Сандра Браун
От ненависти до любви
Глава 4
Хантер заранее подставил руки, чтобы подхватить ее. Прижав Кари к груди, он с беспокойством ощутил, что весит она не больше ребенка. Ее голова упала ему на плечо. Кари была мертвенно-бледна. Ее веки, сейчас бледно-лиловые, даже не вздрагивали; губы, белые как мел, были слегка приоткрыты.
Зал суда превратился на время в палату для умалишенных. Необычная манера прокурора задавать вопросы и последовавшая бурная реакция на них со стороны свидетельницы привели всех в состояние крайнего возбуждения. Корреспонденты и фотографы, как альпинисты, карабкались на самые высокие точки, чтобы получше видеть происходящее. Зрители, покинув места, ринулись в проходы, создавая неимоверную давку. Попытки судебных приставов навести порядок ощутимых результатов не приносили. Судья изо всех сил стучал своим молоточком и уже осип от крика. Исступленно хрипя, словно в апоплексическом припадке, порывался выступить защитник.
Воспользовавшись сутолокой, напоминающей шабаш ведьм, Хантер понес Кари к боковому выходу.
– Прочь с дороги! – рявкнул он на пристава, который было заслонил ему путь. Служащий, оробев от грозного окрика, отскочил в сторону и услужливо распахнул дверь.
Буквально в паре шагов от выхода располагалась маленькая неприметная дверь без таблички, за которой скрывалась столь же неприметная комнатка. Это помещение было закреплено за Хантером, поскольку главное здание окружной прокуратуры находилось за несколько кварталов от суда. В небольшом офисе он мог отдыхать во время перерывов в заседаниях или же беседовать с глазу на глаз с ключевыми свидетелями. Сейчас эта комнатушка требовалась ему для других целей. Хантер знал, что никто не сможет позаботиться о Кари так, как он. Войдя в свой кабинет, он ногой закрыл дверь и положил до сих пор не пришедшую в сознание женщину на старый кожаный диван.
Сорвав с носа очки и небрежно бросив их на пол, Хантер встал рядом с ней на колени.
– Кари! Кари, ты слышишь меня? – Его голос дрожал от тревоги. Господи, да что же он наделал? – Пожалуйста, очнись, – прошептал он и прикоснулся к ее щеке. Она была прохладной. Хантер погладил ее ладонью по щеке и начал растирать большим пальцем тонкие ключицы. – Прости меня, Кари. Прости за все. О боже, надо же было такому случиться…
Ее грудь едва поднималась. Только присмотревшись, можно было заметить, что в ней все еще теплится дыхание. Трясущимися пальцами он принялся расстегивать пуговицы ее жакетка. Справившись с этим делом, Хантер приподнял Кари. Она безжизненно привалилась к его груди, как большая тряпичная кукла.
Он быстро стащил с нее жакет и зачем-то отбросил далеко в сторону. Потом прижал ее к себе – крепко, изо всех сил, втайне желая, чтобы она принадлежала только ему, и никому больше. Он гладил ее спину, осторожно разминал ей мышцы, пытаясь привести женщину в чувство.
Ее волосы волной упали на плечи, и его пальцы запутались в них. Не удержавшись, он зарылся лицом в эту белокурую гриву и полной грудью вдохнул ее цветочный запах. Этот аромат оказался именно таким, каким Хантер представлял его себе с самого начала. Его рот оказался совсем рядом с ее ухом. От такой близости можно было сойти с ума. Медленно и бережно он опять уложил ее на потертые кожаные подушки.
Его глаза по-прежнему внимательно всматривались в это прекрасное лицо, пытаясь увидеть первые признаки возвращения сознания. Однако Кари лежала не шелохнувшись, словно мертвая. Ее дыхание было едва различимо.
Закусив нижнюю губу, он стал лихорадочно вспоминать, что полагается делать в подобных случаях. Может быть, для начала ослабить узел банта? От этой мысли его ладони мгновенно взмокли. Можно себе представить, какое светопреставление начнется, если Кари, очнувшись, обнаружит, что ее бант, ее блузка…
Однако пока ничто не указывало на то, что она может прийти в себя в ближайшее время. Робко взявшись за оба конца банта, он потянул их на себя. Узел развязался. Затем все с той же осторожностью Хантер освободил ее горло. Пульс на шее почти не прощупывался. Правда, небольшой треугольничек у основания шеи слабо подрагивал.
