Самуил Лурье
Колонки редактора в журнале «Полдень XXI век»
© С. А. Лурье (наследники), 2024
© П. П. Лосев, обложка, 2024
© Издательство «Симпозиум», 2024
* * *
Август 2003
Жизнь увлекательна, притом необъяснима; тем и увлекательна, что взывает к разгадке, – которая, стало быть, где-то пребывает, таится – в глубине мира или с обратной, невидимой его стороны; это так называемый смысл всего, один на всех, как и само мироздание; на него намекают бесчисленные соответствия (все же не исключено, что мнимые), удивительная слаженность частей, частиц; наподобие критской письменности, жизнь в принципе поддается дешифровке, – но нет ключа, или каждому исследователю мерещится свой; отличие от научной проблемы – в цене вопроса: если эта комбинация знаков все-таки, вопреки вашей интуиции, не содержит никакого сообщения, ваша личная судьба (и чья угодно) – всего лишь пустая и глупая шутка; нет, хуже – пытка: нет тоски невыносимей, чем тоска по смыслу, которого нет; а так увлекал…
Примерно такая вот иллюзия – познавательной работы чувственного воображения (которое представляет собой как бы память наизнанку) – движет литературой, особенно явно – поэтической лирикой. На которую фантастика так необыкновенно похожа: тоже играет с разгадками, тоже сводя все – к одной, и непременно – к метафорической.
Но в фантастике ответ предшествует вопросу, разгадка – загадке. От конфигурации ключа зависит устройство замка. Метафора порождает изображаемую реальность.
Помещаем Кощееву смерть на кончик иглы, иглу – в яйцо, яйцо – в утку; теперь пускай утка летит над морем куда ей вздумается, мы же приступаем к похождениям Ивана-дурака, – и пока он не влюбится в Марью-царевну – тоже совершенно свободен, как и автор: знай выдумывай препятствия да преодолевай; но что бы ни случилось, выход из сказки только один; повествование сидит на игле.
Фантастику пишут оттого, что жизнь необъяснима – и скучна; оттого, что не желают наравне со всеми участвовать в общепринятом мифе, пользуясь заведомо близорукой оптикой, где интуиция и здравый смысл так безнадежно связаны принципом дополнительности. Тесно, и душно, и тяжело в этой невнятной коллективной Вселенной; утешимся, придумывая разные другие – прозрачные; сколь бы ужасные события там ни происходили – смысл-то в них заведомо есть; не важно, дано ли догадаться о нем герою – а читателю рано или поздно (как только можно поздней) покажут кончик роковой иглы. Он наслаждается этими жмурками в невесомости, уверенный, что в конце концов дотронется до автора – в крайнем случае, тот поддастся. Таковы правила игры: сочиненная Вселенная не должна содержать внутренних противоречий, ведь она воплощает метафору, подгоняется к гипотезе – вся помещается в уме и наделена его свойствами.
Игра занятная: приятно побыть Богом такого мироздания: в отличие от всамделишного, тут поступки совершаются легко. И всегда есть место нехитрому подвигу. И время пролетает незаметно.
Апрель 2004
Случилось неизбежное. Но казавшееся невероятным. Тираж «Полдня» устремился вверх, словно ртуть в термометре на солнцепеке. «Полдень, XXI век» уже обогнал все остальные литературные журналы.
Это рекорд. Но не предел.
Критики препираются (и громче всего – на наших же страницах): что с фантастикой – отчего бедняжка так бледна? А мнимая больная знай себе размножается. Не так уж все, выходит, безнадежно.
Потому как фантастика обслуживает, извините, чуть ли не главную нашу способность (она же – потребность) – воображение.
Так уж устроен человек, что хлебом его не корми, а дай почитать про то, чего не было, и не бывает, и не будет. Поплавать в невозможном, как в невесомости. Причем как в невесомости опять-таки невозможной: допускающей ускорение.
Нам нужен сюжет – не в жизни, так в литературе. Но сюжету сопротивляется время. И это называется – реализм.
А фантастика не рассматривает время как среду, а, наоборот, сжигает его в сюжете, как реактивное топливо. И ум летит по тексту без оглядки.
Поскольку текст состоит сплошь из событий. Здесь всё – событие, каждая мельчайшая деталь пейзажа изменяет судьбу и облик мира. Возникающего на глазах. И навсегда пропадающего в последнем абзаце.
Место действия: российский город, горы Южной Америки, неизвестная планета.
Время действия: через сто лет; через несколько тысяч; полвека тому назад; наши дни.
Действующие лица: колдуны; инопланетяне различных рас; мудрецы, герои, медиумы, убийцы.
Образ действия: внезапность применения сверхвозможностей. Иначе говоря – полная непредсказуемость.
Мотивы действия: любовь, ненависть, страх, отчаяние, злая воля, добрая воля.
Интонация повествования: шутливая; бесстрастная; трагическая; гневная.
Все это – в одной книжке: вот этой самой. Которую вы раскрыли. Одиннадцать вещей – одиннадцать сюжетов. Одиннадцать миров, абсолютно разных. Выявляющих разные – и очень странные – свойства единственной реальности, данной нам, как говорится, днесь. Опасные свойства.
О том же – об опасностях, которыми беременна современность, и об остающихся надеждах – три так называемых non-fiction. Никому не в обиду будь сказано, разговор с Борисом Стругацким стоит иного романа. Мало во что верит этот писатель, а вот ему веришь во всем.
