Анджей Сапковский
Владычица Озера
– Да, – кивнула Нимуэ. – Все, кроме анонимной, малопопулярной версии, известной как «Черная книга из Элландера».
– «Черная книга» сообщает, что финал разыгрался в крепости Стигга.
– Именно. Да и другие канонические моменты легенды «Книга из Элландера» подает совсем иначе, существенно отклоняясь от канона.
– Интересно, – Кондвирамурса подняла голову, – который из замков изображен на иллюстрациях? Который выткан на гобелене у тебя в кабинете? Которое изображение соответствует истине?
– Этого нам не узнать никогда. Замок – свидетель финала – погиб. Разрушен. От него не осталось и следа, в этом сходятся все легенды, даже та, которую приводит «Книга из Элландера». Ни одно из приведенных в источниках мест не вызывает доверия. Мы не знаем и никогда не узнаем, как выглядел и где стоял этот замок.
– Но истина…
– Для истины, – резко перебила Нимуэ, – как раз это-то и несущественно. Не забывай, мы не знаем, как в действительности выглядела Цири. Но вот на этом картоне руки́ Вильмы Вессэли изображена явно она, ведущая бурный разговор с эльфом Аваллак’хом на фоне скульптур капризничающих детей. Это, несомненно, Цири.
– Но, – не сдавалась Кондвирамурса, – твой гобелен…
– Изображает замок, в котором разыгрался финал легенды.
Молчали долго. Шелестели переворачиваемые листы.
– Не нравится мне, – проговорила Кондвирамурса, – версия легенды из «Черной книги». Она какая-то… Какая-то…
– Беспощадно правдивая, – закончила Нимуэ, покачав головой.
Кондвирамурса зевнула, отложила «Полвека поэзии», издание дополненное с послесловием профессора Эверетта Денхофа-сына. Разбросала подушки, сменив их расположение «для чтения» в расположение «для сна». Снова зевнула, потянулась, погасила лампу. Комната погрузилась во тьму, нарушаемую только иглами лунного света, что проникал сквозь щели в ставнях. «Что выбрать на эту ночь? – спросила себя адептка, ворочаясь на простыне. – Отдаться на волю судьбы? Или тралить?»
После недолгого раздумья выбрала второе.
Был какой-то туманный, то и дело возвращающийся сон, который никак не удавалось досмотреть до конца. Он рассеивался, исчезал между другими снами, как ниточка основы теряется в разноцветном тканом узоре. Сон, который исчезал из памяти и в то же время упрямо сидел в ней.
Когда она наконец уснула по-настоящему, сон сошел на нее моментально. Стоило закрыть глаза.
Ночное безоблачное небо, светлое от луны и звезд. Горы, на их склонах виноградники, припорошенные снегом. Черный угловатый силуэт здания – зубчатые стены, колонны, столбы, одинокая наружная beffroi[11].
Два наездника. Въезжают в пространство между стенами, слезают с лошадей, входят в портал. Но в зияющее в полу отверстие спускается только один.
Тот, у которого белые волосы.
Кондвирамурса застонала сквозь стон, заметалась на постели.
Беловолосый спускается по ступеням, глубоко-глубоко в подвал.
Идет по темным коридорам, освещает их, то и дело зажигая торчащие в железных захватах лучины. Призрачные тени пляшут по стенам и сводам.
Коридоры, ступени, снова коридоры. Яма, огромный склеп, вдоль стен бочки. Груда кирпичей. Потом разветвляющийся коридор. В обоих разветвлениях тьма. Беловолосый зажигает очередную лучину. Вытягивает меч из ножен на спине. Не знает, по какому коридору пойти. Наконец выбирает правый. Очень холодный, крутой, заваленный хламом.
Кондвирамурса стонет во сне, ее охватывает страх. Она знает, что путь, выбранный беловолосым, ведет к опасности.
И еще она знает, что беловолосый ищет опасности.
Ибо это его занятие.
Адептка мечется на постели, стонет. Она – сновидица, она снит, она в онейроскопическом трансе и неожиданно, провидчески, знает, что произойдет через минуту. «Осторожнее! – хочет крикнуть она, хоть и знает, что крикнуть не сумеет. – Осторожнее, обернись!
Берегись, ведьмак!»
