка принадлежит тому, кто побывал здесь сегодня, ведь так? Иначе его завалило бы снегом.
Но почему он лежит так близко к машине? В голове мелькают образы протестующих, их злобные, глумящиеся лица. Может, браслет принадлежит кому-то из них?
Даниэль заставляет себя сделать глубокий вдох, но когда сует браслет в карман, то замечает что-то краем глаза – какое-то движение за сугробом, выросшим у стены парковки.
Нечеткий профиль.
Сжимающая ключи ладонь потеет. Даниэль с силой нажимает на кнопку, чтобы открыть багажник, и застывает, поднимая голову.
Между ним и машиной стоит человек.
Даниэль таращится на него, на краткий миг теряя возможность двигаться, мозг лихорадочно пытается понять, что перед ним и как кто-то мог так быстро подойти к нему незамеченным.
Фигура закутана в черное. И что-то закрывает ее лицо. Что-то, напоминающее по форме противогаз, только без фильтра спереди. Вместо него ото рта к носу идет толстая резиновая трубка. Коннектор. Черный гофрированный шланг колышется, когда человек переминается с ноги на ногу.
И выглядит это ужасающе. Чудовищно. Нечто скребется в самых темных глубинах подсознания.
«Думай, – говорит себе Даниэль, – думай». Мозг начинает судорожно перебирать варианты – каким образом превратить этот кошмар в безобидную шалость. Это розыгрыш, только и всего, кто-то из демонстрантов решил его напугать.
Человек делает шаг в его сторону. Четкое, выверенное движение.
Теперь Даниэль видит лишь надвигающееся кошмарное лицо, обтянутое черной резиной. Складки трубки-хобота. А потом слышит и дыхание – странное причмокивание, идущее из-под маски. Влажный, булькающий вдох.
Сердце в грудной клетке бешено колотится.
– Что это? – говорит Даниэль и слышит в своем голосе страх. Дрожь, которую пытается подавить. – Вы кто? И что вы здесь делаете?
Его лицо щекочет капля. Снег плавится от жара его тела. Или это пот? Даниэль точно не знает.
«Да брось, – говорит он себе. – Возьми себя в руки. Это просто какой-то чудик шатается где попало. Сейчас ты пройдешь мимо него и сядешь в машину».
Но тут, посмотрев под другим углом, он замечает чужую машину. Ее не было здесь, когда он приехал. Черный пикап. «Ниссан».
«Давай, Даниэль, шевелись».
Но тело будто сковало льдом, оно отказывается подчиняться. Он может только слушать странное дыхание из-под маски. Теперь оно стало громче, быстрее и более хриплым.
Громкое хлюпанье и свист на высоких нотах.
Снова и снова.
Человек придвигается ближе. Он держит что-то в руке. Нож? Даниэль не может различить. Все скрывают толстые перчатки.
Давай же, шевелись!
Даниэлю удается сделать шаг вперед, потом второй, но страх сковывает мышцы. Он спотыкается в снегу, правая нога скользит.
И когда он выпрямляется, уже поздно – рука в перчатке затыкает ему рот. От перчатки несет затхлостью, а маска пахнет жженой резиной, пластиком и чем-то еще.
Чем-то знакомым.
Но прежде чем мозг успевает найти ассоциацию, что-то протыкает Даниэлю бедро. Вспышка боли. Мысли разбегаются, а потом разум затихает.
А через несколько секунд проваливается в небытие.
Пресс-релиз (не выпускать до полуночи 5 марта 2018 г.)
«Вершина»
О-дю-Плюмаши
Кран-Монтана, 3963, Вале, Швейцария
На швейцарском курорте Кран-Монтана открывается пятизвездочный отель
Отель «Вершина», расположенный над курортом Кран-Монтана, на солнечном горном плато высоко в Швейцарских Альпах, – детище застройщика Лукаса Карона.
Через долгих восемь лет планирования и строительства один из старейших городских санаториев наконец-то открывается вновь, превратившись в роскошный отель.
Основное здание спроектировал в конце девятнадцатого века прадед Карона, Пьер Карон. Санаторий стал известен по всему миру как центр лечения туберкулеза, прежде чем открытие антибиотиков вынудило его расширить специализацию.
