Сакариас Топелиус
Колокола

© Издательство «Сатись», составление, оригинал-макет, оформление, 2005 г.

Предисловие

Сказка сказке – рознь. Есть сказки, которые не дают почти ничего ни уму, ни сердцу и заключают в себе только какую-нибудь лишенную всякой идеи фантастическую фабулу. Есть другие, которые возбуждают в юных читателях добрые чувства, дают им ряд ценных поэтических картин, наводят на размышления, заставляют детское сердце откликаться на переживаемые героями радости и страдания и, по образному выражению проф. Вагнера (Кота Мурлыки), «ведут к добру, сеют отвращение к злу».

К числу сказок этого последнего рода принадлежат сказки финско-шведского писателя, профессора Захария Топелиуса. Эти сказки, переведенные теперь на все европейские языки, пользуются повсюду такой же славой, как известные сказки знаменитых сказочников Андерсена, Асбьернсена, Гримма, Гауффа, Перро и др., и заняли во всемирной детской литературе весьма видное место.

Захарий Топелиус родился 14 января 1818 года в Кудднесе, около Нью-Карлеби, в Финляндии. Его отец был сельский врач, который с любовью, в свободные минуты, записывал старинные народные песни и вселил в своем сыне любовь к народной поэзии. Будущий писатель, окончив среднюю школу в Нью-Карлеби, записался в студенты Гельсингфорского университета, в котором, по окончании курса, был профессором истории, а затем ректором. Скончался он в марте 1898 года.

Литературная деятельность Топелиуса началась очень рано: еще мальчиком он стал писать стихи. Впоследствии он выпустил четыре сборника стихотворений, которые имели большой успех в Финляндии, в особенности сборник «Полевые цветы». Кроме стихотворений он написал много рассказов, научных очерков, театральных пьес, книг для детского чтения и пр. Громадной популярностью пользуются в особенности его «Рассказы фельдшера», в которых, в ряде ярких картин, передана шведская история. Но самую большую известность доставили Топелиусу его сказки, которыми в Финляндии зачитываются все – и дети, и взрослые. Трудно найти хотя бы одного грамотного финна, который не знал бы сказок проф. Топелиуса и не восторгался бы ими.

Из Финляндии слава сказок Топелиуса перешла в другие страны и сделала их популярными и любимыми среди детей разных народов. Героями сказок Топелиуса являются большей частью финны, но общечеловеческие черты этих героев в одинаковой мере свойственны и другим народностям, а потому и интерес сказок отнюдь не теряется, несмотря на их, так сказать, индивидуальный финский характер.

Отличительная черта большинства сказок Топелиуса – искренняя религиозность, соединенная с высокой поэзией, картинностью и глубиной мысли. При этом все сказки Топелиуса проникнуты бодростью, твердой надеждой на лучшее будущее и тонким юмором.

По своему характеру и содержанию сказки Топелиуса – сказки серьезные, но они написаны так живо, тепло и талантливо, таким ясным, простым, понятным и в то же время изящным языком, что являются одинаково доступными детям всех возрастов.

Известная поборница детского чтения, X. Алчевская, в своем труде «Что читать народу», разбирая в отдельности ряд сказок Топелиуса и проверив впечатление, которое производят эти сказки на детей, говорит: «Мы горячо рекомендуем сказки профессора Топелиуса всем тем, кто искренно дорожит возможностью поселить в душе ребенка религиозные верования, соединенные с любовью к человечеству и идеалами добра и правды». Эта рекомендация вполне совпадает с мнениями, которые высказывают о сказках Топелиуса иностранные педагоги и критики.

Колокола

Они звонят себе да звонят эти великолепные, большие, звонкие колокола; их звон провожает мертвых к месту вечного успокоения, а живым напоминает о молитве Всемогущему, дух которого витает под сводами храма и во всей вселенной. Они звонят да звонят, призывая к молитве и миру, к добрым делам и покаянию; послушай, как ясно раздаются их звуки далеко по воде и земле! Когда ты слышишь их – звонят ли они к горю или радости – то благодари Бога в глубине души твоей за то, что Он так часто стучится в твое сердце, говоря тебе: «Приди ко мне!» Ведь это именно и твердят колокола изо дня в день: «Приди к Богу, приди, приди, ты бедное, заблудшее дитя, приди к Богу!» Их звуки льются к тебе с вышины небес, точно так же, как свет, тепло и все хорошее и прекрасное, исходящее от Бога с небес. Потому-то прислушивайся к звону колоколов и помни, что они говорят тебе, тогда звуки эти снизошлют на тебя благословение, будь этот звон к жизни или к смерти.