Чудовище напало из темноты, из засады, тихо и предательски. Оно возникло внезапно, возникло во мраке, как всполох огня. Как язык пламени.
Глава третья
При свете радужной зари,
Крылами хлопая, летят
На токовище глухари,
Подруг себе найти хотят.
Вот так и мы самой судьбой
Любовью связаны с тобой…
Я так хочу лобзать тебя,
Златые кудри теребя.
Лютик. Из переложений Ф.В.
Ведьмак, хоть он так спешил, так торопился, так подгонял своих и так сквернословил, тем не менее остался в Туссенте почти на всю зиму. Что послужило тому причиной? Об этом я писать не стану. Причины были, и все тут, и не о чем говорить. Тем же, кому не терпится ведьмака осудить, напомню, что у любви множество имен, и не судите да не судимы будете.
Лютик. Полвека поэзии
Those were the days of good hunting and good sleeping.
Rudyard Kipling[12]
Чудовище напало из темноты, из засады, тихо и предательски. Оно возникло внезапно, возникло во мраке, как всполох огня. Как язык пламени.
Геральт, хоть его и застигло врасплох, отреагировал инстинктивно. Вывернулся, проехав спиной по стене. Бестия пролетела мимо, отбилась от кровли, будто мяч, махнула крыльями и прыгнула вновь, шипя и разевая жуткий клюв. Но теперь ведьмак был наготове.
Он ударил из короткого замаха, от локтя, целясь чуть ниже горла, под карминовые бусины, огромные, в два раза превышающие индюшачьи. Почувствовал, как клинок рассекает плоть. Инерция удара откинула бестию на землю, к стене. Скоффин вскрикнул, и был это крик почти человеческий. Скоффин метался среди битых кирпичей, размахивал и молотил крыльями, брызгал кровью, разваливая все вокруг себя хлыстообразным хвостом. Ведьмак был уверен, что бой окончен, но чудовище невероятно удивило его, неожиданно ринувшись ему на горло, страшно скрипя, выставив когти, щелкая и клацая клювом. Геральт отпрянул, оттолкнулся плечом от стены, резанул наотмашь снизу, используя силу толчка. Попал. Скоффин снова свалился на осколки кирпичей, вонючая сукровица брызнула на стену и стекла по ней, оставив фантастический узор. Сбитое в прыжке чудовище уже не металось, только дергалось, скрипело, вытягивало длинную шею, раздувало «сопли» и трясло «бусинами». Кровь потоком текла между кирпичами, на которых валялся скоффин.
Геральт запросто мог бы добить его, но не стал этого делать, чтобы не портить шкуры. Спокойно ожидал, пока скоффин изойдет кровью. Отошел на несколько шагов, отвернулся к стене, расстегнул ширинку и помочился, насвистывая тоскливую мелодийку.
Скоффин перестал скрипеть, утих, замер. Ведьмак подошел, слегка ткнул его острием меча. Видя, что все кончено, схватил чудовище за хвост, поднял. Удерживаемый за основание хвоста на высоте бедра, скоффин касался орлиным клювом земли, в раскинутых крыльях было больше четырех футов.
– Легкий ты, куролиск. – Геральт тряхнул бестию, действительно весившую лишь немного больше хорошо откормленного индюка. – Легковат. К счастью, мне платят поштучно, а не пофунтово.
– Впервые. – Рейнарт де Буа-Фресне тихонько свистнул сквозь зубы, выражая тем самым высочайшую степень удивления. Геральт это знал. – Впервые, говорю, вижу такую погань собственными глазами. Чудо чу́дное, чес-слово, чудо из чудес. Стало быть, это и есть прославленный василиск?
– Нет. – Геральт приподнял чудовище повыше, чтобы рыцарь мог получше его рассмотреть. – Не василиск. Куролиск.
– Какая разница?
– Принципиальная. Василиск, именуемый также регулюсом, – гад, а куролиск, именуемый также скоффином, либо кокатриксией, – орниторептилия, то есть не пресмыкающееся и не птица. Это единственный известный представитель рода, который ученые назвали орниторептилиями, поскольку после долгих дискуссий обнаружили…
– А которые из этих двух, – перебил Рейнарт де Буа-Фресне, которого явно не интересовали мотивации ученых, – взглядом убивает или превращает в камень?
– Никоторый. Это выдумка.