Позже здание получило всемирное признание за инновационную архитектуру и в 1942 году посмертно принесло Карону-старшему награду швейцарской художественной выставки. Чистые линии вкупе с большими панорамными окнами, плоские крыши и строгие геометрические формы. Как описал здание один из судей, «благодаря революционному и чрезвычайно функциональному дизайну возник безупречный переход между зданием и окружающим пейзажем».
Как сказал Лукас Карон, «пора вдохнуть в это здание новую жизнь. Мы уверены, что, опираясь на правильные принципы, бережно восстановим здание и превратим его в отель, отдавая дань богатому прошлому».
Команда, возглавляемая швейцарской архитектурной фирмой «Леметр и Ко», обновила здание, добавив спа-комплекс и конференц-зал, оборудованные по последнему слову техники.
В реконструированной «Вершине» нашли инновационное применение материалам местного производства: дереву, сланцу и камню. Элегантные современные интерьеры отеля не только отражают мощь окружающего пейзажа, но и раскрывают новые грани исторического здания. По словам Филиппа Волкема, генерального директора компании «Туризм Вале», «отель, несомненно, станет бриллиантом в короне одного из лучших зимних курортов в мире».
Прессу просим обращаться в пиар-агентство «Леман» в Лозанне.
Для подробной информации или бронирования посетите сайт www.lesommet_cransmontana.ch.
1
Январь 2020 года
День первый
Фуникулер из лежащего в долине городка Сиерре поднимается вдоль горного склона до Кран-Монтаны почти вертикально.
Скользя над заснеженными виноградниками и городками Вантон, Шерминьон, Моллен, Рандонь и Блуш, за четыре километра пути он поднимает пассажиров более чем на девятьсот метров всего за двенадцать минут.
Вне туристического сезона фуникулер обычно почти пуст. Большинство людей поднимаются в гору на машине или на автобусе. Но сегодня, когда дороги почти встали из-за пробок, он набит битком.
Элин Уорнер стоит с левой стороны набитого вагончика, рассматривая все, что ее окружает: налипающие на окна жирные хлопья снега, громоздящиеся друг на друга сумки, прямо в слякоти на полу, и тощих подростков, толкающихся у двери.
Ее плечи напряжены. Она уже и забыла, какими бывают дети в этом возрасте: эгоистичные, не замечающие никого, кроме себя.
Ее щеку задевает намокший рукав. Элин вдыхает запах сырости, сигарет, какой-то жареной еды и мускусно-цитрусовый аромат дешевого одеколона. За этим следует хриплый кашель. И смех.
С громкой болтовней в дверь вваливается группа мужчин со спортивными сумками North Face за плечами. Они отодвигают стоящее рядом с ней семейство в глубь кабинки, прямо на нее. Элин чувствует горячий пивной перегар на своей шее, ее касаются чьи-то руки.
И ее тут же охватывает паника. Сердце колотится, гулко стучит в грудной клетке.
Когда же это закончится?
Прошел год после дела Хейлера, а она все никак не может выкинуть его из головы и из своих снов. Элин все так же просыпается посреди ночи, на мокрой от пота простыне, и сон стоит перед глазами как наяву – рука сжимает ей горло, влажные стены надвигаются, пытаясь раздавить.
Потом она барахтается в соленой воде, которая заливается в рот, в нос…
Возьми себя в руки, твердит себе Элин и силой воли переводит взгляд на граффити на стенке фуникулера. Не позволяй кошмару тебя контролировать.
Взгляд пляшет по нацарапанным на металле буквам:
Мишель 2010
Всем чмоки
Элен и Рик 2016
Следуя взглядом по надписям до окна, она вздрагивает. Ее отражение… на нее смотрит сама боль. Она так исхудала. Слишком сильно.
Словно что-то опустошило ее изнутри, выгрызло самую ее суть. Ее скулы заострились, слегка раскосые серо-голубые глаза стали больше и заметнее. Даже копна взлохмаченных белокурых волос и размытый шрам на верхней губе не смягчают внешность.