Где-то (я знаю где, но ты должен сам угадать) стояла старая церковь. Церковь эта была меньше церквей, которые строятся в наше время, и сложена она была из камней, да из таких огромных, что трудно было представить себе таких сильных людей, которые могли бы поднять эти глыбы на такую вышину. У церкви была очень крутая крыша, на которой галки вили себе гнезда, а окна были маленькие и низкие с раскрашенными стеклами, уцелевшими еще с тех пор, когда Финляндия исповедывала учение папы. Внутри были картины до того истлевшие, что невозможно было различить красок. Изображения Девы Марии, Младенца Иисуса и двенадцати апостолов были сделаны из дерева; некоторые из этих изображений были когда-то позолочены, но теперь только и видно было, что паутину на головах святых да остатки позолоты на бородах апостолов.

Понятно, что церковь была очень старая. Никто даже не знал, когда она была построена; много поколений спало вечным сном на церковном погосте, но ни одно из них не знало более другого. Когда кого-нибудь спрашивали, как стара церковь, отвечали, что она немногим моложе мира, так как ее строили великаны… Хорош ответ; от него поумнеешь!

Но теперь поговорим о колоколах.

Над церковью возвышалась башня, которая была так высока, что если взойдешь на самую вершину да еще встанешь на цыпочки, то видно было семь верхушек других церквей. Около самой башни находилась колокольня, но она была гораздо ниже, что, впрочем, само собой разумеется, так как редко двое великих могут ужиться рядом. Колокольня была деревянная, выкрашенная красной краской. Когда-то ее целиком перевезли сюда на колесах, что так поразило всех, что об этом долго говорили. На этой колоколе было два колокола: большой и малый. Большой колокол был так же стар, как и сама церковь, так что никто не мог сказать, когда он начал звонить. На колокольне был написан стих из Библии и имя того, кто его вылил; это было хорошо и справедливо, так как, когда человека уже нет на свете, память о нем должна жить в том хорошем, что он сделал. Большой колокол перенес удивительные приключения. Во время большой войны, сто пятьдесят лет тому назад, его опустили на дно озера, чтобы спасти от рук неприятеля; но те, кто опустили этот колокол, умерли прежде, чем в стране наступил мир, так что никто уже не мог указать того места, где был потоплен колокол. Народ там был бедный и не мог завести себе другого колокола; искали по всему озеру, но колокола так и не нашли. Однако было одно существо, которое нашло след колокола: это была маленькая Лиза, дочь церковного сторожа, ей было всего шесть лет. Ее отец жил на берегу озера, и летом Лизе часто случалось, забравшись в отцовскую лодку, выезжать ранним воскресным утром на середину озера; и вот тогда-то ей казалось, что со дна до нее доносится колокольный звон. Об этом она говорила, возвратясь домой, но взрослые только улыбались на ее детскую болтовню. Раз в середине лета, рано поутру, когда солнце только стало показываться из-за темного соснового леса на противоположном берегу озера, Лиза, которая, по обыкновению, была на озере в своей лодке, опять услыхала звон колокола, но яснее, чем когда-либо. Когда ее отец, по ее просьбе, выехал с другими помощниками на озеро, то они действительно нашли и вытащили колокол, который и был ко всеобщей радости водружен на новоотстроенной колокольне. С тех пор его звон стал раздаваться еще яснее и звучнее прежнего. Но яснее и прекраснее всего раздается его звон, когда умирает добрый человек; ведь у колоколов есть также сердце, хотя оно и из металла: они радуются вместе с ангелами Божьими, когда небо обретает новую душу.