– Тогда почему же люди так их боятся? Этот, к примеру взять, не такой уж крупный. Он что, действительно может быть опасен?
– Этот, как ты выразился, к примеру взять, – ведьмак тряхнул добычей, – обычно нападает сзади, а целится точно меж позвонков, либо под левую почку, в аорту. Как правило, достаточно одного удара клювом. А что до василиска, то без разницы, куда он укусит. Его яд – сильнейший из известных нейротоксинов, убивает за одну секунду.
– Бррр… А скажи, которого из них можно прикончить с помощью зеркала?
– Любого. Если садануть прямо по башке.
Рейнарт де Буа-Фресне захохотал. Геральт не смеялся: шутка о василиске и зеркале перестала его забавлять еще в Каэр Морхене – учителя слишком часто ее повторяли. Столь же малосмешными были шутки о девицах и единорогах. Рекорды глупости и примитивизма побивали в Каэр Морхене неисчислимые версии анекдота о драконихе, которой юный ведьмак на спор вознамерился пожать правую лапу. Заднюю.
Он улыбнулся воспоминаниям.
– Предпочитаю видеть тебя улыбающимся, – проговорил Рейнарт, внимательно глядя на него. – В сто раз и вообще неизмеримо более желаю видеть тебя таким, как сейчас, нежели таким, каким ты был в октябре, после той драки в Друидском Лесу, когда мы ехали в Боклер. Тогда, поверь, ты был мрачен, злобен и обижен на весь белый свет, словно обманутый ростовщик, да к тому же раздражителен, будто мужчина, у которого всю ночь ничего не получалось. Даже под утро.
– Я правда был такой?
– Правда. Поэтому неудивительно, что я предпочитаю видеть тебя именно таким, как сейчас. Я бы сказал: возродившимся.
– Трудотерапия. – Геральт снова тряхнул удерживаемого за хвост куролиска. – Спасительное влияние профактивности на психику. А теперь, чтобы продолжить курс терапии, перейдем к интересам. Есть возможность заработать на скоффине немного больше, чем назначено за его убиение. Он покалечен не сильно, и если у тебя найдется клиент на весь экземпляр, с тем, чтобы изготовить из него чучело, бери не меньше двухсот. Если потребуется загонять по частям, запомни: самое ценное – перья с верхней части хвоста, особенно центральные рулевые. Их можно заточить гораздо тоньше, чем гусиные, пишут они лучше и чище, а сами – тверже. Писака, который в этом что-нибудь смыслит, не задумываясь отдаст по пятерке за штуку.
– У меня есть клиенты на труп для набивки, – усмехнулся рыцарь. – Цех бондарей. Они видели в Кастель Равелло чучело подобной дряни, плешницу или как там ее… Сам знаешь кого, ту, что на другой день после Саовины забили в ямах под руинами старого замка…
– Помню.
– Ну, так бондари видели чучело и просили меня достать им что-нибудь такое же раритетное для украшения цехового помещения. Куролиск будет в самый раз. Цех бондарей в Туссенте, как ты догадываешься, не жалуется на недостаток заказов и благодаря этому живет припеваючи. Они дадут без звука и двести двадцать. Может, даже и побольше, попробую поторговаться. А что до перьев… Бондари не заметят, если мы выдерем у куролиска из задницы несколько штук и загоним княжеской канцелярии. Канцелярия платит не из своего кошеля, а из княжеской казны, так что не торгуясь выложит не пять, а все десять за перо.
– Преклоняюсь перед рыцарской предприимчивостью… и предпринимательством.
– Nomen omen[13]. – Рейнарт де Буа-Фресне улыбнулся еще шире. – Мама должна была что-то предчувствовать, давая мне имя лиса-хитреца из известной сказки.
– Тебе надо было стать купцом, а не рыцарем.
– Ага, – согласился рыцарь. – Но что делать: коли уж родился сыном гербового господина, то так и проживешь всю жизнь гербовым господином, наплодив, хе-хе-хе, гербовых госпожат. Ничего не попишешь, хоть ты лопни. Впрочем, Геральт, ты тоже не так уж скверно посчитываешь, а меж тем торговлишкой не промышляешь.
– Не промышляю, кстати, по тем же причинам, что и ты. С той лишь разницей, что я так и помру ведьмаком, никаких ведьмачат не наплодив. Пошли отсюда.