После смерти матери она только и делала, что тренировалась. Десятикилометровые пробежки. Пилатес. Тренажеры. Поездки на велосипеде по побережью, от Торки до Эксетера, под пронизывающим ветром и дождем.
Это было уже слишком, но она не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Только это у нее и осталось, единственный способ изгнать из головы навязчивые мысли.
Элин отворачивается. Пот щекочет затылок. Глядя на Уилла, она пытается сосредоточиться на его лице, на знакомой щетине, темнеющей на подбородке, на не поддающейся приручению темно-русой шевелюре.
– Уилл, что-то я…
Он вздрагивает. Элин уже видит намек на будущие морщинки на встревоженном лице, сеточку линий вокруг глаз, легкие складки на лбу.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
Элин качает головой, от слез щиплет в глазах.
– Нет.
– Из-за этого или… – шепчет Уилл.
Элин понимает, что он хочет сказать: Айзек. Виновны оба – и Айзек, и паника. Они переплетены и связаны.
– Не знаю. – В горле встает комок. – Я все прокручиваю в голове… Ну, сам понимаешь, вдруг это приглашение, ни с того ни с сего. Может, зря мы приехали. Мне нужно было получше все обдумать или хотя бы поговорить с ним по душам, прежде чем позволить ему сделать бронь.
– Еще не поздно. Мы еще можем вернуться. Я скажу, что у меня проблемы на работе. – Уилл с улыбкой поправляет очки указательным пальцем. – Это будет рекордно короткий отпуск, но какая разница?
Элин выдавливает из себя ответную улыбку, тонкую истощенную линию по сравнению с прежней. С какой легкостью он смирился с переменами, с новой нормой.
Теперь она полная противоположность той Элин, какой была, когда они познакомились. Тогда она была на подъеме, как понимает сейчас. То была кульминация ее тридцати с хвостиком лет.
Она только что купила первую квартиру неподалеку от пляжа, на верхнем этаже старого викторианского особняка. Маленькую, но с высокими потолками и крохотным квадратиком с видом на море.
С работой все ладилось – ее повысили до сержанта и дали крупное дело, очень важное, а мать поправлялась после первого курса химиотерапии. Элин считала, что постепенно справляется с горем по Сэму, но теперь…
Теперь ее жизнь бьется в конвульсиях. Элин не узнала бы себя сегодняшнюю.
Двери закрываются, толстые стеклянные панели сдвигаются. С резким толчком фуникулер трогается и набирает скорость, удаляясь от станции.
Элин закрывает глаза, но становится только хуже. Каждый звук, каждый толчок многократно усиливается под закрытыми веками.
Она открывает глаза и видит мелькающий в окне пейзаж – расплывающиеся полосы заснеженных виноградников, дома, магазины.
Голова плывет.
– Я хочу выйти.
– Что? – поворачивается Уилл. Он старается подавить в голосе раздражение, но Элин все равно его слышит.
– Мне нужно выйти.
Фуникулер въезжает в туннель и погружается в темноту. Какая-то женщина взвизгивает.
Элин медленно и осторожно вдыхает, словно предвкушая грядущую катастрофу. Кровь словно отказывается двигаться по телу, но в то же время приливает к коже.
Еще несколько вдохов. Медленно, как она научилась. Вдох на счет четыре, задержать воздух, а затем выдохнуть на семь.
Но этого мало. Горло сжимается. Дыхание становится поверхностным и быстрым. Легкие сражаются, отчаянно пытаясь втянуть в себя кислород.
– Твой ингалятор, – напоминает Уилл. – Где он?
Элин шарит в кармане и вынимает его, нажимает на кнопку. Уже лучше. Она нажимает еще раз и чувствует, как поток газа ударяет по нёбу и достигает гортани.
Через несколько минут дыхание восстанавливается.
Но как только в голове проясняется, они тут как тут, стоят перед мысленным взором.
Ее братья. Айзек. И Сэм.
Образы сменяют друг друга бесконечным потоком.
Милые детские лица, щеки в брызгах веснушек. Одинаковые широко посаженные голубые глаза, только у Айзека взгляд холодный и пронзительный, а у Сэма искрится кипучей энергией, которая всегда притягивала к нему людей.