Его руки сами собой потянулись к блузке Кари и расстегнули верхнюю пуговицу. Маленькие перламутровые пуговки почти сами собой выскакивали из петель. И все же расстегивать их было не так легко, потому что руки его тряслись от волнения. Расстегнув три пуговицы, он полностью обнажил ее горло и ключицы, однако она даже не пошевелилась.
Собираясь в суд, Кари не намеревалась снимать в помещении свой жакет. Это он понял мгновенно, с профессиональной проницательностью. Иначе надела бы бюстгальтер, а не просто нижнюю рубашку с тонким, как паутина, кружевным верхом. Разве это одежда? Так, легкое облачко дыма.
Он попытался заставить собственный мозг не воспринимать ничего из того, что сейчас видели его глаза. Однако его сознание с фотографической быстротой и четкостью фиксировало все, на что натыкался возбужденный взгляд. Но он же живой человек, в конце концов! Такой же, как все. И к тому же мужчина. А какой мужчина, если он не гомик, сможет оторвать глаза от этих размытых очертаний сосков под двумя тонкими покровами ткани, легкой и мягкой, как дуновение ветерка?
Боже милостивый, до чего красива!
Хантер на секунду зажмурился, подавляя в себе мощный прилив желания, который грозил захлестнуть все его существо. Когда же он снова открыл глаза, ложбинка между ее ключицами больше не пульсировала. Или, может быть, ему просто не хотелось видеть этого подрагивания? Чтобы был повод ощутить под руками ее сердце…
Как бы то ни было, массаж сердца оставался в этой ситуации единственным выходом. И Хантер положил обе ладони на ее грудь. Первые его движения были предельно осторожны – вначале нужно было только примять одежду, чтобы ткань не скользила под руками, и ощутить ее плоть. Мягкую, нежную, теплую. Женскую плоть. Ее тело.
Она слабо застонала. Этот звук был подобен для него удару молнии. Хантер склонился над ней еще ниже.
– Тс-с-с, Кари, все в порядке. – Он погладил ее по волосам. – Я не хотел сделать тебе больно. Честное слово, не хотел. Прости меня.
Хантер снова приподнял ее голову и ткнулся лицом в ее шею.
– Тише, тише, все в порядке.
Теперь, когда сознание стало понемногу возвращаться к ней, Кари испытала удивительное чувство. Ей давно уже не было так хорошо. Кто-то сжимал ее в объятиях – крепких и нежных одновременно. Эти руки обещали ей надежную защиту. Чьи-то теплые губы заскользили по ее шее возле уха, потом спустились по щеке к уголку рта, оставив там сладкий поцелуй.
О господи, хорошо-то как. Она потерлась о пахнущую одеколоном и кремом для бритья щеку, на которой уже успела слегка проступить щетина. Ее губы отыскали мужественный рот и прильнули к нему.
Однако он почему-то напрягся и отстранился от нее. Неужели он снова покинет ее? «Нет!» – прозвучало в ее сознании. Она обвила руками его шею. Ей так хотелось прижаться к этому большому мускулистому телу. Его сила внушала уверенность, рядом с ним было спокойнее. «Ну прикоснись же ко мне, поцелуй меня!» – хотелось взмолиться ей. Однако ее язык отчего-то не повиновался мозгу.
В конце концов его губы все же вернулись к ней. Они снова заскользили по ее губам. Их шершавое прикосновение было очень необычным. Беспрестанно двигаясь, они шептали слова любви и успокоения. Застонав, Кари приоткрыла рот. Его бархатистый язык раздвинул ее губы еще шире и проник внутрь. Каждое его движение выдавало жадность.