Снаружи, у стен небольшого замка, их охватил холод и ветер с гор. Ночь была ясная, небо безоблачное и звездное, лунный свет искрился на виноградниках, укрытых недавно выпавшим, чистейшим снегом.
Стреноженные лошади встретили их фырканьем.
– Следовало бы, – сказал Рейнарт, многозначительно глядя на ведьмака, – сразу же встретиться с клиентами и положить в кошель то, что удастся выторговать. Но ты, полагаю, спешишь в Боклер, а? К некоему альковчику?
Геральт смолчал, ибо на такие вопросы не отвечал принципиально. Приторочил тушку скоффина к седлу запасной лошади, сам вскочил на Плотву.
– Встретимся с клиентом, – решил он, поворачиваясь в седле. – Ночь еще молодая, а я голоден. Охотно бы чего-нибудь выпил. Едем в город. В «Фазанщину».
Рейнарт де Буа-Фресне хохотнул, поправил висящий на луке щит в красно-желтых шашечках, забрался на высокое седло.
– Воля ваша, кавалер. Итак, в «Фазанщину». Пшел, Буцефал!
Они шагом поехали по заснеженному склону, вниз, к тракту, четко обозначенному редким строем тополей.
– Знаешь что, Рейнарт, – неожиданно заговорил Геральт. – Я тоже предпочитаю видеть тебя таким, как сейчас. Разговаривающим нормально. Тогда, в октябре, ты изъяснялся, а точнее – изгилялся с бьющей по нервам идиотской манерностью.
– Чес-слово, ведьмак, я – странствующий рыцарь, – захохотал Рейнарт де Буа-Фресне. – Забыл или как? А рыцарь всегда изъясняется с идиотской манерностью. Это, понимаешь, знак такой, вроде щита вот этого. По нему, как по гербу на щите, распознают наше братство.
– Чес-слово, – сказал Рыцарь Шахматной Доски, – напрасно вы нервничаете, милсдарь Геральт. Ваша подружка наверняка уже выздоровела и о слабости окончательно забыла. Госпожа княжна держит придворных лекарей, те любую хворь вылечат. Чес-слово, нечего беспокоиться.
– Я придерживаюсь того же мнения, – сказал Регис. – Расхмурься, Геральт. Ведь Мильву и друидки лечили…
– А друидки в лечении доки, – добавил Кагыр. – Чему первейшее доказательство моя раздолбанная горняцким кайлом голова, не желаете ли глянуть? Почти как новая. Мильва, уверен, уже здорова. Нет причин тревожиться.
– Вашими б устами…
– Здорова уже, здорова, – повторил рыцарь, – ваша Мильва свежа как огурчик, голову дам на отсечение, и уж наверняка отплясывает на балах. Кренделя выписывает. Пиршествует. А в Боклере при дворе княгини Анарьетты что ни день, то бал либо пир. Ха-ха! Чес-слово, теперь, когда я разделался с обетом, я тоже…
– Вы разделались с обетом?
– Фортуна была ко мне благосклонна! Ибо следует вам знать, что клялся я не хухрой-мухрой какой-нибудь, а журавлем! По весне. Поклялся пятнадцать разбойников-грабителей уложить к Йуле. Ну и теперь свободен я от клятвы. Пить уже могу и говядину есть. К тому ж мне не надо больше скрывать своего имени. Я, позвольте представиться всем, Рейнарт де Буа-Фресне.
– Очень приятно.
– Касательно упомянутых балов, – проговорила Ангулема, подгоняя лошадь, чтобы поравняться с ними. – Так и нас, надеюсь, не обойдут возможностью насытиться и напиться? Да и поплясать я б тоже охотно поплясала. На балу-то.
– Чес-слово, будет в Боклере все, – заверил Рейнарт де Буа-Фресне. – Балы, пиры, рауты, выпивки и посиделки поэтические. Ведь вы же Лютиковы друзья… Пардон, я хотел сказать Юлиановы. Виконтовы, чес-слово. А оный Юлиан, виконт, весьма мил госпоже княгине.
– А как же, похвалялся, было дело, – хихикнула Ангулема. – А как оно в натуре-то было с той любовью? Не знаете ли, милсдарь рыцарь? Поведайте!
– Ангулема, – проговорил ведьмак. – Тебе это знать обязательно?