Маленький колокол имел также свою историю, хотя и не такую удивительную. Когда окончилась война, народ опять стал собираться в старой церкви, но не было колокола, который призывал бы их к молитве, потому что в то время большой колокол еще лежал на дне озера всеми забытый. Откуда взять денег для нового колокола? Поселяне стояли да раздумывали, почесывая за ухом, что у нас всегда принято делать, когда надо основательно обдумать какое-нибудь серьезное дело. Но женщины и девушки знали, что делать. Они принялись прясть и ткать. Прялки жужжали день и ночь, и день и ночь челн, как стрела, летал через тонкую основу. Таким образом наработали они несколько сотен локтей^[1] тончайшего полотна и думали, что этого-то уж наверное хватит на покупку нового колокола. Бедные! Они не знали, что металл дорог, а мастер, пожалуй, и еще дороже. Когда они предложили свое полотно мастеру в Стокгольме, то он давал им в обмен обеденный колокол, точь-в-точь такой, в который обыкновенно звонят на кораблях, когда каша подана и краснощекий повар, вооруженный большой ложкой, стоит в дверях кухни. Что было делать? Нельзя же было повесить на колокольню обеденный колокол! В это время королевой в Швеции была Ульрика Элеонора. До нее дошли слухи о полотне и колоколе, и ей очень понравилась предприимчивость финских женщин и девушек. Недолго думая, засадила она своих фрейлин прясть и ткать, и сама пряла и ткала вместе с ними. По всей вероятности, благородные дамы сморщили-таки свои носики, но в те времена делалось многое, что теперь казалось бы невозможным. Все, что таким образом было спрядено и соткано, купила королева, а деньги были тотчас же отосланы колокольному мастеру. И вот приобретен был, наконец, колокол, немногим меньше большого, но зато гораздо блестящее. А когда в первый раз раздался его ясный звон, то женщины плакали от радости, девушки набожно складывали свои руки, и все горячо благодарили Бога и добрую королеву; что же касается до того, что они сами сделали – это они считали такими пустяками, о которых не стоило и вспоминать.

Это – история колоколов. А теперь мы будем говорить о Лизе, дочке сторожа.

Ее отец, здоровый, плотный мужик, был сторожем, а вместе с тем и пономарем сельской церкви. По воскресеньям, после того как он отпирал церковные двери, он отправлялся тотчас же на колокольню, предоставляя прихожанам самим заботиться о себе. Ух, что за звон раздавался тогда! Тут-то маленькая Лиза потихоньку прокрадывалась вслед за отцом вверх по лестнице. Первое время ей попадали шлепки за такое преступление, но вскоре к этому привыкли, и Лиза быстро взбиралась по высокой лестнице, не глядя ни направо, ни налево. Там она тихо сидела и смотрела молча, как тяжелый, громадный колокол начинал раскачиваться: сперва он делал маленькие размахи, потом все шире и шире, язык начинал качаться, как маятник в стенных часах, и бум-м-м! ударялся о колокол, и из самого сердца металла вырывался могучий звук, который разносился далеко кругом. Все выше и выше взлетал колокол, пока, наконец, не заносился так высоко, что опрокидывался и на мгновение оставался неподвижно, как бы раздумывая, остаться ли ему в таком положении или упасть, но затем со звоном падал вниз и снова взлетал по другую сторону перекладины. И что за звон стоял в воздухе, что за треск раздавался по всей колокольне! Казалось, все стены готовы были обрушиться. Но как раз под самым серо-желтым колоколом сидела на скамеечке маленькая белокурая девочка; она молча улыбалась, и никогда не приходила ей в голову мысль, что колокол мог обрушиться на ее голову, как гора, так что от нее не осталось бы и следа.

Лиза любила свои колокола, как только можно любить что-либо на свете после Бога и своих близких.

– Берегись, – говорил ей отец, – если постоянно будешь слушать колокольный звон, то оглохнешь.

– А что это значит, отец? – спросила Лиза.

– Это значит, – отвечал отец, – что твои уши перестанут слышать все прекрасное на свете: пение псалмов, щебетание птичек и даже человеческий голос; и тогда ты одиноко погрузишься в глубокую, вечную тишину.

– Могут ли глухие слышать колокольный звон? – спросила опять Лиза.

– Да, пожалуй, – сказал отец, – я думаю, что, по большей части, глухие слышат колокольный звон.

– Ну, тогда какая же в этом беда? – сказала Лиза.

Однако случилось то, чего боялся отец. Чем старше становилась Лиза, тем тише, казалось ей, становилось вокруг нее. Сперва, когда она, бывало, летним вечером слышала писк комара в лесу, ей казалось, что это отдаленный звон колоколов. Понемногу все звуки, достигавшие ее ушей, начали казаться ей колокольным звоном: щебетание птичек на ветках березы, шум водопада, веселый говор людей, собиравшихся по воскресным вечерам на церковном пригорке – все отзывалось в ушах Лизы, как ясный звук металла. И все-таки, несмотря на это, Лиза не могла расстаться со своими милыми колоколами. Наконец, все заметили, что Лиза глуха, и многие были опечалены этим, но больше всех горевал ее отец, так как добрее и лучше девочки не было во всем селе. Но этому горю нельзя было помочь, и скоро об этом перестали думать. Когда девочка, по обыкновению, тихо и с ласковой улыбкой шла к колокольне, народ говорил:

– Посмотрите-ка, вон сторожева Лиза, которая не слышит ничего, кроме колокольного звона!