Странно. Томас никогда еще не целовал ее так. В его поцелуях никогда не было такой жажды. От этого поцелуя горел не только рот – все ее тело. Ее груди ощутили сладкое покалывание, будто слабый ток исходил от того, кто снова крепко прижимал ее к себе. Душа ее погрузилась в теплый океан, где чувственные волны мягко накатывали на нее одна за другой. Казалось, она вот-вот взорвется от наслаждения. Или боли. Ей до боли хотелось оставаться в этих объятиях, быть любимой…
Запустив пальцы в его густые волосы, она притянула этого человека к себе и страстно ответила на его поцелуй, сомкнув горячие губы вокруг этого ненасытного языка. Но этого было мало. Хотелось большего. И она со стоном несколько раз произнесла имя того единственного, с кем ей всегда было хорошо:
– Люби меня, Томас, Томас, Томас…
Он резко отпрянул от нее, высвободившись из ее ищущих рук. Губы, только что дарившие ей невыразимую усладу, мгновенно исчезли – от них осталась только пряная влага. Она неохотно открыла глаза.
И помертвела. Вовсе не лицо любимого мужа было перед ее глазами. Перед ней было лицо Хантера Макки, внушавшее ей только одно чувство – ненависть.
Случившееся было столь ужасно, что разум отказывался верить в это. Она боялась шевельнуться. Пошевелиться означало бы для нее убедиться, что картина перед ее глазами – не сон. Но это не могло быть явью. Это наверняка была галлюцинация, ночной кошмар. Она не верила своим глазам, и все же они не лгали ей. То, что она видела, происходило на самом деле.
Он встал, не в силах отвести взгляда от ее расстегнутой блузки. Его виноватый вид достаточно красноречиво говорил о том, что тут произошло, тюка она была в бессознательном состоянии.
– Я расстегнул… это, чтобы вам было легче дышать, – с трудом откашлявшись, проговорил Макки.
Оглядев себя, Кари беспомощно пискнула и подняла на него разъяренный взгляд. Дыхание, только что бывшее таким ровным и легким, внезапно стало прерывистым. Поправив прическу и прошептав ругательство, она отвернулась, чтобы не видеть эту мерзкую рожу.
Кари опустила ноги с дивана на пол, но встать не смогла. Голова ее все еще кружилась.
– Вы… вы… – У нее не было слов, чтобы сказать, что она в эту минуту думает о нем. Непослушными пальцами она пыталась застегнуть перламутровые пуговки на груди.
Хантер Макки опять виновато заглянул ей в лицо.
– Послушайте, Кари, я очень сожалею. Обо всем, что случилось. В зале суда вы упали в обморок, и я принес вас сюда. Я… Вы… – Он беспомощно пожал плечами.
Кари снова попыталась встать, но ноги под ней подкосились. Макки попытался было поддержать ее, однако она испуганно отстранилась от него, как от прокаженного.
– Не прикасайтесь ко мне, – грозно зашипела она. – Попробуйте только прикоснуться ко мне хоть еще один раз, и я…
– Умоляю вас, Кари, не надо. Понимаю, вы только что приняли меня за кого-то другого. Что я воспользовался ситуацией…
– И воспользовались на славу. На всю катушку воспользовались. Вы и тут своего не упустили, черт вас возьми! – Ее грудь бурно вздымалась от гнева. – Послушайте, вам еще не надоело измываться надо мной? Ведь вы…
Внезапно дверь открылась, и в комнату ввалился Пинки, похожий одновременно на ангела мщения и пьяного забулдыгу из дешевой комедии. Его желтые волосы, стоявшие дыбом, образовывали над розовой головой нечто вроде светящегося нимба.
– Слава богу, Кари, ты здесь! – заголосил он с порога. – А я уж думал, не найду тебя.
– Закройте дверь, – с неожиданным хладнокровием велел ему Хантер. – Кто-нибудь еще знает, что мы здесь?
– Нет. Там такое творится – чертям тошно. К вашему сведению: защита отказалась от допроса Кари. Чтобы вы, господин окружной прокурор, выглядели последним сукиным сыном. Так что примите мои поздравления, – добавил Пинки с нескрываемым удовлетворением. – Судья объявил перерыв. Как ты, крошка моя? – обеспокоенно склонился толстяк над Кари, вглядываясь в ее лицо. Его пухленькие ручки ощупывали ее ладони и плечи, словно желая убедиться, что она не ранена.
– Пожалуйста, Пинки, уведи меня отсюда. – Она бессильно прильнула к нему, и он помог ей подняться на ноги.
– Он что, ваш друг? – осведомился Хантер.