– Не обязательно. Но хочется. Не брюзжи, Геральт. И перестань дуться. При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются. А вы, милсдарь рыцарь блуждающий, давайте излагайте.
Едущие впереди кавалькады странствующие рыцари распевали рыцарскую песню. Слова песни были глупые до неприличия.
– Случилось это, – начал рыцарь, – годков этак шесть назад. Гостил у нас господин поэт целую зиму и весну, на лютне тренькал, романсы распевал, стихи декламировал. Князь Раймунд в то время в Цинтре посиживал, на сборище. Домой не спешил. Ни для кого не было секретом, что в Цинтре полюбовница у него завелась. А госпожа Анарьетта и милсдарь Лютик… М-да… преудивительнейший это город, Боклер, и прекрасный, любовных чар полный. Сами увидите. В те времена княгиня и господин Лютик это изведали… И не заметили, как от стишка к стишку, от словечка к словечку, от комплиментика к комплиментику, цветочку, взгляду, вздоху… Короче говоря, вскоре дошло дело до близкого, стало быть, интереса.
– И очень близкого? – хихикнула Ангулема.
– Очевидцем быть не довелось, – сухо отрезал рыцарь, – а сплетен повторять не обвык. Кроме того, как мазель, несомненно, знает, у любви множество имен, и весьма относительное это понятие: близкое ли было общение или не очень.
Кагыр прыснул в кулак. Ангулеме добавить было нечего.
– Встречались, – продолжал Рейнарт де Буа-Фресне, – княгиня с господином Лютиком тайно месяца, вероятно, два, от Беллетэйна до Летнего Солстыция. Да позабыли об осторожности. Разошлась весть, начали болтать языки. Милсдарь Лютик не мешкая на коня вскочил и отбыл. Оказалось, поступил вполне разумно. Потому что как только князь Раймунд из Цинтры возвратился, донес ему обо всем один услужливый лакей. Князя, когда узнал он, какой инсульт на него свалился, какие порожа ему пристроили, такая дикая, можете себе представить, ярость обуяла, что он супницу с борщом на стол опрокинул, потом слугу-доносителя чеканчиком разделал, слова всякие-разные выдавал, затем при свидетелях дал маршалу двора по морде и большое ковирское зеркало вдребезги разнес. Княгиню же в ее собственных покоях заточил и, пытками пригрозив, все из ее княжеского сиятельства вытянул. Сразу же за господином Лютиком погоню учинил, повелев без всякой жалости и разговоров соблазнителя прикончить и сердце из груди вырвать. Вычитавши что-то подобное в какой-то стародавней балладе, вздумал он сердце Лютиково зажарить и ее сиятельство княгиню Анарьетту принудить на глазах всего двора оное сердце откушать. Бррр, тьфу ты, отвратность какая, надо же! На свое счастье, успел-таки господин Лютик сбежать.
– Повезло парняге. А князь, значит, от горестей штиблеты отбросил?
– Скончался светлейший князь. Но не сразу. Инцидент, как я уже сказал, вконец скрутил его, да так, что кровь в нем закипела и апоплексия его схватила и, стало быть, паралич. Лежал он без мала полгода что твой пень. Но поправился. Даже ходить начал было. Только глазами беспрерывно моргал, вот так.
Рыцарь повернулся в седле, прищурился и скривился будто обезьяна.
– Хоть князь сам был известный трахтельман и попрыгунчик, так от этих подмигиваний еще больший из него сделался в амурах pericolosus[14], ибо каждой бабе чудилось, будто это он из аффекта именно ей подмигивает и ей любовные знаки подает. Ну, бабы, известное дело, на такие почитания шибко падки. Их ничуть не смущает, что всем им клеймо похотливых и распутных припечатывают. Что нет, то нет. А князь, как я сказал, моргал много, почти непрерывно, так что все per saldo одно на одно выходило. В итоге-то меру в разнузданности он перебрал и в одну из ночей хватил его второй удар. И дух из него вышел. Прямо в алькове.
– На бабе? – загоготала Ангулема.
– По правде… – Рыцарь, до того смертельно серьезный, усмехнулся в усы. – По правде-то, под бабой. Однако не в подробностях суть.