В то время Лизе было десять лет и она играла так же, как и другие дети ее возраста, только ее игрушками были большие колокола. Она называла колокола: Большой Золотозвон и Малый Золотозвон. Она нежно выговаривала им, когда они плохо звонили, и хвалила их, когда они звонили хорошо. Она говорила с ними, и они отвечали ей своими металлическими голосами; она понимала их говор лучше людского, ведь она больше ничего другого и не слышала.

Но не думайте, однако, что жизнь Лизы была чем-нибудь особенно замечательна и что поэтому я и рассказываю про нее. Ее внешняя жизнь немногим отличалась от жизни других людей, проводящих свои дни в спокойном однообразии деревни. Но она была одна из тех, кого уже с самого нежного возраста церковные колокола призывали к Богу более, нежели других, а потому-то мы не могли не вспомнить ее, говоря о колоколах.

Все тише и тише становится свет вокруг Лизы, и понемногу все тысячи тонов и звуков замерли для нее навеки, и только призывающий голос колоколов звучал у нее в ушах: «Приди к Богу! Приди к Богу!» Но тем более душа и мысли ее обращались к Богу, и все земное казалось ей только как бы отражением чего-то или сном, и только Бог один казался ей высоко добрым, прекрасным и достойным вечного поклонения. Она походила на тихую поверхность воды, которая в прозрачной глубине своей отражает солнце и звезды, всегда нося в своих недрах изображение бесконечной красоты.

Звон колоколов провожал Лизу через всю ее жизнь, как и всех людей вообще, хотя многие этого не замечают.

– Не могу понять, что случилось с малым колоколом, когда тебя принесли в церковь для крещения, – говорил ее отец, – никогда не слыхал я, чтобы он раньше когда-нибудь звонил таким чудным серебряным звоном. Другое дело, если б это был большой колокол, который еще со времен папы: ведь в нем есть серебро; мой отец рассказывал, что мастер влил в металл расплавленную статую святого из Рима. Этот колокол заколдованный – это я знаю по погребальному звону. Каждый раз, как надо звонить на погребение мошенника или негодяя, слышится такое дребезжание и стон, точно в колоколе трещина. Но зато, когда он звонит за упокой души доброго человека, вот тогда-то у него совсем другой звук, тогда он звонит так нежно, что звон его похож на пение псалма или молитвы; вот ты сама услышишь это, когда он будет звонить для тебя, милое дитя. Однако, что за вздор я болтаю, – прибавил сторож, смеясь. – Точно кто-нибудь может слышать свой погребальный звон.

Лиза смотрела на его губы, угадывая, что он говорит и отвечала по обыкновению кротко и ласково:

– У колоколов есть также рассудок и сердце, и колдовство тут ни при чем, отец. Когда добрая душа покидает землю, то она сливается со звоном колоколов и несется вместе с ним к небесам. Тогда душа передает звукам свою прелесть, и они, ясные и звонкие, несутся через прозрачный, голубой воздух прямо к Богу.

– Да, да, мы, верно, услышим это в Троицын день, когда ты в первый раз пойдешь к причастию, – сказал сторож, и на этом разговор прекратился.

Но вот настал Троицын день. Сторожевой Лизе исполнилось шестнадцать лет, и она вместе с другими молодыми девушками шла первый раз к причастию. В этот день сторож хотел звонить как можно лучше, да и колокола сами также хотели этого. Это было утро юного лета, когда все в природе кажется молодым и свежим, как цветущее дитя. Колокола звонили набожнее и торжественнее, чем когда-либо; никогда звуки эти не были такими чистыми и глубокими, и народ, который шел по дороге в церковь, неся в одной руке башмаки, а в другой молитвенник, завернутый в носовой платок, ускорял шаги и говорил:

– Господи, как дивно звонят сегодня колокола!

В церкви раздавалось пение псалмов, и молодые девушки, одетые в белое, подошли к алтарю. Там стоял добрый и благочестивый священник, призывающий благословение на них, и они удостоились святых Таин, которые приняли с благоговением и слезами. Последней подошла сторожева Лиза. Она одна из всех не слыхала ни пения псалмов, ни благословений священника; она слышала только звон колоколов, но эти звуки были для нее и псалмом и благословением. Она читала божественные слова на губах священника и хорошо понимала их; да, она благодарила Бога даже более других, и этот день она стала считать одним из прекраснейших в своей жизни.

Два года спустя Лиза стояла в той же церкви невестой. Ее женихом был сын псаломщика; он часто приходил на колокольню, когда Лиза сидела с шитьем, и разделял со сторожем труд, звоня в малый колокол.