Однако Кари лишь смерила его презрительным взглядом и подняла с пола свой жакет.
Тогда прокурор обратился к Пинки:
– Мисс Стюарт плохо себя чувствует.
Глаза толстяка забегали. Он обеспокоенно смотрел то на Кари, то на Хантера Макки. Острое чутье подсказывало ему, что дело тут нечисто. Ему с самого начала очень не понравились методы прокурора. Так свидетелей не допрашивают. По правде сказать, поначалу у Пинки даже руки зачесались набить Макки морду за то, как этот сукин сын бомбил Кари вопросами, ставящими под сомнение моральные качества Уинна.
Но затем тот же Макки подхватил ее на руки и унес, спасая от еще больших неприятностей. Это тоже было необычно: прокурор ставил на карту все, даже собственную репутацию. Нет, все-таки, пожалуй, нельзя видеть в Макки только плохое.
– Меня зовут Пинки Льюис, – с достоинством представился он. – Директор службы новостей Даблъю-би-ти-ви. И друг Кари. Хотя в последнее время чаще приходится выступать в роли ее охранника.
– Думаю, ей следует показаться врачу. Она слишком долго пробыла без сознания.
– Пойдем, Пинки, – пробормотала Кари.
– Дело ясное, я сам позабочусь о докторе, – успокоил Хантера Пинки. – Говорил я ей: незачем тебе тащиться в суд сразу после…
– Пинки! – предупреждающе воскликнула Кари. За долгое время это было в ней первым проблеском жизни. До сих пор казалось, что она вот-вот снова впадет в забытье.
– Сразу после чего? – пошел за ними по пятам, словно ищейка, Хантер, в то время как телевизионный начальник и его подчиненная медленно ретировались к выходу.
Пинки уже открыл дверь, но остановился на пороге, вопросительно посмотрев прокурору в глаза. Этот человек только что устроил над Кари публичную расправу. И все-таки, кажется, какие-то крупицы совести у него остались. Что ж, пусть узнает, коли так неймется.
– Сразу после выкидыша, – твердо произнес Пинки, не обращая внимания на протесты Кари. – Три дня назад она потеряла ребенка. Ребенка Томаса Уинна.
Онемев, Хантер Макки смотрел удаляющейся паре в спину. Выходя за дверь, Пинки бросил на него еще один многозначительный взгляд.
Резко повернувшись на месте, Хантер стиснул руки в кулаки и прижал их к глазам. Из уст его вырвалось грубое ругательство. Он повторил эти слова еще раз, еще более выразительно. И в бессильном гневе на судьбу и самого себя грохнул обоими кулаками в стену.
Пинки зашлепал к входной двери. Он был в одних носках, причем справа – с заметной дыркой на большом пальце. Рубашка вылезла из брюк. В зубах – сигарета, в руке – бокал с виски.
Распахнув дверь, он в молчании воззрился на высокого человека, стоявшего на пороге.
– А вы – храбрец, честно вам скажу, – процедил наконец Пинки сквозь зубы.
– Можно войти?
– Это не мой дом.
– Может, все-таки впустите?
Подкрепившись еще одним глотком скотча, Пинки несколько долгих секунд изучал Хантера Макки. Сегодня прокурор был не похож на самого себя. Может быть, все дело было в том, что в руке он держал букет чайных роз. А может, в усталости, безошибочно читавшейся в его глазах и глубоких складках, пролегших по обе стороны упрямо сжатого рта. Как бы то ни было, Пинки почувствовал укол сентиментальности, что случалось с ним крайне редко. Да-да, вы не ослышались, ему внезапно стало жалко этого несчастного верзилу. Отойдя в сторону, Пинки впустил Хантера Макки в квартиру Кари.
– Как она себя чувствует? – поинтересовался Хантер, оглядываясь по сторонам.
– Сейчас неважнецки, но ничего, даст бог, восстановится. Врач велел ей лежать две недели в кровати, если она не хочет загреметь в больницу на месяц.
Кадык на горле Хантера нервно заходил вверх-вниз.
– Неужели так плохо?