– Конечно ж, нет, – серьезно поддержал Кагыр. – Особого траура, мыслю, по князю Раймунду не было, а? Пока слушал, мне подумалось…
– Что неверная жена вам милее, чем муж-рогоносец, – по своему обычаю влез в разговор вампир. – Неужто по той причине, что сейчас она здесь властвует?
– И по этой тоже, – разоружающим тоном ответствовал Рейнарт де Буа-Фресне. – Но не только. Раймунд, да будет ему земля пухом, таким был бездельником, вертопрахом, паршивцем и, культурно выражаясь, сукиным сыном, что самого дьявола через полгода довел бы до язвы желудка! А правил в Туссенте семь лет. Зато княгиню Анарьетту народ обожал и обожает.
– Значит, можно рассчитывать на то, – жестко сказал Геральт, – что после князя Раймунда осталось не так уж много неутешных друзей, которые ради того, чтобы отметить круглую дату кончины покойного, готовы устроить Лютику засаду со стилетами?
– Можете рассчитывать. – Рыцарь глянул на него, а взгляд у него был острый и вполне понимающий. – И, чес-слово, расчеты вас не подведут. Я же говорил: поэт мил госпоже Анарьетте, а за госпожу Анарьетту тут любой позволит себя на куски разделать.
Возвернулся рыцарь бравый
Да с войны, войны-забавы!
Ну а милка не ждала.
От другого родила!
Ой-ля-ля, ой-ля-ля,
Вот и мри за короля!
Из придорожных кустов с карканьем срывались перепуганные рыцарской балладой вороны.
Вскоре из леса они выехали в долину между возвышенностями, на вершинах которых белели башни небольших замков, яркие на фоне синего, расцвеченного фиолетовыми полосами неба. Склоны, насколько хватало глаз, покрывали стройные, словно солдатские шеренги, ряды ровненько подстриженных кустов. Земля там была устлана красными и золотыми листьями.
– Что это? – спросила Ангулема. – Виноград?
– Виноградная лоза, молодая, а как же, – подтвердил Рейнарт де Буа-Фресне. – Знаменитые долины Сансретуры. Первейшие вина мира давят из созревающих здесь гроздей.
– Факт, – согласился Регис, который, как всегда, знал все обо всем. – Дело в вулканической почве и здешнем микроклимате, обеспечивающем из года в год прямо-таки идеальное сочетание солнечных и дождливых дней. Если к этому добавить традиции, знание и заботливость виноградарей, то мы получим результат в виде продукта высочайшего класса и марки.
– Хорошо вы это выразили, – улыбнулся рыцарь. – Марка – это вещь! О, взгляните хотя бы сюда, вот на этот склон под за́мком. У нас за́мки дают названия виноградникам и подвалам, которые расположены глубоко под землей. Вот этот называется Кастель Равелло, с его виноградников получают такие вина, как Эрвелюк, Фьорано, Помино и знаменитое Эст-Эст. Должно быть, слышали. За бочонок Эст-Эста платят столько, сколько за десяток бочонков Цидариского или из нильфгаардских винных погребов под Альбой. А там, гляньте, докуда хватает глаз – другие, небольшие замки и другие виноградники, да и названия тоже, думаю, вам знакомы. Ферментино, Торичелья, Кастельдачья, Туфо, Санкерре, Нурагус, Короната и, наконец, Корво Бьянко, по-эльфьему Gwyn Cerbin. Полагаю, вам не знакомы эти названия?
– Знакомы, фууу… – поморщилась Ангулема. – Особенно после проверки, не налил ли, часом, шельма кабатчик какое-нибудь из них заместо нормального яблочного, потому как тогда, бывало, приходилось утром коня в конюшне оставлять, чтобы за эту Кастелью или Эст-Эсту расплатиться. Тьфу, черт, не пойму я, небось для больших господ пойло, то, марковое. А мы люди простые, можем и тем, что подешевле, не хуже надраться. И скажу я вам, ибо на собственном опыте испытала: блюется оно одинаково, что после Эст-Эста, что после какой другой рыгаловки, к примеру, яблочной.
– Начхав на октябрьские шуточки Ангулемы, – Рейнарт раскинулся за столом, расслабил пояс, – сегодня, ведьмак, напьемся какой-нибудь лучшей марки и какого-нибудь лучшего года. Кошель выдержит. Мы подзаработали неплохо. Можно и гульнуть.