Элин моргает, но не может избавиться от мысли о том, когда в последний раз видела эти глаза – пустые, безжизненные, погасшие.
Она отворачивается к окну, но не может прогнать образы прошлого: улыбающийся Айзек, такой знакомой ухмылкой. Он поднимает ладони, но пять растопыренных пальцев в крови.
Элин вытягивает руку, но не может до него дотянуться. У нее никогда это не получалось.
2
На маленькой парковке у верхней станции фуникулера ожидает темно-серый глянцевый микроавтобус из отеля. Тонированные дымчатые окна заляпаны снегом.
В нижнем левом углу на двери надпись аккуратными серебристыми буквами: «вершина». Именно так, со строчной буквы, тонким угловатым шрифтом, воплощение элегантности.
Элин разрешает себе ощутить легкую дрожь радости. До сих пор она с презрением отзывалась об отеле в разговорах с друзьями:
«Выпендреж».
«Больше формы, чем содержания».
По правде говоря, она аккуратно отлепила записку Айзека от рекламного буклета и с удовольствием погладила пальцами толстый матовый картон, впитывая новизну каждой минималистичной страницы.
Она ощутила странную и незнакомую смесь восторга и зависти, как будто что-то упустила, что-то, не поддающееся определению, какое-то желание, в котором она даже не отдавала себе отчет.
Уилл же, напротив, откровенно радовался и нахваливал архитектуру и дизайн. Он пролистал буклет и тут же отправился искать больше подробностей в интернете.
В тот же вечер за ягненком по-мадрасски он расписывал детали интерьера: «под влиянием Жозефа Дирана»… «новый минималистичный стиль, отражающий историю здания»… «создающий особенную атмосферу».
Элин всегда поражала способность Уилла поглощать такого рода замысловатые подробности и факты. И от этого она почему-то чувствовала себя под защитой, как будто он знает все ответы.
– Мисс Уорнер?.. Мистер Райли?
Элин поворачивается. В их сторону идет высокий жилистый мужчина. На нем серая флисовая толстовка с теми же серебристыми буквами: вершина.
– Это мы, – улыбается Уилл.
Возникает неловкая заминка – мужчина протягивает руку к чемодану Элин одновременно с Уиллом, а потом Уилл отдергивает руку.
– Доехали удачно? – спрашивает водитель. – Откуда вы?
Чемоданы он разместил сзади.
Элин смотрит на Уилла, приглашая его заполнять паузы. Ей слишком тяжело дается подобная вежливая болтовня.
– С юга Девона. Рейс прибыл вовремя… даже удивительно. Я еще сказал Элин, что швейцарцы даже easyJet[1] могут заставить соблюдать расписание, – Уилл улыбается, подняв брови, но его темные глаза печальны. – Черт, звучит как клише, да?
Водитель смеется. Уилл всегда так ведет себя с незнакомцами – нейтрализует их, смешивая радостный энтузиазм с самоуничижением. Это обезоруживает, а в дальнейшем и очаровывает. Уилл умеет делать такие ситуации… непринужденными. Но кстати, задумывается Элин, сидя за его спиной, а не это ли привлекло ее в Уилле в самый первый раз?
Непринужденность.
Для него нет ничего непреодолимого. И в этом нет бравады, просто именно так работает его мозг – быстро разбивает задачу на логические узлы, с которыми можно справиться. Составить список, собрать информацию, сделать пару звонков – и ответ найден, проблема решена. А Элин бьется даже над простыми, будничными задачами, пока они не разбухают до немыслимых размеров.
Взять эту поездку: Элин дергалась весь полет – от слишком тесного соседства с другими людьми в аэропорту и в салоне до возможной турбулентности и задержки рейса…
Даже сборы в дорогу действуют ей на нервы. И не только из-за того, что нужно купить новые вещи, но и потому, что приходится решать – что купить, какая погода там будет, какие бренды лучше выбрать.
И в итоге весь ее гардероб только что из магазина, и это заметно. Засовывая палец в брюки, Элин теребит ярлык, который постоянно натирает, а ведь она собиралась отрезать его еще дома.