– Истощение, усталость физическая и эмоциональная, анемия, гипогликемия…[7]
Не дожидаясь приглашения сесть, Хантер тяжело опустился на стул и, свесив голову, уставился в пол. Прошла не одна секунда, прежде чем он поднял глаза и произнес:
– Но я же ничего не знал о ее… заболевании. Я не хотел причинить ей зла. Видит бог, не хотел.
Еще утром Пинки пылал желанием пришибить этого человека на месте. А вечером?.. Пусть все летит ко всем чертям, но сейчас он этому Макки верит. Возможно, в зале суда Макки и в самом деле сущий дьявол, но, допрашивая Кари, он не имел ничего против нее лично. И не хотел причинить ей боль. Однако в любом случае Пинки в первую очередь был на страже интересов Кари, а потому прокурору не получить отпущения грехов так быстро, как ему того хотелось бы.
– Выпить не желаете?
Помолчав недолго, Хантер криво усмехнулся.
– Если можно.
Робко положив букет роз на журнальный столик, он расстегнул пиджак.
Пинки набулькал в стакан двойную порцию скотча без льда и содовой и протянул Хантеру. Тот залпом выпил все. Должно быть, прокурор даже не подозревал, насколько вырос его авторитет в глазах Пинки. Прожженный журналюга ни за что не станет доверять человеку, который пьет глоточками.
– А сами вы… э-э-э… живете тоже здесь, вместе с ней? – Хантер нерешительно вертел в руке пустой стакан.
Видимое безразличие, с которым был задан вопрос, не могло ввести Пинки в заблуждение. Если ему не изменяет чутье, этот парень сгорает от ревности. Вот так номер! Только ревности нам здесь не хватало…
Во второй раз Пинки не стал брать у Хантера стакан, а принес всю бутылку и уже тогда налил снова.
– Нет, я здесь не живу. Мы с Бонни время от времени заскакиваем сюда после работы посмотреть, как она, ужин состряпать, то да се…
– Бонни – ваша жена? – спросил Хантер с надеждой в голосе.
Пинки поперхнулся виски.
– Упаси боже! Просто она тоже работает на Даблью-би-ти-ви, ну вот у нас и образовалось что-то вроде компашки. Кари ее любит, доверяет ей. Бонни как раз сейчас с ней возится, готовит ко сну.
– Понятно. – Хантеру Макки было не по себе. Всю вторую половину дня он никак не мог решить, навестить Кари или нет. В конце концов ему удалось убедить себя прийти сюда, однако он все равно не был до конца уверен, что поступает правильно. Ведь это из-за него она упала в обморок. Но даже если бы он и не был виноват в этом, то, что случилось после ее обморока, бесспорно было его виной. Виной тяжкой, которую она ему наверняка не простит.
И вот теперь этот самый Пинки Льюис – ее друг, охранник или черт знает кто – внимательно рассматривает его, Хантера Макки, как жука в стеклянной банке. Хантер чувствовал себя, словно подросток, который впервые заявился в дом к девчонке и сидит в семейной гостиной, готовясь побеседовать с папашей своей зазнобы один на один.
Чувствуя необходимость сказать хоть что-то в свое оправдание, он промямлил:
– Откуда мне было знать, что она ждет ребенка? – Тошнота подкатывала к его горлу, стоило ему только представить, как она теряет свое дитя. – Почему она не позвонила мне и не сказала, что не может явиться в суд? Я бы все понял и освободил бы ее от дачи показаний.
– А не врешь?
– Послушайте, мистер Льюис, я знаю, что вы сейчас думаете обо мне, но…
– Слушай-ка, зови меня просто Пинки, а всяких мистеров Льюисов и прочих оставим в стороне.
Глаза Хантера под стеклами очков удивленно заморгали. Однако прямота этого коротышки пришлась ему по душе. С такими не надо разводить антимонии, ходить вокруг да около.
– Хорошо, Пинки. Как я погляжу, ты очень близок с Кари… То есть мисс Стюарт.
– Да, очень.
– Так скажи на милость, почему никто не позаботился поставить меня в известность, что она плохо себя чувствует? И почему она буквально вынудила меня посадить ее за стойку для свидетелей?
Пинки сокрушенно вздохнул.