– Ясное дело. – Ведьмак кликнул трактирщика. – В конце концов, как говорит Лютик, быть может, существуют и другие методы заработать, но я их не знаю. Поэтому поедим то, чем так славно несет из кухни. Кстати, сегодня в «Фазанщине» что-то тесновато, хоть час уже довольно поздний.
– Сочельник Йуле, – пояснил трактирщик, услышав его слова. – Празднует народишко. Радуется. Ворожит. Традиция требует, а традиция у нас…
– Знаю, – оборвал ведьмак. – А что сегодня требует традиция на кухне?
– Холодный язык с хреном. Бульон из каплуна с фрикадельками из мозжечка. Зразы-завертушки говяжьи и к этому клецки и капустка.
– Тащи мигом, добрый человек. И к этому… Ну, что к этому, Рейнарт?
– Ежели говядина, – сказал после минутного раздумья рыцарь, – то красное «Коте-де-Блессюр» того года, когда откинула лапти старая княгиня Кароберта.
– Прекрасный выбор, – кивнул трактирщик. – К вашим услугам, господа.
Венок из омелы, наугад брошенный за спину девушкой из-за соседнего стола, упал почти на колени Геральту. Компания зашлась смехом. Девушка призывно зарумянилась.
– Никаких фокусов. – Рыцарь поднял венок и отбросил в сторону. – Это не будет ваш очередной. Он уже занят, дорогая мазель. Он уже в неволе зеленых очей.
– Заткнись, Рейнарт.
Трактирщик принес заказ.
Они ели, пили, молчали, слушали, как веселятся люди.
– Йуле, – сказал Геральт, отставляя кубок. – Мидинваэрн, Зимнее Солнцестояние. Два месяца я тут торчу. Два потерянных месяца.
– Месяц, – холодно и трезво поправил Рейнарт. – Если ты что-то потерял, то лишь месяц. Потом снега завалили перевалы в горах, и ты не выбрался бы из Туссента, хоть сдохни. А то, что дождался здесь Йуле, да и весну скорее всего тоже здесь дождешься, так это есть высшая сила, а посему нечего жалобно скулить и причитать. Что же до сожаления, то не надо преувеличивать. Все равно я не поверю, что тебе так уж сильно жаль.
– Да что ты знаешь, Рейнарт? Что знаешь?
– Немного, – согласился рыцарь, наливая. – Не очень много сверх того, что вижу. А видел я вашу первую встречу, твою и ее, в Боклере. Помнишь Праздник Бочки? Белые трусики?
Геральт не ответил. Он помнил.
– Дивное это место, дворец Боклер, полное любовных чар, – замурлыкал Рейнарт, наслаждаясь букетом вина. – Один только его вид способен очаровать. Помнишь, как у всех у вас дух захватило, когда вы увидели, ну, тогда, в октябре. Дай-ка вспомнить, как тогда изволил выразиться Кагыр?
– Складный замчишко, – восхищенно сказал Кагыр. – Верно ведь, складный и глаз радует.
– Красиво княгиня живет, – сказал вампир. – Следует признать.
– Да уж, вполне ладный, курва его мать, домик, – добавила Ангулема.
– Дворец Боклер, – не без гордости повторил Рейнарт де Буа-Фресне. – Эльфова постройка, только слегка переделанная. Говорят, самим Фарамондом.
– Не «говорят», – возразил Регис. – А несомненно. Стиль. Стиль Фарамонда виден с первого же взгляда. Ясно. Четко. Достаточно посмотреть хотя бы вон на те башенки.
Увенчанные пурпуром черепиц башни, о которых вел речь вампир, врезались в небо стройными белыми обелисками, вырастающими из филигранного, расширяющегося книзу здания самого замка. Все это однозначно ассоциировалось со свечами, с которых фестоны воска натекли на мастерски выполненное основание подсвечника.
– У стен Боклера, – пояснил рыцарь Рейнарт, – раскинулся город. Стену, разумеется, возвели позже, вы ведь знаете, эльфы не окружали города стенами. Подгоните лошадей, уважаемые. Путь перед нами долгий. Боклер только кажется близким, горы искажают перспективу.
– Едем.
Они ехали резво, опережая странников и вагантов, телеги и двуколки, груженные темными, словно обомшелыми гроздьями винограда. Потом начались говорливые и пахнущие бродящим соком улочки города, потом мрачный парк, весь заросший тополями, тисами, барбарисом и самшитом. Потом были клумбы роз, мультифлоры и центифолии. Потом – резные колонны, порталы и архивольты дворца, слуги и лакеи в ливреях.