Прогноз тревожен. Промышленность развивается быстрее, чем нравственность; политика и наука знать друг друга не хотят; как результат – планета начинает тяготиться человечеством.
Но что бы ни случилось с Homo Sapiens – от скуки наш легкомысленный, но симпатичный вид не погибнет. Это просто-напросто исключено, пока стоит «Полдень».
Март 2005
В этой маленькой корзинке есть помада и духи; говорящие деревья; дрессированные барабашки; кот-инопланетянин; демон, торгующий оружием; неандерталка, оплодотворенная сексотом.
Действующая гипношкола атлантов, или даже кого-то подревней; железнодорожный состав, мчащийся по Европе мимо рельсов и границ; взорванный московский Кремль.
Счастливое будущее без войн, типа коммунизм; страшное будущее, наподобие внезапной победы исламского фашизма; тревожное настоящее с бандитскими разборками; смешное настоящее с невежеством и воровством; и странная-престранная загробная жизнь – сплошь из отрывков обычной реальности, но сложенных в каком-то другом порядке.
Трагифарс, он же – апокалиптическая притча. Комический боевик с дьявольщинкой. Философский детектив. Педагогическая поэма. Плюс теория придуманных империй.
Что угодно для души. Очередная порция литературы невозможного. Стоя́щей на том, что невозможного нет. Что правдоподобие – не критерий ценности, а часто – враг занимательности. Все, имеющее быть рассказанным, обладает чем-то вроде бытия.
Небылицы в лицах. Скоропись воображения: сюжет передвигается прыжками, глотая обстоятельства целыми звеньями. От причин к последствиям и обратно. Не обращая внимания на работу всяческих приводных механизмов.
Все дело, видите ли, в том, чтобы создать ожидание непредсказуемой развязки.
Это вам не жизнь – где, наоборот, события большей частью предсказуемы, но наступают почему-то, когда не ждешь, причем никакое из них не прекращает течения остальных.
Жизнь пользуется исключительно запятыми да двоеточиями. Точка – сугубо литературный прием.
А любимая наша игра – разогнуть вопросительный знак: пусть восклицает.
То есть присутствующие здесь авторы, как правило, не просто балуются повествовательной магией – разными эффектами ложнотекущего времени, – а создают иносказательные смыслы. Чтобы, значит, вывести на поверхность силы, действующие в непостижимой глубине. Исторические, космические, подсознательные, потусторонние силы. Злые или просто аморальные, в любом случае – опасные.
Нас потихоньку предупреждают, слегка пугают, помаленьку поучают, уверенно смешат – развлекают, короче, изо всех сил.
Плотный такой томина нескучных, да еще и приличных текстов – чего еще надо человеку на случай паузы в житейском распорядке? Скажем, для поездки в электричке на дачу и обратно – самое то.
Сентябрь 2005
Два безусловно благополучных финала. Три весьма сомнительных. В пяти случаях исход сюжета – вообще летальный.
Причем, разумеется, непредсказуемый. Столь же убедительно непредсказуемый, как и все остальные. Поскольку едва ли не главным видовым признаком фантастики остается увлекательность. Каковы бы ни были предлагаемые обстоятельства, они скручиваются в узел, которого не распутаешь, не разрубив.
Но зато наивная вера, что с течением исторического времени прирастает сила Добра – что мироздание, вращаясь, как бы приближается к центру своего смысла, и что этот смысл – человечен… Такой веры мы больше не видим почти ни у кого.
Ее использует – как формальную условность – литературная попса: чтобы, значит, подсахаринивать свои безразмерные, межпланетного масштаба, в золоченых переплетах, ужастики.
А «Полдень» коллекционирует – не поверите – прозу сортом повыше. В которой тайна спрятана поглубже.
В которой переключение реальностей – не простая перестановка дат с переменой декораций.
В которой происходит черт знает что. Иногда – только черт и знает. И мы встречаемся с ним, с отцом лжи, лицом к лицу. Довольно заурядный, оказывается, субъект. И организации, контролируемые им, почти не отличаются от других учреждений.
А их всемогущество достигается беспощадной эксплуатацией человеческих слабостей, особенно – самой главной: человеку неизвестна цель его жизни, он вынужден ее выдумывать, причем снова и снова, – но многим недостает воображения.
Ведь осознавать цель своего существования – совершенно то же самое, что сочинять фантастику.
И если таланта нет или он изменил – человек перестает быть автором (ну или соавтором) своей жизни. Он впадает в равнодушное отчаяние. Которого не чувствует – только видит, что все окружающее как бы обесцветилось и потемнело. И враждебные вихри веют над его головой, дезорганизуя связь между прошлым, настоящим и будущим – то есть контур судьбы.
А это и значит, что прежняя вселенная для такого человека кончилась. И, сам того не замечая, он оказывается в реальности другого уровня. Где с ним случаются вещи странные, даже – более чем. Поскольку в этом сумраке, в отсутствие иллюзий, моральный императив сопротивляется инстинктам буквально на ощупь. Инстинкты же, обнаглев, под видом идей овладевают массами, чтобы создать цивилизации, в которых человек с моральным императивом обречен на гибель.
Такая вот загадочная, серьезная проза собрана в этой книжке журнала. Проза приключений, разочарований, катастроф. Проза тревоги. Проза угрозы.
Проза гипотез, испытываемых на прочность жизнью и смертью.