– Да пытались мы. И Бонни, и я наперебой уговаривали ее, вызывались позвонить тебе, изложить все обстоятельства. – Он махнул рукой в сторону спальни. – Но девчонка упряма как осел. Возомнила себя железной леди. Даже слышать ничего не хотела. Никаких оправданий, и точка!
– Но это же вздор какой-то.
– В самом деле?
– Конечно. Знал бы я все обстоятельства, ни за что не стал бы настаивать на ее явке. Ну зачем она обошлась так с самой собой?
– Не хотела показать, что боится тебя, вот почему, – честно рубанул Пинки, внимательно наблюдая за реакцией Хантера.
На бесстрастном лице прокурора появилось нечто, напоминающее сомнение.
– Но почему?
– Потому что ты попер на Уинна, а она от своего старикана до сих пор без ума.
У Хантера был такой вид, будто он получил прямой удар в подбородок. Его голова слегка дернулась, и он весь как-то обмяк на диванных подушках.
– Что ж, понимаю, – еле слышно пробормотал он, и его отсутствующий взор остановился на розах. – Значит, без драмы в любом случае не обошлось бы.
Пинки ощутил знакомый зуд между лопатками. Казалось бы, он все расставил по своим местам. Однако шестое чувство репортера, никогда не покидавшее его, подсказывало, что все равно что-то здесь не так, концы не сходятся. Его природный радар определенно нащупал что-то, но что именно? Не хватало чего-то важного. Все было не так просто, как могло показаться на первый взгляд.
Точно так же зачесалась у него спина сегодня утром, когда он обнаружил Кари еле живую в кабинете этого человека.
Понять можно было только одно: с Кари произошло что-то необычное, из ряда вон. Да только что? Тут не то что без бутылки – без бочки не разберешься. А из Хантера и слова не вытянешь. Таких сразу видно: о своих делах с бабами – молчок.
Пинки готов был руку отдать, лишь бы узнать, что именно стряслось в той комнатушке, прежде чем там появился он. Было ясно как божий день: там разыгралось что-то в высшей мере необычное. И если интуиция его не подводит, это что-то никак не было связано с тем, что произошло в зале суда. Что бы там между ними ни случилось, это их обоих здорово тряхнуло.
Иначе почему Кари ушла в себя и несколько часов потом от нее даже звука добиться было нельзя? И с чего это окружной прокурор вдруг тащит цветы свидетельнице, которую незадолго до этого измордовал до полусмерти.
Странно, но этот парень сейчас выглядел влюбленным по уши.
Упершись локтем в колено, Пинки подался вперед.
– Скажи, Макки, зачем ты пришел сюда? Только честно.
– Хотел перед ней извиниться.
– В данный момент, мистер Макки, об этом не может быть и речи!
При резком звуке женского голоса, назвавшего его имя, Хантер машинально вскочил, ударившись коленкой о край журнального столика и расплескав виски. Если уж вид Пинки Льюиса показался ему не слишком дружелюбным, то что говорить о брезгливой мине Бонни Стрэнд, не предвещавшей ничего хорошего? У нее был такой вид, будто ей в нос ударил запах тухлятины.
Пинки представил ей прокурора. В ответ со стороны Бонни последовал весьма сдержанный кивок.
– Вас, мистер Макки, она хочет видеть в последнюю очередь, – язвительно произнесла надменная леди.
Однако, с точки зрения Пинки, Макки при всех его грехах все же заслуживал большего снисхождения. И ему не слишком понравилось бесцеремонное вмешательство Бонни в мужской разговор.
– Откуда тебе знать, чего Кари хочет, а чего нет? – буркнул он.
– Я знаю это лучше тебя, – холодно отрезала Бонни.
– Помалкивала бы уж. Сует нос не в свое дело, – глухо проворчал Пинки.
Вскинув голову, Бонни свысока посмотрела на Хантера.
– Розы ваши?
– Да.
Она смерила его взглядом – еще более презрительным.
– Она не слишком высокого о вас мнения. И я, честно говоря, тоже. Во всяком случае, если сведения о том, что произошло сегодня утром, соответствуют действительности.
Хантер внутренне напрягся. Откуда ей может быть известно о том, что он делал в своем кабинете? Впрочем, она, должно быть, имеет в виду только сцену в зале суда, и ничего больше. Кари никому на свете не рассказала бы о том, что они целовались.