Уилл же просто побросал вещи в сумку. У него это заняло меньше пятнадцати минут, но он все равно умудряется соответствовать обстановке: потрепанные горные ботинки, черная пуховая куртка Patagonia, штаны North Face идеальной степени поношенности.
Они такие разные, но каким-то образом дополняют друг друга. Уилл принимает ее со всеми фобиями, а Элин прекрасно осознает, что не все были бы на это способны. И благодарна ему за это.
Легким и широким жестом водитель открывает раздвижную дверь.
Элин забирается внутрь, косясь на задние сиденья.
Там уже сидит семейство из фуникулера: парочка девочек-подростков с крашеными волосами что-то рассматривает на планшете. Мать держит в руках журнал. Отец водит пальцем по экрану телефона.
Элин и Уилл садятся в середине салона.
– Тебе лучше? – мягко спрашивает Уилл.
Еще бы. Чистые кожаные сиденья, никаких громких и резких голосов. А самое замечательное – нет прижимающихся к ней влажных тел.
Автобус тихо трогается. Поворачивает направо и подпрыгивает на колдобине, а потом выезжает с парковки.
Они медленно подкатывают к концу дороги, к развилке. Водитель сворачивает направо, дворники медленно смахивают с ветрового стекла падающий снег.
До первого поворота все идет прекрасно. Одним быстрым движением автобус разворачивается ровно в противоположном направлении.
И когда он рывком выпрямляется, Элин каменеет.
По обочинам дороги больше нет сугробов или деревьев, нет даже полоски травянистой обочины. Шоссе жмется к самому краю горы, и лишь тонкий металлический барьер отделяет их от головокружительного падения в долину.
Элин чувствует, как напрягается сидящий рядом Уилл, и понимает, как он сейчас поступит – попытается скрыть свою тревогу с помощью юмора. Он и впрямь присвистывает сквозь зубы:
– Да ни хрена ж себе, я бы не рискнул ехать здесь ночью.
– Другой дороги все равно нет, иным путем до отеля не добраться, – сообщает водитель, поглядывая на них в зеркало заднего вида. – Некоторых это удерживает от посещения.
– Серьезно?
Уилл кладет руку ей на колено, крепко сжимает и снова натужно смеется.
Водитель кивает.
– Об этом пишут на форумах в интернете. Подростки выкладывают видео на YouTube, как они едут по серпантину и визжат на каждом повороте. Снимают так, что выглядит еще страшнее. Они высовывают телефон в окно и показывают обрыв… – Он умолкает и всматривается в дорогу впереди. – Это худший отрезок. Как только мы его минуем…
Элин поднимает голову, и сердце у нее уходит в пятки. Дорога сужается, и теперь микроавтобус едва помещается на ней. Серебристо-серый, плохо освещенный асфальт местами поблескивает льдом. Элин заставляет себя смотреть вперед, в сторону горизонта, где высятся зазубренные, покрытые снегом вершины.
Все заканчивается всего за несколько минут. Дорога расширяется, и хватка Уилла на ее ноге ослабевает. Он возится с телефоном и фотографирует виды из окна, сосредоточенно нахмурившись.
Элин улыбается, тронутая его основательностью. Он так ждал этого момента – горных видов, первого появления отеля. Элин не сомневается, что позже он будет любоваться этими фотографиями на своем ноутбуке. Критиковать их. Снова и снова корректировать. Делиться ими с друзьями-художниками.
– Давно вы работаете в отеле? – спрашивает водителя Уилл, снова поворачиваясь к ним.
– Всего около года.
– Вам нравится?
– В этом здании и его истории есть нечто такое, что западает в самую душу.
– Я читала об этом в интернете, – шепчет Элин. – Даже не верится, что столько пациентов…
– Я предпочитаю об этом не думать, – обрывает ее водитель. – Копаясь в прошлом, тем более в прошлом этого места, можно свихнуться. Если начнете вдаваться в подробности того, что было…
Он пожимает плечами.
Элин достает бутылку с водой. В голове эхом отдаются его слова: западает в самую душу.
Уже запал, думает она, вспоминая буклет и фотографии из интернета.
«Вершина».
Осталось всего несколько километров.