– Сегодня надо звонить радостно и живо, – воскликнул сторож, и ему было так весело, что он, наверное, протанцевал бы на одной ноге, если б не был так стар.

– Берегись, – закричал он своему соседу, который на этот раз звонил в малый колокол, – берегись, чтобы пола твоего кафтана не попала между колоколом и языком, а то колокол лопнет, и королева Ульрика Элеонора перевернется в гробу. Гей, и раздастся же теперь звон!

При этих словах сторож изо всех своих сил наступил на подножку, так что колокол сразу стал вверх ногами и раздался удар, который разнесся далеко по горам и долам. Бим, бом, раздавалось радостно и весело: и вот по дороге двинулась свадебная процессия с музыкантами во главе. На Лизе был надет венок; она слышала звон колоколов, но ничего другого не слышала она в день своей свадьбы, и все-таки она была так счастлива…

Еще прошел год, и Лиза принесла в церковь своего первенца для крещения. Опять звонили колокола так весело, и опять не слыхала она ничего, кроме их звона, но зато она видела столько прекрасного: она видела свое улыбающееся дитя. А колокола, казалось, звонили в это солнечное утро так весело, точно радуясь за молодую мать.

Опять прошло несколько лет, и вот мы видим Лизу провожающей своего первенца к преждевременной могиле. Малютка лежал тихий и бледный в своем белом гробике с зеленым венком на крышке. Молодая мать плакала. А колокола опять звонили в этот туманный день осенней непогоды… их звон был нежен, как молитва дитяти, но вместе с тем печален, как утраченная надежда и как прекрасная, но погибшая мечта о будущем.

Прошло еще несколько лет, и наступил день, когда сторожева Лиза в первый раз повела свою дочь к причастию. Колокола звонили, как в былые дни, а лето снова стояло во всей прелести юного расцвета и как бы прислушивалось к знакомым звукам, исходящим из сердца металла. Счастливая мать также прислушивалась к ним всем своим сердцем и плакала от радости.

Года шли за годами и многих унесли в могилу, тогда как на смену возрастало молодое и здоровое. А колокола все звонили и к радости, и к горю.

Лиза проводила к вечному покою своего отца, старого сторожа, своего мужа, потерю которого горько оплакивала; она схоронила четверых детей и почти всех друзей молодости. Расцветало молодое поколение: она проводила свою дочь невестой к алтарю, она носила крестить своих улыбающихся внуков. И каждый раз слышала она колокольный звон, и каждый раз из глубины своего сердца она благодарила Господа как за радость, так и за горе.

Наконец наступило Рождество, которое застало Лизу старой и седой, окруженной молодежью – живым и милым воспоминанием прошедших дней. Она вспомнила свое детство, когда этот праздник ей был так мил, и попросила детей свезти ее рано поутру в церковь. Дети исполнили ее желание, хотя и неохотно, так как боялись за ее здоровье: зима была суровая, а в эту декабрьскую ночь стоял трескучий мороз, и звезды ярко сияли на темном небе.

Весело зазвонили бубенчики; сани, перегоняя друг друга, неслись по дороге в церковь. Но вот засияли старые раскрашенные окна, и Лиза еще раз услышала звон своих милых колоколов. Эти звуки показались ей самыми прекрасными во всем свете, и из ее груди вырвался благодарный вздох, который в морозном воздухе понесся к небесам в виде облачка пара. Когда же она вошла в церковь, она обернулась к своим детям, пораженная и обрадованная:

– Я слышу пение псалмов, – сказала она.

Дети удивились и говорили:

– Что бы это могло значить, что мать вдруг услыхала псалмы, которых не слышала с десятилетнего возраста?

Однако, когда служба кончилась, и колокола снова зазвонили, они увидали, что старушка заснула со сложенными руками, заснула вечным сном и перешла в лучший мир. Тогда они сказали:

– Теперь мы знаем, почему мать услыхала псалмы. Когда заря вечности восходит над земным мраком, на добрых и благочестивых в последний час находит просветление, и они опять видят, чего до тех пор не видели, и слышат, чего давно не слышали. Ибо они уже наполовину перешли в бесконечную премудрость небесную.

И снова звонили колокола; они звонили за упокой ее души, за упокой души той, которая так любила их и так долго не слыхала ничего другого, кроме них. Они звонили так хорошо, и их серебристый звон несся в морозном воздухе, как благословение и молитва, и народ, собравшийся около церкви, набожно сложив руки, говорил:

– Теперь колокола звонят за упокой души сторожевой Лизы. Господи Боже, как прекрасен колокольный звон!