– К сожалению, то, что вы слышали, правда. Как правда и то, что я не знал о физическом состоянии мисс Стюарт, когда вызывал ее. Надеюсь, мне все же удастся доказать и ей, и вам, что я не кровожадное чудовище.
На его губы набежала лишь тень улыбки, но и этого оказалось достаточно, чтобы заставить сердце Бонни учащенно биться. В конце концов, она была женщиной. «Удав» – это было первое слово, которое пришло ей на ум после знакомства со статным красавчиком прокурором. Смирение всегда украшает сильного мужчину. Однако Бонни была не так проста, чтобы растаять перед чьими-то широкими плечами, ослепительно белой полоской зубов и стеснительностью.
– Я не хочу, чтобы она испытала еще одно неприятное потрясение, – предупредила она серьезным тоном.
– Я сразу же уйду, стоит ей только нахмуриться. Клянусь вам.
Бонни вопросительно посмотрела на Пинки, и тот неопределенно пожал плечами. Поколебавшись, суровая дама отошла в сторону, не загораживая больше выход в коридор.
– Вторая дверь направо, – небрежно бросила она.
– Спасибо, – торопливо поблагодарил Хантер и, взяв розы, двинулся было вперед, однако, внезапно смутившись, вопросительно взглянул на Бонни. – Ничего, если я?..
– Ничего, идите. Она в постели, но еще не спит.
Собрав все свое мужество, Хантер толкнул дверь. Комната была погружена в полумрак. Лишь ночник тускло горел на стоявшем у кровати плетеном столике со стеклянной столешницей. Плетеной была и спинка кровати. Стены спальни были густого кремового цвета. Кое-где можно было заметить всплески темно-синего и красновато-коричневого. Разнообразие создавали цветные простыни, корзины с сухими цветами и восточный ковер на полу. Гигантские подушки, обтянутые грубой неотбеленной хлопковой тканью, были навалены грудой в углу перед плетеной ширмой, с которой свисали ремни, шейные платки и большая соломенная шляпа. Под потолком лениво вращались лопасти вентилятора. Комната была похожа на хозяйку – строгая и аккуратная внешне, но таящая в себе тайну.
Хантер осторожно притворил за собой дверь и шагнул внутрь спальни. Кари повернула голову на звук шагов, открыла глаза и резко села в постели.
– Что вы тут делаете? Кто вас впустил? Убирайтесь!
Она говорила хриплым шепотом, и он благодарил за это господа. Судя по выражению лица, она сейчас вполне могла бы завизжать так, будто ее режут.
Хантер успокаивающе поднял руки.
– Пожалуйста, Кари, успокойтесь. Пинки и Бонни сказали, что я могу зайти к вам на минутку. Я всего лишь хотел извиниться перед вами.
– Не нужны мне ваши извинения. Даже слушать вас не хочу! Можете извиняться хоть до второго пришествия – это все равно не изменит моего мнения о вас. А теперь извольте уйти.
Однако он упрямо качал головой, и Кари увидела, что спорить с ним бесполезно. Хантер подошел ближе и встал рядом с ее кроватью.
– Это вам, – проговорил он и положил розы на край постели. Хотя на душе у него творилось неладное: нужно быть последней сволочью, чтобы приходить к женщине с цветами, после того как сделал все, чтобы заслужить ее ненависть.
– Спасибо, – прошептала она, думая, что надо быть последней дрянью, чтобы принять цветы от мужчины, которого ненавидишь.
Поймав взгляд ее глаз, он уже не отпускал его.
– Очень сожалею по поводу вашего ребенка.
Эти тихие слова пронзили ее, как игла надувной шарик. Внезапно обессилев, она упала на подушки.
– Вам не понять чужого горя, мистер Макки. Вы не знаете, что я чувствую.
– Действительно, я не могу знать, что у вас на душе. Но мне действительно очень жаль, что я не знал о случившемся с вами, когда заставил вас сегодня утром давать показания в суде.
Она посмотрела на него. Неестественно большие глаза горели ярким огнем, что только подчеркивало бледность ее лица.
– А если бы даже и знали. Какая вам разница?
– Я не стал бы вызывать вас в суд.