Наконец возник Лютик, модно причесанный и роскошно одетый. Ни дать ни взять принц.
– Где Мильва?
– Здорова, не беспокойся. Сидит в покоях, приготовленных для вас. И не желает выходить.
– Почему?
– Об этом позже. А сейчас – пошли. Княгиня ждет.
– Прямо с дороги?
– Таково ее желание.
Зала, в которую они вошли, была полна людей, ярких и пестрых, будто райские птицы. Геральту некогда было приглядываться. Лютик подтолкнул его к мраморным ступеням, у которых в окружении пажей и придворных стояли две женщины, резко выделяющиеся из толпы.
Было тихо, но сделалось еще тише.
У первой женщины нос был острый и курносый, голубые, проницательные и как бы слегка взволнованные глаза. Каштановые волосы уложены в изумительную – воистину произведение искусства – укрепленную бархатными вставочками прическу, продуманную до мельчайших нюансов, включая и идеальной формы локон в виде полумесяца на лбу. Лиф декольтированного платья переливался тысячами голубых и лиловых полосок на черном фоне, подол был черный, густо усеянный шитьем из маленьких золотых хризантем. Шею обвивало искусными завитками колье из обсидиана, изумрудов и ляпис-лазури, заканчивающееся жадеитовым крестом, заходящим чуть ли не в ложбинку между небольшими, поддерживаемыми жестким корсетом грудками. Каре выреза было низким и глубоким, обнаженные миниатюрные плечики, казалось, не гарантировали достаточной опоры – Геральт ежесекундно ожидал, что платье сползет с бюста. Но оно не сползало, удерживаемое в нужном положении таинственными узами портновского искусства и буфами рукавов.
Вторая женщина не уступала первой в росте. На губах у нее была такого же цвета помада. Однако на этом подобие заканчивалось. На ее коротко остриженных черных волосах возлежала сетчатая шапочка, с которой спускалась на лицо до кончика маленького носика вуалетка. Растительный мотив вуалетки не закрывал прекрасных, блестящих, густо подведенных зеленым контуром глаз. Точно такая же цветная вуаль прикрывала скромный вырез черного платья с длинным рукавом. На ткани сверкали словно случайно разбросанные сапфиры, аквамарины, кристаллики горного хрусталя и золотые ажурные звездочки.
– Ее сиятельство княгиня Анна Генриетта, – вполголоса проговорили за спиной Геральта. – Преклони колени, милостивый государь.
«Интересно, о которой из них, – подумал Геральт, с трудом сгибая больное колено в церемониальном поклоне. – Обе, чтоб мне лопнуть, выглядят равно по-княжески. Господи, по-королевски!»
– Встаньте, милсдарь Геральт, – развеяла его сомнения женщина с каштановыми волосами и острым носиком. – Приветствуем вас и ваших друзей в княжестве Туссент, во дворце Боклер. Мы счастливы принимать у себя особ, прибывших со столь благородной миссией. К тому же имеющих быть в дружбе с милым нашему сердцу виконтом Юлианом.
Лютик поклонился глубоко и размашисто.
– Виконт, – продолжала княгиня, – сообщил нам ваши имена, характер и цель вашей экспедиции, поведал, что́ привело вас в Туссент. Повествование его взволновало наши сердца. Мы будем счастливы побеседовать с вами на личной аудиенции, милсдарь Геральт. Однако сия встреча несколько задержится, поскольку нас ждет исполнение неких государственных обязанностей. Закончился сбор винограда, традиция велит нам принять участие в Празднике Бочки.
Вторая женщина, та, что в вуалетке, наклонилась к княгине и что-то быстро шепнула. Анна Генриетта взглянула на ведьмака, улыбнулась, прошлась тонким язычком по губам.
– Мы желаем, – возвысила она голос, – чтобы наряду с виконтом Юлианом нам прислуживал у Бочки милсдарь Геральт из Ривии.
По группе придворных и рыцарей пробежал шелест – так шумят тронутые ветром сосны. Княгиня Анарьетта одарила ведьмака очередным волооким взглядом и вышла из залы вместе с подружкой и кортежем пажей.