– Но как же ваше дело, мистер Макки? Ведь в таком случае оно пострадало бы, – произнесла она с ироничной любезностью.
Он смущенно потупился:
– Возможно. Но незначительно.
– Вы по-прежнему уверены, что добьетесь обвинительного приговора?
Хантер плохо видел в полутьме, но ему все равно удалось перехватить настороженный взгляд ее глаз.
– Добьюсь. – Это было произнесено с твердостью, не оставлявшей никаких сомнений в его решимости бороться до победного конца. Кари взволнованно дышала. Он помнил об обещании, данном им Бонни Стрэнд, однако в эту минуту никакие силы не способны были заставить его уйти.
– Но если вы так уверены в исходе этого дела, то почему вам потребовалось нападать на Томаса и меня?
– Не на вас я нападаю. Ни в коем случае. Я с самого начала не устаю твердить вам, что у меня и в мыслях нет причинять вам страдания. Говорю это совершенно искренне.
Кари откинулась на подушки и горько рассмеялась.
– А вы не задумывались над тем, какие страдания мне причиняют ваши лживые обвинения в адрес Томаса?
«Но это не ложь!» – захотелось крикнуть ему. Однако он вовремя прикусил язык. Томас Уинн до самой смерти оставался для нее святым и после смерти таким останется. И если он низвергнет Уинна с высокого пьедестала, то ему не останется ничего иного, как ринуться следом в ту же пропасть.
– Я прилюдно обидел вас и вполне осознаю свою вину. Очень сожалею, что так вышло.
Воспоминание об утренних событиях всколыхнули в ее душе утихшую было боль, и она закусила нижнюю губу, чтобы не дать волю чувствам. Хантер быстро склонился над ней.
– Вам больно? – осведомился он.
– Нет-нет, – затрясла она головой. Вид У нее был довольно жалким. – Прошу вас, уйдите. Я не хочу, чтобы вы здесь находились.
Даже искаженное гримасой боли, ее лицо все равно оставалось прекраснее всех женских лиц, которые ему приходилось видеть. Ему нестерпимо захотелось взять это лицо в свои ладони, стереть с него маску скорби, утешить ее, успокоить. Ему захотелось снова прильнуть к ее губам. Господи, зачем ты раньше позволил ему поцеловать ее? Не знать вкуса ее губ было для него мучительно, но знать и не иметь возможности снова ощутить его стало адской мукой.
Выпрямившись, он отошел от ее постели. Ему пришлось засунуть руки в карманы, чтобы побороть в себе искушение дотронуться до нее. Ее запах был так сладок – он был слаще аромата цветов. В приглушенном свете ночника ее кожа, казалось, сама светилась матовым светом, точно жемчужина. Ее волосы казались живыми, словно длинная трава, шелестящая на ветру. У него возникла даже иллюзия, что он может расслышать их тихое шуршание. Разволновавшись, она не замечала, что одеяло сползло и обозначились очертания изящных бедер и даже – еле заметно – треугольник между ними. Ночная рубашка была простой, мягкой и облегающей. Он не видел ее грудей, но воображение услужливо рисовало их ему.
Одним словом, не в меру живое воображение доставляло ему сейчас немало неудобств. Хантер Макки чертыхнулся про себя, ощутив физические признаки растущего возбуждения. Беда заключалась в том, что душой и телом Кари принадлежала другому, как раньше, так и сейчас. Ситуация, в которой оказался Хантер, была безнадежной. Это был тупик. Судя по всему, сам вид его был для нее невыносим. Да что там, она всей душой ненавидела его.
В самом деле, какого черта он здесь делает? Зачем заставляет Кари ненавидеть его с каждой секундой все сильнее? Зачем мучит самого себя? И все же, прежде чем уйти, ему нужно было извиниться еще за одну вещь.
Чтобы сосредоточиться, Хантер отошел от нее подальше, заняв позицию возле туалетного столика. Подбирая нужные слова, он рассматривал личные вещи Кари, которыми она пользовалась каждый день, почти не думая о них. Щетка для волос. Золотые часики. Флакон духов. Его охватило желание поднести эту хрустальную бутылочку к носу, чтобы полной грудью вдохнуть их запах, однако ему и на сей раз удалось обуздать свое желание.
